Прибыв к месту назначения в порт Либава, я, молодой лейтенант, с дрожью в коленках зашел в кабинет командира соединения, того самого, где когда-то начинался подводный флот Российский. За столом сидел худощавый симпатичный капитан 1 ранга с усиками и усталым лицом, комбриг. После моего доклада он сказал без вступления, что моя лодка находится в пункте Э. на территории Литвы, высшее образование получил, значит найдешь. При мне позвонил командиру подводной лодки (ПЛ) по оперативному телефону и предупредил его, что я еду. Напоследок пожелал успехов.

Из разговора с офицерами я уже имел представление о командире лодки, к которому был назначен. Это мнение сводилось к тому, что он был личностью, известной и уважаемой не только на соединении, но и на флоте. Я внутренне гордился этим, но и робел, надо сказать, тоже. Прежняя жизнь оставалась позади, я ехал в автобусе, за окном мелькали огромные ели, между ними иногда проблескивало настоящее море, а не залив, как в Питере. Я думал о том, что курсантские годы, офицерский отпуск остались в прошлом. Девушка, с которой ничего до конца не решил, слова матери о том, что пока я только брал от жизни, теперь настало время отдавать. Прежняя жизнь кончилась, новая жизнь открывала свои горизонты, я чувствовал на своих плечах офицерские погоны и ехал на первую  свою подводную лодку исполнять первую в своей жизни самостоятельную офицерскую должность.

В Клайпеде на пирсе возле катера меня ждал огненно-рыжий старший лейтенант, командир минно-торпедной боевой части, которого я должен был сменить, и доктор, лейтенант медицинской службы, тоже молодой офицер, прибывший несколькими днями раньше. Все складывалось удачно, командир позаботился и выслал за нами катер. Мы познакомились, попили из автомата газированной воды и пошли на катере через залив. Доктор оказался веселым, все время шутил и вводил меня в курс дела, а рыжий офицер, старший лейтенант Непогожев стоял на руле и был серьезен, ведь ему предстояло отбыть на высшие офицерские классы в г. Ленинград.

На пирсе я увидел несколько человек, не по форме одетых, на лицах их отражалось сонное безразличие, и было не понять, к какой категории военнослужащих они относятся. ПЛ стояла у причала вся в красных пятнах сурика. На берегу раскинулся палаточный городок, где жил экипаж. Доктор мне объяснил:

- Не удивляйся, сейчас обеденный перерыв, по-флотски "адмиральский час".--

Вахтенный у трапа поднимал и опускал "паук" - устройство для эффективного лова рыбы. На ящике сидел лысеющий полный человек без погон, один его глаз смотрел на меня, другой - несколько в сторону. Мне подсказали, что это старший помощник командира (старпом) в звании старший лейтенант. Он встал, переступил ногами, выслушал мой доклад, усмехнулся и указал на самую верхнюю палатку:

- Иди, там КЭП.

Я набрался мужества, подошел к палатке, но так как стучать было некуда, я взял с земли палку и постучал ею о кол, на котором держался шатер. Из палатки послышалось какое-то кряхтенье, и через некоторое время показался пожилой, как мне тогда показалось, человек, одетый в красного цвета рубаху и дешевые тренировочные штаны с пузырями на коленках и низко висящей мотней. У этого субъекта была почти абсолютно лысая голова, блестевшая на солнце как бильярдный шар, несколько волос большой длины доходили до плеч. Впоследствии я узнал, что прозвище у него в своей командирской среде было "кактус". На лице обращал на себя внимание большой сизый нос и злые с желтым огоньком глаза. Я опешил, поскольку кругом был лес. Я подумал, что это лесник, но ошибся, это был командир ПЛ, тот самый. Он без особой радости выслушал меня (я тогда еще не знал, что в "адмиральский час" на флоте ни при каких обстоятельствах нельзя тревожить начальство), протянул мне тонкую мягкую ладонь, я увидел при этом на руке его редкие волосинки и торчащий локоть. Капитан 2 ранга Вячеслав Васильевич Шульга задал вдруг неожиданный вопрос:

- Пиво хоть пьешь, лейтенант?

Я растерялся. Сказать "не пью" - плохо, подозрительно, сказать "пью" - тоже как-то не очень. Я все же сказал, что пью, тогда офицер-"лесник", не заходя в шатер, протянул руку, безошибочно вытащил большую бутылку из-под Гамзы (было такое сухое вино) и протянул мне. Я отпил, поблагодарил его, но Шульга, улыбнувшись первый раз, ласково сказал:

- Пей еще, не стесняйся, у меня много.

Так впервые состоялось мое знакомство с этим удивительным человеком. В моем сознании начали рушиться стереотипы, которые складывались в училище. В жизни все оказывалось не совсем так. Нас учили, что элита армии - это военно-морской флот, а подводный флот - это, в свою очередь, элита в элите. Я, кажется, начинал это постигать с несколько неожиданной для себя стороны.

Командир отправил меня устраиваться, знакомиться с командой и офицерами, напоследок попросил его ни по каким вопросам не беспокоить и сказал, что на днях устроит нам, лейтенантам, проверку. Всего нас, молодых, прибыло трое: я, доктор и командир моторной группы электромеханической боевой части Толя Теплов. Быстро перезнакомившись с офицерским корпусом, я представился замполиту. Он хоть и был  в звании лейтенанта, но был уже не молод, т.е. по сравнению с нами, конечно. Замполит части Федор Иванович Весельев старался выглядеть строгим. Он происходил из деревни, имел коренастую фигуру, решительный и деловой вид. В совокупности с небритостью он напоминал революционера, находящегося на нелегальном положении. 

 

Вскоре начались офицерские будни. По утрам весь экипаж выстраивался на пирсе на подъем военно-морского флага. Ровно в 8:00 на всех флотах и флотилиях нашей необъятной Родины раздается команда: "На флаг и гюйс смирно, флаг и гюйс поднять". Это святое, как и "адмиральский час". Все до единого, кроме вахты, выстраиваются на пирсе, проводится проверка личного состава. В наших условиях леса - это единственный момент, когда все по форме одеты. Жизнью экипажа руководит старпом. Он оказался грамотным и требовательным офицером и быстро прибрал нас, лейтенантов, к рукам. После училища, где на каждого курсанта приходилось по капитану 1 ранга, здесь старший лейтенант оказался весьма значительной фигурой, и другого обращения, чем "товарищ старший лейтенант", мы не знали.

Лодка просто "убивала" обилием клапанов, трубопроводов, баллонов, цистерн, манометров, циферблатов. Нам старпом выдал по зачетному листу, и мы втроем стали ползать на пузе в буквальном смысле слова - изучать ее устройство. Срок - 2 месяца. Изучение устройства ПЛ касается всех, независимо от специальности. В этом особенность подводников, у них в отличие от надводных кораблей не может быть пассажиров. Срок вроде бы большой, но, как выяснилось, его не хватает.
 
Мой непосредственный подчиненный - старшина команды торпедистов мичман Петр Трофимович Иванец - оказался добрым толстяком, украинцем, вдвое меня старшим по возрасту. Был он с ленцой и "себе на уме", но дело свое знал и был, в целом, человеком положительным. С матросами все складывалось сложнее, чем я думал, двое были старше меня по возрасту. Со временем я понял, что нельзя быть добрым, но и служить точно по уставу тоже нельзя. Вот в поисках этой золотой середины и началась моя работа, называемая службой. Штурман-трудяга лейтенант Слава Березовский был годом старше, но он, конечно, казался "профессором" по сравнению с нами, молодыми лейтенантами. Иногда звучала по громкоговорящей связи "Каштан" команда: "офицерскому составу и лейтенантам собраться в кают-компании II отсека." Было обидно, как будто мы не офицеры. Так вот, штурман оказался весельчаком, иногда он показывал на мостике какой-нибудь выступ и спрашивал меня, для чего это? Потом, получив нелепый ответ, долго хохотал и веселился, демонстрируя свое превосходство. Славик по вечерам все копался в своей материальной части, постоянно чем-то занимался, отвлекаясь лишь затем, чтобы рассказать анекдот или поделиться впечатлениями о походе в литовский ночной ресторан, где бывшему минеру ("красному командиру") местные хулиганы в пьяной драке разрезали пополам верхнюю губу. Доктору пришлось ее зашивать, используя вместо анестезии  чистый спирт. Это была его первая хирургическая практика на флоте.

Проверка, которую обещал нам устроить КЭП, заключалась в следующем:

- Я вас вечером не держу, идите куда хотите, но к подъему флага должны быть как огурчики, - говорил ПАПА.

А куда идет офицер в свободное от службы время? Конечно, в ночной кабак, да еще с танцевальной программой. В те годы так повеселиться можно было только в Прибалтике. Дело осложнялось тем, что требовалось переправляться через залив на пароме. Из нас троих не смог наутро выйти на подъем флага только командир моторной группы ("движок"). Приговор был коротким. Командир, человек интеллигентный, разговаривал с нами только на "вы", он, в частности, сказал:

- Лейтенант Теплов, вы - ж..., до возвращения в родную базу сход "на берег" вам запрещаю.

И он сдержал свое слово. Так строго каралось непонимание принципа доверия. У этого человека были свои методы воспитания.

Из той далекой жизни мне запомнились два ярких и довольно забавных эпизода. Случилось однажды, что пропал мичман-баталер, и прошел слух, что он спутался с сифилисной бабой, которую в округе все знают. Он находился с ней где-то в кустах. На КЭПа это произвело большое впечатление. Обычно он редко выходил из палатки, разве что вечером погонять с командой в футбол или сходить в "домик лесника" с известной уже бутылкой из-под Гамзы, а здесь он проявил большую активность и лично возглавил поиск мичмана-"камикадзе". КЭП расставил людей и начали прочесывать лес. Вскоре "влюбленные" были схвачены.
Интеллигентный командир обратился к женщине:

- Девушка, вам не стыдно?

Мичмана он назвал крепкими флотскими словами, и костлявыми ногами погнал в палаточный городок, приказав доктору обследовать его, а старпому организовать круглосуточную охрану этого военнослужащего, чтобы он не сбежал. Впоследствии через пару лет этот мичман был уволен в запас.

И второй эпизод: ждали штаб соединения во главе с адмиралом. Они должны были принять у нас задачу "Л-1", то есть оценить, как организована служба, и насколько корабль приготовлен к бою и походу. Не помню уже, кто поднимал в очередной раз "паука", но там вдруг обнаружилась огромная рыбина. Как позже выяснилось, это была старая щука, она попалась необычно - снизу вверх, и жабрами застряла в сетке, видимо, погналась за какой-то мелкой рыбехой. Это "бревно" начало раскачиваться, готовое вот-вот сорваться. Тогда один из матросов не растерялся, бросился в воду прямо в одежде и схватил эту щуку за жабры. Теперь уже они мотались вместе, и рядом с лицом "отличника БП и ПП" щелкала пасть морского чудища. С пирса начали веслом лупить по голове щуки, несколько раз досталось и бедовой матросской голове, но он рук не разжал. Все сбежались к месту событий. Пришел даже командир, к этому времени щука уже лежала на пирсе. Началось фотографирование с морским гигантом размером с человеческий рост. На следующий день приехала комиссия, как раз к обеду. Столы составили в ряд на берегу. Яства были как у Иоанна Грозного в знаменитом фильме Гайдая. Кок-армянин растянул эту рыбину на три стола и зафаршировал ее овощами. На столе также присутствовали копченые угри, жареные лещи, судаки, балыки, маринованные и жареные грибы, и многие другие "дары" заповедного леса и водоема, а также то, что может дать паек подводника: икра, осетрина, горбуша, шоколад, импортное вино (для избранных с добавлением спирта). По случаю прибытия высоких гостей со всеми обедал и командир ПЛ. После такого обеда проверяющие офицеры уже не могли ничего и никого проверять, а попадали под рядом стоящие тенистые деревья на "адмиральский час", как положено. Так мы сдавали задачу, оценка была "отлично". Адмирал Антипов на разборе итогов сказал ПАПЕ:

- Вячеслав Васильевич, так держать! Я доволен экипажем.

Шел 1974 год, разгар "застоя", как сейчас говорят, но, если честно, мы его не ощущали.

 

Фото минувших дней 1984-85 гг.

   

* * *
Возвратившись в родную базу, много ходили в море, лодка вводилась в "линию".

Первая трудность, с которой я столкнулся, была погрузка торпед на ПЛ. Их устройство мы изучали в училище пять лет и, казалось, знали до винтика, а вот как такие двухтонные "игрушки" загружать во чрево  ПЛ - этот вопрос остался упущенным. Старшина команды подсказал, что когда торпеда висит на бугеле, то руководить крановщиком нужно махая рукой, то сжатой в локте (это значит трави или выбирай гак), то выпрямленной (это означает опускай или поднимай стрелу крана). Для наглядности вверх или вниз показываешь оттопыренным большим пальцем руки. Когда я это старательно проделывал, вдруг явился флагманский минер бригады капитан 3 ранга Николай Петрович Крайнов с несколько приплюснутым носом и на кривых ногах. Он сразу сообщил мне, чтоб я этот свой оттопыренный палец засунул себе в ж..., и стал обучать меня непосредственно специальности, всем ее тонкостям, то есть тому, чему не учат в училище. Надо сказать, что у флагмана была взаимная антипатия с командиром ПЛ. Тот был старый флотский *"годок"( на слэнгев "ветеран, уважаемый человек , а этот - офицер штаба, близкий к командованию бригады, которому флагманские специалисты, по своему обыкновению, часто жалуются на офицеров плавсостава, на те или иные нарушения. Командир этого не любил. Получая "нагоняй" от комбрига, он еще больше ненавидел флагмана. Свою месть капитан 3 ранга вымещал через меня. Он приходил на корабль почти каждый день с проверкой. Уходя, оставлял до ста и более замечаний, КЭПа за это ругали, а он естественно "драл" меня. Начались тяжелые времена.

Мы, молодые лейтенанты, были тогда холостяками и жили в казарме, построенной еще в петровские времена. Бытовых условий не было никаких, рубашки приходилось стирать руками в холодной воде. А так как их почти круглосуточно не снимали, то они быстро пачкались. Кроме того, дизельная ПЛ - это как паровоз, один раз спустишься, и уже грязный. Возникало много бытовых проблем. Но самая главная проблема заключалась в сдаче зачетов на самостоятельное управление боевой частью и самостоятельное несение ходовой вахты в море. Времени на занятия хронически не хватало. Все навалилось сразу. Только поздно вечером можно было прийти в себя и подумать о личном. Я стал осознавать, что в Ленинграде остался близкий мне человек, моя будущая жена Оля, начинал понимать, что это так. С этими мыслями и засыпал каждую ночь. А утром - новые заботы и новая свистопляска до глубокой ночи. Я был к этому ни морально, ни психологически не готов. Этому тоже не учили на берегах Невы.
 
При нахождении в море больше всего удивляло и потрясало почти полное отсутствие сна и круглосуточное существование в одежде. Со временем я стал замечать, что сну не может помешать ни грохочущий дизель, ни холодная торпеда, лежащая рядом, ни яркий свет, бьющий в глаза, ни даже сидячее положение вместо лежачего, все зависит от степени желания спать. Сменившись с вахты и заполнив вахтенный журнал за свою смену, как был, в канадке, в ватных штанах и валенках с галошами, так и ложился в своей тесной каюте, где ноги упираются в одну стену, голова в другую, одно плечо в сейф, другое в бардачок. Плотненько, как патрон в обойме, и лежишь. При килевой качке периодически становишься то на ноги, то на голову, при бортовой - теснота спасает тебя от падения, а в остальном -- все зависит от желания спать. Потом, даже на берегу, когда я видел спящего подводника средь бела дня, то думал о том, что он спит как бы впрок, и это никого не удивляло.

Вахта мне по молодости досталась "собачья", с 0:00 до 4:00, когда и до вахты не ляжешь (то вечерний чай, то приборка), и, сменившись, долго не поспишь, так как в 7:00 уже завтрак. Во время вахты приходилось бороться со сном, пока не привык. Часто, стоя на вахте, ловил себя на том, что ты уже спишь, и страшно бывало, когда откроешь глаза, а кругом огни. Ведь тебе доверена безопасность корабля, более полсотни жизней. Да и перед рулевым и сигнальщиком стыдно, ведь это я должен за ними следить, а не наоборот. Мучительно долго тянется время, особенно последний час перед сменой. Иногда вдруг среди ночи начинаешь грызть черный сухарь или сосать хвост тараньки, все веселее.

Состояние человека на мостике ночью посреди моря трудно передать. Это мерно стучащий дизель, иногда корму захлестнет волна и он замолчит на время, потом "прокашляется" и вновь радостно застучит. Где еще можно увидеть лунную дорогу, огромные звезды, нависающие над тобой? Я ловил себя на том, что в море все какое-то другое, отличное от земного мироощущения. Даже крупные птицы бакланы подлетят совсем близко и долго сопровождают, не боясь человека, как будто хотят показать, что этот человек хоть и не имеет крыльев, но находится ночью в море, не спит, а значит, в чем-то родственная душа.

В зимнее время главное - это холод. Как ни оденься, все равно к середине вахты начинаешь чувствовать, как замерзает позвоночник, именно он, а рук и лица вообще не чувствуешь. Это трудно художественно описать, можно лишь испытать. Когда зимой, в двадцатиградусный мороз, стоишь на мостике, привязанный штормовым поясом, море шесть баллов и волна, как у нас говорили, "выше крыши сельсовета", да еще направлением в лицо (в "мордотык"), то начинаешь считать свою девятую, и когда она, закрыв небо, приближается к тебе, то ты со злостью и отчаянием стискиваешь зубы, делаешь глубокий вдох, крепко сдавливаешь руками поручни и принимаешь на себя эту многотонную гору, которой, кажется, нет конца. Потом долго отплевываешься, матерясь и ругаясь, и чувствуешь, как по спине бежит водичка, и не куда-нибудь, а в валенки с галошами типа "Слон". И это на морозе! Потом до очередного купания успеешь покрыться слоем льда и стоишь, как в скафандре. Самое удивительное, что человек, и к этому тоже привыкает, другого выхода-то нет. Вода в валенках становится теплой, ну а руки и лицо - они уже давно отмерзли, их просто нет. Курить в таких случаях не хочется, да это и невозможно сделать, принимать пищу тоже сложно, так как надо отвязываться, а нечем,  руки не работают. Иногда, нажав клавишу "Каштана", вызовешь на мостик вахтенного центрального поста и даешь ему задание вынести на мостик комплексный обед. Исполнительный матрос, выждав между водяными горами, выскочит на мостик и вынесет в большой банке из-под компота и первое, и второе, и третье, все вместе. Похлебаешь, сколько тебе отпущено времени, потом ударит волна, и все полетело за борт. Как говорится, "приятного аппетита". Когда-то в детстве я прочел у Джека Лондона, что в мире есть три сорта людей: живые, мертвые и те, кто в море. Я тогда не понял, о чем идет речь, но теперь мне вдруг стало ясно, в том числе и то, почему все морские люди, и плавающие, и находящиеся давно в отставке, всегда поднимают третий тост "За тех, кто в море". Они друг друга понимают.

Сменившись с вахты, во втором отсеке с помощью матросов раздеваешься, в отсек текут ручьи воды, запах блевотины ударяет в нос. Осматриваешь на теле огромные синяки, как следствие соприкосновения то спины, то груди с ветроотбойником. Все мокрое отправляешь сушить на дизель, чтобы через восемь часов не высохшее, но теплое снова одеть на себя и лезть на мостик. Человек ко всему привыкает, тут все зависит от обстоятельств, в которые ты попадаешь, не имея возможности их изменить. Прослужив в подводном флоте двенадцать лет, я все удивлялся, где предел человеческим возможностям?! Лошадь бы давно сдохла, а человек жив, к тому же шутит и анекдоты рассказывает. А еще ночью на вахте бывает полный штиль, тепло, и тогда в голову лезут, Бог знает, какие мысли. Ты как будто раздваиваешься, одна половина занята делом, исполнением обязанностей вахтенного офицера, а другая полна всяких мыслей о близких людях и прожитых годах. Анализируешь, сопоставляешь, мечтаешь, это помогает скоротать время. Ведь днем тебя постоянно что-то отвлекает, а ночью ты имеешь возможность как бы побеседовать со своими близкими, перенестись к ним поближе. Странно, но те люди, о которых ты думаешь долгими часами, спят себе спокойно и ничего не знают. Еще я заметил, что в море все как-то острее, твои плохие поступки сильнее переживаются, а хорошие, наоборот, придают оптимизм и уверенность в себе.

По приходу с моря перво-наперво нужно было найти теплый гальюн на берегу (заветная мечта любого подводника), а затем поинтересоваться, не заступаешь ли ты в наряд, эта злая традиция существовала у нас на бригаде. Далее готовились отчетные документы. Если, к примеру, пришли в три часа ночи, это никого не смущало. Командир говорил: к десяти все должно быть готово. Бессонная ночь переходила плавно в бессонный день, и это никого не смущало. Вечером или утром следующего дня опять уходили в море. Так могло продолжаться неделями, а то и месяцами.

 

Обычно приходили с моря часов в восемь вечера. Шульга никого из офицеров не хотел отпускать на берег.

- Ну куда вы пойдете? Только приключения на свою задницу искать. Впрочем, в 22:00 хороший сеанс будет в местном кинотеатре, можете сходить, и сразу на корабль. Завтра рано вставать, в шесть утра опять идем в море.

Хотелось праздника, уставали от этого железа, от дрожащей под ногами палубы, тянуло на люди, в женское общество. Дойдя до кинотеатра, решили туда не ходить, а отправиться в "Яму", так назывался дом офицеров города Балтийска. Нас было четверо, все лейтенанты: штурман, доктор, движок (командир моторной группы) и я. Спустились в ресторан, денег было немного, поэтому взяли четыре бутылки болгарского крепленого вина и каких-то салатиков. Только открыли бутылки, как на входе показался наш командир. Вячеслав Васильевич из-под ладони оглядел зал, как будто стоял на мостике, быстро обнаружил нас, проложил пеленг на цель и пошел на сближение. Мы присмирели, хорошее кино, что-то сейчас будет. Но ничего не произошло. Вячеслав Васильевич нас поприветствовал:

- Добрый вечер, товарищи офицеры!
Доктор первым вскочил и начал усаживать КЭПа, тот не отказывался.
- Товарищ командир, винца не желаете?
Шульга взял своей костлявой рукой стакан и сжал его всей пятерней:
- Ну разве чуть-чуть.
Доктор тоненькой струйкой наливал в командирский стакан вино и ждал, когда тот его остановит, но КЭП сохранял молчание, делая вид, что не замечает. Уровень темно-красного вина все повышался, пока стакан не наполнился целиком. Тогда ПАПА встрепенулся:
- Ну что же вы, доктор, я же сказал чуть-чуть. Впрочем, ладно.

 

Затем прозвучал какой-то дежурный тост типа "за нас", и все выпили. Через некоторое время ритуал повторился, и так продолжалось до тех пор, пока бутылки не оказалась пустыми. Тогда Шульга не замедлил покинуть наше общество. Нам ничего не оставалось, как трезвыми возвращаться на ПЛ.

 

* * *
Такой характерный ритм жизни рождал и определенные интересные личности, с которыми меня свела судьба. Начальник штаба бригады подводных лодок был человек грузный, медлительный, постоянной привычкой его являлось надувание щек и обыкновение стучать себя ногтем указательного пальца левой руки по правой ноздре. Капитан 1 ранга Валентин Васильевич Белоусов обладал тяжелым характером, имел кличку "Слон" и репутацию строгого, занудливого и весьма бестолкового начальника, твердолобого, именно как слон. Первое наше знакомство состоялось в такси, когда я с друзьями возвращался из ресторана. Я еще в то время не знал Слона в лицо, мы были в хорошем подпитии, а Слон одет "по гражданке". Он нам сделал замечание и спросил:

- Вы что, не знаете меня?

 

Мы ответили отрицательно, на что Слон сказал, что нас хорошо знает по совместной службе:

- Так ты, мужик, тоже подводник? Значит, коллега.

На следующий день мы, лейтенанты, предстали на ковре перед начальником штаба:

 

- Так кто из нас коллега? - грозно спросил Слон, на что последовала немая сцена. Эта история быстро распространилась по подплаву, я стал героем дня.

Будучи грозным начальником и весьма грамотным моряком, Слон почему-то чаще других терял допуск к самостоятельному управлению ПЛ. Все - от командира ПЛ и выше - должны были иметь этот допуск и раз в два года его подтверждать. Если за нарушение безопасности плавания допуск снимали, то надо было по новой сдавать более 500 вопросов, иначе в море не пускали. И вот однажды Слон пошел с нами в море "старшим на борту". В районе учений всплыли в надводное положение в двух кабельтовых от какой-то "посудины" (надводного корабля). Слон отстранил ПАПУ от перископа, посмотрел и сказал:

- Ну, командир, ты "сгорел".

На самом деле "сгорел" он, с него в очередной раз сняли допуск приказом командующего флотом. Слон был человек со странностями. Кто умел за ним понаблюдать и пересказать затем офицерам в курилке свои впечатления, мог вызвать живейший интерес аудитории, при этом раздавался смех, иногда даже хохот. Слон имел обыкновение, придя ночью с моря, не идти сразу отдыхать, а вместе с дежурным по соединению отправиться по кубрикам. Так случилось однажды со мной, я тогда уже был назначен старшим помощником капитана на именной корабль "Ульяновский комсомолец".
- Ну, пойдемте к вам в кубрик.

Зайдя в спальное помещение, Слон начинал свое стучание по ноздре, выражал недовольство запахом грязных носков, потных тел и прочим, чем может пахнуть матросский кубрик. Затем Слон включал свет. Весь беспорядок, оставленный после отбоя, был виден, как на ладони. Слону хотелось увидеть "криминал", то есть пустые бутылки, игральные карты и прочее, но, к счастью, ничего такого не было. Зато некоторые спящие выражали недовольство, что им мешают спать. Слон преображался, вот ради этого он сюда и пришел. Своей мощной фигурой он начинал теснить меня к стене под сонный матросский мат, чаще, чем обычно, надувал щеки, стучал себя по ноздре и свистящим шепотом вопрошал:

- Как это понимать? Это открытое неповиновение, мы вам доверили лучший экипаж, а вы его за короткий срок успели разложить.

Потом он шел отдыхать, напоследок объявив, что по мне плачет парткомиссия. Слон "поработал", завтра будет что сказать командиру бригады на совещании.

Один раз я не смог, будучи дежурным по соединению, собрать полностью весь личный состав в клубе для изучения гимна СССР. Кто грузил боезапас, кто мылся в бане, кто играл на спортплощадке. Слон был "отодран" начальником политотдела, после этого он мне сказал:

- Я тебя, Кузя, как бобика, буду крутить дежурным по бригаде через клеточку (через день), пока не отработаешься.

А в другой раз вообще произошел случай, который долго не сходил с уст офицерского состава бригады и вызывал много смеха и улыбок. Слон, как я уже сказал, являлся бестолковым человеком. По должности ему было положено заниматься планированием выходов в море, и когда сроки отработки задач "Л-2" лодками бригады вышли, то много кораблей еще не закрыли эту задачу. Ему за его бестолковость здорово доставалось от вышестоящего командования и даже от политического отдела. Он искал, на ком отыграться. На подъеме флага Слон устроил командирам разнос, почему они не планируют, не записывают в его папку даты выходов в море. Я тогда оставался за командира, который гулял в отпуске. Слон набросился на меня, уставшего уже записывать эти планы. Я действительно ничего не записал, потому что Слон не реагировал на записи. Однако я заявил, что все записал, и что он сам виноват. Тогда начальник штаба по-настоящему взбесился и завопил:

- Иди, г...нюк, сюда.

Он указал на место под фонарем и раскрыл свою дурацкую папку, которая оказалась пуста. Мне ничего не оставалось, как сказать, что я не г...нюк, а за оскорбление буду жаловаться на него в политотдел. Почему-то сказал "в политотдел" (придет же такое в голову). Тогда Слон затопал ногами и протрубил: "В одну шеренгу становись!" Те командиры, кто еще не спустился в подводную лодку на проворачивание оружия и механизмов, выстроились в ряд. Слон вывел меня из строя и объявил мне взыскание с замечательной формулировкой: "За попытку угрозы политотделом". Через несколько лет, обучаясь в Ленинграде на высших офицерских курсах, я случайно встретил Слона на Невском проспекте. Он служил заместителем по материально-техническому обеспечению в каком-то "почтовом ящике" (закрытом институте ВМФ). Увидев меня, он очень обрадовался:

- Кузя, вот так встреча! Ты где сейчас? На классах? Вот это космическая карьера. Ну ты извини, я очень спешу.

* * *
Начало моей службы связано с еще одной колоритной фигурой, гремевшей тогда на флоте. Это заместитель комбрига по боевой подготовке капитан 1 ранга Виктор Прокофьевич Нестеренко по кличке "Чапай". Это был необычайной энергии человек. Роста ниже среднего, с узкими плечами и впалой грудью, он обладал хриплым голосом необычайной силы и громкости. С утра до вечера Чапай носился по подплаву и кого-то распекал и разносил. Походка его была стремительной, при этом колени и ступни ног колебались в разных плоскостях. Большая седая голова с длинным носом постоянно нависала над какой-нибудь жертвой, хриплый клекот далеко разносился и слышен был повсюду. Огромный узловатый указательный палец часто мелькал перед носом воспитуемого. Закончив с одним, старый матершинник уже мчался в другое место, наводя ужас на подчиненных. Впрочем, Виктор Прокофьевич был отходчив, и сердце имел доброе, точнее, злость его была доброй, его уважали.

Этот старый подводник имел полный набор специфических профессиональных привычек и болезней. Например, в море часто можно было слышать из каюты командира хриплый крик: "Доктор, торпеду!" Это означало, что немедленно врач с торжественным видом нес геморройную свечу и вставлял ее по назначению. Или, например, сидя в гальюне центрального отсека, Чапай тужился и стонал. "Акустики, как горизонт?", - запрашивал он, ни мало при этом не стесняясь, дверь в гальюн была открыта. Бывало, что Чапай мог выскочить из гальюна и наброситься на кого-то, долго говорить о серьезных вещах, забыв между делом натянуть брюки. Мне он очень напоминал французского актера-комика Луи де Фюнеса.

Однажды в автономном плавании, находясь под водой в секретном районе Атлантического океана, Чапай решил показать свои знания и практические навыки в умении пользоваться гальюном. Он начал продувать баллон гальюна, но получилось не за борт, а в отсек, на себя. Нужно было видеть, как на благородную седую голову капитана 1 ранга обрушилась фекальная стихия весом в двести килограмм. Чапай буквально плавал и захлебывался в дерьме. В таком виде и предстал перед командиром ПЛ Виктор Прокофьевич. Можно представить, какие громы и молнии полетели на голову командира и экипажа. Целый день потом в пятом отсеке отмывали Чапая, чтобы он не пах. Все запасы драгоценного шампуня и одеколона были израсходованы на истребление дурного зловония.

Позже, когда Чапай подобрел и перестал вонять, начал свою работу в Москве очередной съезд КПСС. Принимая информацию по радио, Чапай возглавил компанию по конспектированию материалов съезда прямо в море, под водой, показывая на личном примере важность этого занятия. Когда капитан 1 ранга первым закончил конспектировать, у него внезапно пропал конспект. В условиях ПЛ это явно смахивало на кражу. Чапай не пал духом, он без устали ходил из отсека в отсек, играл разные тревоги, мучил народ всякими вводными, но все было тщетно - конспект навсегда канул в лету. В результате Чапай смирился и объявил, что еще один напишет, что к концу автономки и сделал.

У Прокофьича было большое хобби, он был заядлым шахматистом. Когда он брал в кают-компанию радиста мичмана Петрова, кандидата в мастера спорта по шахматам, и садился с ним играть, то для него уже больше ничего не существовало. В разгар игры Чапай мог отменить всплытие и даже обед, поэтому мичман Петров оказывался иногда спасителем всего экипажа, когда, понимая обстановку, специально проигрывал своему сопернику. Чапай этого не замечал, у него надолго воцарялось хорошее настроение, равно как и плохое в случае проигрыша.

Еще Чапай являлся главным специалистом по нахождению в казарме водки, вина, самогона и других запрещенных напитков, которые матросы и старшины срочной службы прячут перед праздниками, особенно перед Новым годом. Когда сверху поступает команда "протралить все шхеры" дежурному по казарме, то тот, обойдя все помещения, как правило, сдается, не найдя ничего. Тогда стремительно в казарме появляется Чапай. Изругав этого лейтенанта за нерасторопность и за запах говна из туалета, и пригрозив ему снятием с должности, он за дело берется сам. Зайдя в туалет, капитан 1 ранга засучивает по локоть рукава, взлетает над унитазами, делает выход силой, и вот он уже под грязным потоком, нисколько не смущаясь своей высокой должности и звания, засовывает по локоть руку в сливной бачок. Затем перепорхнув к следующему бачку, проделывает то же самое. В результате минут за тридцать все туалеты обычно дают "урожай" не менее двадцати бутылок. Или, зайдя в кубрик, он не смотрит между рамами, в тумбочках или баталерках, а просто идет по полу, как охотник с ружьем наперевес, и вдруг останавливается, начинает отрывать линолеум от пола, затем разбирать старый гнилой паркет и добирается до тайника. Чапай приказывает доставить эти трофеи к себе в кабинет для "уничтожения", но никто и никогда еще не видел, как он их уничтожает. Видимо, делает он это без свидетелей.

Все это, конечно, забавно, но были у Виктора Прокофьевича вещи более серьезные и даже драматические, хотя я замечал, что рядом с самыми опасными и трагическими ситуациями всегда есть место юмору, надо лишь уметь его разглядеть. Так было и в тот раз, когда наша ПЛ получила задание обеспечивать авиацию у мыса Таран, что неподалеку от Балтийска. Пришли в район, приготовились к погружению и ждем вертолет. Наконец он показался, завис над головой. Переговорили на УКВ, уточнили план работы, и вдруг на моих глазах винт останавливается и вертолет падает в воду. За какие-то секунды в том месте, где упал вертолет, бурлили одни пузыри. Затем по очереди, как поплавки, на поверхность выскочили четыре головы, члены экипажа вертолета. Мы взяли на борт одного из них. Им оказался командир, остальных подобрал катер-торпедолов, который находился в готовности подбирать практические торпеды, которые должен был выпускать по нам вертолет. Затащив летчика в лодку, положили в каюту штурмана. Пилот не подавал признаков жизни, доктор растерялся, ведь после удара с такой высоты о воду можно было ожидать самого худшего. Положение критическое. Тогда Чапай, узнав о случившемся, взял всю инициативу по оживлению спасенного на себя. Он потребовал от механика принести канистру со спиртом и налил целую кружку (400 г.). Приподняв голову летчика, Чапай стал вливать спирт ему в рот. Начались глотательные движения, которые становились все более заинтересованными. Доктор протестовал, но замкомбрига лишь приговаривал:

- Сейчас, сынок, потерпи, все будет хорошо.

И действительно, он вскоре открыл глаза и сразу схватился за планшет на правом боку. Секретные документы отсырели, но были целы, летчик приходил в себя. Мы были свидетелями чуда, ведь на наших глазах была выпита целая кружка чистого спирта без закуски, как в знаменитой истории с Андреем Соколовым (из Шолохова). Кости оказались целы, позвоночник тоже цел. Когда пересаживали спасенного летчика на катер, его качнуло в сторону, видно, хмель ударил в голову. Всех четверых оживили тем же способом, что и Чапай. Когда их доставили в госпиталь, то политработники сказали, что они пьяны, это и есть причина катастрофы, но главврач применил свою власть и выставил их вон.

 

База подводников в Лиепае Наши дни

 

 

* * *
Трудное и непостижимое было время. Офицеры жили дружно, и что примечательно - не было серых бесцветных личностей, каждый был чем-то знаменит. Много в то время плавали, много работали. Существовал какой-то культ работы, "делай или умри" - такая существовала негласная заповедь. Это было время расцвета нашего ВМФ. Тогда мы не только не отставали, но во многом опережали нашего вероятного противника, и опережали в первую очередь по человеческому фактору. Скажем, если у тебя в заведовании была неисправна материальная часть, то ты просто не имел права сойти с корабля. Ну, а если появлялась шальная мысль, то перед глазами вставал облик командира с желтыми огоньками в глазах и сизым носом. Командир ПЛ - это священное. Им многое прощалось, они являлись особыми людьми. В то время командирам было всем за сорок лет, многие прослужили в своих должностях десять лет и более, а остальные офицеры являлись молодыми. Например, у меня механик был старший лейтенант, старпом - старший лейтенант, замполит - лейтенант. Командир Шульга являлся в полном смысле МОРЯКОМ, а это много значило. Хотя все носили кители и тельняшки, но моряками называли далеко не всех. Он не был придирчив, не устраивал разносов, не мешал работать своим заместителям, он даже в собраниях участия не принимал. В базе мы его не видели.

Командиры лодок размещались в казарме в одном крыле, их каюты находились рядом и выходили в так называемый командирский коридор. Там они общались после подъема флага и ходили друг к другу в гости. По неписанному закону в этот коридор не имел права зайти никто, кроме командира лодки. Они сами вызывали к себе по телефону того, кого им было нужно. Спирт стоял на столе в графине, в который должна была наливаться вода. Круглосуточно каюты командиров, как правило, не закрывались.

Однажды на плацу наблюдаю следующую картину. Идут в столовую комбриг, замполит, Слон, вокруг них по кругу бегает Чапай, его такой темп движения не устраивал. Навстречу им идет командир и в правой руке несет на подносе дымящиеся мослы, как официант. Эти четверо, поравнявшись, будто по команде повернули головы в другую сторону, чтобы не видеть. КЭПа в каюте ждали друзья, так было принято. Офицеры по вечерам собирались в своих каютах, двери никогда не закрывались. Часто можно было видеть флагманских специалистов, они встречались, чтобы поговорить, покурить, стряхнуть усталость рабочего дня, бывало затем, чтобы пропустить по ниточке. Нас, лейтенантов, туда не приглашали. Это длилось до 22 часов каждый день. Когда все уходили спать, я садился за стол написать письмо или заняться самообслуживанием. При этом в углу скапливались пустые бутылки, в тумбочке - закуска. В такой обстановке как-то зашел начальник штаба, Слон, я сижу, пишу письмо. На стенах каюты неизвестно с каких времен остались висеть портреты Кутузова, Суворова и еще кого-то. Я встал и жду. Слон медленно обошел всю комнату, осмотрел картинную галерею, перевел взгляд на бутылки, закуску и спокойно произнес:

- Что, Кузя, с крепостными генералами пьешь? - и показал рукой на портреты, - стыдись, пил бы хоть с моряками.

Я был озадачен таким благодушием, очень не характерным для Слона, и ответил, что не пил. Тогда начальник штаба снял фуражку, сел напротив меня, положил подбородок на руку, посмотрел оловянными глазами и сказал:

- Да ладно, чего уж там, скажи мне лучше, сколько можешь "взять на грудь"?

Я ответил:
- Смотря чего.

Слон уточнил:

-Ну, водки, например, - на что я соврал, что водку не пью, а вина могу выпить две бутылки.

 

Далее последовала пауза, Слон уже думал о чем-то своем, потом сказал:

 

- Да, гм-м-м, странно, - одел фуражку и вышел, а я продолжил писать письмо своей невесте в Ленинград.

В этот вечер командир электромеханической боевой части старший лейтенант Любомиров и его подчиненный командир моторной группы (движок) лейтенант Теплов зашли в кафе "Не проходите мимо", что расположено в военном городке по дороге домой. Там употребили и попали в какую-то потасовку с гражданскими. Это наблюдал один замполит и на следующий день доложил Чапаю. Утром Чапай ворвался в каюту офицеров, вызвал ПАПУ и сказал ему:

 

- Ты знаешь, что у тебя механик с подчиненными пьет?

Для Шульги это было ЧП, в его правилах субординации отводилось большое значение. КЭП схватил механика за плечо и простонал:

- С кем?
- Вот, с командиром группы.

У КЭПа, чувствую, гора с плеч свалилась.
- Фу, ну, Виктор Прокофьевич, и напугал ты меня, - повернулся и ушел к себе.

* * *
Каждый выход в море ПАПА нас учил морскому делу. Начиналось обычно с отхода от пирса. Он садился в районе перископов и говорил:

- Минер, сегодня вы отходите, действуйте.

Я начинал командовать, КЭП ни во что не вмешивался, у него был принцип доверия и железная выдержка. Иногда мне казалось, что сейчас протараним пирс, я в ужасе думал, почему молчит командир? Но он как будто не замечал, а мне приходилось выкручиваться самому. Так воспитывалась способность действовать самостоятельно и брать ответственность на себя. Когда во время погружения или всплытия ситуация становилась угрожающей, тогда командир включался и брал командование на себя, но никогда не раздражался и не унижал своих помощников-офицеров. За годы службы командиром Вячеслав Васильевич воспитал и вырастил много офицеров, ставших впоследствии командирами ПЛ, соединений и даже адмиралами. Редкое качество у учителя, воспитателя - это спокойствие, выдержка, тем более это касается командиров, где бессонные ночи, усталость и опасность диктуют дополнительные условия для грубости и гневливости. Про Шульгу этого никто никогда не мог сказать. Благодаря этому мы, молодые офицеры, довольно быстро освоились, и в дальнейшем нас это здорово выручало.

Через несколько месяцев после нашего прихода КЭП уже доверял нам выполнение таких ответственных маневров, как погружение и всплытие, но щадил нашу молодость. Со старшим помощником он поступал более жестко. Командир незаметно открывал клапан на мостике, который обычно закрыт, и его при погружении никто не проверяет. Старпом выполнял маневр "срочное погружение", лодка камнем летела на глубину, и тут мощный сноп воды начинал бить в старпомовскую грудь через открытый командиром клапан, который старпом должен был проверить и закрыть. Начиналась настоящая паника. ПАПА сохранял спокойствие, а когда положение становилось критическим, он действовал. Один такой эпизод был полезнее, чем десять лекций на берегу.

При всех своих достоинствах у ПАПЫ был один серьезный недостаток, - он гораздо чаще других принимал "флотского напитка". Даже среди своих друзей-"мамонтов" он, пожалуй, лидировал в этом вопросе. Это пристрастие его и погубило впоследствии, так же, как и многих других талантливых людей. Легендарный командир капитан 2 ранга Шульга ушел из жизни через несколько лет после выхода на пенсию. Все, кто ходил с ним в море, могут сойтись по крайней мере в одном: это был настоящий подводник.

Будучи одаренным от природы, Вячеслав Васильевич много занимался над собой, к тому же он обладал каким-то особым подводницким чутьем, почти как А. Маринеско. Торпедный автомат стрельбы (ТАС) у меня все время выходил из строя по закону подлости в самый неподходящий момент, при выходе в торпедную атаку. Это самый главный для ПЛ момент, критерий мастерства и опыта командира и его экипажа. При выходе в торпедную атаку по отряду боевых кораблей создалась сложная ситуация, гидрология моря была плохая, гидроакустик выдавал пеленга не четко, не мог выявить на общем фоне главную цель, вся надежда была на ТАС, он должен был выработать данные для ввода в торпеды, но как назло ТАС опять вышел из строя. Тогда командир приказал всплывать под перископ. Это был большой риск, так как корабли были уже близко, помимо того, что нас могли таранить, нас могли обнаружить, ведь над головой, кроме всего прочего, находились противолодочные самолеты и вертолеты. Но вот перископ поднят. Луч света через линзы осветил глаз командира и он зажегся, как будто лампочка в голове загорелась. Быстро осмотрев горизонт по кругу, командир оценил обстановку, приказал опустить перископ и погружаться. Всего несколько секунд понадобилось для этого. ПАПА сел на диванчик, опустил большую лысую голову на руки и стал думать. Сейчас голова его работала и за гидроакустиков, и за торпедный автомат стрельбы. Напряжение возрастало, крупные капли пота выступили у ПАПЫ на лбу, хотя в отсеке было очень холодно. Никто не решался в этот момент обратиться к нему. Из первого отсека доложили, что торпедные аппараты к выстрелу приготовлены:

- Аппараты "товсь", - скомандовал командир, приближалась развязка.

Он вдруг встрепенулся и скомандовал установить данные в торпеде п-  , п-  , пра-во на борт, ложиться на боевой курс, глубина - п- . Как только легли на курс атаки, ПАПА вдруг замотал головой и громко чихнул, получилось "апчхи". "Каштан" был включен на первый отсек, там показалось, что дали "пли", они ответили: "Есть пли", и выпустили торпеды. Лодку слегка встряхнуло, торпеды вышли. Акустик стал докладывать пеленга на цель и на торпеды, они постепенно сливались и, наконец, слились в единый шум, это значит цель была поражена.

Когда через пятнадцать минут мы всплыли, то получили радио: "Молодец, командир!" За все годы службы с этим командиром я не помню случая, чтобы он когда-нибудь промахнулся. За это его ценило начальство и за это ему много прощалось, а прощать было что. ПАПА принимал даже в море, причем последние годы все регулярнее. Все об этом, конечно, знали, но как бы не замечали. Правда, пьяным его никто никогда не видел. Помню, к концу автономки у него кончился спирт, оставался только медицинский у врача, за который он отвечал по уголовной статье, но ПАПА был выше уголовной статьи. Он вызвал доктора и сказал: "Неси". Тот забился, но в конце концов отказать не смог. Через некоторое время опять вызов:

- Доктор, налей последний раз, если буду еще просить, приказываю не наливать, - но это продолжалось до тех пор, пока весь спирт полностью не закончился.

 

Оставалось сухое вино в провизионке, которое тоже впоследствии перекочевало в каюту командира. Когда миновали проливы, вошли в Балтийское море и оставались сутки до базы, картина открывалась следующая: по каюте командира катались пустые бутылки, лодку покачивало с борта на борт, бутылки звенели, раздавался мощный храп.

Дата публикации 9 марта 2010 г.

• Вкус жизни (продолжение). Петр Кузнецов
• Вкус жизни (окончание). Петр Кузнецов