Россия в красках
 Россия   Святая Земля   Европа   Русское Зарубежье   История России   Архивы   Журнал   О нас 
  Новости  |  Ссылки  |  Гостевая книга  |  Карта сайта  |     

ПАЛОМНИКАМ И ТУРИСТАМ
НАШИ ВИДЕОПРОЕКТЫ
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 2-я
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 1-я
Святая Земля и Библия. Часть 3-я. Формирование образа Святой Земли в Библии
Святая Земля и Библия. Часть 2-я. Переводы Библии и археология
Святая Земля и Библия. Часть 1-я Предисловие
Рекомендуем
Новости сайта:
Новые материалы
Павел Густерин (Россия). Дмитрий Кантемир как союзник Петра I
Павел Густерин (Россия). Царь Петр и королева Анна
Павел Густерин (Россия). Взятие Берлина в 1760 году.
Документальный фильм «Святая Земля и Библия. Исцеления в Новом Завете» Павла и Ларисы Платоновых  принял участие в 3-й Международной конференции «Церковь и медицина: действенные ответы на вызовы времени» (30 сент. - 2 окт. 2020)
Павел Густерин (Россия). Памяти миротворца майора Бударина
Оксана Бабенко (Россия). О судьбе ИНИОН РАН
Павел Густерин (Россия). Советско-иракские отношения в контексте Версальской системы миропорядка
 
 
 
Ксения Кривошеина (Франция). Возвращение матери Марии (Скобцовой) в Крым
 
 
Ксения Лученко (Россия). Никому не нужный царь

Протоиерей Георгий Митрофанов. (Россия). «Мы жили без Христа целый век. Я хочу, чтобы это прекратилось»
 
 
 
 
Кирилл Александров (Россия). Почему белые не спасли царскую семью
 
 
Владимир Кружков (Россия). Русский посол в Вене Д.М. Голицын: дипломат-благотворитель 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). Мы подходим к мощам со страхом шаманиста
Борис Колымагин (Россия). Тепло церковного зарубежья
Нина Кривошеина (Франция). Четыре трети нашей жизни. Воспоминания
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). "Не ищите в кино правды о святых" 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). «Мы упустили созидание нашей Церкви»
Популярная рубрика

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Публикации из архивов:
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.

Мы на Fasebook

Почтовый ящик интернет-портала "Россия в красках"
Наш сайт о паломничестве на Святую Землю
Православный поклонник на Святой Земле. Святая Земля и паломничество: история и современность
 
Вкус жизни
(окончание)
 
 
* * *
В 1979 году после боевой службы наша ПЛ пришла в г. Ригу, местечко Болдерая, где ей предстоял на судоремонтном заводе средний ремонт, а весь личный состав отправился на остров Булли, знаменитый тем, что там находилась база отдыха подводников и неподалеку жил наш замечательный флотский писатель Валентин Саввич Пикуль. Был август месяц, что за сказочное наступило время, ели от пуза, спали, кто сколько захочет. Рижское взморье, чешское пиво, любые врачи в твоем распоряжении. Мне запомнилось, как в первый же вечер мы всем офицерским коллективом во главе с командиром до утра отмечали окончание похода и начало отдыха. Обстановка была семейная, не вспоминали ни званий, ни должностей. Потом поздно ночью вышли обнявшись на улицу, встали в одну шеренгу, да так и пошли в темноте к заливу. Я думаю, что далеко за пределами острова в эту ночь люди просыпались и слышали песни "Усталая подлодка", "Прощайте, скалистые горы", "Врагу не сдается наш гордый Варяг", "Конь гулял на воле" и т. д. Быть может и знаменитый писатель, работавший обычно по ночам, порадовался за нас. Ночь стояла темная, звездная, залив плескался у наших ног, каждый чувствовал плечо другого, радость рвалась из груди. 

После дома отдыха почти все офицеры и мичманы разъехались по отпускам, а я остался за старшего на дивизионе консервации. Это соединение представляло собой несколько десятков подводных лодок, законсервированных на случай войны. На каждой из них был старый командир, два мичмана и пять матросов для поддержания режима эксплуатации. К этому времени там находился и легендарный ПАПА. Каждой приходящей лодке старые подводники были рады, ведь на ней находился спирт, который у них давно закончился. В первый же вечер я был приглашен на посиделки, хоть и не по чину, но мой статус повышал имевшийся у меня спирт. Правда, я сознался, что случайно уронил в канистру со спиртом резиновый шланг и за несколько месяцев он полностью растворился. "Мамонтов" это обстоятельство нимало не смутило. "Давай неси", сказал Шульга. Когда нарезали сало, открыли консервы, и я наконец разлил спирт по стаканам, он отливал подозрительным голубым цветом и имел характерный химический запах, как в магазине лакокрасочных материалов. Все торжественно подняли стаканы, на мужественных лицах я не заметил ни тени страха, скорее, на них отражалась сосредоточенность, многолетняя привычка быть в готовности выполнить любую сложную задачу. Все выпили молча, лишь я не выдержал и почти машинально выдавил из себя: "Какая гадость". Люди с прямыми спинами, надорванными сердцами и квадратными подбородками повернулись ко мне, а Вячеслав Васильевич Шульга произнес:
- Чему я только тебя, салага, учил? Запомни, сынок, шило не бывает плохим, оно бывает либо хорошим, либо очень хорошим.
 
Когда на следующий день я привел команду на завод, то встретил там своего однокашника Севу Ипостасьева. Мы не виделись пять лет, обнялись и были очень рады друг другу. Сева являлся командиром торпедного катера, который также стоял в ремонте. Вечером Сева принимал меня у себя на катере в гостях. Он сразу рассказал, что у него случилась большая беда - повесился матрос. Он его отвозил на родину, хоронил, объяснялся с родителями. Хуже этого события для офицера не может быть ничего. Шло следствие, Севе грозило снятие с должности, дальнейшая судьба была неясна. Но он не падал духом, шутил, угощал меня бортовыми пайками,   "барташами", в море ими питаются катерники. Я рассказывал про Боба Протеуса, Сева мелко заливисто хохотал. Сева был поэт еще с училища, но стихи его отдавали каким-то чернушным оттенком. Поступки совершал довольно безрассудные, особенно когда выпьет. После выпуска из училища в вагоне электрички по дороге домой в Гатчину Сева швырнул всю зарплату за два месяца. Деньги летели по вагону, но люди все-таки были честные, они подбирали деньги с пола и несли хозяину. Сева был добрым и на удивление нерациональным человеком, он являлся поэтом, и судьба его оказалась, как у многих поэтов,

Кто живет по законам иным
И кому умирать молодым...

Сева Ипостасьев погиб от рук латышских националистов в Риге в 1993 году. Вот что я вспомнил из его стихов:

Голова гудит от запоя,
Тело бьет холодный озноб.
Просит тело мое покоя,
А душа - совсем наоборот.
Она хлещет, тоскою объятая,
Слезной лавою застилает глаза
И я пью за жизнь свою распятую,
Пью за то, чтоб не пить никогда.
 
* * *
Сколько я служил на ПЛ, меня всегда мучил радикулит. Когда я на 12 лет заточил себя в холодные сырые отсеки, боль меня практически не отпускала. Положение усугублялось тем, что болеть было никак нельзя. Не принято это в плавсоставе. Делай или умри - такова негласная заповедь. Шутили, что офицер служит до тех пор, пока его ноги носят, а мичман - пока его руки носят. Так фактически однажды и оказалось. Мне по должности приходилось периодически обходить отсеки. Особенно боль в спине ощущалась, когда надо было переступать через комингс, поднимая ногу и одновременно опуская голову. В такой момент приходилось стискивать зубы и терпеть, чтобы никто на лодке не узнал о моей болезни. Я понимал, что если лечить болезнь в начале, то скорее поправишься, но как-то стыдился, ошибочно считая себя незаменимым. Потом это выходило боком и для меня, и для интересов службы. Я несколько месяцев мучился, пока однажды утром просто не смог встать с кровати, чтобы пойти на службу. Долго пытался и так, и этак, никак, чуть не заплакал с досады. Что же будет? Вызвали машину из госпиталя, он был рядом. Врач вместе с женой повернули меня на бок, доктор вкатил промедол, но боль не утихла. С грехом пополам меня одели, и я пошел вниз к машине, считая каждую ступеньку. Что это был за спуск, не забуду никогда. Когда сели в машину, то поехали медленно, как будто везли неразорвавшийся снаряд. Врач удивился: "Ну ты даешь, еще и шутить можешь". Уж этого права у меня не отнимет никто и никогда.

В первый же вечер пришли в госпиталь комбриг с замполитом, озабоченные больше не моим здоровьем, а тем, как я буду передавать более тысячи секретных и совершенно секретных документов, которые на мне числились. Я ничем не мог помочь, было стыдно. Мне из заграницы привезли сильно жгучую мазь, ее надо втирать в очень малом количестве, и жжение начинается не сразу, а часа через два-три. Я первый раз переборщил и не спал всю ночь. У нас в палате было полно мучеников-радикулитчиков и все молили: "Дай эту заморскую мазь, не жидись". Мне было не жаль, только я предупредил о последствиях. За окном установилась зима, сильный мороз. Ночью я долго не мог заснуть, так как выспался за день. От стонов больных и от своей боли мучили по ночам кошмары. Только после двух таблеток димедрола я забывался тяжелым сном.

Вода медленно, но неумолимо продолжала поступать в отсек. Сознание ко мне, лежащему на металлических паелах седьмого отсека, стало медленно возвращаться в тот момент, когда вода подкралась к голове. Я открыл глаза, но ничего не увидел. В холодной, сырой, звенящей тишине я пытался вспомнить, что же произошло и сколько времени пришлось пролежать на этом сыром железе. Я с трудом попытался встать, но тут же сел на диванчик, в голове резко усилилась боль, как будто раскаленные сверла завращались в затылке. Пощупав рукой голову, я почувствовал огромную шишку на затылке и большое количество запекшейся крови. Я посидел некоторое время, боль стала утихать, и я все вспомнил. После обеда на подводной лодке в подводном положении была объявлена малая приборка. КЭП вызвал меня к себе и попросил посмотреть, чтобы все занимались делом, а не спали. Заместитель комбрига Чапай спал в это время в каюте командира:

- Когда он проснется, то может пойти по отсекам, у него, ты знаешь, есть такая привычка. После успешной минной постановки люди слегка расслабились, а нам еще предстоит атаковать отряд боевых кораблей. Через четыре часа займем район, подойди потом, ты как бывший минер лучше меня некоторые вопросы понимаешь, посоветуемся.

С большим трудом удалось разогнать по отсекам спящих мичманов, к тому же стала болеть поясница. Проходя мимо камбуза, захотелось есть. Прошка предложил свиную котлету, которую я быстро проглотил. Дойдя до седьмого отсека, проверил ход приборки, спящих не оказалось. Переборка на 114 шпангоуте была отдраена,   вечная история, торпедисты греются теплым воздухом, идущим из электромоторного в торпедный. Я задраил эту переборку и сел на диванчике в седьмом отсеке. В этот момент над головой вдруг отчетливо стал слышен шум винтов цели, шум быстро нарастал, я знал, что если вот так из отсека слышен шум винтов, то цель очень близка. Я уже нажал кнопку "Каштана", чтобы запросить акустиков, как вдруг раздался сильнейший удар, затем послышался зловещий скрежет по корпусу. Всех, кто находился в отсеке, с силой швырнуло о переборку. Дифферент стал нарастать на нос, я взглянул на глубиномер, глубина начала быстро расти. В отсеках оглушительно раздался сигнал аварийной тревоги. Я уже взялся за ручку кремальеры, чтобы бежать в центральный пост, но понял, что из-за разбитой коленки не могу сделать и шагу.

Вскоре ПЛ сильно ударилась носом о грунт, после чего раздался сильнейший взрыв, лодку подбросило, свет погас. Сколько времени я пролежал, понять было трудно. Протянув в темноте руку, я искал фонарик на кормовой переборке, только бы он был цел. Включил его, он оказался в рабочем состоянии. Узким лучом света осмотрел отсек, на палубе лежали тела моих подчиненных, мичмана и матроса-торпедиста. По их неестественным позам я был уверен, что они мертвы. Может, ощущение близкой смерти помогло мне оценить ситуацию, в которой я оказался. На ПЛ произошла страшная катастрофа, связи с центральным постом нет, из смежного отсека поступает вода, возможно, что живой в лодке остался только я один. Поискав лучом глубиномер, я увидел глубину сто метров. ПЛ легла на грунт на этой глубине.

А между тем вода все прибывала и дышать становилось труднее. Но я заметил, что мысли работали четко. Когда действительно большая опасность, паника отступает, могучий инстинкт самосохранения берет власть в свои руки. Теперь надо сосредоточиться на легководолазной подготовке. Таблица режимов декомпрессии, где она? Надо постараться запомнить время пребывания на мусингах. На ПЛ я отвечаю по должности за организацию спасения людей, теперь предстояло спасать себя самого. Да, я помнил, как нас учили в училище на учебно-тренировочной станции, на флоте это все в загоне. Где шерстяное водолазное белье? Вода подступает к коленкам. Вот оно -между торпедных аппаратов. Пришлось ударить ломом по замку. Я одеваю носки, рейтузы, свитера, фески, сделанные из верблюжьей шерсти. Слава Богу, белье нашлось, не разворовали. Затем с помощью фонарика удается вытащить из шпации ИСП-60 и ИДА-59. Сейчас самое сложное - это самому одеться и зажгутоваться. Продев ноги в резиновые боты, я в последний раз вчитался в таблицу выбора режима декомпрессии, напялил на себя всю эту водолазную амуницию и сразу стал неповоротливым и беспомощным. Перчатки были жесткие и с одним пальцем, очень трудно на ощупь брать в одну руку сборки мягкой резины на груди, а другой наматывать жгут. Ошибиться было нельзя. Затем, просунув голову в дыхательный мешок аппарата ИДА-59, я с трудом смог закрепить его ремнями на поясе и в паху. Теперь предстояло включиться на дыхание "в аппарат", открыв вентили баллонов и повернув клапан на дыхательном мешке. Взяв в руки маленькую свинцовую кувалдочку и положив ее возле ног, я привязал коренной конец буй-вьюшки и стал заполнять отсек водой, выравнивая давление с забортным. Несколько раз из-за сильного давления на барабанные перепонки приходилось останавливать заполнение отсека. Наконец-то можно отдраивать аварийный люк, с помощью кувалды это удалось. Теперь выталкиваю буй-вьюшку и она начинает всплывать, разматывая буйреп. Я цепляюсь карабином за буйреп и тоже начинаю всплывать.

Резко всплывать нельзя, а то получится то же, что и с бутылкой лимонада, если ее откроешь в самолете,   вскипит кровь, закупорит сосуды, разорвет легкие, и тогда - смерть. Вот двойной мусинг, надо ждать двенадцать минут. 720 секунд проходит, иду дальше. Вот и последний тройной мусинг, но Боже мой, как холодно. От холода кажется, что это сон: я лежу в госпитале, больной, но почему же так холодно?

Я открываю глаза и вижу совершенно дикую, фантастическую картину: все, кому я щедро дал мазь, выставили голые задницы и спины в открытые окна, холод в палате стоит неимоверный. Один из мучеников-моржей сказал: "Прости, но другим способом эту дикую боль от мази не унять". Я лежал, околевший от холода, в палате неврологического отделения и еще долго не мог отойти от впечатления своего страшного сна. Может быть, поэтому он мне запомнился столь ярко и столь подробно.
 
* * *
В период пребывания нашей ПЛ на Рижской судоремонтном заводе в море ходить не приходилось. Первые полгода ремонт практически не осуществлялся. Я водил экипаж на завод за три километра от дивизиона консервации, где мы жили. Силами матросов и старшин обеспечивали кое-какие вялотекущие работы, освобождали от старой краски корпус, чистили цистерны изнутри. Это были ответственные работы, особенно когда производилась покраска цистерн суриком на этиноле, краска ядовитая, но зато она быстро сохла. Здесь контроль приходилось осуществлять очень тщательно. Бывали случаи отравления матросов, работающих во внутренних цистернах. Сигналом тревоги служило внезапно раздававшееся изнутри глухое пение. Пары краски оказывали наркотическое воздействие и человек переставал соображать. В этом случае приходилось вырезать автогеном отверстие в цистерне и доставать оттуда полуживого поющего матроса.

Для предотвращения таких происшествий необходимо было разрешать работу в цистерне не более пяти минут, потом заставлять работающего вылезать на свежий воздух не менее, чем на десять минут. Во время работ цистерна вентилировалась специальным вентилятором. Моряку, конечно, очень неудобно с большим трудом влезать в маленький лаз, опускаться с великими усилиями до низа цистерны и через пять минут лезть опять наверх, но если этого не делать, то не всегда умный и сознательный уроженец какого-нибудь горного аула Абхазии или житель белорусского хутора будет четко выполнять все требования. Тогда могут наступить тяжелые последствия, вплоть до гибели. Для того и существуют офицеры, - заставлять, обучать и контролировать. На службе если ты начальник, постоянно приходится заставлять, преодолевать своей волей чужую, следить за поддержанием дисциплины. От этого рано начинают серебриться виски. Ты стоишь на страже закона, устава, инструкции, просто своего опыта и морской практики, но матросы обычно испытывают недовольство и противодействуют тебе. Лишь по прошествии времени, быть может, через годы, они начинают понимать смысл дисциплины и благодарят тебя за твою строгость. Наверное, в этом и заключается крест офицера.

Как я уже писал, на острове Булли, что в трех километрах от нашего дивизиона жил писатель Валентин Саввич Пикуль. Так повелось, что лодка, стоявшая в данный момент в ремонте, шефствовала над писателем. Я выделял на сутки двух матросов, которые находились у него в доме и осуществляли охрану. Необходимость в этом существовала, поскольку были случаи, когда местные националисты из латышей или просто хулиганы угрожали писателю-патриоту, требовали от него уехать в Россию и даже пытались поджечь его дом. Я несколько раз приходил с матросами, имел честь общаться с Валентином Саввичем и сидеть с ним за чаем. Писатель работал по ночам, весь день он спал, только вечером у него было, так сказать, свободное время. Как-то пришел с матросами, Пикуль выглядел устало, лицо грустное, несколько месяцев назад в реке Буллупе утонул его сын. Это было огромное горе, и мы ему очень сочувствовали. Пикуль благодарил меня за помощь, за заботу, ведь матросы не только охраняли его, но и помогали по хозяйству и в саду. Пикуль в то время алкоголь практически не употреблял, но имел обширный бар с несметным количеством разных заморских редких бутылок. "Для друзей", - заметил он, и предложил мне на выбор. Я, конечно, отказался. Валентин Саввич положил руку на мое плечо и, наклонившись к самому уху, сказал:

- Только не говорите мне, что современный моряк-подводник не употребляет, все равно не поверю.
Я отвечал, что на службе.
- Тогда другое дело,   соглашался писатель.
Про себя он говорил:
- Я вот раньше любил, а сейчас нельзя, старик стал.
- Какой же вы старик, мужчина в расцвете лет, - матросы стояли поодаль и ловили каждое слово, все смеялись.

Потом прямо в саду хозяйка ставила самовар и мы садились пить чай. Говорили о разном. Я как-то спросил о принципиальности и требовательности командира, о порядке на флоте, сослался на его литературного героя Артеньева, старшего офицера "Новика" в "Моонзунде". Ведь когда революционные матросы стали офицеров швырять за борт, то в первую очередь они избавлялись от тех, кто был с ними запанибрата, а Артеньева не тронули, потому что флоту без строгого порядка и дисциплины не быть. Эта тема его очень заинтересовала, он оживился и рассказал несколько эпизодов из своей фронтовой жизни, когда пятнадцатилетним юнгой Северного флота он воевал на эсминце. Потом расспрашивал о подплаве, какие порядки сейчас на флоте, соблюдаются ли традиции, заложенные их поколением, много шутил. Говоря о моем училище, ВВМУПП им. Ленинского Комсомола, Валентин Саввич сказал, что в его годы оно называлось Первым Балтийским, и что он тоже некоторое время учился там. Нашли общего знакомого, капитана 1 ранга Абрама Борисовича Нейро, и Валентин Саввич попросил о нем рассказать подробнее. 
 
Еще до войны Абрам Борисович занимался конструированием отечественных морских и авиационных мин. Незадолго до начала войны Нейро был репрессирован и отправлен в лагерь. Когда началась война, наши корабли почему-то стали подрываться на собственных минах. Тогда по высшему повелению Нейро был быстро отыскан на необъятных северных просторах нашей Родины, реабилитирован и назначен флагманским минером Северного флота. Корабли со временем перестали подрываться на своих минах, флагман-конструктор быстро навел порядок. После войны капитан 1 ранга долгие годы возглавлял кафедру минного оружия в нашем училище, но в описываемый период был уже давно на пенсии, хотя преподавал по-прежнему и ходил все время в форме. Был он маленького росточка, видно, что форма его пошита очень давно, когда еще плечи капитана 1 ранга были прямые, но с годами они опустились, и плечи тужурки свисали. Нейро имел большой нос и уши-локаторы, эти предметы составляли самое характерное в его облике. На лысой голове сохранилось несколько седых волос. Случалось, что во время перерыва в коридоре находилось много курсантов, они были без головного убора и каждый отдавал честь проходящему также без головного убора старому капитану 1 ранга, становясь по стойке "смирно". Нейро семенящей походкой переходил при этом на строевой шаг, прижимал руки к бедрам и поворотом головы отдавал честь, так, как было положено по уставу. Курсанты проходили и справа, и слева, а коридор являлся очень длинным, поэтому старичок вынужден был идти своим карикатурным строевым шагом все время, поворачивая голову то направо, то налево, напоминая при этом заводную игрушку. Было и смешно, и грустно, но чувствовалась все же старая закалка, старая школа.

- Да, -  вставил Валентин Саввич, -  это точно, я хорошо помню те времена, какое большое внимание уделяли строевой подготовке и внешнему виду, -  глаза его смеялись.

Я продолжил. У Нейро имелось много орденских планок на груди, но они были такие старые и так плохо прикрепленные, что он постоянно их терял. К концу дня у него на груди оставалось их несколько штук, а когда и не одной. Курсанты находили планки и приносили ему. Нейро дрожащими руками крепил их на место, но на следующий день все повторялось. Капитан 1 ранга в отставке был очень одинок, он давно похоронил своих родственников и жил один. В работе, в училище заключалась вся его жизнь. Когда Абрам Борисович болел, то начальник кафедры чуть ли не силой отправлял его домой лечиться, но он всячески хитрил, чтобы остаться на службе. Дело дошло даже до начальника училища. Вице-адмирал строго-настрого приказывал на КПП не впускать больного старенького капитана 1 ранга. Тогда старик шел на хитрость, вспоминал молодость. Он знал, где курсанты возвращаются из самовольной отлучки и однажды неожиданно подошел к камбузным воротам, которые, испуганно озираясь, открывали курсанты-самовольщики. Увидев капитана 1 ранга, она застыли от страха, но Нейро их успокоил: "Не бойтесь ребята, я с вами". Лекции Абрам Борисович читал блестяще, никогда не пользуясь конспектом, он мог исписать формулами три доски, но когда уставал, то мог заснуть неожиданно, сидя за столом. Будить преподавателя было неудобно и курсанты следовали его примеру. Если время было послеобеденное, то спали все поголовно. Большинство слушателей спали тихо, мирно положив голову на стол, но некоторые мучались, спали в движении. Их головы то описывали правильной формы круги, то выписывали сложные траектории в пространстве. Это длилось, пока одна из голов с пугающим звуком не ударялась об стол, все просыпались, поднимал голову и Абрам Борисович: "Та-а-а-к, на чем мы остановились?", и как ни в чем не бывало продолжал лекцию.

Валентин Саввич, улыбаясь, произнес: - Вся жизнь курсанта проходит в борьбе. До обеда с голодом, после обеда со сном.
 
Я удивился, ибо так говорили и в мои времена. Про Нейро ходило что-то вроде анекдота, что когда на кафедре минного оружия собрался в очередной раз ученый совет, на котором заседал и наш герой, то возник вопрос: "Как же так, мы, доктора наук и кандидаты - все ваши ученики, а у вас, Абрам Борисович, нет даже ученой степени". Тогда Нейро доставал с полки первую попавшуюся папочку, сдувал с нее пыль и спрашивал: "Этого хватит?" Оказывалось, что хватит. Таким образом известный отечественный конструктор минного оружия в свои 90 лет становился кандидатом наук, а затем и доктором: "Мне не жалко, раз вам это нужно".

Наш старик был большим чудаком. Как я уже говорил, он все время ходил в форме, сшитой несколько десятков лет назад, а весной и осенью на военные ботинки предпочитал одевать калоши. Рассказывали очевидцы, что однажды на мосту Лейтенанта Шмидта его остановил комендант г. Ленинграда генерал-майор Панченко, гроза питерского гарнизона тех лет. Он начал выговаривать ему за нарушение формы-одежды, ведь калоши никаким уставом не предусматривались. Нейро долго не мог понять, в чем дело, он робко и смиренно смотрел на краснолицего пузатого энергичного генерала. Потом вдруг догадался и сказал: "Сынок, когда я в 1941 году вот так же, как перед тобой, стоял перед Сталиным и он думал, расстреливать меня или нет, то и тогда он мне такой ерунды не говорил". Комендант с досадой махнул рукой, сел в машину, громко хлопнул дверцей и умчался.

Разговор с писателем затянулся, не хотелось уходить, но я чувствовал, что заговорил его и стал собираться. Напоследок Пикуль подарил мне свою толстую книгу "Реквием каравану PQ-17", "Богатство", с дарственной надписью: "Кузнецову Петру Анатольевичу с душевной любезностью", подпись. Я очень дорожил этим подарком, но, к сожалению, в кочевой флотской жизни его сохранить не удалось, кто-то, видно, спер. Но слова его "с душевной любезностью" навсегда остались в моей памяти, как и образ человека удивительно простого, умеющего и любящего слушать своего собеседника.

* * *
Имя легендарного подводника номер один всех времен, командира ПЛ С-13 А.И. Маринеско в те времена не сходило с уст моряков. То, что сделал он для своего отечества, не могло сравниться ни с чем. Особую атмосферу вокруг его имени вызывал тот факт, что подвиг его очень долго не был по достоинству оценен, то есть Маринеско не было присуждено звание героя Советского Союза. Теперь справедливость восторжествовала, слава Богу, но тогда этого еще не случилось. В 1984 году на киностудии Молдова-фильм задумали снять фильм о героическом эпизоде потопления фашистского лайнера "Вильгельм Густлов" советской ПЛ С-13 под командованием Маринеско. ПЛ, на которой я проходил службу, уже тридцать лет была в боевом строю и полностью выслужила свой срок. Молдаване обратились к тогдашнему главнокомандующему ВМФ С.Г. Горшкову и он утвердил для съемок нашу ПЛ. Ее предстояло переделать в заводских условиях в ПЛ времен Великой Отечественной войны. Правда, был запрет на имя Маринеско, но и создатели картины, и будущие зрители прекрасно знали, о ком идет речь. Два месяца мы стояли у стенки завода "Тосмаре" в Либаве, много времени и средств было затрачено, чтоб изготовить настоящий "Сталинец" стального цвета с действующими пушками. Внутри все дерево было сломано и убрано, никаких кают, кроме командирской, во время войны не было. Самым сложным оказалось найти 34-х миллиметровые пушки. Нашли их в г. Неман на заброшенном артиллерийском складе, привели в боевое состояние - все должно было выглядеть натуральным. Вот такая необычная судьба выпала на долю моей ПЛ в последние месяцы ее боевой жизни. Прежде чем пойти на переплавку (на иголки), она заслужила быть увековеченной на экране кино. Задача у съемочной группы была одна, а у экипажа - другая. Нам предстояло обеспечить безопасность людей, далеких от морской практики, не имеющих и малейших представлений о тех опасностях, которые таит в себе подводная лодка, да и вообще морская стихия.
 
В начале октября пришли в порт Балтийск, там нас уже ждала съемочная группа. Ошвартовались у старой немецкой плавбазы "Кушка", где вместе с крысами и поселился экипаж. Режиссер, автор сценария, многочисленная братия технических работников, гримеры, осветители были молдаване. С Ленфильма приехал художник Иванов, маленький с бородкой, похожий на Ленина, группа каскадеров во главе с Михал Михалычем Бобровым, в настоящее время   почетным гражданином Санкт-Петербурга, и оператор подводных съемок со специальной дорогостоящей кинокамерой. От Мосфильма участвовал в съемках А. Филиппенко, который играл главную роль командира ПЛ; еще несколько актеров: Пашутин, Чернов и другие. Также снимались актеры с Рижской и Литовской киностудий, они традиционно играли немцев. Я уже не говорю, что в съемках была задействована дивизия десантных кораблей, бригада овра, подразделение подводных боевых пловцов (мало кто знает, что такие есть на флоте). Было достаточное количество женщин, которым также предстояло во время съемок находиться в море. Подобное затевалось впервые в мировой практике, было от чего озаботиться. Мне на усиление дали самого опытного на бригаде командира, капитана 2 ранга Евгения Лыкова, на нем-то и лежала главная ответственность за навигационную безопасность и за жизнь людей, хотя лодка была моя. Когда первый раз вышли в море с этим "цыганским табором", то мне приходилось носиться и предупреждать артистов, что на комингс вставать нельзя, пальцы класть тоже нельзя, переборочные двери и люки открытыми держать нельзя, курить в лодке - за это сразу "расстрел", крутить клапаны, прикасаться к чему бы то ни было - категорически нельзя!!! В общем, задачей являлось запугать и смотреть, смотреть, смотреть. К счастью, осенью Балтика штормит и многие, особенно женщины, оказались подвержены морской болезни. Пустых коек не осталось, это облегчало мне задачу, но усложняло процесс съемок.
 
В дальнейшем между отсеками и через верхний рубочный люк на мостик были протянуты толстые кабели (а иначе было нельзя), это являлось грубейшим нарушением Руководства по борьбе за живучесть. Мы с Лыковым вынуждены были смириться и уповать только на Господа-Бога. Евгений Евгеньевич, грустно глядя на этих шевелящихся в пестрой одежде киношников, на везде понатыканные осветительные лампы большой мощности, на отдраенные по всей лодке переборки обреченно говорил: "Посадят нас с тобой, Петр Антонович (все не мог запомнить мое отчество), и никто ведь спасибо не скажет". Но все же съемки начались. Весь день шла репетиция, а на закате солнца за десять минут снимали материал - результат работы целого дня. Помимо нас, в съемках принимали участие и надводные корабли, художник постарался, нарисовав на бортах фашистскую свастику, а в носу прикрепил огромных черных орлов. Немецкий корабль-разведчик, постоянно дежуривший у наших территориальных вод, был нимало удивлен, когда увидел корабли с фашистской символикой. Вся ихняя команда высыпала на палубу с мощной оптикой, они глазели на этот маскарад и чуть не сорвали съемку, пришлось даже менять район. Но съемка шла, то и дело звучал голос режиссера-постановщика, ученика Михаила Ромма Василия Брескану: "Приготовились, мотор, камера, хлопушка хлопала, начали". С моря приходили усталые, голодные. Поначалу я волновался, как воспримут наши флотские харчи киношники, ведь не просто накормить помимо экипажа этакую ораву, но люди оказались неприхотливые, ели с аппетитом и просили добавку. Кок Прошка в этих условиях оказывался на высоте, его статус значительно повышался, он даже внешне стал за собой следить, ходил в чистой одежде. Может быть, на него положительно влияло присутствие женского пола.
 
Вообще говоря, съемки кино, как оказалось - это нудная, долгая и рутинная работа. Если бы не отдельные эпизоды, то и рассказывать было бы нечего. Оператор картины (фамилию не запомнил), обладатель какого-то европейского приза, был запойно пьющим, поэтому директор фильма Виктория Кирилловна Бурлаку попросила спирта ему не наливать, он давно держится, не пьет. Но, однажды, он, то ли сильно замерз, то ли понервничал, то ли не вынес необычную обстановку романтики, риска (ему приходилось висеть над водой и снимать, когда его держали за ноги) . Уж неизвестно, что на него больше повлияло, но ему так захотелось выпить, что он "протралил" все матросские бардачки, собрал весь одеколон, слил в одну кружку и выпил. На мостике пьяный лауреат сцепился с режиссером, долго выясняли, кто из них более заслуженный, потом друг друга начали называть разными словами, которые я до этого не слышал: в общем, сорвал съемку, было обещано его уволить. На следующий день страсти улеглись, он обещал больше не пить, а учитывая его заслуги и тот факт, что другого оператора взять было негде, он был торжественно прощен.

Некоторых подводников, офицеров и матросов, режиссер по каким-то своим соображениям отобрал на съемки, и они стали на время артистами. Были моменты, когда по-долгу приходилось находиться в ледяной воде, заделывая пробоины. Артистам, чтоб не заболеть, по смете был предусмотрен спирт для внутреннего пользования. Нашим морякам это было не положено. Но случился курьез с одним из артистов: в Балтийске между съемок он где-то "подцепил" венерическую болезнь и пить ему было категорически нельзя. Тогда он отказался сниматься в ледяной воде. Пришлось нашего моряка гримировать под этого незадачливого любителя быстрой любви, клеить ему бороду. К счастью, в кадре подмена прошла, и было незаметно, что снимается другой человек.

Холодной ноябрьской ночью снимался эпизод погрузки германского генералитета и девяноста экипажей немецких подводников на гигантский лайнер, роль которого выполняла наша плавбаза "Кушка", где жил экипаж. Более тысячи офицеров и матросов-десантников, переодетых в немецкую форму, курили, топтались на месте и ждали своего часа. Проводники служебных овчарок из угрозыска в черных плащах со свастикой на рукавах едва сдерживали на поводках своих огромных псов. Девушки с Литовской киностудии в немецкой форме стояли у трапа, готовились проверять у входящих документы. Около пятидесяти легковых машин времен войны были арендованы у литовских коллекционеров, за рулем которых важно сидели старики-литовцы, с удовольствием ощущая себя в немецкой форме. Всего более тысячи человек этой холодной, тем-ной ночью замерзали, ожидая команду режиссера-постановщика.

Наконец включались мощные прожектора, все приходило в движение. Лаяли собаки, "чавкали" доисторические автомобили, "генералы" и "партайгеноссе" медленно и чинно поднимались по трапу на высочайший борт плавбазы. Камера работала, все новые и новые лица поднимались на борт. И вдруг режиссер замечал курящего в кадре "генерала", уже поднявшегося наверх и решившего немного расслабиться. Он кричал: "Стоп", что-то орал и вопил в ночной тишине. Съемка останавливалась, все возвращалось в исходное положение и начиналось снова и снова. Кто думает, что снимать кино - это простое и легкое дело, не требующее жертв, особенно когда это происходит не в теплом помещении съемочного павильона, тот глубоко ошибается. Кто-то пустил слух, что у меня в каюте стоит канистра со спиртом, начались периодические стуки в дверь, робкий "немецкий генерал" или "маршал" просил сто грамм для согреву. Мне было откровенно жаль наших военнослужащих в немецкой форме, некоторых, грешен, - согревал. Со стороны это любопытно было видеть!

Нашу плавбазу преобразили для съемок,   кают-компания, перила на трапах и другие предметы сохранились со времен войны: красное дерево, зеркала, мебель, все нужно было только обновить. С внешней стороны художник нарисовал на бортах свастику, в носовой части закрепил громадного орла, изготовил два огромных якоря и завел их в клюзы, как положено. Орел и якоря были сделаны из дерева и покрашены черной краской, чтобы они не отличались по виду от настоящих. Выяснилось, что эта огромная плавбаза, стоящая на вечном приколе (как шутили, на бутылках), может еще перемещаться под буксирами в пределах гавани. В интересах съемки ее переставили к другому причалу, а к плавбазе отшвартовался вторым корпусом на время большой противолодочный корабль (БПК). В тот день, когда отменили съемки по погоде, этому БПК вздумалось сняться со швартовов и идти в другое место. Вахтенный матрос отдал все швартовые концы, заодно и нашего "лайнера", а завести их обратно на кнехты, видно, позабыл (думая, вероятно, о "ней"). Ветер был отжимной, парусность у корабля большая и плавбазу начало отжимать от пирса на середину гавани. Это было ЧП. На пирсе началась паника. Оперативно известили и привезли на черной волге командира дивизии, благо его штаб находился рядом. Контр-адмирал выскочил из машины и, перекрывая голосом ветер, отдал приказ на плавбазу немедленно отдать якоря, а стоящим рядом с ним офицерам заметил:
- Моряки называется: сапоги, а не моряки. Это же первое дело -  отдать якоря и зацепиться ими за грунт, чтобы остановить движение неуправляемого судна.

Но адмирал не сообразил, что якоря-то из дерева. На "Кушке" услышали команду грозного адмирала и выполнили приказ буквально. Когда огромные черные якоря достигли воды, они вдруг плавно легли на нее и поплыли в разные стороны от злосчастной плавбазы. Это происходило на глазах командира дивизии, он стоял, широко расставив ноги, выпучив глаза, и было не ясно, разгадал он фокус или нет. Но на всех парах уже неслись поднятые по тревоге дежурные буксиры, они стали прижимать плавбазу обратно на ее место. В этот момент адмирал сдернул с головы фуражку и стал топтать ее ногами, при этом до стоящих на палубе "Кушки" долетали нелитературные слова. Комдив сел в машину и уехал, а кто-то из его свиты поднял фуражку и стал ее распрямлять и гладить.

После водворения "Вильгельма Густлова" на прежнее место в его кают-компании началась подготовка к празднованию дня рождения сына командира немецкого конвоя. Красное дерево отливало матовым цветом, зеркала блестели, стол ломился от яств. Директор фильма жаловалась: "Сколько шампанского уже выпили, а ведь еще съемки не начались. Когда водку пьют или коньяк, можно использовать воду или чай, а шампанское должно быть натуральным." Съемки шли до самого вечера, играл аккордеон, пели песни на немецком языке, помощник режиссера периодически бегал за шампанским. "Они меня разорят", возмущалась Виктория, директор фильма. После съемок артистов повезли в гостиницу, но по дороге они выразили желание заехать в ресторан "Золотой якорь", что у Балтийского маяка, поскольку рабочий день был длинный и все проголодались. После большого количества шампанского совсем позабыли, в какой они форме и что на них надето. Можно себе представить картину, как в знаменитый на весь Балтийский флот ресторан "Золотой якорь" перед закрытием, когда из трезвых там один старичок-гардеробщик, вдруг шумно заходят пять молоденьких красоток в черной эсэсовской форме с фашистской свастикой на рукавах. Это вызвало фурор, они были нарасхват, даже про ужин позабыли. Позднее из-за этих литовских девушек в ресторане началась драка. На беду в том кабаке, как водится, оказался флотский особист. Он быстренько настучал в свой особый отдел, а они - в Москву. Неприятности у Виктории Бурлаку были большие, о чем она нам рассказала подробно на следующий день за завтраком.

В конце ноября, когда работа подходила к концу, директор картины выразила желание пойти со всеми в море:
- А то съемки кончаются, а я не побываю на подводной лодке, будет обидно.

Я предупредил ее, что море неспокойное, а подводная лодка не яхта для прогулок, и вместо удовольствия может получиться обратный эффект. Но Виктория ответила, что мы, киношники, люди бывалые, еще и не такое видали. Как только вышли в море и начало качать, все женщины сразу "укачались" и разлеглись по койкам, кто где и кто в чем. Бедные матросы сидели возле своих коек и с волнением неотрывно глядели на женские прелести, которые показались во всей красе из-за полной невменяемости гримерш, художниц по костюмам и звукооператорш. Директора фильма положили в единственную каюту - командира. Несколько раз проходя мимо этого места я обратил внимание на ритмические тупые удары, которые раздавались синхронно с наклоном ПЛ с борта на борт. После каждого удара сразу был слышен короткий тяжкий стон. Мне стало интересно, открыв дверь каюты командира, я заглянул внутрь. То, что я увидел, меня потрясло. На койке лежит Виктория Кирилловна с закрытыми глазами, на столе стоит большая тяжелая пишущая машинка "Ятрань", ее каретка расположена как раз напротив лба женщины. При крене на левый борт тяжелая каретка стремительно перемещается и ударяет ее прямо в лоб. Я освободил бедную женщину от этой пытки, которую она придумала сама себе. Позже, когда мы сидели в ресторане по поводу окончания съемок фильма, она скажет мне: "Я думала, что нахожусь в аду". Ну что ж, зато, как в таких случаях говорят, будет, что вспомнить.

Вообще эти сложные съемки и в бытовом, и в погодном отношении шли под осмыслением личности Маринеско, все новые и новые сведения мы получали об этом человеке, под это корректировался сценарий. Приходили на ПЛ оставшиеся в живых члены экипажа С-13, рассказывали правду о своем командире, делились воспоминаниями о знаменитом походе. Однажды со своей старушкой-женой пришел на ПЛ и обедал с нами адмирал в отставке Орел, бывший командующий Балтийским флотом, а во время войны   командир дивизиона подводных лодок. Он провожал Маринеско и встречал его с победой. Когда сели в кают-компании, этот человек, живая легенда, вдруг достает из кармана плоскую фляжку и говорит:
- Вы уж извините, вам нельзя, вы на службе, а я свои адмиральские сто грамм коньяка должен перед обедом выпить, положено по норме.

Потом рассказал, как, находясь в Финляндии, под Новый год Маринеско вдруг исчез. Время было военное, самовольная отлучка из части каралась расстрелом.
 
Александр был неравнодушен к женскому полу, в тот раз он сошелся с финкой, хозяйкой небольшого ресторанчика, и все время, пока его искали, был у нее. Когда, вычислив его, за ним пришел врач, то командир сказал:
- Ты меня не видел.
- Но, товарищ командир, вас везде ищут, пахнет трибуналом.

Маринеско прогнал его. Когда должен был приехать к этой женщине муж, она взмолилась: "Саша, уходи, у меня будут неприятности". Маринеско сказал: "Я рискую из-за тебя головой, ты же каким-то рестораном не можешь рискнуть". Тогда она сказала: "Оставайся". Когда Маринеско арестовали и хотели судить, весь экипаж, как один, встал на защиту своего командира:
- Без Маринеско в море не пойдем, судите всех.

Старый адмирал отхлебнул своего коньяка и продолжал:
- Тогда я тоже рисковал, освободив его от трибунала. Я сказал: "Ладно, Саша, иди, в море искупишь свою вину". И он искупил, за один поход утопив вражеского тоннажа равного одной шестой всего потопленного на Балтике за годы войны. Более девяти тысяч отборных офицеров и генералов вермахта, а также девяносто подготовленных экипажей подводных лодок, предназначенных для военной блокады Англии. Так что в этой стране еще непременно предстоит поставить ему памятник.

Эти строки я написал, когда со своей матерью впервые посетил могилу Маринеско на Богословском кладбище в г. Ленинграде.

Трава богословская, ленты матросские.
Здравствуйте, мастер торпедных атак.
В трудной судьбе своей был ты нам другом,
Только лишь фюрера   личный был враг.

Адмирал Орел, сидя с нами в тесной кают-компании, говорил, что несколько раз посылал Маринеско на звезду Героя, но наверху посчитали, что достаточно ордена Красного знамени. Он как будто оправдывался перед нами. Все эти факты о герое-подводнике хотелось воплотить во время съемок, как можно более полно отразить его характер и величие его подвига.
 
 
Александр Филиппенко - исполнитель главной роли в фильме "О возвращении забыть". 1984 г.
 
 
Когда фильм пошел в прокат с названием "О возвращении забыть", он имел определенный успех, один раз его даже показали на день ВМФ по центральному телевидению, но последние десять лет о нем словно забыли. После окончания съемок лодка вернулась в Лиепаю, но она уже была никому не нужна. Я к тому времени был списан по здоровью с плавсостава и хотел перевестись для дальнейшего прохождения службы на родину, в город на Неве. Передо мной поставили задачу:

- Рассчитаешься за весь корабль, сможешь погасить все недостачи, все то, что разворовали и потеряли за тридцать лет, принесешь чистый аттестат и иди на все четыре стороны, найдешь себе место в Питере, мы тебя отпустим.

Каждый офицер за свою боевую часть должен был рассчитываться сам, но если его назначали на другую ПЛ (уже тогда не хватало офицеров), он уходил в море и "с концами". Так вся ПЛ повисла на моих плечах. Прошло несколько месяцев, экипаж был давно расформирован, я был выведен за штат и занимался списанием лодки. Наш корабль, как забытый детьми престарелый родитель, теперь стоял, слегка накренившись, у самого дальнего причала.

Боцман оформлялся на пенсию, ходил довольный, он один, кто рассчитался с кораблем по своей боцманской части, за остальных приходилось отдуваться мне. Степаныч кивал в сторону нашей ПЛ:
- Слышь, командир, надо бы кингстоны заварить, видишь крен какой, ее разбирают на части, может утонуть.

Даже теперь, когда за непотопляемость корабля отвечал флагманский механик, у боцмана болела душа, я это чувствовал. Самое сложное было рассчитаться с нехваткой шерстяного водолазного белья, химических комплектов, биноклей, овчинных полушубков и кожно-меховых изделий. Часть имущества пропала во время съемок фильма. Способ списания на флоте один - единая конвертируемая валюта, спирт, который мне уже на складе не отпускали. Выручали командиры лодок, с которых я собирал ежемесячную "дань": по одному литру. Я двенадцать лет прослужил в бригаде, был ветераном, поэтому со мной считались.

Теперешний комбриг, красавец мужчина, капитан 1 ранга Валерий Федорович Романовский продолжал оставаться таким же замечательным человеком даже заступив на эту высокую должность. Умница, молодой, грамотный и всегда находящийся в хорошем настроении он всех удивлял, как это ему удается? Высокого роста, щеголевато с иголочки одетый, он всегда улыбался, шутил. Казалось, никакая неприятность не могла его поколебать. Приходя от командира эскадры, он никогда не переносил на подчиненных, полученный там негатив. Давал человеческой личности развиваться , не прессовал подчиненных, чем являл собой, пожалуй, неповторимый феномен. Валера (как за глаза его называли) был всеобщим любимцем. Существовало даже поверье, что если первым, кого ты увидишь , придя на службу, будет комбриг Романовский , то настроение твое весь день будет хорошим. Такой положительной энергией обладал этот светлый человек. Кстати, он тоже начинал службу минером, как и я, на ПЛ, где командиром был Шульга. Так вот, комбриг меня привлекал для исполнения некоторых обязанностей своего заместителя по боевой подготовке. Я занимался подготовкой корабельных боевых расчетов по выходу в торпедную атаку в кабинете "Атака". Каждый командир со своими подчиненными имел недельную и месячную норму этих тренировок. По пятницам на совещании у комбрига я докладывал о "достижениях" каждой ПЛ. Если кто не выполнял норму, то командир соединения заставлял ее довыполнять в воскресенье. Иметь такие обязанности было очень кстати с точки зрения получения шила, которое мне требовалось позарез для ликвидации долгов по списанию ПЛ в отдел утилизации.

Однажды мне повстречался Вячеслав Васильевич Шульга, который был откомандирован из Риги и готовился в автономку вторым командиром. За годы пребывания его на консервации он еще более ссохся, а нос стал еще более крупным и красным. Время старых командиров на эскадре давно закончилось, они доживали свой век в Риге. Шульга был одним из них. За последние годы все поменялось, командиры лодок были тридцатилетними, совали свой нос во все дырки, организовывали партийно-политическую работу, "командирские коридоры" и "шило" в графине на столе безвозвратно канули в лету. Теперь замполит бригады, уже известный Строгач, мог, здороваясь за руку с офицером, притянуть его крепкой короткой рукой, как будто хотел что-то сказать ему на ушко, а сам, активно шевеля ноздрями, громко говорить: "А от вас запашок", и сделать демонстративно пометочку у себя в блокноте. Наступило время карьеристов, расцвета могущества политработников. Служить стало грустно, и я тогда уже твердо решил уйти с подводных лодок.

* * *
Шульга меня по старинке назвал минером. Узнав, что я тоже за штатом, он обрадовался и пригласил меня составить ему компанию. ПАПЕ было приказано находиться старшим на борту при перешвартовке под буксирами многопалубной, похожей на "Титаник" новехонькой финской постройки плавказармы (ПКЗ). Я согласился, так как хотелось поговорить с любимым командиром и узнать новости про Ригу. Когда ПАПА вступил на ковровую дорожку трапа ПКЗ, он даже вздрогнул от команды "Смир-р-р-рна", его встречали как адмирала. Командир ПКЗ, старший лейтенант, отдал рапорт:
- Товарищ капитан 2 ранга, корабль к переходу в зимнюю гавань готов (расстояние в два километра).

Шульга пожал ему руку, а ответ его прозвучал неожиданно:
- А вот и нет, командир, не готов. -  Возникла пауза. -  Стол-то не накрыт.

Командир ПКЗ опешил, но быстро сообразил, о чем идет речь. На беду у него ничего не оказалось. Шульга широким жестом показал на зеркала, на ковры, на окружающую роскошь:
- Да чтобы на таком пароходе и не нашлось выпить? Ну извини, дорогой, ни за что не поверю.

Старлей провел короткое совещание со своими подчиненными и разослал их на поиски. Время шло, уже получили "добро" от оперативного дежурного, подошли и нетерпеливо гудели буксиры. ПАПА ждал. Наконец явилась большая бутылка финского денатурата, с великим трудом обнаруженная в недрах "Титаника". КЭП приободрился, приказал разлить его по стаканам прямо у трапа и провозгласил традиционный тост: "За то, чтобы число погружений равнялось количеству всплытий". Хоть фраза была и не совсем уместна, никто из команды ПКЗ не осмелился воздержаться и все разом, как на поминках, выпили. Почти мгновенно, будто после цианистого калия, все схватились за животы и упали на мягкий ковер в страшных корчах. Один Вячеслав Васильевич  - человек из старого времени - остался сидеть за столом, о чем-то задумавшись. Крупные капли пота выступили на его лысом черепе. ПАПА подождал, пока местный капитан придет в себя, пожевал сушку и громко радостно изрек:
- Вот, капитан, теперь можно отходить.

* * *
Весной, сразу после аварии на Чернобыльской атомной электростанции, меня вызвал в кабинет высокий начальник и объявил, что моя кандидатура утверждена для выполнения важной государственной задачи. Мне было приказано отправиться в командировку в г. Николаев, где я должен был начать формирование воинского эшелона из пятнадцати вагонов, возглавить его и, следуя по городам южного региона, принимать призывников из состава ранее судимых в строительные части Балтийского флота.

- Дело это непростое и весьма опасное, -  инструктировал меня начальник, -  обычно мы его поручаем опытному полковнику, но вы должны справиться, у вас хорошая школа жизни. Для выполнения спецзадания получите в свое распоряжение десять офицеров вооруженных пистолетами ПМ, и тридцать старшин с автоматами АКС.

Было немного страшно и обидно, что меня бросают "под танки", но в то же время я понимал, что если бы я был плохим военным, мне бы это дело не доверили. Уже потом, после командировки, я понял, что настоящие сложные мужские дела делаются не ради денег и славы, не ради того, что находится вне тебя, а ради того, что существует внутри тебя и ради того, что ты думаешь о себе и кем ты себя считаешь.

Мы добирались до места обычным рейсовым поездом. После страшной аварии прошло две недели и когда мы проезжали траверз всего в двадцати километрах от АЭС было не по себе, хотя никто еще толком не знал масштабов трагедии. На станциях окна вагонов были плотно закрыты, на перронах люди в комплектах химической защиты производили дезактивацию вагонов. Было интересно, это отвлекало от тревожных мыслей, связанных с командировкой.

Ранним утром поезд прибыл в г. Николаев, мы пришли в комендатуру и сдали на хранение оружие. На сборном пункте выяснилось, что призывники прибудут через три дня, так что было время поваляться на пляже и погулять по городу. Пить я не разрешал даже пива, такое строгое сумасшествие на меня нападало в период испытаний. В иное время я мог загулять так, что никому бы мало не показалось, но в ответственные моменты не позволял ни себе, ни другим. Может, это меня по жизни и спасало.

Когда прибыли первые двести человек, их разместили в казарме всех вместе: и херсонцев, и николаевцев. Это была первая ошибка, так как они являлись давними "врагами-болельщиками" на футбольных матчах. Случались драки с тяжелыми последствиями, но ничего не поделаешь, приходилось ночью не спать, караулить. На следующий день прибыла новая большая группа, и всех с вещами построили на плацу. Контингент будущих военных строителей совсем не подходил под классический стандарт обритого, робкого призывника, вчерашнего школьника, которому мама с бабушкой положили на дорогу домашних пирожков. Это были парни по 25-26 лет, у всех за спиной была судимость по статьям, позволявшим быть призванным в стройбат. Все они были не стриженные, заросшие, пьяные, у многих на руках имелись наколки "не забуду мать родную", а на ногах - "они устали", и т. п. Были разведены кое-как шеренги и каждый должен был вытряхнуть все свои вещи, вплоть до мелочей, на асфальт, для проверки. Алкоголь, наркотики, колюще-режущие предметы необходимо было решительно и безжалостно изымать. Это крайне неприятное, жандармское занятие, совершенно не свойственное морякам-подводникам. Начинались массовые недовольства и смута, куражились в основном пьяные. Каждый человек сам по себе - личность, но в толпе, в стаде он становится зверем. Ситуация стала выходить из-под контроля, я подумал о том, что не зря для подобных командировок предусмотрен столь большой арсенал оружия.

В самый критический момент явился местный комендант, маленький грозный подполковник из сухопутных и преподал нам, морякам, урок, как надо действовать. Он вызвал по рации несколько крытых милицейских машин, они заехали прямо на плац. Комендант стал обходить ряды, цепко высматривая опытным глазом зачинщиков и наиболее пьяных, их забросили в машины. Все это происходило на жарком плацу под пьяную матерную ругань и оскорбления. К тем, кто сопротивлялся, применялась грубая физическая сила. Иных, после нокаута, за ноги быстро волокли к машине, руки были раскинуты в стороны, голова волочилась по асфальту. Затем два милиционера ловко подхватывали отключенного за ноги за руки, раскачивали как полено и кидали в машину. "Гестапо, сволочи", - это относилось и к нам тоже. Машины быстро ушли, ряды призывников сомкнулись, как в римском войске, еще недавно буйные присмирели. Комендант снова, уже больше для острастки, осмотрел шеренги и произнес речь:
- Тех, кого увезли, будут судить, как дезертиров, а поскольку это у них будет уже вторая судимость, то срок назначат большой.

Потом он мне сказал вполголоса, что зачинщикам в милиции хорошо надают, чтоб синяков не было, вытряхнут все деньги и доставят к эшелону. Мне все это было противно и казалось негуманным, но другого способа, пожалуй, не было, если иметь в виду поведение личности и толпы, стада. Вот такое "ноу-хау". После посадки в вагоны эшелон тронулся по маршруту, указанному в маршрутном листе. Те, кто прошел через ментовку, рвались к начальнику эшелона, ко мне, чтобы потребовать прокурора, министра обороны, некоторые с прямыми угрозами. Мой штабной вагон хорошо охранялся, а улаживать конфликты я посылал своего заместителя капитана 2 ранга Женю Дернова. Он был опытный политработник и умел разговаривать с людьми.

Ночью прибыли в г. Кишинев, в условиях темноты начали сажать в вагоны очередную партию молдаван, цыган, русских. Тщательно осматривать личные вещи возможности не было. Бутылки с самогонкой, водкой и вином били прямо об колеса, стоял сильный водочный запах, матерная ругань, угрозы. Наконец посадка была завершена, двинулись дальше, впереди была Одесса-мама. Я все время думал о том, что мне говорили на инструктаже:
- Главное - не допустить гибели людей и потери оружия. Отравления, травмы, увечья - это было не очень существенно.

Я расставил своих бойцов так, чтобы в каждом вагоне был офицер и двое автоматчиков-матросов. Проходя по вагонам, я видел их бледные лица и руки, сжимающие автомат. В помещениях было душно, грязно, стоял хохот, мат. То здесь, то там пили водку, -  далеко не все удалось отобрать. Требовалось соблюдать спокойствие и твердость, не спровоцировать массовых беспорядков, драк, не допустить применения оружия. Это было нелегко, нервное напряжение возрастало.

Утром эшелон пришел в г. Одессу, предстояло забрать последнюю партию людей. Погрузка происходила днем, и хоть присутствовали члены семей призывников, представители городских и партийных властей, все равно много было пьяных, шуму, гаму. Вещи перед посадкой оказалось смотреть сложнее, чем в Николаеве, так как за призывников заступались гражданские начальники и родственники. Перед отправкой эшелона подъехал на машине командующий Одесским военным округом. Я доложил генерал-полковнику о готовности к началу движения. Начальнику такого высокого ранга я докладывал впервые, значимость момента как-то сблизила меня с ним. Командующий сказал  генеральским басом по-отечески:
- Дело это не простое, опасное, я доверяю тебе девятьсот человек. В прошлом году, в такой же экспедиции, данный контингент перебил администрацию, завладел оружием и захватил весь эшелон. На остановках грабили, убивали, насиловали, пока, наконец, не были блокированы спецназом. В этом году полегче, так как вышел недавно антиалкогольный указ Горбачева. Ну, все равно, сынок, держись, на этом эшелоне может закончиться не только твоя служебная карьера, но и.., -  он не договорил.

В этот момент из открытого окна вагона кто-то пьяным голосом прокричал генералу:
- Ну что стоим, папаша, отправляй паровоз.
- Вот видишь, хе-хе, я же говорил.

У меня сложилось впечатление, что он был как будто даже рад этому, как же  - "козел отпущения" есть, это я. Из окон вагонов усилился недовольный шум, военные начальники смотрели на меня, как на обреченного, скорбно и равнодушно, и лишь представитель обкома КПСС глядел с негодованием и недовольством, как будто я виноват во всем этом "содоме", нарушающем праздник плановой отправки славных посланцев города-героя Одессы. Перед самой отправкой командующий показал на крепыша-полковника с красным лицом и сказал мне:
- Этого я даю тебе в помощь, он будет помогать до Киева. Полковнику уже пятьдесят, срок службы вышел, но он очень хочет послужить еще. Если не справится с задачей, я его уволю в запас, хороший полковник.

Наконец поезд тронулся, я зашел в штабной вагон и вскоре оказался в своем персональном купе. Там меня уже ждал полковник. Мы познакомились, коллега сразу же предложил выпить за успешное выполнение задания. Впоследствии он так и просидел до Киева в купе, "помощник" хренов, а мы с замполитом по очереди непрерывно обходили все пятнадцать вагонов. Когда я шел по вагонам, под ногами мог видеть шприцы, пустые бутылки, сопровождающий меня врач эшелона капитан медицинской службы Михаил Алексеев уговаривал призывников быстрее доедать мясную пищу, так как могут начаться отравления. Я очень опасался электрических участков пути, когда состав шел под электровозом, - кого-нибудь могло убить током.

Иногда, когда поезд шел по дуге, то, выглянув из окна, можно было видеть высунувшиеся по пояс голые тела бывших зеков и будущих военных строителей. В эти мгновения действительно было страшно за людей и за себя. За несколько суток я не спал ни одной минуты и похудел на шесть килограмм. Высадив в г. Вильнюс пятьсот человек, двинулись дальше в направлении г. Калининграда. Мои подопечные к тому времени протрезвели, их мучила жажда и тяжкое похмелье. Все присмирели, зализывали раны, искали по карманам потерянные вещи, деньги.

Замполит просмотрел несколько личных дел призывников. Причины судимости были смешные: наркотики, украл два саженца, увел у соседа овцу и т. д. Вот кто у нас сидит, - парни-то неплохие, но эта проклятая стадность, эта пьянка, кураж. Женя привел баптиста-верующего. Тихий симпатичный мальчик, он уже послужил в обычной армии, где ему силой приставляли приклад к плечу и нажимали на курок, "старики" издевались, ведь баптистам нельзя брать в руки оружие. Его хотели судить за уклонение от службы, но потом передумали и отправили в стройбат, где оружием является лопата.

Но все когда-нибудь кончается, и вот ранним воскресным утром наш эшелон прибыл в г. Калининград. До конечного пункта - станции Пионерский курорт, где был сборный пункт флота - оставалось еще пятьдесят километров. Я связался с оперативным дежурным флота,   как быть дальше? Было приказано до-бираться электричкой. Нет, наши мучения еще не кончились. Я вспомнил, как на каком-то полустанке сбежали два человека, догонять их не было возможности, теперь я мог потерять гораздо больше. Не буду описывать все подробности этого последнего испытания, но в Пионерском курорте я высадил всех людей, построил их и доложил начальнику сборного пункта Балтийского флота, который пришел нас встречать и привел с собой роту морских пехотинцев. Те сразу окружили доставленных нами новобранцев. Когда я доложил, что по дороге сбежали двое, капитан 1 ранга обрадовался и сказал, что это очень мало. На естественную убыль отводится от двух до пяти процентов личного состава (почти как на бой стеклотары или яиц). В штабе передали документы, и начальство стало думать, как переправить нас, сорок одного человека с оружием, в Лиепаю домой. По приказу начальника штаба Балтийского флота специально для моей группы был выделен большой противолодочный корабль, который стоял под парами в Балтийске. До корабля нас доставили автобусом. Я зашел в каюту, положил под подушку пистолет и мгновенно уснул. Через шесть часов, когда меня разбудили, быстроходный корабль-красавец уже стоял у стенки в зимней гавани родного для нас порта Лиепая.

Через два месяца я был переведен для дальнейшего прохождения службы в г. Петродворец и осенью того же года отправился с курсантами в дальний поход на учебном корабле "Хасан" по маршруту Североморск   Атлантический океан   Балтийское море, с заходом в Германию и Польшу. На три дня зашли и в Лиепаю. Я навестил штаб, меня радушно приветствовал комбриг, вручил грамоту и ценный подарок от командующего флотом за ту командировку. "Награда нашла героя", - шутил комбриг. На память я до сих пор храню нарукавную повязку "начальник эшелона" с росписями участников экспедиции и маршрутный лист с отметками комендантов тех станций, где мы делали остановки.

Прошли годы. Служба на ПЛ еще долгие пять лет напоминала о себе невыносимым зудом на теле и конечностях. После прикосновения к этим местам возникали красные рубцы, как у осьминога. Много воды утекло с тех пор, все прошло, остались только сны. Иногда среди ночи проснешься и какое-то время продолжаешь оставаться во власти своего фантастиче-ского сна, но к утру уже ничего не помнишь. Какой-то космический привратник заботливо прикасается к твоей голове волшебной палочкой и стирает из памяти все.
 
Дата публикации 9 марта 2010 г. 

[версия для печати]
 
  © 2004 – 2015 Educational Orthodox Society «Russia in colors» in Jerusalem
Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: ricolor1@gmail.com