По данным японской «Статистики военной кампании 1904–05 гг.», общее количество военнопленных (военно-морские и сухопутные силы) с японской стороны составило 2104 человека, с российской же — 79 454 человека.

Любовь святителя Николая к Японии естественным образом выливалась в желание мира между двумя странами. Это желание отразилось и в отношении святителя к проблеме российских военнопленных.

«Усердное служение наших священников у военнопленных и хорошее обращение японцев с военнопленными вообще немало принесут пользы для Японской Православной Церкви и для сближения Японии с Россиею вообще» (23 июля/5 августа 1904 года), — пишет он.
«Послал письма в Петербург к Обер-Прокурору К. П. Победоносцеву, Директору Хоз[яйственного] Упр[авления] П.И. Остроумову, о. Феодору Быстрову, и всем трем по несколько фотографиче[ских] групп наших военнопленных, здоровых и больных; к Обер-Прокурору между прочим с тем, чтоб он представил их на взгляд Императора. Из фотографий видно, что японцы гуманно обращаются с военнопленными, раненых же лечат весьма тщательно и доставляют им отличный уход; при больных много японских сестер милосердия. Не неинтересно взглянуть на все это» (14/27 января 1905 года).

Уже после окончания войны, в речи по случаю роспуска «Общества духовного утешения военнопленных», епископ Николай говорит о «благодарности и добрых чувствах, вызванных у русских военнопленных деятельностью японских священнослужителей и Общества» и подчеркивает, что «военнопленные увезут эти добрые чувства с собой на родину» (свящ. Петр Сибаяма, «Деяния архиепископа Николая»).

Не только в хорошо известном лагере в Мацуяма, но и в других лагерях военнопленных между японцами и русскими, хотя иногда случались и недоразумения, происходило разнообразное общение. Вот что сообщает, например, епископу Николаю только что вернувшийся из одного из лагерей японский священник.

«Отец Роман Циба вернулся из Тоёхаси и рассказал, как там пленные были рады Пасхальному Священническому Богослужению. Русские и японцы молились вместе и были очень довольны этим. Пение было попеременно русское и японское. Русские певчие отлично пели. Разговенье было устроено русскими превосходно» (19 апреля/2 мая 1905 года).

Николай очень радовался такому дружескому общению русских и японцев и каждый раз делал записи о подобных случаях в своем дневнике.

Одно из очевидных следствий доброго обращения японцев с российскими пленными — письма от вернувшихся после войны в Харбин, Владивосток и другие города русских военных, которые захотели жениться на японках и просили епископа Николая помочь им найти невесту (некоторые писали, что «можно даже вдову»). Отвечая отказом, святитель замечает в своем дневнике: «Какая же добрая японка бросит отечество для неизвестного будущего!» (20 февраля/5 марта 1906 года).

В дневниках периода русско-японской войны, начиная с определенного момента, нет буквально ни дня без записей, тем или иным образом касающихся военнопленных. Заботами о них было занято буквально все время епископа Николая.

«Каждый день приходят письма то от пленных, то из России к пленным или о пленных. И вертишься как белка в колесе: то туда пишешь, то сюда пишешь. А тут священники, служащие у пленных, с неперестающими запросами и требованиями: масла, вина, свечей, икон, книг, иконописных материалов, крестиков и разного другого. Всех надо удовлетворить. И это — ежедневная сутолока. Миссийское дело совсем заброшено: перевод богослужения остановлен, письма из церквей не читаю; секретарь их прочитывает, и что нужно к исполнению, о том говорит мне, чтобы немедленно исполнить» (31 мая/13 июня 1905 года).

Еще в начале войны, 20 марта 1904 года, епископ Николай получил от католического миссионера Шаррона из Мацуяма письмо, в котором тот сообщал о первых 22 российских военнопленных, присланных в этот город на острове Сикоку. В дневнике Николай пишет, что сразу же послал им через католического патера деньги на пасхальные яйца, иконы и духовную литературу. А 6 апреля того же года он получает от российского посланника в Париже следующую телеграмму, присланную через французское посольство в Иокогаме.
«Pour l'Eveque orthodoxe Nicolai. L'Empereur desirerait que vous fassiez parvenir a nos marins blesses et prisonniers des icones, des livres et tout ce qui est necessaire a leurs besoins religieux». («Его Высокопреосвященству епископу Николаю. Император желает, чтобы Вы послали нашим раненым и пленным морякам иконы, книги и все необходимое для удовлетворения их религиозных нужд»).

Таким образом «удовлетворение религиозных нужд» российских военнопленных вошло в обязанности епископа Николая.

Он захотел сам отправиться в Мацуяму для утешения пленных, однако министерство иностранных дел Японии отказало ему в разрешении по причине «опасности» этого предприятия. В этом был свой резон: путешествуя на поезде или пароходе вместе с простыми японцами, русский миссионер в любой момент мог бы подвергнуться нападению.

С наступлением 1905 года в Японию начинает поступать такое количество российских военнопленных, о котором Николай не мог даже предполагать. Падение Порт-Артура в январе 1905 года принесло около 44 тысяч пленных, а мукденское сражение в марте — около 20 тысяч.

Епископ Николай, хотя и жалуясь, что достаточно устал за 70 лет жизни, не сдавался и, не жалея сил, отдавал всего себя этой «сизифовой работе» (7/20 августа 1905 года) на благо пленных соотечественников, общее количество которых в конце концов достигло около 80 тысяч человек.

Из России, а иногда и из Америки через посольство Франции для военнопленных, находящихся в Японии, непрерывным потоком поступали книги на русском языке и крупные денежные пожертвования. После войны епископ Николай составил справку, в которой было расписано, какие суммы были пожертвованы и на что они были истрачены. В соответствии с этой справкой, разосланной всем заинтересованным лицам, общая сумма пожертвований составила 91 322 иены 40 сэн (запись от 15 марта 1906 года), что превышало двухгодовой бюджет Японской православной миссии.

Епископ Николай и весь японский клир развернули на эти деньги обширную деятельность, направленную на религиозное утешение военнопленных. И хотя проповедь местному населению практически остановилась, с этой точки зрения русско-японская война стала для Японской православной церкви периодом очень активной деятельности.

Для того чтобы русские военнопленные могли участвовать в богослужении, епископ Николай направил в лагеря в Мацуяма, Кумамото, Химэдзи, Фукутияма, Нагоя, Нарасино, Сабаэ, Акита и в других местах японских священнослужителей, отобрав из своих воспитанников в первую очередь тех, кто владел русским языком, а затем и устроив краткие курсы для тех из них, кто языка не знал — с тем чтобы научить их совершать богослужение для российских военнопленных.

Епископ Николай также посылал семинаристов, знавших русский язык (в их числе был Павел Нобори — в будущем известный переводчик русской литературы Сёму Нобори), которые приезжали в лагеря военнопленных с «волшебным фонарем». А на Пасху силами служителей Токийской миссии для российских военнопленных по всей Японии готовились красные праздничные яйца. Епископ Николай отправлял еще мандарины 8 тысячам пленных, находящимся в Нарасино (5 января 1906 года), молитвословы, напечатанные тиражом в 65 тысяч экземпляров (28 июня 1905 года), нательные серебряные крестики для всех православных военнопленных. Он также находился в постоянной переписке со многими пленными по всей Японии, в основном с образованными офицерами. Николай подбадривал унывающих и старался исполнять все их разнообразные требования: кто-то хотел почитать русских газет, кому-то надо было помочь получить деньги, посланные из России. А когда из России через французское посольство приходили многочисленные запросы о русских, пропавших без вести на войне, он проводил расследование и давал ответ. Заслуживают восхищения трудолюбие и добросовестность, с которыми епископ Николай занимался всем этим.

Привлекает внимание также его ревность о просвещении военнопленных из простого народа. Выяснив, сколько во всех лагерях неграмотных русских солдат, святитель Николай издает в Токио русскую азбуку и рассылает ее по лагерям. А образованных офицеров в своих письмах просит стать учителями для своих подопечных. Когда в лагерях в Тоёхаси и Сидзуока были открыты такие импровизированные школы, он посылает туда учебные материалы для естественнонаучных опытов. Горячо поощряет он и освоение каких-либо профессиональных навыков, например, сапожного или шляпного дела, считая, что нахождение в плену может быть удобным случаем для обучения (5 апреля и 24 июня 1905 года).

Приехав в Японию конца эпохи сёгуната, Николай сразу почувствовал, что разница между двумя соседними странами кроется в образовании, которое в Японии «разлито почти равномерно по всем слоям народа» («Япония с точки зрения христианской миссии», 1896 г.) и обеспечивает высокий уровень этой стране. Теперь он сам занялся практическим просвещением своего собственного народа, представители которого оказались в Японии в плену.

Такое служение на благо военнопленных продолжилось и после того, как в сентябре 1905 года был заключен мир. Отправка 80 тысяч пленных российских солдат и офицеров на родину полностью была завершена лишь девять месяцев спустя — 4 марта 1906 года.

В дневниках этого времени можно часто встретить записи, где епископ Николай жалеет о расставании с теми, с кем много переписывался, а также с теми, кто проявил незаурядные способности (некоторые довольно хорошо смогли выучить японский язык). Многие были глубоко благодарны святителю, о чем он сам тоже хорошо знал.

«Отъезжающие военнопленные прощаются телеграммами и письмами, иные очень трогательно. Сейчас, читая письмо полковника Николая Николаевича Максимовского, невольно заплакал. Видно, что человек с прекрасной душой. Тогда, при посещении меня, он заплакал, теперь пришлось мне сделать то же, точно с близким родным расстаешься» (18 ноября/1 декабря 1905 года).

Когда партии военнопленных уже готовились к отплытию во Владивосток, епископ Николай купил большое количество теплого фланелевого белья, которое затем было роздано посланными им японскими священниками если не всем, то очень многим отъезжающим российским воинам прямо перед их посадкой на корабль в Иокогаме (14 декабря).

Хочу кратко добавить, что епископ Николай испытывал близкие чувства не только к своим соотечественникам. В дневнике можно встретить записи, которые свидетельствуют о таких же чувствах святителя и по отношению ко многим японцам.

Взяв только дневники за военный период, мы увидим, как он, например, глубоко скорбит о смерти своего друга, бывшего министра иностранных дел Танэоми Соэдзима, или о кончине секретаря Миссии Сергия Нумабэ. Святитель пишет, что сам хотел крестить Соэдзима, и сожалеет о том, что из-за войны не может лично выразить соболезнования семье покойного (запись от 20 января/2 февраля 1905 года).

Кончина Сергия Нумабэ, который за некоторое время до этого вышел в отставку по болезни и благодаря заботе епископа Николая продолжал получать хорошее содержание (см. запись от 9/22 сентября 1904 года), также произвела печаль в сердце святителя. Вспоминая о том, какой это был порядочный человек, он с благодарностью пишет: «Мысленно я звал его моим громоотводом. Через его кисть проходили все мои письма к служащим церкви и к христианам. Иной раз письмо от кого-нибудь рассердит ужасно, и продиктуешь ему ответ в самых жестких и сердитых выражениях; поклонится и уйдет, а чрез два-три часа приносит ответ в самых мягких и деликатных выражениях, но с соблюдением моих мыслей; между тем и у меня за это время уляжется гнев; и идет письмо, как подобает в японском духе, вежливое и приличное, хотя и строгое по содержанию» (9/22 июня 1905 года).

Епископ Николай сильно рассердился, когда Пантелеймон Сато, которого он отправлял учиться в Россию и который по возвращении в Японию преподавал в Токийской семинарии, оставил службу по причине скудости жалованья и поступил на работу в японскую армию в качестве переводчика русского языка. Однако, узнав, что Сато погиб на войне, святитель глубоко опечалился и отслужил о нем панихиду. А когда к нему пришла жена Сато с просьбой принять двух оставшихся дочерей в женскую школу при Миссии, Николай тотчас же согласился взять их воспитание на церковный счет (9/22 сентября 1904 года).

Глубока была печаль святителя и когда забирали в армию учеников и преподавателей семинарии (записи от 15/28 февраля и 18/31 июля 1905 года). О том, что Николай, будучи сильной личностью, одновременно был и очень сердечным человеком, говорит, например, следующая запись в его дневнике.

«Между гостями после Литургии у меня был один раненый воин, христианин из Иваядо; обе руки плохо действуют. Слышать о раненых и видеть их — совсем другое; слышишь почти равнодушно, видеть — больно, Жалость ножом режет душу; такой молодой, и на всю жизнь калека! Затаенное страдание написано на лице... И таких десятки тысяч на той и другой стороне, и все это невинные страдальцы, — разве из-за них война?..» (10/23 апреля 1905 года).

Николай был выдающимся руководителем, но при этом не был холодным администратором, свысока смотрящим на людей. Это хорошо чувствуется в тех местах дневника, где он пишет о японских верующих: плотнике, усердно работавшем на строительстве библиотеки Миссии; пожилом владельце кондитерской лавки в Мидзусаве (Иватэ), который сохранил веру в трудных обстоятельствах, и других. Святитель нисколько не ставит себя выше этих простых верующих, а всегда пишет о них как о равных себе.

За словами Николая «мои любимые японцы» скрывается неподдельное чувство.

В период русско-японской войны многие японские священники работали на благо «религиозного утешения» российских военнопленных в лагерях по всей Японии. Они прилагали усилия и для обеспечения взаимопонимания между японскими военными, управляющими лагерями, и военнопленными. Однако иногда случалось, что, не зная о каких-либо лагерных правилах, они совершали ошибки, которые приводили к неприятностям». Когда такие вести достигали Токийской миссии, взволнованные священнослужители, боясь за репутацию Японской Церкви, предлагали епископу Николаю сменить священника, послужившего причиной проблемы.

Когда, например, Василий Ямада и другие стали требовать перевода отца Сергия Судзуки из лагеря Мацуяма, Николай защитил его перед всеми, заметив о его ошибках: «Это по новости, — и колесо новое скрипит, а обойдется, — гладко катится» (3/16 июля 1904 года). Несмотря на недовольство «недипломатичным» поведением отца Сергия, Николай терпеливо ждет, пока тот приобретет достаточный опыт. Через несколько месяцев отец Сергий привык к правилам лагеря и заслужил любовь и уважение русских военнопленных за свою активную деятельность. Здесь проявляется позиция епископа Николая, который старался относиться к японским священнослужителям с максимальным доверием.

Дневники св. Николая обладают несомненной ценностью с точки зрения церковной истории, но они очень интересны еще и потому, что благодаря ним мы можем прикоснуться и к личности самого святителя — к чувствам, которые он испытывал на самом деле. Привлекательность этой личности — не рассуждения или воображение, а реальные дела и чувства.

Высказывания Николая — не только в дневниках, но и в его статьях, — обычно очень конкретны. Он не стремится рассматривать вещи абстрактно. Так, Рофу Онума, в 1887 году поступивший в православную семинарию и в течение семи лет служивший у Николая, пишет о проповедях святителя: «Я полностью согласен с мнением кандидата богословия Ивасава, который замечает, что проповеди Владыки не были абстрактными, как проповеди большинства русских епископов и священников» («Воспоминания о покойном архиепископе Николае»).

Презрение иностранцев к России

Судя по дневнику, Николай не ожидал, что во время войны между Японией и Россией европейцы и американцы будут проявлять столь сильную антипатию и презрение к России.

«Но как же честят нас в газетах! В сегодняшнем номере “Japan Mail” просто целый ушат помоев, самых грязных и вонючих, опрокинут на Россию! Это-де “такая варварская и такая подлая страна, что ее стереть с лица земли мало! А Япония — да это просвещеннейшая и милейшая из наций!” И как же нас ненавидят, кажется, все народы мира! Италия, и та даже радуется, что японцы разбили русский флот, — а какое зло мы причинили ей? Англичане же не помнят себя от ликования» (30 января/12 февраля 1904 года).

Николай не был слеп по отношению к недостаткам России, но когда на них начинали указывать представители Запада, в особенности же англичане и американцы, он приходил в возмущение (Франция была союзником России и скорее ее поддерживала). В газете «Джапан дэйли мэйл», которую выписывал Николай, часто публиковались статьи о беспорядке в руководстве российских войск, о социальной отсталости России. Читая эти статьи, ругающие Россию как «варварскую страну», Николай вспыхивал негодованием к редактору газеты — американцу Бринкли. Это был гнев человека, которому указывали на недостатки его любимой родины.

Особенно болезненно епископ Николай воспринимал критику России со стороны протестантов, которые, несмотря на свои «еретические заблуждения», как христиане все же были для него братьями.

«И весь свет торжествует, что Россия разбита и посрамлена. Особенно дикою кажется радость протестантских миссионеров. ...Имбри, Бачелор и все эти Reverend'ы, обливающие ядом своей ненависти Россию, просто изумляют своим антихристианством. Наши настоящие враги — японцы куда человечней этих проповедников Христа!» (1/14 августа 1904 года).

3 мая 1904 года по инициативе премьер-министра Т. Кацура состоялся Всеяпонский съезд религиозных деятелей, на котором они все как один публично заявили о своем отрицательном отношении к России. Узнав о том, что происходило на этом съезде от присутствовавшего на нем начальника православной семинарии Иоанна Сэнума, епископ Николай записывает в дневнике за этот день: «Разумеется, много злословили Россию, особенною рьяностью в этом отличился |протестант Козаки, пустивший речь в поле политики и нашедший там дикую Россию 16-го столетия и просвещенную Японию 20-го столетия. А представитель буддизма Оуци объявил, что японцы вовсе не желтая опасность, — они имеют белое сердце под желтой кожей, а вот русские точно составляют эту желтую опасность» (3/16 мая 1904 года).

Английский епископальный миссионер Вудд в газете «Japan Daily Mail» «торжественно преподносит публике» теорию с теми же аргументами и аллегориями: «У русского белая кожа скрывает желтое сердце, тогда как Япония, напротив, своими национальными действиями показывает, что у нее под желтою кожею кроется белое сердце» (13/26 сентября 1904 года).