Дневники св. Николая — это, пожалуй, единственное свидетельство, проливающее свет на то, что чувствовал и о чем думал на протяжении войны между Японией и своей родиной этот русский человек.

Начнем знакомство с записей, занесенных епископом Николаем в свой дневник сразу после начала боевых действий.

Особенно ничего не было в эти дни ни здесь, ни из церквей. Только сердитая воинственная атмосфера все больше и больше сгущается. На днях арестовали и засадили в тюрьму, как пишут в газетах, Григория Такахаси, переводчика нашего Морского агента Александра Ивановича Русина, живущего в Йокохаме, за то будто бы, что он оказался шпионом в пользу русских. Бедная Надежда Такахаси, сестра его, начальница нашей Женской школы в Кёото, очень горюет о сем, как пишет отец Мий ко мне. Что опасность для меня не шуточная, показывает следующее: два дня тому назад 30 полицейских охраняли Миссию ночью, так как враги собирались в эту ночь разгромить Миссию и убить меня. А что такой казус возможен, доказывается тем, что сутками раньше толпа в 40 человек напала на редакцию «Нироку-симбун» за то, что будто бы в составе ее есть русский шпион, и разнесла ее — побила окна, внутри все переломала. (16/29 января 1904 г.)

Вскоре некоторые из участников воинственных диспутов начали с трибуны призывать «расправиться» с Николаем. Российскому посланнику был объявлен приказ покинуть Японию. Русские граждане готовились к эвакуации на родину.

Как поступить? Себялюбие тянет в Россию, — больше 23 лет не был там, и отдохнуть от однообразного долгого труда хочется; но польза церковная велит остаться здесь. (23 января/5 февраля 1904 г.)

Как видим, первое, о чем думал епископ Николай, была «церковная польза». Увидев, что среди японских верующих распространяется беспокойство, он немедленно собрал весь клир Токийской миссии, состоявший из 45 человек, и обратился к ним с призывом хранить верность своей родине. В пастырском послании, изданном святителем и разосланном по всем приходам, говорилось, в частности, следующее.

Молитесь Богу о даровании победы вашей Императорской армии. Делайте все, что велит вам ваше патриотическое чувство, ибо оно священно. Однако помните, что кроме земного отечества у нас есть отечество Небесное, к которому принадлежат все верующие вне зависимости от их национальности...

Посланник России в Японии барон Розен сообщил епископу Николаю о том, что принято решение эвакуировать из страны всех сотрудников русского посольства, и предложил ему вместе вернуться на родину.

Барон Розен прислал теплое дружеское письмо, в котором пишет: «Еще раз взываю к вашему русскому сердцу: дайте себя уговорить... умоляю вас именем четвертьвековой дружбы ехать с нами...» Я поблагодарил, но отказался, — совесть меня загрызла бы, если бы бросил Церковь. (28 января/10 февраля 1904 г.)

В своем дневнике святитель Николай также записывает известия о гонениях на православных христиан, которые стали одно за другим поступать со всех концов Японии. Народ считал, что православные японцы исповедуют «русское христианство» — за это их поносили как русских шпионов и исключали из круга общения. В различных местах происходили случаи нападения и разрушения православных домов соседями. Детей верующих в школе называли шпионами и подвергали издевательствам. В Хакодате священник и приходские служители были насильственно выдворены из храма, после чего об их местонахождении не поступало никаких известий. Были также случаи, когда православные, содержавшие какую-либо лавку и лишившиеся из-за своей веры всех клиентов, были вынуждены уйти из церкви и вернуться в буддизм. «У них одна вера с русскими, поэтому они желают победы России», — так ругали православных христиан местные жители и часто избивали их. Был случай, когда хулиганы напали на православного священника — верующие защитили его, но затем сами подверглись нападению со стороны сорока «язычников». Одно за другим совершались осквернения могил православных христиан. Появились даже буддисты, которые нападали на православие, говоря, что русско-японская война — это битва между буддизмом и христианством.

На «русских шпионах» положительно помешались эти японцы! Всех христиан записали в шпионы, и вот так с ними обращаются по местам! Просто несносно, наконец. (30 января/12 февраля 1904 г.) Везде неудобство от войны, — приходит полиция, осматривает, расспрашивает, хотя притеснений не делает; народ подозревает христиан. ...Поди ж ты! Сколько ни будь бел, а коли черные очки надели, чтоб смотреть на тебя, то никогда белым не покажешься. (8/21 марта 1904 г.)

Хотя физически епископ Николай не мог остановить гонений, о которых ему постоянно сообщали японские священники и катехизаторы на местах, он считал своим долгом, по крайней мере, выслушать и морально поддержать своих страдающих собратьев. Не будет преувеличением сказать, что в это сложное время Японскую православную церковь вынес на своих плечах не кто иной, как ее глава — святитель Николай. Об этом свидетельствует даже тот факт, что враждебно настроенная толпа называла Православную церковь и ее последователей прозвищем Шайка Николая, или же просто Николай.

Теперь, когда созданная и выпестованная им церковь стояла перед лицом самой серьезной со времени своего основания опасности, епископ Николай, конечно же, не мог просто так уехать из Японии. В дневнике за февраль 1904 года святитель постоянно выражает сознание лежащей на нем ответственности.

Катехизатор из Хацивоодзи, Матфей Юкава, явился встревоженный, узнать, что я предпринимаю по случаю войны? Я успокоил его, сказав, что не оставлю Церковь, остаюсь здесь. Роняя слезы, ушел. (25 января/7 февраля 1904 г.)

Итак, епископ Николай решил остаться в Японии. В стремлении получить официальное разрешение на это он не жалел времени, убеждая российского посланника в необходимости такого шага и пытаясь разведать, что думает по этому поводу министерство внутренних дел Японии. Однако решение, которое разрешило бы миссионеру не покидать страны, было принято не сразу. Правительство Японии с самого начала благосклонно отнеслось к его просьбе, однако проблемой оставалось получение разрешения со стороны русского правительства, обеспечение юридического статуса епископа Николая и т. п.

Если не позволят мне остаться здесь, остановлюсь в Шанхае, чтоб быть вблизи Церкви. И чайка не улетает далеко от своего гнезда, как я могу оставить мою юную, еще не оперившуюся Церковь? Все они волнуются от одной мысли, что я оставлю их без призора, уеду в Россию. ...И так, конечно, по всем церквам тревожатся. (26 января/8 февраля 1904 г.)

9 февраля французский посланник дал согласие стать своеобразным гарантом епископа Николая на период войны, после чего было принято окончательное решение, в результате которого ему было разрешено остаться в Японии.

Как я обрадовался! Обрадовал, вернувшись, и всех наших, собравшихся здесь и ждавших решения. (27 января/9 февраля 1904 г.)
А вечером 11 февраля попрощался я с бароном, баронессой и со всеми посольскими и печально вернулся к себе на Суругадай. Уезжают они из Токио с поездом в 9 часов 10 минут, — в Йокохаме прямо на пароход, а завтра с рассветом — из Йокохамы. (29 января/11 февраля 1904 г.)

Верующие же прониклись еще большим доверием к своему пастырю, с такой твердой решимостью оставшемуся в Японии, которая с началом войны стала для России вражеской страной. Под его руководством они были готовы до конца хранить свою веру, терпя гонения и неприязнь со стороны окружающих. Епископ Николай также получал ободрительные письма от своей японской паствы.

Много писем перечитал, где «христиане изъявляют радость, что я остался в Японии». Не менее и я рад этому. (15/28 февраля 1904 г.)

Записи этого периода дают представление о том, как святитель Николай и японские православные христиане совместными усилиями преодолевали это критическое время. И, несмотря на то, что русско-японская война принесла им много страданий, все они старались относиться к ним как к испытанию своей веры.

Война между Японией и Россией, несомненно, стала для святителя Николая временем душевных испытаний — ведь именно в этот период то, что уже пустило прочные корни в его сердце, легко могло быть без остатка вырвано оттуда. Любовь к Японии была также одной из причин, почему он не смог оставить эту страну, в то время как все остальные российские граждане предпочли вернуться на Родину.

 

Хотя епископ Николай считал Японию родным для себя местом, вскоре, когда одно за другим начинают поступать известия о победах японских войск и поражение России становится все явственнее, в его душе просыпаются патриотические чувства.

10-го числа опять громили японцы Порт-Артур и потопили один наш миноносец. Им-то хорошо, они у себя дома; посидят, потом пойдут постреляют, — вернутся, отдохнут, — опять идут, постреляют; угол свой; если что испортится, — все средства починки под рукой. А орудия-то 12-ти дюймовые, из-за 5-ти миль бьют разрушительно. А наши все самонадеянничали и зевали, — «куда, мол, им, японцам!» Вот вам и япошки! Теперь они издеваются над вами, что вы, русские, трусы на диво, — только и делаете, что нос прячете; и уж так-то — они, японцы и все с ними, смеются и хохочут на вас, что, кажется, снег покраснеет! А вы — что же? Ужели до конца так? Но нет, русский дух не допускает того, поправимся, наверное, поправимся! На берегу еще не было сражения; на берегу мы поколотим японцев. (28 февраля/12 марта 1904 г.)

Россия — гордость святителя Николая. Для японских христиан Русская церковь имеет важнейшее значение как «матерь-церковь». Японская церковь существует на средства, поступающие из России. Сам Николай преподает в Японии российское богословие, а способных семинаристов-японцев отправляет учиться в российских духовных академиях. И вот теперь огромная Россия, которую епископ Николай так любил и которой так гордился, каждый день терпит поражения от маленькой Японии. И не только японцы, но и англичане, и американцы, находящиеся здесь, смеются над его родиной.

Неудачи русских войск и необходимость причислять себя к «побежденным» с еще большей силой разожгли искреннее патриотическое чувство епископа Николая.

Читая в газетах сообщения о поражениях России, он каждый раз чувствовал «ужасный стыд» и приходил в мрачное расположение духа. Святитель Николай с его горячим характером в такие минуты погружался в особое уныние.

Сквернейшее расположение духа по поводу войны с такими поразительными русскими неудачами. Однако же и быть кислятиной не приходится — и не прилично, и некогда. ...Газеты буду просматривать раз в три дня, чтоб не каждый день терпеть удары. (16/29 июня 1904 г.)
Боже, что за апатия иногда нападает! Ни церковная служба, ни размышления, ни усилие воли, ничто не помогает. Ушел бы куда-нибудь, отдохнул бы в тишине и молчании день или два, — некуда и нельзя. Отвел бы душу в разговоре, — не с кем: мои печали — для окружающих меня радости, и радости законные, кто же не радуется отечественным успехам и славе? (4/17 апреля 1904 г.)

Епископ Николай, считая естественным для окружающих японцев радоваться в этой ситуации, проявляет способность встать и на их точку зрения. Однако его собственная печаль, которой он даже не в состоянии ни с кем поделиться, от этого только усугубляется.

Вице-адмирал С.О. Макаров, прибывший в Порт-Артур в качестве нового командующего российским Тихоокеанским флотом и сумевший в короткие сроки поднять боевой дух русских солдат, 13 апреля 1904 года погиб вместе с флагманским кораблем, подорвавшись на японской мине. Это печальное известие стало сильным ударом для епископа Николая, который после этого долго не мог оправиться от шока.

Боже, что за несчастие России! В среду, третьего дня, погиб адмирал Степан Осипович Макаров и с ним броненосец «Петропавловск», наткнувшийся на одну из мин. ...С Макаровым погиб весь его штаб; спаслись только капитан, пять других офицеров и 32 матроса; все прочие офицеры и матросы, значит около 750 человек, потонули вместе с взорванным и потонувшим броненосцем. ...Какое горе, какое великое горе! Красота и сила русского флота — Макаров, потонул! Платится Россия за свое невежество и свою гордость. (2/15 апреля 1904 г.)

Епископ Николай был знаком с Макаровым лично. Вот как святитель пишет о нем в своем дневнике.

Макарова я знал еще 12-тилетним мальчиком, когда в 1861 году зимовал в Николаевске на пути в Японию; в кадетской курточке я видел его в доме его отца. — А какое теплое участие он оказал в постройке здешнего Собора! Статьи писал, брошюру издал о постройке Собора, чтоб вызвать пожертвования; и сам собирал в Петербурге и Москве, куда нарочно для того ездил; наконец, побудил великого князя Александра Михаиловича выхлопотать в Миссионерском Обществе разом 14 тысяч, чем и закончена была постройка Собора. За то же вечная молитва будет возноситься о нем в Соборе, как об одном из строителей его. Дай ему. Господи, Царство Небесное! Упокой души и всех потонувших с ним! (3/16 апреля 1904 г.)

Епископ Николай, кроме того, хорошо понимал, что чем глубже становилась его печаль, тем тщательнее ее было необходимо скрывать от окружающих.

Целый день тяжелая грусть по Макарове и погибшим с ним, тем более тяжелая, что приходится ее таить в себе, — кругом ведь все исполнены радости, хотя стараются тоже не выказывать ее мне в глаза. (3/16 апреля 1904 г.)
Но сложная моя печаль: осталась еще о побитии нас. Любезные мои японцы торжествуют; но, как я ни люблю их, на этот раз не с ними: Отечество милей и дороже. (5/18 апреля 1904 г.)
Такое тягостное, такое мучительное положение одиночества, войны, угрожающего безденежья, заброшенности от России, замкнутости от Японии, что с какою бы радостью помер, если бы смерть естественная стояла вот тут у дверей! (23 мая/5 июня 1904 г.)

Епископ Николай, по своей воле оставшийся в Японии, не мог не чувствовать своей «замкнутости от нее». Он был русским, и это создавало между ним и японцами, которым он, казалось, открыл свое сердце, невидимую стену. Японцы — как простые верующие, так и служители церкви — в присутствии святителя Николая, которого они так любили и уважали, избегали говорить о ситуации на фронте. Из-за этого он, например, узнал о падении Порт-Артура, которое произошло в первый день 1905 года, лишь несколько дней спустя — 3 января. Конечно, святитель до боли хорошо понимал, что таким образом японцы проявляют к нему свое участие. Поэтому и ему «приходилось таить печаль в самом себе». В такой непростой ситуации его уделом стало одиночество.

В душе два течения, и нижнее, скрытое, бурливо, жгуче, мучительно; сердце тоже на войне и тяжело ранено... (4/17 ноября 1904 г.)

Стараясь придать сил своей израненной душе, Николай убеждает себя, что он не служитель России, а «служитель Христа», а поражения России пытается истолковать как Божие предостережение своей Родине.

Однако же так долго идти не может для меня. Надо найти такую точку зрения, ставши на которую можно восстановить равновесие духа и спокойно делать свое дело. Что, в самом деле, я терзаюсь, коли ровно ни на волос не могу этим помочь никому ни в чем, а своему делу могу повредить, отняв у него бодрость духа. Я здесь не служитель России, а служитель Христа. Все и должны видеть во мне последнего. А служителю Христа подобает быть всегда радостным, бодрым, спокойным, потому что дело Христа — не как дело России — прямо, честно, крепко истинно, не к поношению, а к доброму концу приведет, — Сам Христос ведь невидимо заведует им и направляет его. Так и я должен смотреть на себя и не допускать себе уныния и расслабления духа. (16/29 февраля 1904 г.)

Однако старания убедить себя в том, что он, прежде всего «служитель Христа», не смогли избавить епископа Николая от страданий, в основе которых лежало его патриотическое чувство. Эти страдания отражаются и в его дневнике.

Расчетный за месяц скучный день, с грустными, горькими мыслями, навеваемыми неудачной для России войной и тем, что уже ее поносят все, особенно протестантские миссионеры. (17/30 июля 1904 г.)
Несчастная эта война с мыслей не идет, ко всему примешивается и все портит; знать патриотизм такое же естественное чувство человека, как сознание своего я. Что будешь делать! Нужно терпеть это беспрерывное мучительное колотье. (4/17 августа 1904 г.)
Ужасное поражение русских! Флот адмирала Рожественского уничтожен. ...Боже, Боже, в отчаяние можно прийти от таких несчастий, беспрерывною вереницею тянущихся, одно горше другого. Над воротами Миссии и, конечно, по всему городу и по всей Японии — красные флаги, и японский народ торжествует. ...Ничто не идет в голову, одна печаль, молча в одиночестве переносимая... (17/30 мая 1905 г.)

Прямолинейный патриотизм Николая нисколько не вступал в противоречие ни с его любовью к Японии, ни с решимостью во что бы то ни стало сохранить Японскую церковь. В его патриотических чувствах к России прослеживаются нотки естественной любви к своим родным местам, в которых он родился и вырос. В то же время в его душе преобладает достаточно отвлеченная любовь к России. Эта Россия для него — выдающаяся страна, своего рода мать, у которой есть свои недостатки, но есть и что-то очень хорошее — то, чего нет у других стран. Святитель Николай гордится тем, что он русский.

Такой тип национального сознания, выработанный в России Нового времени под влиянием государственной системы, можно охарактеризовать как в определенной степени фантастический. С этой точки зрения епископ Николай — православный священнослужитель, почитавший царя и веривший в идею русского национального единства, — типичный представитель таких «националистов государственного образца». И именно такого рода патриотизм особенно обостряется, когда Родина вступает в войну с какой-либо зарубежной страной.

Но именно по той же причине Николай и жестко критикует Россию.

Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей. Простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежествен и груб до последней степени; служилый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне на всех степенях служения — поголовное самое бессовестное казнокрадство везде, где только можно украсть. Верхний класс — коллекция обезьян — подражателей и обожателей то Франции, то Англии, то Германии и всего прочего заграничного; духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катехизис, — до развития ли ему христианских идеалов и освещения ими себя и других?...И при всем том мы — самого высокого мнения о себе: мы только истинные христиане, у нас только настоящее просвещение, а там — мрак и гнилость; а сильны мы так, что шапками всех забросаем... (18/31 июля 1904 г.)

Святитель Николай страдает из-за России. Но в то же время «хорошая Россия» остается его нерушимым, можно даже сказать воплощенным, идеалом. Именно сознание своей принадлежности к этой стране служит почвой для его чувства человеческого достоинства, чувства ответственности и честности. Как мы уже видели, в беспокойные дни перед началом войны Николай четко осознавал свою ответственность за дело проповеди, начатое им и продолжаемое японскими священниками и катехизаторами. Необычайно тщательно он относился и к распределению пожертвований, поступавших из России в период войны. Если жертвователь точно указывал, на что потратить деньги, ни один рубль не шел на иные цели. Николай также старался всегда честно исполнять свои обещания, данные в ответ на просьбы военнопленных. Чувство патриотизма для него стояло на том же моральном уровне, что и чувство ответственности или чувство собственного достоинства. В этом и заключалась причина его страданий.

Во время войны верующие — последователи «секты Николая», как их называли — столкнулись со многими трудностями. Японское правительство не стало брать курс на гонения в отношении православных японцев, однако окружающие относились к ним как к предателям. Роман «Деревенский учитель» писателя Таяма Катай (1872–1930), «Хроники эпох Мэйдзи и Тайсё» Убуката Тосиро (1882–1969) и другие произведения свидетельствуют о том, что в этот период в Японии в государственных масштабах утверждаются патриотические настроения, особенно горячо поддерживаемые простым населением, и формируется «нация с единообразным мышлением». Конечно, православные японцы тоже радовались победе своих войск, однако их соседи, японцы-»язычники», не стеснялись обвинять их в принадлежности к русской вере. Словно бы подгоняемые таким общественным мнением, преподаватели православной семинарии, например, в спешке составили и издали «Японско-русский военный разговорник» и пожертвовали его в пользу японской армии. Таким образом они старались проявить лояльность к своей родине. В дневнике епископ Николай пишет и о том, как один из православных японцев (прихожанин церкви в Одавара), подвергшийся подобным упрекам, публично заявлял о том, что «вера — верой, она дело души и Бога, а Отечество — отечеством» (19 марта/1 апреля 1904 г.). Этот православный христианин, конечно же, отправил своего сына сражаться на поле боя. Таким образом, проблема родины и веры стала причиной многих испытаний для Японской православной церкви в период войны.

Именно поэтому японские верующие, так долго страдавшие от гонений и неприязни окружающих, и известили епископа Николая о заключении мира с такой радостью и нетерпением. Тот же в свою очередь хорошо понимал, что чувствовали его пасомые в этот момент. Ведь это именно он посеял в их сердцах семена веры, и именно он учил их о важности любви к своей родине. Но, оставаясь русским, в душе святитель все-таки ничего не мог поделать с той печалью, которая была вызвана поражением России.