«Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что русский человек Киселев, являющийся правнуком некоего японца, оказавшегося более чем сто лет тому назад в России, назначен консулом на родину своего предка в Хакодате.

Напомним, что в то далекое время, 116 лет назад, в 9-й год Бунка (1813), были отпущены на родину командир русского шлюпа «Диана» Головнин и его товарищи, которые были задержаны японскими властями во время обследования Южно-Курильских островов и содержались в заключении в Хакодате. Тогда переводчиком у Головнина был японец, который вместе с ним уехал в Петроград. Нужно иметь в виду, что в тот период Япония ощущала угрозу для себя со всех сторон, в том числе и с севера, где отношения с Россией были в критическом состоянии. Показателем существовавшей напряженности стал захват русским судном японца Кахэй Такадая в 9-м году Бунка (1813).

В этой напряженной обстановке молодой японец чувствовал себя не совсем уверенно. Но русские, напротив, отнеслись к нему приветливо. Они поддержали его так, как обычно помогают подбитой птице. Граф Киселев, министр народного образования в то время, согласился стать его восприемным отцом во время крещения, дал японцу свою фамилию и сосватал в жены русскую женщину. Впоследствии японец Киселев вместе с семьей перебрался в Сибирь и стал жить в приграничном городе Троицко-Савске.

Поэтому приезд г-на Киселева в качестве консула в Хакодате представляется мистическим в том плане, что последний через 116 лет приехал на родину своего предка.

Прибыв вечером 12 июля в Хакодате, г-н Киселев сделал следующее заявление:

С детства мне рассказывали, что мой предок был родом из Хакодате. Поэтому я мечтал побывать в удивительной стране Японии и посетить Хакодате. Помню, у меня была книга о Японии того времени, когда мой предок оказался в России, а Рикорд захватил Кахэй Такадая. Эту книгу в детстве часто читал мне отец, а, став взрослым, я перечитывал ее сам. К сожалению, книга, как и многое другое, пропала у нас во время революции.

Мы совершенно не представляем, каково было японское имя прадеда, слышали только, что он родился в Хакодате. Но в нашей родословной мой старший двоюродный брат, являвшийся врачом, и моя младшая двоюродная сестра были внешне очень похожи на японцев. Приехав в Хакодате, я собираюсь познакомиться с историей города того времени, постараюсь обязательно разузнать о своих предках и разыскать родственников, если они живы».

Оставим на совести газеты «романтическую» версию биографии Д.Д. Киселева, ибо она противоречит архивным документам. Не будем спорить и с Д.Д. Киселевым по поводу того, где родился его предок. Откуда ему было знать такие подробности? Займемся лучше вопросом о самом японском предке Д.Д. Киселева по существу.

Начнем с заявления Д.Д. Киселева о том, что его двоюродные брат и сестра своим обликом были похожи на японцев. Из этого можно сделать вывод, что они, возможно, были связаны кровным родством с обрусевшим японцем П.С. Киселевым.

Что же касается самого Д.Д. Киселева, то, как можно судить по его фотографии, он вовсе не был похож на японца. Тем не менее, он сам называл П.С. Киселева прадедом. Поэтому можно предположить, что внук и внучка П.С. Киселева, которых советский дипломат называл своими двоюродными братом и сестрой, скорее всего, приходились ему троюродной родней.

Эти генеалогические детали приобретают особую важность потому, что они оказываются тесно связанными с фамильной «загадкой» Д.Д. Киселева, которая продолжает смущать исследователей и порождать споры.

Дело в том, что родная фамилия Дмитрия Дмитриевича Киселева — Николаев. Достоверно известно, что его отцом был московский мещанин Дмитрий Николаевич Николаев, а матерью — Сусанна Захарьевна (в девичестве — Ядвига Стейгвилло). Она была, вероятно, полькой и католичкой по вероисповеданию. Выйдя замуж, она сменила католическую веру на православную, а также свое имя. С учетом этих фактов, наиболее вероятным представляется, что родственная связь с обрусевшим японцем шла по линии Д.Н. Николаева, однако конкретно проследить ее пока не удается.

Тем не менее, на мысль о том, что дело обстояло именно так, наталкивает событие, произошедшее в 1903 году в Нижнем Новгороде. В том году Александра Михайловна Киселева, вдова внука П.С. Киселева, врача и статского советника (имя его нам пока установить не удалось) добилась решения Нижегородского окружного суда об усыновлении ею уже взрослого, 24-летнего Дмитрия Дмитриевича Николаева со сменой ему фамилии на Киселева. Косвенные данные указывают на то, что к этому времени отец Дмитрия Дмитриевича уже умер, а у Александры Михайловны своих детей не было. По всем признакам это была внутриродственная сделка, которая к тому же требовала согласия и матери Дмитрия Дмитриевича, и его самого. Такова юридическая история появления на свет Дмитрия Дмитриевича Киселева.

Мы уделили такое большое внимание этой стороне дела потому, что Д.Д. Киселев был далеко не рядовым гражданином Советского государства. Он принял активное участие в событиях революции 1917 года, а затем — в гражданской войне на сибирских просторах. В 1919 году он встречался и беседовал с Лениным в Кремле и впоследствии оставил воспоминания об этой встрече, которые неоднократно переиздавались.

Кроме того, его имя вошло в «Энциклопедический словарь российских спецслужб. Разведка и контрразведка в лицах» (М., 2002). Там говорилось: «Киселев Дмитрий Дмитриевич (1879–1962). Советский военный разведчик. До революции работал учителем сельских и городских начальных училищ Владимирской и Иркутской губерний. Член РСДРП (б) с 1918 года. С июня 1918 года — на нелегальной работе в Иркутске и Красноярске. Был схвачен белогвардейцами и приговорен к смертной казни. После освобождения из тюрьмы с сентября 1918-го по декабрь 1919 года выполнял спецзадания в тылу колчаковской армии в Иркутске, Чите, Благовещенске, Владивостоке, Красноярске и Новониколаевске. В августе 1920 года был направлен на работу в Разведывательное управление Штаба РККА, где прослужил до 1939 года».

Естественно, что судьба Д.Д. Киселева и его прошлое привлекли к себе внимание и японских исследователей. Среди них нам хотелось бы отметить такие имена, как Кёсукэ Тэраяма, Син Хиракава и Микио Осима.

В 2003 году К. Тэраяма опубликовал в журнале «Мадо» (№ 9) интересную статью о Д.Д. Киселеве. Она явилась результатом его поездки (вместе с профессором С. Хиракавой) в Новосибирск и Иркутск в 2002 году для поиска материалов о Д.Д. Киселеве и встреч с его родными. В Иркутске Тэраяма разыскал внука Д.Д. Киселева — Бориса Александровича Киселева, а в Новосибирске — его внучку Елену Юрьевну Боброву. Вот что они сказали ему о своем деде.

Б.А. Киселев: Я слышал, как дед рассказывал в семье, что его предок был японцем. А свою фамилию — Киселев — предок получил от своего патрона.

Е.Ю. Боброва: В детстве я жила вместе с дедом. Я слышала от него, что его предок происходил из Японии. Однажды дед рассказывал, что его предок вроде бы служил переводчиком при дворе Екатерины Великой.
Отталкиваясь от воспоминаний близких Д.Д. Киселева, Тэраяма пишет в своей статье:

«До отъезда в Россию автора статьи обуревали сомнения относительно того, а не распространял ли Киселев о себе ложную информацию, утверждая, что его предок был японцем, чтобы облегчить свою работу по сбору военной информации в Японии и чтобы создать себе привлекательный имидж среди японцев. Однако приехав в Россию, я убедился, что он рассказывал о своих японских корнях и собственным внукам. Поэтому его заявления в Японии вряд ли носили характер камуфляжа».

Размышляя о том, почему Дмитрий сменил семью Николаевых на Киселевых, Тэраяма пишет: «Это можно объяснить тем, что он сам слышал от родителей, что и семья Николаевых имела своим предком японца».

И вот к какому выводу приходит Тэраяма: «Первое, что приходит на ум, это то, что семья Киселевых действительно имела предком японца, который остался в России. Эта семья усыновила Д.Д. Николаева, чтобы продолжить свой род и свою японскую линию. И ее новый член Д.Д. Киселев поведал ее историю последующим поколениям, хотя и не был связан с указанной семьей кровным родством. Но с другой стороны, нельзя исключать и возможность того, что отец или мать Д.Д. Николаева имели родственников из семьи Киселевых, а через них — и связь с японским предком. В этом случае члены семьи Николаевых могли быть связанными с японским предком и кровью».

Не менее интригующую загадку загадал исследователям и сам японский предок Д.Д. Киселева — Петр Степанович Киселев. В «Одиссее русского японца» мы, в соответствии с имевшимися у нас на руках российскими архивными документами, написали, что Петром Степановичем Киселевым стал в России Судая Хёбэ, капитан парусника «Вакамия-мару», 24-х лет. В нашем распоряжении было, например, донесение Иркутского генерал-губернатора Людвига Нагеля от 4 июня 1796 года в Петербург министру коммерции Н.П. Румянцеву о крещении в Иркутске двух японцев. В нем говорилось: «Из числа вывезенных сюда (т.е. в Иркутск. — Авт.) из Охотска трех японцев… двое так называемых по-японски: первый — мореход «дшендзо шегарэ» (сэндо сэгарэ. — Авт.) Хёбэ Судая, имеющий от роду 24 года, второй — Тацузо Сакурая, имеющий от роду 21 год, 18-го числа минувшего мая приняли веру греческого вероисповедания. Первый наречен Петром, по восприемном отце Киселев, второй — Андрей, по восприемном отце Кондратов, а третий остался по собственному желанию в своем японском законе».

В то же время в японской исторической литературе однозначно утверждается, что в России имя Петра Киселева получил не капитан «Вакамия-мару» Хёбэ, а матрос Дзэнроку. Об этом пишет, например, М. Осима в своей книге «Росиа кара кита нихондзин. Хёрюмин Дзэнроку моногатари» («Японец, пришедший из России. История Дзэнроку, унесенного ветрами». Токио, 1999). Ссылок в этом случае на какие-либо документы, в частности, на рукопись «Канкай ибун», записанную на основе рассказов моряков «Вакамия-мару», вернувшихся в Японию, не приводится. Если судить по доступному российским исследователям вольному пересказу этой рукописи, сделанному Петром Чечиным (см. «Сибирский архив», 1913 г., № 3), этот факт в данной рукописи вообще не фигурирует. Там говорится лишь о том, что среди моряков «Вакамия-мару», оказавшихся в России, был матрос Дзэнроку, а имя капитана Хёбэ не упоминается.

В составленном же российскими чиновниками списке экипажа «Вакамия-мару», доставленного в 1795 году в Охотск, наоборот, числится капитан Хёбэ и отсутствует матрос Дзэнроку. Объяснение этого факта можно найти в архивном документе «Выписка о вывезенных в Охотск в 1795 году с Алеутских островов 15-ти японцах, из которых за смертию двоих, осталось 13 человек». Эта выписка относится к 1802 году. В ней четко говорится: «Пробыв тут (на Алеутском острове Атка. — Авт.) до 16 июня, где лишились одного товарища своего Дженрогу (Дзэнроку. — Авт.), который, находясь в болезни, 11-го числа умер, ибо всех их было 16 человек».

Этот факт был зафиксирован российскими чиновниками со слов самих японских моряков по прибытию их в Россию. В то же время противоположное заявление о том, что на Алеутах умер не матрос Дзэнроку, а капитан Хёбэ, судя по всему, сделали на допросах у японских чиновников четыре моряка с той же «Вакамия-мару», вернувшиеся в Японию. Правда, документальных ссылок японских исследователей на этот факт нам еще не попадалось.

Как правдоподобно объяснить эти взаимоисключающие друг друга заявления? Думается, следует исходить из двух важных обстоятельств. Первое касается ситуации в Японии в 1804 году, когда камергер Н. Резанов вернул четырех моряков с «Вакамия-мару» на родину. Япония была тогда «закрытой» страной, покидать ее запрещалось под страхом смертной казни. Вернувшиеся моряки оказались в очень трудном положении и опасались худшего. В этих условиях их утверждение о том, что на Алеутах умер капитан Хёбэ и они оказались в чужой стране без своего начальника, выглядело обстоятельством, смягчавшим их вину перед японскими властями. Мы исходим в данном случае из того, что на Алеутском острове Атка действительно умер Дзэнроку, а не Хёбэ, как это зафиксировано в российском архивном документе. Но могло быть и наоборот. Но тогда встает вопрос, почему моряки не сказали правды российским властям в Охотске? Это объяснить труднее, но мы попытаемся сделать это.

Разгадка возникшей коллизии (и это является вторым важным обстоятельством) может лежать, на наш взгляд, в личности самого Дзэнроку. Он был наиболее расторопным и умным среди молодых членов экипажа. Его даже называли лидером молодых матросов. Кроме того, еще находясь на Алеутах, Дзэнроку лучше других сумел приспособиться к новым условиям жизни, быстрее других стал усваивать русский язык и налаживать контакты с русскими. Если допустить, что на Алеутах действительно умер капитан Хёбэ, то можно предположить, что в его отсутствие руководство экипажем естественным путем перешло в руки Дзэнроку. Или же сами моряки попросили об этом Дзэнроку, поскольку считали, что именно он наилучшим образом сможет защитить их интересы в России.

Да и оказавшись в России, Дзэнроку раньше других определился со своей судьбой. Первым еще в 1796 году принял христианство, вошел в доверительные отношения с иркутским купцом Степаном Киселевым и решил, что его новое поле деятельности — налаживание торговли и контактов России с Японией. Известно также, что он агитировал и других моряков с «Вакамия-мару» пойти по его стопам, обещая им в этом случае лучшую жизнь в России, чем моряцкая доля в Японии.

Поэтому представляется вполне вероятным, что во время опросов российскими чиновниками в Охотске Дзэнроку по своей инициативе и с согласия других моряков назвал себя капитаном Хёбэ. В то же время другие моряки продолжали называть его в повседневном обиходе Дзэнроку. Да и он сам, когда ему доводилось встречаться с другими японцами, представлялся как Дзэнроку.

Кроме того, есть еще одно обстоятельство, которое перевешивает чашу весов наших рассуждений в пользу версии о том, что в России под именем капитана Хёбэ жил матрос Дзэнроку. В книге Осимы, в отличие от рукописи «Канкай ибун», приводится список экипажа «Вакамия-мару» с указанием возраста моряков. Так вот, возраст капитана Хёбэ указан 31 год, а матроса Дзэнроку — 24 года. Между тем в двух российских архивных документах, процитированных нами выше, оба раза возраст Хёбэ указан 24 года. Разница 7 лет в молодом возрасте является значительной. Кроме того, возраст — величина объективная, с ним манипулировать сложно. Можно легко сменить имя, но вот изменить возраст невозможно. Если предположить, что на опросах у российских чиновников Дзэнроку взял себе имя капитана Хёбэ, то возраст в этом случае он оставил себе собственный.

Итак, кем же был в Японии Петр Киселев — Хёбэ или Дзэнроку? Этот вопрос пока не имеет полностью удовлетворительного, объективного ответа. Мы высказали здесь нашу версию разрешения «загадки» Петра Киселева. Что касается российского «периода» его жизни, мы почти полностью «раскопали» все имеющиеся архивные материалы. Теперь дело за японским «периодом» его жизни.

Ю. Георгиев, В. Гузанов