Россия в красках
 Россия   Святая Земля   Европа   Русское Зарубежье   История России   Архивы   Журнал   О нас 
  Новости  |  Ссылки  |  Гостевая книга  |  Карта сайта  |     

ПАЛОМНИКАМ И ТУРИСТАМ
НАШИ ВИДЕОПРОЕКТЫ
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 2-я
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 1-я
Святая Земля и Библия. Часть 3-я. Формирование образа Святой Земли в Библии
Святая Земля и Библия. Часть 2-я. Переводы Библии и археология
Святая Земля и Библия. Часть 1-я Предисловие
Рекомендуем
Новости сайта:
Новые материалы
Павел Густерин (Россия). Дмитрий Кантемир как союзник Петра I
Павел Густерин (Россия). Царь Петр и королева Анна
Павел Густерин (Россия). Взятие Берлина в 1760 году.
Документальный фильм «Святая Земля и Библия. Исцеления в Новом Завете» Павла и Ларисы Платоновых  принял участие в 3-й Международной конференции «Церковь и медицина: действенные ответы на вызовы времени» (30 сент. - 2 окт. 2020)
Павел Густерин (Россия). Памяти миротворца майора Бударина
Оксана Бабенко (Россия). О судьбе ИНИОН РАН
Павел Густерин (Россия). Советско-иракские отношения в контексте Версальской системы миропорядка
 
 
 
Ксения Кривошеина (Франция). Возвращение матери Марии (Скобцовой) в Крым
 
 
Ксения Лученко (Россия). Никому не нужный царь

Протоиерей Георгий Митрофанов. (Россия). «Мы жили без Христа целый век. Я хочу, чтобы это прекратилось»
 
 
 
 
Кирилл Александров (Россия). Почему белые не спасли царскую семью
 
 
Владимир Кружков (Россия). Русский посол в Вене Д.М. Голицын: дипломат-благотворитель 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). Мы подходим к мощам со страхом шаманиста
Борис Колымагин (Россия). Тепло церковного зарубежья
Нина Кривошеина (Франция). Четыре трети нашей жизни. Воспоминания
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). "Не ищите в кино правды о святых" 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). «Мы упустили созидание нашей Церкви»
Популярная рубрика

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Публикации из архивов:
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.

Мы на Fasebook

Почтовый ящик интернет-портала "Россия в красках"
Наш сайт о паломничестве на Святую Землю
Православный поклонник на Святой Земле. Святая Земля и паломничество: история и современность
 
Теоретический соблазн или мировоззренческая мутация коммунистической идеологии
(Статья из книги протоиерей Георгия Митрофанова «Запретные» темы истории ХХ в.)
 
Евразийство ознаменовало свое появление в истории русской общественной мысли изданием в 1921 г. сборника «Исход к Востоку». Изначально евразийство представляло собой весьма размытую мировоззренческую тенденцию, которая проявлялась в творчестве группы русских ученых, обращавшихся к исследованию различных проблем русской истории и культуры. Однако уже к концу 1920 гг. в процессе издания целой серии сборников и монографических исследований евразийство заявило о себе как о вполне определенной, стремившейся обосновать свои основополагающие принципы разносторонней научной аргументацией мировоззренческой системе 1.

Евразийцы утверждали, абсолютизируя значение для исторического развития стран и народов их географического местоположения, что нахождение России одновременно на двух континентах – Европе и Азии, предопределило формирование в стране особого евразийского типа цивилизации. Несколько веков навязывавшийся русскому народу сверху европейский тип цивилизации, во многом извратил естественный ход культурно-исторического развития страны, но, наконец, оказался разрушен большевистской революцией, которая решительно противопоставила Россию всегда остававшейся ей чуждой, «загнивающей» Европе и окончательно развернула ее в сторону гораздо более созвучной России «расцветающей» Азии.

Продолжавшие оставаться в плену стереотипов заимствованного из Европы коммунизма большевики тем не менее начали возвращать Россию на путь ее естественного евразийского развития. Созданная большевиками, столь непохожая на классические европейские государства система власти стала прообразом будущей идеократии, в которой со временем коммунистическая идеология должна будет уступить место новой, органичной для Евразии, но столь же тотально овладевающей массами русского народа идеологии. В основу этой будущей идеологии будет положена православная религиозность, которая в течение нескольких веков этнически и культурно разрушительной европеизации России позволяла сохранять уникальный евразийский менталитет русского народа.

В этих условиях основное призвание русской интеллигенции должно было заключаться в окончательном отказе от предрассудков о принадлежности России к европейско-христианской цивилизации и в осуществлении всестороннего сотрудничества  с большевистским государством, что неизбежно способствовало бы скорейшей идеологической переориентации правящей элиты советской России в направлении православно-евразийского мировоззрения.

Потеряв уже в начале 1920 гг. некоторых своих первоначальных единомышленников, крупнейшим из которых являлся будущий протоиерей Георгий Флоровский, и вобрав в свою среду новых адептов, в числе которых наиболее значительным оказался Лев Платонович Карсавин, евразийцы уже в 1928 г. пережили глубокий раскол в связи с усилением группы деятелей, ориентировавшихся не на отвлеченную науку, а на финансируемую советскими деньгами практическую политику. Политически ангажированные евразийцы объединились вокруг газеты «Евразия», ставшей рупором просоветской пропаганды. Они оказались послушным инструментом агентуры ГПУ в русской эмиграции, продемонстрировав тем самым зловещую сущность евразийства, которое мировоззренчески дезориентировало и нравственно развращало даже искренних русских патриотов, примыкавших к этому идеологическому течению.

 «Идеи евразийцев нужно оценивать не столько по существу, сколько по симптоматическому их значению, – писал Н.А. Бердяев. – Сами по себе идеи эти мало оригинальны, они являются воспроизведением мыслей старых славянофилов, Н.Я. Данилевского (в особенности), некоторых мыслителей начала ХХ в. (типичным евразийцем по настроению был В.Ф. Эрн). Но у евразийцев современных есть новая настроенность, есть молодой задор, есть не подавленность революцией, а пореволюционная бодрость… Их идеология соответствует душевному укладу нового поколения, в котором стихийное национальное и религиозное чувство не связано со сложной культурой и проблематикой духа. Евразийство есть прежде всего направление эмоциональное, а не интеллектуальное, и эмоциональность его является реакцией творческих национальных и религиозных инстинктов на происшедшую катастрофу. Такого рода душевная формация может обернуться русским фашизмом» 2.

Отмеченная Н.А. Бердяевым эмоционально-стихийная доминанта евразийского мировоззрения обусловливала безграничное доверие евразийцев к «естественному», не обремененному сложными культурными рефлексиями, течению исторического процесса, в органичности которого они стремились обнаружить имманентно присутствующие в земной человеческой истории начала истины, добра и красоты.

Однако за теоретической упрощенностью, призванной лишь способствовать популярности евразийства, скрывалась идеологическая система, мировоззренчески ущербная сущность которой оказывалась вполне выразимой в традиционных философских категориях. «Евразийская идеология несет в себе несомненные опасности и хотелось бы остановиться на самом главном евразийском соблазне, –писал Н.А. Бердяев. – Эта опасность коренится в миросозерцании, которое я бы назвал натуралистическим монизмом и оптимизмом. Евразийцы, несмотря на свое подчеркнутое ортодоксальное православие, почти в такой же степени монисты, как и марксисты, и настроенность их полна натуралистического оптимизма… Такого типа мышление всегда будет более базироваться на категории необходимости, чем на категории свободы, будет подчинять личность коллективу и не очень будет склонно вводить момент нравственной оценки в политику. При такой оптимистически-монистической идеологии то, что нарождается и развивается и должно восторжествовать в будущем, представляется благим и добрым, необходимое почти совпадает с долженствующим быть» 3.

Натуралистический монизм, столь сближавший в их философских основах евразийство и марксизм, во многом предопределил уже не только философски ущербное, но и религиозно-этически ложное понимание евразийством назначения человека в земной истории, впрочем, весьма соответствовавшее коммунистическому мировоззрению. «С евразийской точки зрения человек всегда “выражает”, никогда не творит, – подчеркивал протоиерей Георгий Флоровский. – И потому вся задача общественного устроения сводится к тому, чтобы каждый выражал не самого себя, не свою обособленную самость, но то высшее “соборное” целое, к которому он органически и кровно принадлежит. Каждый должен превратиться в “орган высшей соборной личности”. Евразийцы воскрешают старую мечту о некоем обобществлении человека… Евразийцы веруют в возможность и действительность общей народной воли. Она для них есть какой-то врожденный инстинкт, “бессознательный, стихийный”, и все же “определенный”. И остается его расслышать и опознать в самих себе и возвести на ступень разумного познания в четкой и ясной идеологической формулировке» 4.

Подчеркивавшийся Н.А. Бердяевым как философско-мировоззренческая основа евразийства натуралистический монизм в контексте восприятия евразийцами культурно-исторического развития человечества находил свое наиболее последовательное выражение в концепции идеократического государства. Рассматривая создание подобного государства как высшую цель этнокультурного развития евразийской цивилизации, евразийцы по существу приходили к вызывающему апокалипсические ассоциации представлению о Государстве-Церкви, которое должно будет тотально утвердиться на необъятных просторах евразийского континента. «В евразийском “государственном максимализме” заложен острый и кощунственный соблазн, – подчеркивал протоиерей Георгий Флоровский. – В евразийском толковании все время остается неясным, что есть культура (или “культур-субъект”), – становящаяся церковь или становящееся государство… Не приходится ли, по силе евразийской последовательности, признать: именно в государстве и только в нем и народы, и составляющие их низшие “соборные” личности приобщаются и соединяются Христу? Такое допущение зловещим, но действительным призраком встает над евразийством, как тень Великого Зверя… В последнем счете, для евразийцев Церковь в государстве, не государство в Церкви – ecclesia in res publica, нe res publica in ecclesia. Из этих формул, наметившихся во всей остроте еще во времена равноапостольного Константина, евразийцы выбирают во внутренней воле первую» 5.

В какой-то мере ощущавшие утопический характер идеологической химеры идеократического государства евразийцы стремились обосновать ее жизнеспособность и перспективность новизной, по большей части кажущейся, и успехами, по большей части мнимыми, большевистской диктатуры в России. Тем более что эмоционально-стихийный элемент, доминировавший в евразийстве, весьма способствовал его мировоззренческому конформизму, а натуралистический монизм, заставлявший благоговеть перед каждым наличным фактом истории, обнаруживал в победе большевиков результат естественного, а значит, перед лицом вечности оправданного хода евразийской истории.

Размышляя о мировоззренческой небрежности и этической неразборчивости, которые подталкивали нередко интеллектуально одаренных и патриотически настроенных адептов евразийства к признанию коммунистического режима, протоиерей Георгий Флоровский обнаруживал первопричину этих особенностей евразийской идеологии в глубокой отчужденности ее основополагающих теоретических принципов от церковного мировоззрения. Именно эти теоретические принципы неизбежно побуждали евразийцев рассматривать религиозную жизнь народов вне зависимости от ее вероучительного содержания в качестве лишь одной из особенностей «месторазвития» того или иного народа. «Евразийцы чувствуют и определяют себя как “осознателей русского культурного своеобразия”, – писал протоиерей Георгий Флоровский. – …Своеобразие они открывают всюду, начиная от “месторазвития” и вплоть до религиозной области. С большим вниманием они изображают в подробностях “географические особенности России”, подчеркивают своеобразие этнического состава, не забывая даже об особенности расового коэффициента гемагглютинации народов евразийского материка. Они заняты морфологией России-Евразии, и на это уходит все их внимание. Географическое единство и своеобразие “евразийской” территории настолько поражает их, что в их представлениях подлинным субъектом исторического процесса и становления оказывается как бы территория, даже не народы. Поэтому история русского народа и растворяется для них в истории Евразии как своеобразной среды и “месторазвития”… И подобно тому как “общее начало жизни” осуществляется во множественности видов и “местных” типов, и только в них, так и “религиозные принципы” получают по “месторазвитиям” многообразное выражение  и только в совокупности этих “местных” выражений могут осуществиться. “Религиозные начала”, таким образом, вводятся в состав культурно-типового своеобразия, в множественности “местных одежд”, в каждом типе в своей» 6.

При этом определяющую роль в формировании культурно-цивилизационных аспектов «месторазвития» Евразии, с точки зрения евразийцев, должны были сыграть именно азиатско-туранские, а отнюдь не европейско-эллинистические исторические компоненты. «О родстве с Азией, и кровном, и духовном, евразийцы говорят всегда с подъемом и даже упоением, и в этом подъеме тонут и русские и православные черты, – подчеркивал протоиерей Георгий Флоровский. – В советской современности, из-под интернационалистической декорации, евразийцы впервые увидели “стихийное национальное своеобразие и неевропейское, полуазиатское лицо России-Евразии”, увидели и “Россию подлинную, историческую, древнюю, не выдуманную “славянскую” или “варажско-славянскую”, а настоящую русско-туранскую Россию-Евразию, преемницу великого наследия Чингисхана”… Правда, евразийцы пытаются утвердить и некое религиозное единство Евразии, странным образом, без снятия границ в вере. Они не останавливаются на правиле веротерпимости. Они торопятся под него подвести не только религиозно-нравственное, но и религиозно-мистическое основание. Так слагается соблазнительная и лживая теория “потенциального православия”. В евразийстве сложилась некая розовая сказка о язычестве, и в ней к тому же совершенно забыто коренное различие между “язычеством” дохристианским и ‘язычеством” послехристианским. Здесь ведь не одно хронологическое различие: в сохранении своего “языческого” облика после Христа исторические субъекты не только мистико-метафизически, но и эмпирически проявляют и упражняют бесспорное противление истине» 7.

В констатации этого основополагающего, роднящего евразийство и коммунизм духовно-мировоззренческого порока с протоиереем Георгием Флоровским оказывался солидарен столь во многом расходившийся с ним в других вопросах Н.А. Бердяев.

«Евразийцы как будто хотят вернуться к языческому партикуляризму, духовно преодоленному христианством, – писал он. – Если не существует человечества как духовного единства и реальности, то христианство невозможно и лишено всякого смысла боговоплощения и искупления. Отрицание реальности и единства человечества как иерархической ступени бытия есть в сущности отрицание догмата богочеловечества Христа. Крайние формы церковного национализма и партикуляризма есть языческая реакция внутри христианства, есть неспособность вместить истину в богочеловечестве Христа… Остается впечатление, что для евразийцев православие есть прежде всего этнографический факт, фольклор, центральный факт национальной культуры. Они берут православие извне, исторически, а не изнутри, не как факт духовной жизни, вселенский по своему значению. Поэтому они прежде всего дорожат бытовым православием, его статическими пластическими образами» 8.

Протоиерей Георгий Флоровский подчеркивал, что характерный для евразийства антизападнический, азиатско-натуралистический пафос противопоставил эту идеологию не только ориентированной на Европу русской культуре имперского периода, но и всей предшествовавшей русской православной культуре, выросшей на почве не монгольско-ордынского, а византийско-имперского наследия. «Географически и биологически не так трудно провести западную границу России, может быть, даже выстроить на ней стену, – отмечал протоиерей Георгий Флоровский. – Вряд ли так же легко и просто разделить Россию и Европу в духовно-исторической динамике; и вряд ли это нужно. Нужно твердо помнить, что имя Христа соединяет Россию и Европу, как бы ни было оно искажено и даже поругано на Западе. Есть глубокая и неснятая религиозная грань между Россией и Западом, но она не устраняет внутренней мистико-метафизической их сопряженности и круговой христианской поруки. Россия как живая преемница Византии останется православным Востоком для неправославного, но христианского Запада внутри единого культурно-исторического цикла… “Монгольское наследство, евразийская государственность” заслоняют в евразийских схемах “византийское наследство, православную государственность”. И при этом евразийцы не чувствуют, что вовсе не один “строй идей” получила Россия от Византии, но богатство церковной жизни. Это и дар, и задание, и призвание. Этим даром задается и определяется “историческая миссия” России в перспективах культурного бытия, не евразийской “плотью” и не враждебным лицом» 9.

Подчеркивавшаяся евразийцами в качестве важнейшего атрибута православно-русской сущности их идеологии ее антизападническая и антикатолическая направленность отнюдь не являлась признаком глубокой воцерковленности евразийских воззрений. Но, будучи весьма созвучной с классово-ксенофобской одержимостью национал-большевизма, подобная направленность евразийства являлась еще одним красноречивым свидетельством мировоззренческой отчужденности этой идеологии от основополагающих ценностей как русской, так и мировой христианской культуры. «Евразийцы неверны русской идее, они порывают с лучшими традициями нашей религиозно-национальной мысли. Они делают шаг назад по сравнению с Хомяковым и Достоевским, и в этом они духовные реакционеры. Они партикуляристы, противники русской всечеловечности и всемирности, противники духа Достоевского, – писал Н.А. Бердяев. – …Отношение евразийцев к Западу и западному христианству в корне ложное и нехристианское. Культивирование нелюбви и отвращения к другим народам есть грех, в котором следует каяться. Народы, расы, культурные миры не могут быть исключительными носителями зла и лжи. Это совсем не христианская точка зрения. Христианство не допускает такого рода географического и этнографического распространения добра и зла, света и тьмы. Перед лицом Божьим добро и зло, истина и ложь не распределены по Востоку и Западу, Азии и Европе. Христианство, а не люди ХIХ в., принесло в мир сознание, что нет эллина и иудея. Ненависть к западному христианству, к католичеству есть грех и человекоубийство, есть отрицание души западных народов, отвержение источников их жизни и спасения… В отношении евразийцев к католичеству есть что-то глубоко провинциальное и устаревшее, унаследованное от давно прошедших времен, не соответствующее современному духовному состоянию мира. Миром овладевает Антихрист. Русское царство перестало быть христианским, стало очагом Антихристова духа, а евразийцам все еще мерещатся польские ксендзы и иезуиты, действительно совершающие иногда и доныне действия предосудительные, но обладающие очень малым весом в мировой катастрофе» 10.

 «Более чем неосторожно сказать, что “православная русская церковь эмпирически и есть русская культура, становящаяся Церковью”, – подчеркивал протоиерей Георгий Флоровский. – Евразийцы слишком нагружают Церковь миром и мирским. Плоть и кровь не наследуют вечной жизни. Это не отрывает христианство от земли, не “выпаривает” его из жизни. Но Церковь всегда остается в странствии на исторической земле, всегда чуждая духу века сего, собирая в духовном рождении чад своих из всякого народа. Евразийцы не чувствуют, что нет и не может быть в падшем человечестве вообще ни одного народа, для которого христианство было бы своим и родным в порядке естественного рождения. И даже для рожденных в православии, т. е. от крещеных отцов и матерей, оно остается чужим, до усвоения его в “купели усыновления”, до крещального второго рождения» 11.

Подчеркнутое протоиереем Георгием Флоровским важнейшее, с религиозной точки зрения, заблуждение евразийцев, связанное с отождествлением ими «евразийской русскости» и православной церковности, обусловливало преобладание в евразийской идеологии языческого по своей духовной природе национализма.  «Есть любовь к Отечеству праведная и святая, и она спасительна и действенна, – отмечал протоиерей Георгий Флоровский. – И есть любовь греховная, и эта любовь – мерзость перед Господом, и, быть может, равнодушие предпочтительнее, чем служение “идеалу Содомскому”. Москва Третьего Рима и Москва III Интернационала – это не две равноправных, хотя и полярных, формы национального порыва, а – две бездны… И надо “испытывать духи”, даже когда они являются в образе ангелов с небеси… Во дни испытаний, скорби и горя это надо помнить, быть может, еще тверже и непреклоннее, чем во дни изобилия, славы и мощи земной… Чтобы не приняться за дело злохудожное – за постройку Вавилонской башни» 12.

Евразийцы нередко проявляли готовность не только вести дружественный мировоззренческий диалог с коммунистической идеологией (как это имело место на страницах финансировавшейся советскими деньгами газеты «Евразия»), но и находить организационные формы практического сотрудничества с коммунистическим государством (как это имело место в рамках евразийских организаций «Совет пяти» и «Совет семи», контролировавшихся агентурой ГПУ).

Никогда не принимавший активного участия в деятельности политических организаций русского зарубежья, но всегда богословски глубоко отзывавшийся на религиозно значимые явления общественно-политической жизни, протоиерей Георгий Флоровский уже в 1920 гг. указывал на неизбежную перспективу не только мировоззренческого симбиоза евразийства и коммунизма, но и организационно-политического слияния носителей евразийской и коммунистической идеологий. «Евразийцам становится боязно и страшно за судьбы “нового правящего слоя”, сложившегося и скрепленного на коммунистическом “упоре”, – писал протоиерей Георгий Флоровский. – Ради спасения революции в ее социально-онтологических достижениях и итогах, для закрепления осуществившегося в ней великого народно-государственного сдвига, нужно заменить выдыхающуюся коммунистическую идеологию новой, органичной системой идей… И это возможно только через создание новой “партии” – правда, партии особого типа и строя. В этом типе и строе евразийцы стараются учесть пример и урок большевизма… Эта новая партия слагается и должна слагаться на основах единого и общего, конкретного и всеобъемлющего миросозерцания» 13.

Основные идеологические тенденции в развитии все более политизировавшегося евразийства оказывались в зловещем созвучии со все более явно проявлявшими себя в Советской России национал-большевистскими настроениями партийно-государственной номенклатуры. Действительно, уже в начале 1920 гг., хотя и без особого успеха, большевистский режим в лице Троцкого стремился стимулировать сменовеховские настроения как среди советских военспецов, так и среди обновленческого духовенства, впервые выдвинув в качестве своих пропагандистских орудий коммуно-патриотический и коммуно-православный идеологические фантомы. Продолжая активно использовать эти пропагандистские орудия в последующий период прежде всего в деятельности, направленной на идейно-политическое разложение русского зарубежья, коммунистический режим на рубеже 1930–1940 гг. все чаще прибегал к ним в своей внутренней политике.

Окончательно осуществив разгром своих интернационал-утопически настроенных политических конкурентов, среди которых весьма заметную роль играли большевики инородческого, прежде всего еврейского, происхождения, и дополнив лозунг «мировой революции» национал-утопической идеологемой «особого», на этот раз коммунистического пути развития России, Сталин и его пропагандистские «трубадуры» все чаще стремились обосновать варварскую уникальность политики коммунистического государства исторической, в том числе и евразийской, уникальностью многовекового русского прошлого.

Период Второй мировой войны оказался ознаменован окончательным выбором Сталина в пользу официальной политики национал-коммунизма, по существу дьявольски пародировавшего и по форме атрибутивно-символически имитировавшего русский патриотизм предшествовавших веков. При этом характерная еще для ленинского большевизма тенденция дополнять слишком отвлеченную для маргинализованных народных масс антибуржуазно-интернационалистическую критику капиталистической Европы гораздо более доступной для этих масс «антибуржуйско»-ксенофобской ненавистью к «загнивающему» Западу должна была стать мировоззренческой доминантой сталинского национал-коммунизма.

Сформулированное европейски образованными интеллектуалами русского зарубежья и ориентированное на последние идеологические «достижения» фашизма, который успешно оспаривал у коммунизма место «властителя народных дум» в Европе, евразийство могло во многом способствовать преобразованию замешанного на доморощенной красносотенной ксенофобии сталинского национал-коммунизма в обоснованный органическо-евразийским и «православно»-языческим мировоззрением коммуно-фашизм. Зловещая перспектива подобной идеологической мутации коммунизма, способной отсрочить его мировоззренческое и государственно-политическое разрушение и тем самым ввергнуть Россию в новую духовно-историческую катастрофу, предчувствовалась уже в 1930 гг.

«В России завтрашнего дня найдется немало элементов, как бы специально приспособленных для превращения кончающегося страшной катастрофой красного фашизма в новый, националистический милитантный фашизм, евразийский по выражению своего лица и православный в духе бытового исповедничества; однопартийный, с обязательною для всех граждан историософией, с азиатским презрением к личности и с лютым отрицанием всякой свободы во имя титанического миссионизма одной шестой мира, только что возродившей на своей территории священное имя России, – писал Ф.А. Степун. – К услугам такого фашизма окажутся: …неисчислимые экономические богатства России, одна из самых мощных армий мира, громадный организационный опыт ГПУ, очень большие психологические ресурсы оскорбленного национального самолюбия, привычка всего населения естественно делиться на представителей правящего отбора и на покорные стада рабов, с одной только жаждою в душе, чтобы их оставили в покое и устроили им приличную внешнюю жизнь» 14.

Коммунистическая партийно-государственная номенклатура 1950–1980 гг., сочетавшая в своей деятельности теоретическую приверженность к изжившим себя идеологическим стереотипам с утилитарным прагматизмом практической политики, оказалась неспособной использовать предложенный ей евразийцами еще в конце 1920 гг. вариант идеологической модернизации коммунистического утопизма. Поэтому неожиданно быстро наступившее на рубеже 1980–1990 гг. саморазрушение коммунистического тоталитарного государства не позволило осуществиться самым печальным прогнозам русских религиозных философов.

Однако поднятая на щит современными сторонниками «геополитически обновленного» коммунизма, евразийская идеологема выдвигается сейчас в качестве главной мировоззренческой альтернативы номенклатурно-рыночному космополитизму безыдейной постперестроечной государственной бюрократии. Весьма вульгаризированная «православно»-евразийская версия новой тоталитарной идеологии, в которой доминируют богословски кощунственные и теоретически примитивные мифологемы почитания ритуально умученного Царя-Искупителя и апокалиптически удерживающего оправославленного Иосифа Сталина, органически праведного евразийского царя Иоанна Грозного и кровопролитно-непобедимого евразийского маршала Георгия Жукова, народно-харизматических и кощунственно-юродивых евразийских старцев Григория Распутина и Феодосия Кавказского находит значительный отзвук в душах не столько религиозно уверовавших, сколько социально-идеологически перепуганных постсоветских неофитов, прибившихся к церковной ограде в последнее десятилетие.

Примитивизация религиозного менталитета народных масс, ставшая одним из важнейших духовных результатов коммунистического периода российской истории, забвение целыми поколениями русских людей элементарных вероучительных истин православного мировоззрения создают в России духовно-исторически парадоксальную ситуацию, когда даже многие из обращающихся к православной вере представителей постсоветского общества пытаются сочетать ее со многими стереотипами коммунистической идеологии, еще недавно подвергавшей эту веру гонениям.

Евразийски мутирующее коммунистическое обновленчество пытается убедить современных православных христиан в спасительности для России и Православной Церкви нового, на этот раз уже не просто коммунистического, но коммуно-«православного» евразийского тоталитарного государства, рискуя тем самым обречь Церковь на новые, «могущие убить не только тело, но и душу» русских христиан исторические испытания.

«Как ни гнусен большевизм, можно мыслить нечто еще более гнусное – большевизм во имя Христа, – подчеркивал обличавший современное ему евразийство и как будто предвидевший духовно-исторические искушения России 1990 гг. Г.П. Федотов. – Методы ГПУ на службе у Церкви были бы в тысячу раз отвратительнее тех же методов на службе у безбожия, потому что есть внутреннее сродство между целью и средством, между верой и жизнью, между идеей и политикой. Оттого мы относимся с таким ужасом к увлечению большевистскими методами в христианском стане. Евразийство у власти, управляющее по большевистской системе, могло бы реабилитировать даже большевизм» 15.

По материалам портала "Богослов.ру"

1 Исход к Востоку. Предчувствия и свершения: Утверждение евразийцев. София, 1921. Кн. 1;

На путях: Утверждение евразийцев. Берлин, 1922. Кн. 2; Евразийский временник. Берлин, 1923. Кн. 3; 1925. Кн. 4; 1927. Кн. 5; Евразийский сборник: Политика. Философия. Россиеведение. Прага, 1929. Кн. 6; Россия и латинство. Берлин, 1923; Евразийская хроника. Прага, 1925. Вып. 1–4; Париж, 1926. Вып. 5; 1927. Вып. 7–9; 1928. Вып. 10; Евразийство: Опыт системного изложения. Б. м., 1926; Алексеев Н.Н. На путях будущей России: Советский строй и его политические возможности. Париж, 1927; Он же. Собственность и социализм: Опыт обоснования социально-экономической программы евразийства. Париж, 1928; Савицкий П.Н. Россия – особый географический мир. Прага, 1927; Трубецкой Н.С. К проблеме русского самопознания. София, 1927.

2 Бердяев Н.А. Евразийцы. Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология. М., 1993. С. 292.

3 Он же. Утопический этатизм евразийцев. Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология. М., 1993. С. 301–302.

4 Флоровский Георгий. Евразийский соблазн. Из прошлого русской мысли. М., 1998. С. 324–325.

5 Там же. С. 338–339.

6 Там же. С. 327–328.

7 Там же. С. 334–335.

8 Бердяев Н.А. Евразийцы. Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология. М., 1993. С. 295–297.

9 Флоровский Георгий. Указ. соч. С. 333, 337.

10 Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 294–295.

11 Флоровский Георгий. Указ. соч. С. 340.

12 Он же. О патриотизме праведном и греховном. Из прошлого русской мысли. М., 1998. С. 143.

13 Он же. Евразийский соблазн. Из прошлого русской мысли. М., 1998. С. 319–320.

14 Степун Ф.А. О свободе. Чаемая Россия. СПб., 1999. С. 273–274.

15 Федотов Г.П. Правда побежденных. Судьба и грехи России // Избранные статьи по философии русской истории культуры. СПб., 1991. Т. 1. С. 29.

 


[версия для печати]
 
  © 2004 – 2015 Educational Orthodox Society «Russia in colors» in Jerusalem
Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: ricolor1@gmail.com