Для тех, кто знаком с жизнью и творчеством Вячеслава Иванова, название статьи может показаться более чем странным, не отражающим сферу поэтических и научных интересов выдающегося русского поэта, философа, мыслителя

В Индии писатель никогда не был, не переводил произведения индийской классической литературы; его творческие замыслы были связаны в первую очередь с западной, античной традицией и с религиозно-философской мыслью и культурой России. Но широта его увлечений и творческих замыслов, прежде всего «дионисийская эпопея», заочные и очные встречи с профессиональными индологами и приверженцами индийской традиции – все это неминуемо вело к изучению Индии и ее культуры. В этом убеждают не только его опубликованные произведения и эпистолярное наследие, но и архивные материалы, которые пока не привлекали особого внимания исследователей.

Первые шаги

В архиве Иванова сохранилась датированная 1884 годом тетрадь, в которой собраны стихотворения, в том числе «Бог (из Бгавадгиты)» с пометкой «июнь».

(Поскольку стихотворение никогда не было опубликовано, приведем его текст полностью:

Я – начало миров, и во Мне же они исчезают;
Как ожерельная нить – перлы, держу я миры.
В море волнами теку Я, в солнечных, лунных и звездных
Я сияю лучах, Я – благовонье земли.
Всюду, всегда Я живу в бесконечности творческих видов;
Тихо царю недвижим в вечном волнении их.
Я – дух мужей. Светит миру одно лучезарное солнце:
Свет мой предвечный один – дух человека живит.
Смертный! Возьми мое око: Меня узреть глаз твой бессилен.
Я – начало существ, Я их средина и смерть.
Все, что радостно живо и движется, все, что недвижно, –
Все в моем теле ты зришь: все чрез Меня и во Мне.
Ты увидишь меня в благовонных небесных одеждах,
В свете небесных венцов, в чудном различии лиц.
Тьмами сверкающих глаз Я владею, и вглубь проницает
ламенный взор мой весь мир, движимый мощью моей.
В божеском теле моем единится сей мир многочастный;
Все живое во Мне, вечно волнуясь, кишит.
Я – Господь твой, Я – всё; Я – един, всеобразен и вечен;
Служит Мне всякая жизнь, радуясь жизни своей.)

Показателен интерес юного абитуриента историко-филологического факультета Московского университета к одному из самых знаменитых древнеиндийских сочинений. Он довольно точно передал не только основные идеи этого религиозно-философского текста, но и терминологически был предельно точен. Что стало источником для написания этого стихотворения, установить трудно, но можно предполагать, что Иванов пользовался западноевропейскими переводами, скорее всего немецкими (ибо он с детства хорошо знал немецкий язык), или трудами, в которых приводились переводы либо пересказы «Бхагавадгиты». Хотя в России первый перевод «Бхагавадгиты» появился еще в 1788 году, для широкого читателя он был вряд ли доступен, а других, широко известных переводов не существовало[1]. Позднее «Бхагавадгита» (или «Гита») стала очень популярна в России; к ней многократно обращались деятели русской культуры, но Иванов был первым, кто задолго до писателей и поэтов Серебряного века посвятил этому диалогу о нравственности и долге между Кришной и Арджуной свое сочинение.

Знакомство с индийской культурой, в том числе с «Бхагавадгитой» – частью эпической поэмы «Махабхарата», Иванов смог продолжить в Московском университете, куда он поступил в сентябре того же 1884 года. На историко-филологическом факультете преподаванию классических и восточных языков уделялось особое внимание. Согласно новому университетскому уставу, принятому незадолго до поступления Иванова (5 августа 1884 года), на факультете действовала кафедра «сравнительного языкознания и санскритского языка»[2], на которой со студентами ежегодно велись занятия по санскриту. Его преподавал Всеволод Федорович Миллер (1848–1913) – по специальности лингвист-иранист, этнограф и археолог. Один из выпускников факультета, известный впоследствии историк П.Н. Милюков, рассказывая о своих занятиях в 1877–1878 годах, писал: «Нас вводил в тайны примитивного человечества молодой и живой преподаватель Всеволод Миллер. Мы слушали у него санскритский язык, переводили «Наля и Дамаянти»[3] и дошли даже до гимнов «Ригведы»[4]. Совместно с профессором Киевского университета Ф.И. Кнауэром (1849–1917) Миллер составил «Руководство к изучению санскрита (грамматика, тексты, словарь)», изданное в Санкт-Петербурге в 1891 году и ставшее в России на многие годы основным учебным пособием по санскриту[5]. В 1907 году Кнауэр издал в Лейпциге в русской типографии В. Другулина «Учебник санскритского языка. Грамматика. Хрестоматия. Словарь». Этот учебник также был очень популярен у занимавшихся санскритом.

Кришна побеждает змея Калию. Миниатюра XIX века

Важным событием в жизни молодого Иванова стала встреча с Иваном Михайловичем Гревсом (1860–1941) в Париже весной 1891 года, положившая начало личной и творческой дружбе, которая длилась долгие годы[6]. Еще в годы учебы в Петербургском университете Гревс активно включился в студенческое движение, затем вошел в «Приютинское братство», членами которого были также В.И. Вернадский, Д.И. Шаховской, А.А. Корнилов и братья Ф.Ф. и С.Ф. Ольденбурги. К отъезду Гревса в научную командировку во Францию и Италию его друг Сергей Федорович Ольденбург, несмотря на молодость, уже преподавал в Петербургском университете и зарекомендовал себя как первоклассный индолог. В 1890 году он был избран академиком Петербургской Академии наук. Летом 1887 года Ольденбург был в научной командировке в Париже и работал с санскритскими рукописями в Национальной библиотеке. (В своих письмах к Гревсу он рассказывал о встречах с французским санскритологом С. Леви – в будущем одним из самых известных индологов мира[7].) Судя по письмам Ольденбурга, он принимал самое активное участие в научной судьбе своего друга – Ивана Гревса, помогал ему советами, договаривался с руководством университета о продлении его командировки. Нет сомнения в том, что Гревс рассказывал Иванову о своих петербургских друзьях, в том числе и прежде всего о Сергее Ольденбурге.

Именно Гревс познакомил Иванова с Александрой Васильевной Гольштейн, которая с 1876 года жила в Париже и еще до отъезда за границу была дружна с членами «Приютинского братства» (будущая жена Иванова, Л.Д. Зиновьева-Аннибал, дружила с семьей Гольштейн еще раньше). Гольштейн прекрасно знала французскую и английскую литературу, увлекалась Индией, питала особый интерес к теософии. Парижский салон Гольштейн посещал, находясь в Париже, Ольденбург. Был в гостях у Гольштейн и Леви. Возможно, об Ольденбурге Иванову могла рассказать и Гольштейн, знакомство с которой оказало влияние на его особую увлеченность Индией. Об этом ясно свидетельствует переписка первых лет XX века Иванова и Зиновьевой-Аннибал с семьей Гольштейн.

В своем письме, посланном 28 ноября 1902 года Владимиру Августовичу Гольштейну, мужу А.В. Гольштейн, Зиновьева-Аннибал так рассказывает о жизни и работе Иванова: «…работает хорошо и разнообразно. В университете здесь знаменитый санскритолог (речь идет о Фердинанде де Соссюре – известном швейцарском лингвисте. – Прим. авт.), и Вяч<еслав> исполнил то, к чему давно его нудило: изучает санскрит. Ему это необходимо почти, если не совсем даже как для научных изучений в области истории религий, так и даже для поэтического творчества, которое близко соприкасается с ученым»[8]. На этом письме есть приписка самого Иванова: «Дорогой друг, любимый и уважаемый сердечно Владимир Августович! При мите столь – увы! – запоздалое выражение моей постоянно обновляемой Вам благодарности. Чувствую себя хорошо, работаю и все надеюсь на свидание и часто вздыхаю по общению с Вами и Александрой Васильевной. Ей целую ручки и часто вспоминаю ее, углубляясь понемногу в открывающуюся мне Индию». Свое возросшее увлечение Индией Иванов прямо связывает с Гольштейн, хотя главная причина его интереса к Индии и санскриту определялась изучением в это время дионисийской религии.

Вячеслав Иванов и Лидия Зиновьева-Аннибал

О занятиях санскритом с Фердинандом де Соссюром в Женеве Иванов упоминает в своем «Автобиографическом письме», написанном в январе–феврале 1917 года[9], – факт для него, очевидно, весьма важный. Об этом же Иванов сообщал Гревсу из Женевы 31 октября/13 ноября 1902 года: «…я занимаюсь санскритом у проф. F. de Saussure, который ведет нас – своих двух слушателей – со школьной взыскательностью. Пожалуйста, не обвиняйте меня в дилетантизме! Хотя интерес к санскриту и Индии принадлежит к моим старинным умственным вожделениям, все же я бы не обратился к этим новым занятиям, если бы они не имели тесной связи с занимающими меня вопросами религиозно-исторического характера. Общий, великий и многоликий, феномен дионисийской религии – в центре моих научных интересов и представляется мне в ряде отдельных феноменов, которых два-три, ближайшим образом, я исследую систематически »[10].

Можно полагать, что Иванов и Ольденбург встречались в Петербурге во время кратких приездов писателя из-за границы. Об интересе Ольденбурга к творчеству Иванова свидетельствует наличие в его библиотеке, хранящейся ныне в Центральной научной библиотеке Академии наук Таджикистана, двух книг поэта: второй части Cor ardens. Любовь и смерть. Rosarium (М., Скорпион, 1911) – и Младенчество (Пб., Алконост, 1918).

Ольденбург принял деятельное участие в организации отъезда Иванова за границу в мае 1920 года. В письме от 15 мая, направленном из Москвы Гревсу в Петербург, Иванов выражает другу «величайшую благодарность за то, что выхлопотал мне академическую грамоту»[11]. Несколькими строками ниже Иванов пишет: «Считаю уместным поблагодарить в прилагаемом письме и лично Сергея Федоровича »[12].

Бакинский период

Поездка в Италию в 1920 году не состоялась. Вскоре Иванов оказался в Баку. В Баку после многолетнего перерыва Иванов возвращается к изучению санскрита. Главной причиной этого, как нам кажется, была встреча с Всеволодом Брониславовичем Томашевским (1891–1927), ярким и талантливым человеком, впоследствии первым ректором Ленинградского университета (в 1926 году).

Томашевский поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета в 1909 году и учился на кафедре общего языкознания и санскритского языка у выдающегося лингвиста Ивана Александровича Бодуэна-де-Куртене (1845–1929) и у крупного филолога Льва Владимировича Щербы (1880–1944).

Всеволод Федорович Миллер

В студенческие годы Томашевский активно включился в революционную борьбу; в 1914-м, еще до окончания университета, вступил в большевистскую партию, участвовал в Гражданской войне, был комиссаром Волжско-Каспийской флотилии; когда Красная армия освободила Баку, он был назначен заместителем народного комиссара просвещения Азербайджана и вел преподавательскую работу в Бакинском университете.

Когда Иванов и Томашевский встретились в Баку, то, несмотря на разницу в возрасте и политических позициях, сразу подружились. С Томашевским Иванов возобновил занятия санскритом. В письме от 6 июля 1922 года Иванов, обращаясь к Ольденбургу – Непременному секретарю Академии наук – с просьбой прислать необходимые для развития филологической науки книги, писал: «У нас читаются и Зендавеста[13], и санскрит, в коем упражнении занят в качестве ученика и Ваш покорный слуга…»

Ценнейшим свидетельством увлеченности Иванова санскритом в бакинский период являются две тетради с записями его занятий санскритом[14].

Рассмотрим подробнее содержание этих «санскритских тетрадей». Будучи уже знакомым с основами грамматики санскрита, Иванов приступает к разбору и переводу одного из рассказов «Панчатантры» – популярного сборника древнеиндийских басен, составленного в III–IV веках н.э. Иванов передает, абсолютно точно проставляя лигатуры, долготы, подстрочные и надстрочные знаки, сандхи и т.д., транслитерацию текста; иногда приводятся примеры спряжения глаголов, фонетические и грамматические уточнения[15]. В первой тетради содержится русский перевод большей части пятого рассказа из IV раздела «Панчатантры». Перед текстом и переводом Иванов написал: «Из Pañcatantra (Пятикнижие)». В учебнике В.Ф. Миллера и Ф.И. Кнауэра и в учебнике Кнауэра этот рассказ назван «Как вознаграждает женщина за любовь». Показательно, что при разборе почти каждой фразы санскритского текста приводятся старославянские, а также нередко и древнегреческие параллели. Сравнение переводов слов и приводимых параллелей в первой «санскритской тетради» Иванова с учебниками Миллера и Кнауэра и Кнауэра показывает, что Иванов пользовался учебником Кнауэра, так как в учебнике Миллера и Кнауэра параллелей нет.

Вячеслав Иванов в кругу знакомых в своей квартире

Опираясь в своих занятиях на учебник Кнауэра, Иванов не слепо следовал словарю, включенному в учебник; он нередко приводит другие значения слов и дает иные параллели с греческим и старославянским. Язык блестящего филолога, великолепного знатока древних и современных ему культур был несравненно богаче, нежели словарный список учебника Кнауэра.

Если в первой тетради – текстовой разбор и русский перевод одного из рассказов «Панчатантры» и лишь начало 1-й главы эпической поэмы «Махабхарата» – сказания «Наль и Дамаянти»[16], то во второй – текстовой разбор и латинский перевод всей 1-й главы этого эпического сказания. Почему во второй тетради Иванов вместо русского перевода дает перевод на латинский, сказать трудно; можно лишь высказать предположение о том, что первая тетрадь отражает занятия Иванова с Томашевским, а вторая – самостоятельные занятия писателя санскритом. И нет ничего удивительного в том, что блестящий лингвист, написавший и издавший свою диссертацию о римских публиканах на латинском языке[17], решил перевести древнеиндийскую поэму именно на латынь.

Помимо лексического разбора и перевода на латинский язык 1-й главы «Наля и Дамаянти» вторая «санскритская тетрадь» отразила занятия Иванова также ранневедийским санскритом, а именно гимном к Ушас – ведийской богине утренней зари (в тексте «Гимн к Ушас»). Писатель разбирает начало гимна («Ригведа». I. 48. 1) и дает русский перевод[18]. В учебнике Кнауэра (в отличие от учебника Миллера и Кнауэра) приводятся некоторые ведийские тексты, в том числе ряд гимнов «Ригведы» и последний гимн этой самхиты, но гимн в честь Ушас отсутствует. Каким изданием «Ригведы» пользовался Иванов, сказать трудно; очевидно, изданием Макса Мюллера. Интересно, что в учебном словаре Кнауэра почти нет ведийских слов, и Иванов, по-видимому, разбирал текст гимна к Ушас либо с помощью Томашевского, либо обращался к одному из известных тогда санскритских словарей и пособий[19]. Вспомним, что еще Миллер, по свидетельству П.Н. Милюкова, читал со своими студентами гимны «Ригведы».

К древнеиндийскому материалу Иванов обращался в своих лекциях по поэтике, которые он читал в Бакинском университете. Определенная интерпретация санскрита занимает важное место в представлениях Иванова о поэтическом языке. Сохранилась запись его лекций. В первой же главе своего пространного курса по поэтике Иванов утверждает: «Начальный язык есть язык поэтический, и начало языка совпадает с началом поэзии», так что «вместе с дифференциацией прозы от поэзии мы и должны видеть возникновение осознанной поэзии в отличие от прозы». И далее: «Язык с самого начала был подвергнут музыкальной обработке. Пример такой обработанности являет Sanskrta, что и значит: «благоустроенный язык»; он весь разработан с точки зрения евфонии – благозвучия. Это благозвучие заключается в законе изменения окончания в зависимости от следующего слова в целях благозвучия».

Из Москвы – в Рим

Из Баку Иванов обратился к Ольденбургу с просьбой возобновить несостоявшуюся командировку: «Быть может, по изменившимся обстоятельствам, Вы могли бы найти какой-либо путь облегчения реализации таковой командировки, для меня важной поистине существенно, через Петербург в Москву. Такова моя особливая просьба к Вам, за прямое изложение коей приношу Вам, к чьей доброте я так откровенно прибегаю, глубочайшее извинение, если нарушаю при этом пределы того, что подлежит собственно Вашему ведению и влиянию»[20].

Уезжая из Москвы в Рим, «чтобы там жить и умереть», Иванов мог взять с собой лишь самые важные для научной работы книги и материалы, но даже среди этого необходимого – тетрадь для занятий санскритом. Значит, Индия и ее культура продолжали привлекать его внимание. И действительно, когда зимой 1934/35 года дочь писателя Лидия Вячеславовна – профессиональный музыкант – увлеклась идеей написать оперу на индийскую тему «Наль и Дамаянти», то подготовить либретто она попросила отца. Иванов с радостью согласился. Обращение Лидии Вячеславовны именно к этому разделу «Махабхараты» было не случайным: она знала, что ее отец в Баку изучал именно это санскритское сказание.

Сергей Федорович Ольденбург

Вячеслав Иванов, Лидия Зиновьева-Аннибал и Вера Шварсалон (дочь Зиновьевой от первого брака)

Вот как описывает Ольга Дешарт, друг и биограф Иванова, историю написания оперы и либретто к ней: «…Зимою 1934/35 года дочь В.И. – Лидия Вячеславовна (композитор, профессор Римской консерватории «Santa Cecilia») решила написать оперу – «Наль и Дамаянти». Главною темою, музыкальной и фабулярной, была для Л.В.И. тема азарта, игры в кости; она пыталась сохранить дух древних текстов, ходила по библиотекам в поиске источников, продумала характеры героев и распределение сцен. Однажды, рассказывая отцу о своих литературно-музыкальных планах, Лидия вдруг спросила: «А почему бы тебе не написать для меня либретто на тему «Наля»?» В.И. с радостью принял предложение сотрудничества. Он незамедлительно принялся писать, но сразу увлекся своими собственными мыслями и вымыслами по поводу индусской сказки, которую с юности любил (подчеркнуто автором. – Прим. ред.)[21]. Закончив первый акт, он показал его дочери. Лидия пришла в восторг от стихов, но стала решительно возражать на постановку основного вопроса и на интерпретацию действующих лиц. Разгорелся спор; они расходились во всем: в понимании зла, в определении характера вины Наля и в истолковании смысла возмездия. Споры их не были плодотворны: В.И. небрежно бросил куда-то тетрадку со стихами о Нале и Дамаянти. Стихи те не только не были напечатаны, но их, кроме членов семьи, никогда никто не читал»[22].

В 1974 году эта тетрадь со стихами была опубликована: в ней оказался текст не только первого действия, но и часть второго[23]. Хотя в Италии существовало немало переводов «Наля и Дамаянти» (начиная с 1847 года), Вячеслав Иванов, блестящий знаток итальянского, безусловно, сам «создавал» свое либретто. Стихотворный текст Иванова по сюжету в целом близок к оригиналу, но акценты расставлены по-иному. Жаль, что споры Иванова с дочерью не позволили ему завершить пьесу в стихах, но само обращение писателя к индийской тематике уже в Риме, через 15 лет после занятий санскритом с разбором и переводом этого сказания в Баку, факт знаменательный.

Григорий БОНГАРД-ЛЕВИН
академик РАН, главный научный сотрудник
Института востоковедения РАН

[1] О «Бхагавадгите» и ее судьбе в России подр. см.: Бхагавадгита / Пер. с санскрита, исследование и примечания В.В. Семенцова с предисловием Г.М. Бонгард-Левина. М., 1999.
[2] См.: Полн. собр. законов Российской империи. Т. IV. №2404. До этого, по уставу 1863 года, существовала кафедра «сравнительной грамматики индоевропейских языков».
[3] Часть известной древнеиндийской эпопеи «Махабхарата».
[4] См.: Милюков П.Н. Воспоминания. М., 2001. С. 82.
[5] Грамматическую часть подготовил В.Ф. Миллер, хрестоматию и словарь – Ф.И. Кнауэр. В годы учебы Иванова (1884–1886) специальных учебников для занятий санскритом еще не было; в упомянутом «Руководстве» ведийских материалов (включая «Ригведу») нет, хотя, судя по свидетельству Милюкова, Миллер читал со студентами гимны «Ригведы».
[6] Подробнее. см.: История и Поэзия. Переписка И.М. Гревса и Вяч. Иванова. Издание текстов, исследование и комментарии Г.М. Бонгард-Левина, Н.В. Котрелева, Е.В. Ляпустиной. М., 2006.
[7] Подробнее см.: Человек с открытым сердцем. Автобиографическое и эпистолярное наследие Ивана Михайловича Гревса (1860–1941). Автор-составитель О.Б. Вахромеева. СПб., 2004. С. 149–196.
[8] См.: «Обнимаю вас и матерински благословляю…»: Переписка В. Иванова и Л. Зиновьевой-Аннибал с А.В. Гольштейн / Публ., подгот. текста, предисл. и примеч. А.Н. Тюрина и А.А. Городницкой // Новый мир. М., 1997, №6.
[9] «Продолжал работать над Дионисом и учился санскриту у де-Соссюра». Цит. по: Вяч. Иванов. Собр. соч. Т. 2. Брюссель, 1974. С. 21.
[10] История и Поэзия… С. 251.
[11] См.: История и Поэзия… С. 271.
[12] Там же.
[13] В римском архиве Иванова сохранилась папка, содержащая листы занятий писателя авестийским языком (списки цифр, алфавита, отдельные фразы и их перевод). Кроме того, в первой и второй тетрадях при разборе санскритских слов несколько раз приводятся авестийские параллели.
[14] Одна из них находится в римском архиве писателя, другая – в фонде Иванова в РГБ (ф. 109. к. 8. ед. хр. 31).
[15] Судя по упомянутой тетради из римского архива, содержащей заметки занятий авестийским языком и санскритом, Иванов изучал и шрифт деванагари. В том же архиве сохранился написанный его рукой текст первой шлоки из «Наля и Дамаянти» на деванагари, а затем и латинская транслитерация.
[16] Царь был, Нала по прозванию,
Вирасены могучий сын,
Полный доблестей желанных
Статный витязь, в конях знаток.
Сонм владык так возглавлял он,
Как бог Индра собор богов,
Всех богов превосходящий,
Солнцу блеском родился он.
Предмет вожделений лучших жен.
Имеющий обузданную чувственность
Сдержит
Покровитель чувств,
Прекрасный, как сам Ману.
(Махабхарата. III. 50. 1–4).

Ср. современный перевод: Махабхарата. Кн. 3. Лесная (Араньякапарва). Пер. с санскрита, предисл. и коммент. Я.В. Василькова и С.Л. Невелевой. М., 1987. С. 119. 
[17] Ivanov V. De societatibus vectigalium publicorum populi Romani. Petropoli, 1910.
[18] Разлей нам свет, о Заря!
Вместе с богатствами, дочь Неба!
Вместе с высоким сиянием, блестящая,
Наделяющая благами богиня.

Ср. современный перевод Т.Я. Елизаренковой:

Со (всем) дорогим (для нас), о Ушас,
Воссвети нам, о дочь Неба,
С высоким блеском, о ярко сияющая,
С богатством, о богиня, (ведь ты) богатая дарами!
(Ригведа. Мандалы I–IV. М., 1989. С. 61)