Инцидент в Оцу  
 

    Одним из самых устойчивых клише, связанных с истоками русско-японской войны 1904—1905 годов, стал инцидент в Оцу, небольшом прибрежном городке неподалеку от старой имперской столицы Японии Киото. 29 апреля 1891 года на цесаревича Николая Александровича, посетившего этот город во время своего путешествия по Азии, напал местный полицейский — он ударил наследника русского престола мечом по голове. И, хотя рана оказалась легкой, многие начинающие психологи от истории связывают причины будущего конфликта между Россией и Японией с этим покушением. Согласно их логике, тот случай породил у наследника стойкое чувство ненависти, а в итоге — и войну с азиатской империей. (Подобные толкования почему-то упускают из вида «незначительную» деталь: именно адмирал того нанес первый удар, неожиданно напав на порт-артур ночью 26 января 1904 года.)

    Меж тем бывший министр финансов Сергей Витте в своих мемуарах высказывал убеждение, «что это событие (покушение в Оцу. — Д. С.) вызвало в душе будущего императора отрицательное отношение к японцам…»1. А в недавно опубликованной в США научно-популярной работе, посвященной цусимскому походу балтийского флота, Константин Плешаков убежденно заявил: «Русский наследник преисполнился ненависти и жажды возмездия по отношению к Стране Восходящего Солнца»2. Но так ли это было на самом деле?

    Хотя историк и не может точно знать, что в чьей голове происходит, все свидетельствует о том, что физическая рана, полученная цесаревичем, не оставила того психологического шрама, который мог бы принять форму ненависти к японцам. Немаловажный факт: письма Николая Александровича домой, написанные после инцидента, полны симпатии к японским хозяевам и озабоченности причиняемыми им неудобствами. Даже в начале своего царствования, когда отношения с Японией были напряженными, Николай хоть и недооценивал своего тихоокеанского противника и порой называл его обезьяной3, но все же испытывал к нему как к политическому сопернику, скорее, пренебрежение, а не ненависть. Замечания и комментарии царя касательно японцев до поражения России подтверждают, что он разделял мнение многих своих подданных, которые точно так же не склонны были демонизировать своего противника4.

    Итак, присоединимся к судьбоносному Восточному путешествию Николая.

    …В последних числах октября 1890 года, в пасмурный послеполуденный час от небольшого перрона в Гатчинском дворце на Варшавской железной дороге, к югу от Санкт-Петербурга, отошел поезд. Его самым важным пассажиром был двадцатидвухлетний наследник российского престола, великий князь Николай Александрович. Он только что завершил курс обучения, и родители подарили ему Великое путешествие. Такие поездки в конце XIX века стали традиционными для молодежи из знатных семейств. Цесаревич находился под чутким присмотром престарелого генерал-майора князя Владимира Барятинского, среди его спутников были также младший брат великий князь Георгий Александрович, трое офицеров охраны и поэт.

    Великое путешествие по континенту включало в себя посещение крупных столиц, где путешественник знакомился с местной знатью. И хотя путешествие Николая обладало всеми чертами обычного Великого путешествия с шаблонной программой — важнейшие города, знаменитые люди, ветшающие памятники, — направление было нетрадиционным. Вместо Европы, цесаревича направили в Азию.

    Проехав российскую часть Польши и австро-венгерскую границу, совершив небольшую остановку в Вене (дабы побывать на торжественном обеде у императора Франца Иосифа в Шенбурнском замке), императорский поезд в три дня достиг порта Триест на Адриатике. Там путешественников встретил контр-адмирал Владимир Басаргин, проводивший их на борт фрегата «Память Азова». В сопровождении фрегата «Владимир Мономах» и канонерки «Запорожец» корабль взял курс в Эгейское море, где в порту Афин принял на борт наследного принца Греции Георгия.

    Первой точкой назначения был Египет. В своем дневнике Николай во всех подробностях описал посещение Карнакского храмового комплекса, захоронений фараонов, базара в Асуане и многочисленные послеобеденные представления с танцем живота.

    В конце ноября царевич вернулся на борт «Памяти Азова» и продолжил путь на юг. Была непродолжительная обстановка в британском порту Аден на Красном море, а 11 декабря группа прибыла в Индию, в Бомбей. И хотя «большая игра» между Англией и Россией все еще бурлила, колониальные власти постарались быть гостеприимными. Молодой наследник не стал заниматься налаживанием отношений с державой-соперником, а наслаждался охотой на тигров и местной архитектурой. В письме отцу, отправленном из Бомбея, он жаловался, мол, «губернатор, наш хозяин — просто дурак»…

    Следующим портом назначения для «Памяти Азова» был Цейлон, где пересеклись пути Николая и его кузена Сандро (великий князь Александр Михайлович), странствовавшего своим путем и присоединившегося к царевичу для охоты на слонов. В середине февраля корабль взял курс на Сингапур. Два месяца путешествия по южно-азиатским владениям Британии не оставили у царевича хороших впечатлений от Королевского британского флота. «Я удивляюсь, какую дрянь они все посылают на восток, — сообщал он отцу. — Казалось бы, для их собственного престижа следовало бы им держать тут эскадру судов, достойных их морской силы… Это очень отрадно, милый папа, тем более что мы и должны быть сильнее англичан в Тихом океане»5.

    В порту русский фрегат встретился с крейсером, посланным королем Сиама с официальным приглашением в Бангкок. Правитель, король Кулалонкгорн, стремился снискать расположения могущественного государства, надеясь, что хорошие отношения с Санкт-Петербургом помогут отпугнуть недоброжелателей. Король встречал цесаревича маршем боевых слонов в парке дворца Шакра Кри и пригласил остановиться в загородной королевской резиденции Банг-па-ин. Пребывание в Сиаме произвело сильное впечатление на Николая. «Действительно страна благоденствует в полном смысле, — писал он домой, — до сих пор европейцы ничего не тронули»6.

    Из Бангкока «Память Азова» направился во французский индокитайский город Сайгон, а в конце марта вошел в гавань Гонконга. «Теперь мы окончательно попали в Китай, в страну мандаринов, туфель и косиц», — сообщал Николай7. После обмена любезностями с представителями колониальных властей британской короны он поднялся на борт корабля, присланного наместником Гуанчжоу Ли Ханьзянем. Хотя наместник часто и не жаловал визиты европейских представителей, великий князь получил здесь теплый прием. Несмотря на имевшиеся споры вокруг территории Срединного царства, десятью годами ранее царь вернул ряд земель династии Цинь. А это было деянием беспрецедентным в трудной истории отношений Китая с Западом в XIX веке.

    И все же больше всего наследник ждал прибытия в Японию. От увиденного он был «в полном восторге»8. Первой остановкой стал город Нагасаки, который в то время служил зимней базой для тихоокеанской эскадры.

    Хотя в начале 1870-х отношения между империями были осложнены из-за проблем вокруг Сахалина и политики в Корее, ко времени визита наследника ситуация изменилась в лучшую сторону. И правительство, и народ сочли для себя честью визит будущего монарха: Николая встречали со всей вежливостью. 22 апреля, в пасхальный понедельник, принц Арисугава встретил гостей от имени микадо и на рикшах — сквозь веселящиеся толпы — проводил гостей в Нагасаки на формальный обед к губернатору. На следующий день цесаревич и его спутники отправились на остров Кагосима, где принц Сатсуми Шимацу устроил для них представление с борьбой сумо, боями кендо и поединками самураев. От Кагосимы «Память Азова» взял путь на север через пролив Симоносеки и бросил якорь в Кобе. Пассажиры прибыли в порт под радостные крики студентов: «Котаиши дэнка банзай!» (Да здравствует наследник престола!), и отправились поездом в старую столицу — Киото. Полный энтузиазма, Николай отказался от приготовленных хозяевами апартаментов в западном стиле, попросив разместить его в японском жилище.

    Как и в Сиаме, великий князь явно получал удовольствие от азиатского окружения: «Меня приятно поразило полное отсутствие европейцев. Одни японцы и японки и больше никого». Он был просто пленен гейшами, танцевавшими для него в одной из чайных. Цесаревич прекрасно проводил время: «Вообще мы были в таком восхищении от японцев, их приемов и всех их изделий и производств, что другие страны, которые мы раньше видели, были совершенно забыты»9.

    В понедельник 29 апреля Николай отправился на курорт в Оцу. Когда он на рикше ехал по улице, один из полицейских внезапно сделал выпад в его сторону и нанес наследнику удар мечом по голове. Лезвие не вошло глубоко, а неудавшегося убийцу рикши скрутили прежде, чем он смог повторить попытку. Великого князя в срочном порядке доставили в Киото, где его осмотрели хирурги российской эскадры и наложили швы. Рана оказалась поверхностной, и наследник быстро выздоровел.

    Николай воспринял инцидент спокойно. Больше всего его поразила реакция японцев, которые стояли на коленях вдоль поезда с выражением скорби. «Я получил 1000 телеграмм, выражающих соболезнование от разных японцев»10.

    Но родители наследника были обеспокоены не на шутку. Александр требовал немедленно прекратить путешествие. Дипломатическая реакция была сдержанной. Дмитрий Шевич, русский посол в Японии, с готовностью выслушал официальные объяснения относительно нападавшего («патриотичный фанатик-одиночка») и остался доволен стремлением японских властей сгладить инцидент. Царь в свою очередь поспешил уверить Токио, что репрессивных мер не последует11.

    Что касается цесаревича, инцидент не изменил его отношения к стране Восходящего солнца. «Странно сказать, но Япония так же нравится мне теперь, как и раньше, — писал он матери, — и случай со мной 29 апреля не оставил во мне никакого неприятного чувства; мне противен только полицейский мундир!»12

    Четырнадцать лет спустя, на втором году своего правления, Николай скажет германскому гостю о том покушении: «Это было делом рук фанатика»13. Кто как не русский царь хорошо знал, что практика политических покушений была характерна не только для Японии. Он был рядом со своим дедом Александром II, когда тот умирал от одиннадцатого покушения на свою жизнь, совершенного народовольцами-первомартовцами…

    В середине мая великий князь вновь ступил на русскую землю в тихоокеанском порту Владивосток. Впервые дальневосточный аванпост России принимал персону такого уровня, присутствовал наследник на открытии памятников и закладке нового сухого дока. Важнейшая церемония прошла 19 мая, когда Николай символически открыл работы по строительству восточного окончания Транссибирской железной дороги.

    Всего несколько месяцев назад Александр III объявил о начале 8000-километрового проекта прокладки железной дороги через азиатскую часть России. Схема казалась оправданной со стратегической и экономической точек зрения, однако в имперской администрации существовали могущественные противники этого проекта. Привлечение наследника престола казалось хорошим способом подчеркнуть намерение императора довести дело до конца. «Знаменательное участие ваше в начинании предпринимаемого мною сего истинно народного дела, — писал Александр сыну, — да послужит новым свидетельством душевного моего стремления облегчить сношения Сибири с прочими частями империи и тем явить сему краю, близкому моему сердцу, живейшее мое попечение о мирном его преуспевании»14.

    Через неделю Николай направился домой. Не спеша он продвигался через Сибирь, останавливаясь в Благовещенске, Иркутске, Омске, где осматривал казачьи корпуса и принимал делегации бурят, киргиз и других народов, заявлявших о своей преданности будущему монарху.

    В письме двоюродному брату, Александру Михайловичу (Сандро), вскоре после возвращения, он с трудом сдерживал восхищение: «Я в таком восторге от всего, что видел, что только устно могу тебе передать мои впечатления об этой богатой и великолепной стране до сих пор так мало известной и (к стыду сказать) почти незнакомой нам, русским! Нечего говорить о будущности Восточной Сибири и особенно Южно-Уссурийского края»15.

    Война с Японией, разразившаяся в первое же десятилетие правления Николая II, породила много домыслов о том влиянии, которое восточное путешествие оказало на его склад мысли. Сам же он мало писал об этом, оставляя ученых в неведении. В целом записи в дневнике и переписка Николая во время путешествия вполне типичны для европейского аристократа XIX века. Юноша, только что окончивший учебу, он жил тогда в свое удовольствие. Неудивительно, что в его переписке было больше описаний охоты, дружеских эскапад и местных женщин. Письма Николая домой также выдают прежде всего его восхищение экзотикой. Страсть к пирамидам Гизы, слонам Сиама и чарам гейш Киото была всегда присуща благородному европейскому путешественнику…

    Ничто в его письмах не говорит о том, что нападение в Оцу породило в нем ненависть к островной империи. Как следует из письма Николая кузену Сандро, поездка прежде всего развила его колоссальный интерес к Востоку, как таковому.

    Одним из первых официальных назначений царевича в 1893 году была должность председателя Комитета по надзору за строительством Транссибирской железной дороги, к чему он отнесся с огромным энтузиазмом. Неудивительно, что год спустя, когда Николай унаследовал трон, сторонники восточного вектора имперской политики находили явную поддержку на аудиенциях у императора.

    Тонким чутьем мудрого человека поэт Георгий Иванов очень точно уловил подлинные психологические основания отношения последнего Романова к Востоку — со всеми плюсами и со всеми обнаружившимися минусами его представлений, приобретенных в той поездке:

    «Большое путешествие (…) поселяет в Николае II ложное представление о необъятности русской мощи на Дальнем Востоке. Он едет неделями на лошадях по бесконечной Сибири, живописной, богатой, сказочно плодородной. За пределами России его встречают чуть ли не с божественными почестями… Здесь, на Дальнем Востоке, цесаревич впервые сознает, кто он такой, какая судьба ему предназначена. В его тихую бесцветную жизнь впервые врываются сильные ощущения и яркие краски»16.

 

Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе,

профессор, университет Брокса (Канада)

журнал Родина № 10 2005

 

1. Витте С. Ю. Избранные воспоминания 1849—1911 гг. М. 1991. С. 288.
2. Pleshakov C. The Tsar’s Last Armada. New York. 2002. Р. 11.
3. Согласно записи в дневнике военного министра Алексея Куропаткина от 22 сентября 1899 года: «у государя кроме слов «обезьяны» нет другого названия японцам»//РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1889. Л. 37.
4. Московский историк Т. А. Филиппова очень четко выявляет это в своем исследовании о настроениях в русской сатирической прессе во время войны. См.: Filippova T. A. Images of the Foe in Russian Satirical Press//The Russo-Japanese War in Global Perspective. Leiden. 2005. Р. 411—424.
5. Письмо Николая Александру III от 7 марта 1891г.//ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 919. Л. 156.
6. Письмо Николая Александру III от 20 марта 1891 г.//Там же. Л. 165—166.
7. Письмо Николая Марии Федоровне от 31 марта 1891 г.//Там же. Ф. 642. Оп. 1. Д. 2321. Л. 148.
8. Письмо Николая сестре Ксении от 26 апреля 1891 г.//Там же. Ф. 662. Оп. 1. Д. 186. Л. 64.
9. Письмо Николая Марии Федоровне от 8 мая 1891 г.//Там же. Ф. 642. Оп. 1. Д. 2321. Л. 184, 185.
10. Там же. Л. 176.
11. Письмо Д. Е. Шевич Н. К. Гирсу. АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 114/121 об. Л. 13—16.
12. Письмо Николая Марии Федоровне от 8 мая 1891 г.//ГАРФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 2321. Л. 183.
13. Hohenlohe-Schillingsfurst to Wilhelm II, letter, 12/9/1895, GP 9. Р. 360.
14. Marks S. G. Road to Power. London. 1991. Р. 94—114; Tupper H. To The Great Ocean. Boston. 1965. Р. 82.
15. Письмо Николая Александру Михайловичу от 13 августа 1891 г.//ГАРФ. Ф. 645. Оп. 1. Д. 102. Л. 90.
16. Иванов Г. Книга о последнем царствовании. Orange. P. 85—87.