В конце августа 1921 года (точная дата так и не известна) в Ковалевском лесу под Питером чекисты расстреляли большую группу "контры". Среди расстреляных был и замечательный русский поэт Николай Степанович Гумилев. Его вина в подготовке "монархического переворота" так и не была доказана. Но к стенке все же поставили – на всякий случай, дабы не писал больше сомнительных прокламаций, а заодно и стихов.

     "Он красиво умирал – высоко держал голову, шутил, покуривал папиросу, – вспоминал потом один из свидетелей последних минут жизни Гумилева. – Молодечество, бравада, конечно, но все равно, впечатление оставил – не все так умирают..." Гумилев всю жизнь предчувствовал свой трагический конец. Поэтическим зрением он даже видел убийцу: "Все он занят отливаньем пули, что меня с землею разлучит", – писал он.

     Но была в стихах Гумилева и другая мелодия – возвышенно-таинственная, как его Жираф, который "бродит у озера Чад".

     И связана она с Африкой.

     Гумилев трижды побывал в Абиссинии (старое название Эфиопии). Его талант создал необычайные по красоте стихи "африканского цикла", многие из которых посвящены этой горной стране, "с отдыхающей львицею схожей".

     Последний раз поэт посетил "колдовскую страну", как он ее называл, за 8 лет до гибели.

     Оказавшись в Аддис-Абебе в начале 90-х, "городе роз на берегу ручьев прозрачных", я вглядывалась в лица людей, отыскивая образы, давшие вдохновение Гумилеву.

     Но однажды случай помог мне убедиться в том, что благодаря Гумилеву не только Эфиопия оставила свой след в русской поэзии, но и он, ее певец, не забыт в этой далекой стране. Более того, легенды о "благородном русском", некогда приезжавшем в Эфиопию, до сих пор бродят по ее пропитанной кофейным духом земле.

     Мы с мужем торопились из командировки домой, когда колесо машины наткнулось на что-то острое. Эфиопская ночь, как писал когда-то Гумилев, уже опустила свой "прохладный шелковый полог" на дорогу, ведущую к Аддис-Абебе. Луны не было – одно лишь тонкое полукружье новорожденного месяца.

     В кромешной тьме мы возились на обочине с запаской и проклинали судьбу, а она готовила нам подарок.

     Рядом с нами, терпящими бедствие, остановился малютка-Фольксваген. Водитель – эфиоп средних лет – развернул его так, чтобы посветить нам фарами, а потом вышел из кабины, поздоровался и представился на английском: "Ато Тадессе Абди, учитель колледжа".

     Он здорово помог, мы благодарили его "за солидарность на дорогах", вручили свои визитки, подарили медвежонка, болтавшегося у заднего стекла, и пригласили в гости. Эфиоп легко согласился, при этом заметив, что остановился не случайно, а только потому, что по посольским номерам автомашины понял, что мы – русские.

     Кроме того, случайный ночной знакомый пообещал удивить нас при встрече интересным рассказом.

     Он пришел к нам через пару дней вместе с дочкой лет десяти. Мы пили кофе и непринужденно беседовали, ожидая обещанного. Эфиопы во всем любят степенность, но, наконец, гость многозначительно произнес: "Не кажется ли вам странной вся эта история с колесом? Будто Святая Мария все подстроила! А теперь я расскажу вам о Гумало".

     "Гумало" – именно так называли в Эфиопии Николая Гумилева.

     Против воли поверишь, что есть в человеческих встречах некая мистическая связь. Ато Тадессе оказался родственником покойного Хайле Мариама Регоссы, одного из переводчиков Николая Гумилева, сопровождавшего поэта в его последнем путешествии по Эфиопии. Фамильное предание об этом в эфиопской семье передавалось из рода в род.

     ...Гумилев отправился в свое третье путешествие по Африке в апреле 1913 года под эгидой Российской академии наук. Именно это пребывание на континенте оказалось наиболее продолжительным и насыщенным приключениями. Он писал из Эфиопии поэту Михаилу Кузмину: "Из Джибути – путь в пассажирском, потом – в товарном поезде. Со 2 по 5 мая – в Дире-Дауа. Взяли переводчика и ашкера (проводника). Дальше путь в Харрар, верхами." Переводчиком, о котором идет речь в письме, и был Хайле Мариам Регосса. В то время он учился во французской школе, основанной в Дире-Дауа миссионерами.

     Главный священник школы, к которому обратился за помощью Гумилев, порекомендовал ему взять именно этого юношу, поскольку тот неплохо освоил французский и был уроженцем мест, в которые направлялась маленькая экспедиция Гумилева. Николай Степанович нашел парня приятным в общении, сметливым и согласился.

     В дороге у Гумилева случилась неприятность – упавший на горном перевале мул придавил его ногу. На три дня путешественникам пришлось остановиться у бабушки Хайле Мариама, в местечке Дэра, расположенном в низменности между горами Черчер и массивом Аруси, к северу от озера Зивай.

     Вот как описывает Гумилев свои впечатления от этой поездки: "Я в ужасном виде: платье изорвано колючками мимоз, кожа обгорела и медно-красного цвета, левый глаз воспален от солнца, нога болит... Но я махнул на все. Мне кажется, что мне снятся одновременно два сна: один – тяжелый и неприятный для тела, другой – восхитительный для глаз". Нога донимала, но Гумилев все равно бродил по окрестностям, пополнял гербарий, покупал у крестьян различные предметы быта и задавал множество вопросов обитателям дома, в котором нашел приют. Он обаял окружающих уважительными манерами, общительностью, детским любопытством и привел слушателей в священный трепет рассказом о том, как сам император Эфиопии Менелик II подарил ему шкуру черногривого льва, дорогое оружие и дал право охотиться в окрестностях столицы Аддис-Абебы.

     Для хозяйки дома – бабушки Хайле Мариама – белый гость вообще стал неким божеством. Случилось так, что в день приезда путешественников ее прихватил приступ малярии, вечной беды тамошних мест. Лекарство в малярийный сезон стоило дорого: люди отдавали за него быка, даже корову с теленком.

     Николай Степанович вылечил женщину порошками из личной походной аптечки, только себе оставил порцию на всякий случай и отказался от какой-либо платы. Пришедшая в себя эфиопская старушка кинулась целовать обувь своего спасителя. Таков обычай, знак высшей признательности.

     В день отъезда Гумилева местный феодал наказал своего работника-юношу, привязав его за ногу к дереву, под палящим солнцем. Увидев эту дикость, Гумилев собственноручно разрезал ножом веревку, освободил пленника и предложил ему уехать с экспедицией в Дире-Дауа, на что тот с радостью согласился. Гумилев поручил потом парня заботам миссионеров.

     В тот момент, когда лошади уже стояли на обратной тропе, со двора дома, приютившего Гумилева, раздались радостные крики и выстрелы в воздух. Это было известие о рождении младенца, мальчика. Родители, не задумываясь, назвали сына Гумало, в честь гостя – русского путешественника.

     Эфиопский Гумало вырос и уехал из родной деревни, окончил миссионерскую школу и посвятил свою скромную жизнь процветанию маленького магазинчика мелочей, который был похож на лавку чудес и носил имя своего хозяина.

     Гумало прожил благочестивую жизнь христианина и в 62 года умер своей смертью и был похоронен на церковном кладбище...

     С помощью священника мы отыскали его могилу и положили на нее ветку джакаранты, в сиреневом цветении которой утопает Дире-Дауа.

     Но это было потом. А после рассказа нашего эфиопского "дорожного ангела" мы показали ему портрет Гумилева, который висел на стене гостиной рядом с портретом Пушкина – два русских поэта, связанных с Эфиопией.

     "Вот он какой!" – воскликнул Ато Тадессе и, обращаясь к дочери, добавил: "Запомни, Месерет, это – Гумало".

     Она кивнула и вдруг спросила, указывая на Пушкина: "А это - кто?" Мы ответили девочке: "Это – один из самых великих русских, он писал замечательные стихи". И оторопели от ее слов: "Он так похож на эфиопа..."