Мир ждет от России уничтожения химического оружия. А Россия не может этого сделать. Потому что отвечают за это наши военные — особый биологический вид. Они могут штамповать оружие и травить людей. Но они неспособны понять: как это? Оружие — и уничтожать! Им тяжело психологически.

С какой помпой они отмечают уничтожение 400 тонн иприта! А это, между прочим, 1% нашего химического оружия.

Страна буквально напичкана этой отравой — несколько сотен точек хранения и захоронения.

Людей у нас травили при Николае, травили при Советах, травят и сейчас. И даже уничтожение химоружия в России крайне опасно для здоровья и жизни людей.

I. Воздействие истории России на химоружие

Взгляд доктора химических наук, президента союза «За химическую безопасность» Льва ФЕДОРОВА:

— В апреле 1915 года немцы применили химоружие впервые, применили всерьез, в крупных масштабах. Это был хлор, и смертность оказалась серьезной — 30 человек на тонну хлора. А в мае от немецкого фосгена пострадали уже русские — примерно 9000 человек. Но по-настоящему химической войной Первая мировая стала в 1917 году — когда применили иприт, но России тогда уже было не до того.

Немцы были уверены, что победят. Не победили по смешной причине. Им нужна была сера, а сера была на Сицилии, к которой у них тогда не было доступа. Иначе они бы залили ипритом всю Европу.

После химической атаки 1915 года наш царь-батюшка повелел образовать Химический комитет. Во главе поставили великого русского химика (о нем сейчас все забыли) академика В.Н. Ипатьева. И он наладил это дело — мы стали делать химоружие. До иприта не дошли, а хлор и фосген произвести успели. На нынешней Триумфальной площади в Москве, во дворе гостиницы «Пекин», был первый завод «Фосген», второй — в Тамбове, третий — в Москве на шоссе Энтузиастов…

Что немцу здорово…

Я перерыл все архивы. Многое засекречено до сих пор, но бюрократия у нас безалаберная: что засекречено у одних, открыто у других. Так что картина все равно складывается. Военные химики, например, держат в секрете весь архив с 1933-го по 1940-й, хотя не имеют ни малейшего права. Тогда я залез к летчикам и танкистам и там все нашел. Я попытался воссоздать картину, как создавался военно-химический потенциал страны. Воссоздал.

В начале 1918 года Реввоенсовет огляделся по сторонам и твердо решил, что химоружие является нормальным оружием современной войны. И машина завертелась. Денег не жалели. Царские кадры собрали, никого не расстреляли, всех пристроили к делу. С 1920 года были готовы применять — хотели Врангеля из Крыма выгонять химоружием, но не успели: поезд с химоружием был еще в Серпухове, а белых уже скинули в море. В 1921-м химоружие активно применили в Тамбовской губернии против недовольных крестьян — лично М.Н. Тухачевский решил. Потом готовились применить химоружие против Финляндии зимой 1939—40-го, но опоздали — финны сдались раньше.

Во всех этих случаях химоружие рассматривалось не как средство политического давления, а — физического уничтожения. То есть во все годы советской власти мы твердо были готовы применить химоружие.

Почему мы не использовали его в Великой Отечественной войне? Главная версия такова. Искусство химической войны наша армия постигала с помощью немцев. То, что мы дружили с ними с 1922-го по 1933-й, известно всем. А то, что в 1922 году мы заключили с немцами соглашение о военном сотрудничестве в трех направлениях: химия, авиация, танки, — известно немногим. В 1926-м в Москве (в Кузьминках) были проведены первые опыты по применению химоружия авиацией. Опытами руководили немцы. В 1927-м — то же в Оренбурге, с 1928-го — в Шиханах на Волге это происходило регулярно.

Кроме того, по версальским соглашениям, немцы производить химоружие не могли. Секретно в 1923—1927 гг. на их деньги в нашем Чапаевске был построен завод химоружия. Там мы должны были делать для немцев иприт и фосген. Не получилось, только людей потеряли: они технологию рассчитали на техногенное общество, а мы были лапотным.

Между 1928-м и 1933-м немцы каждый год приезжали к нам в Шиханы и учили искусству химической войны.

А потом к власти пришел Гитлер… Однако военно-химическое дело уже встало у нас на нормальные рельсы и к войне мы пришли подготовленными сравнительно хорошо. Но у нас не было тайн друг от друга: мы знали, на что способны они, они — на что мы. Может быть, поэтому ни мы, ни они не рискнули применить химоружие. Силы были равны. Не было никакого смысла.

В цеху погибали чаще, чем на фронте

Тем не менее до конца 1944 года мы загубили бездну человеческих душ на то, чтобы создать запас химоружия. Изготовили 122,5 тысячи тонн отравы.

На ее производстве, по моим расчетам, погибло около 100 тысяч человек: по 50 тысяч в Чапаевске и Дзержинске. Десятки людей погибли на месте, сотни — в бараках (когда их отбраковывали), тысячи — потом в течение нескольких лет (так называемая отложенная смерть).

Эти люди тыла не были по льготам приравнены к людям фронта. Мы с А.В. Яблоковым добивались, чтобы их приравняли — чтобы им хотя бы психологически было проще. У них в цеху шла настоящая война: они там погибали чаще, чем на фронте. Их осталось всего-то 200 человек. Но чиновники нас отфутболили.

После войны началась гонка за тайнами. Наша разведка много чего добыла. В итоге в 1959 году у нас возникло производство зарина, в 1965-м — зомана, в 1972-м — Ви-газа.

Как мы перегнали Америку

Самое смешное в этой истории: самый принципиальный скачок мы совершили тогда, когда американцы вышли из химической войны. И они ничего не поняли.

В 1968 году у них вышел из-под контроля Ви-газ: облако ушло с Дагуэйского полигона на 70 миль, и пострадало стадо овец. Всё! Ни одного человека. Что сделал американский президент, когда ему доложили? Он сказал: выходим из химической войны. И вышли. Из-за овец.

Для нас это смешно, а у них с 1969 года заработал механизм выхода из химической войны. То есть к тому моменту, когда в 1987-м Горбачев официально объявил, что мы больше не производим химоружие, у американцев уже все было готово для его уничтожения. И надо было только пригласить «этих русских» за стол переговоров. Пригласили — и русские, у которых не было ни технологии, ни программы уничтожения, ни правовой среды, бегом кинулись на переговоры.

У нас в 1972-м в Чувашии заработал мощнейший химзавод. И все современное химоружие, все новейшие виды боеприпасов, самые страшные, — все было создано после того, как американцы вышли из химической войны. То есть совершенно впустую.

Наши об этом знали. Но наша военная химия — это такое многоголовое учреждение… Махина работала, остановить ее было почти невозможно. Хотя были люди, которые понимали, что это бессмысленно.

Ядерное оружие было осмысленным — политическим оружием. На каком-то этапе поняли, что его применить невозможно, но можно было сдерживать друг друга, пугать. Химическое и биологическое как политическое оружие не работало. В этом была ошибка: мы его тщательно засекретили, а засекретив, не могли использовать в политических целях. И как военное оно не сработало. То есть мы впустую потратили деньги (несколько миллиардов долларов на химическое и столько же на биологическое за все время «холодной войны») и угробили людей.

Кроме того, запустив в 1972-м производство Ви-газа, мы дошли до предела: ни одного более токсичного вещества на всей планете больше не существовало. А с 1972-го мы просто штамповали, штамповали… Мы добились подавляющего превосходства над США в области химоружия по объемам и по эффективности боеприпасов. Кстати, все разведки Запада прокололись. Они прошляпили то, что Советский Союз обогнал их по химвооружению.

Наштамповав химоружие в огромном количестве, мы раскидали его по сотням точек, по принципу — каждой дивизии по ударному кулаку. И напичкали отравой всю страну. В этом вся беда.

И еще одна. У американцев такой принцип: вступая в войну, знать, как из нее выйти. У нас все иначе: вступим, а там разберемся. У нас никогда не было технологии уничтожения химоружия, ядерных боеприпасов, подводных лодок, ракет — ничего. Мы исходили из логики: как только война начнется, все боеприпасы потратятся естественным образом. У нас только сейчас начинают внедрять западный принцип просчитывать все до конца, то есть в цене автомобиля уже заложена стоимость его будущей утилизации, когда он сломается.

Еще до того, как Горбачев провозгласил остановку выпуска химоружия, он понял, что пора разоружаться (народу еще не объявили). Я нашел секретное решение ЦК КПСС 1986 года — собрать все химоружие в восьми точках.

Почему в восьми? Американцы сказали нам, что у них восемь точек (больше они не считали нужным, они же не собирались воевать на своей территории, в отличие от нас). Разоружаясь, мы продолжали секретничать. Как и американцы, мы тоже назвали 8 точек (потом сократили до 7 — Шиханы исключили). Против американских 32 тысяч тонн отравляющих веществ мы объявили 50. Потом сократили до 40 тысяч. Они выставили 19 типов химических боеприпасов — мы тоже. Реально у нас было более 45 типов боеприпасов и точек хранения не 8, а сотни, заводов тоже больше и запасов отравляющих веществ не 40, а много больше 50 тысяч тонн.

Причем они свои данные заявили и, естественно, больше не меняли, мы «корректировали» цифры тысячу раз. Мы же не могли показать, что мы в превосходстве. В этом недомыслие наших руководителей государства: мы врали непрерывно до 2000 года. И они не верят нам до сих пор.

Пак о разоружении

Гигантские перевозки химоружия с сотен точек хранения на восемь объявленных очень дорого нам встали. Все делалось тайно, без соблюдения каких-либо норм. Накидали в вагоны и повезли, а излишки тайно сожгли и закопали. Главное — дешево. Причем некоторые точки хранения были выбраны еще в войну — от балды, просто ткнули пальцем.

В январе 1993-го мы подписали конвенцию, в силу она вступила в 1997-м. И мы — главный ее фигурант — начали терять время с самого начала. Потому что уничтожать химоружие подрядилась армия, а она физически не могла выполнить эту задачу. Наши химические генералы и воевать-то не умеют, а тут серьезное гражданское техническое дело. Армия просто не захотела расставаться с этим лакомым кусочком.

В итоге все время с 1993-го по 1999-й было потеряно. Не было сделано ни-че-го. Армия не собиралась уничтожать оружие и откровенно тянула время. И пока премьер-министр В.В. Путин не передал все это дело в 1999-м на гражданку — «Росбоеприпасам», ничего не происходило.

Первая программа уничтожения химоружия была создана армией в 1996-м. Главный принцип — оружие уничтожается там, где лежит. Это неизбежный принцип — мы не способны возить химоружие по стране по всем правилам. Но во всех семи точках население против, потому что оно живет в искусственно созданных (из-за химоружия) «медвежьих углах». И, по программе, их социально-экономический уровень нужно было поднять хотя бы до среднего по области. А это большие деньги. Тут и армия мечтала пощипать казну, и местные власти. Пример Горного (Саратовская область), где построен первый и пока единственный завод по уничтожению химоружия, более чем убедителен: оружие уже кончается, деньги на социалку израсходованы полностью, а канализации нет.

И все-таки программа была, способ уничтожения отравы — тоже был, а денег не было. Поэтому программа не работала. И тут американцы пообещали дать денег. Аж 800 млн долларов (в итоге дали не больше 100).

Как только мы оперлись на их обещания, мы проиграли все. Они не собирались и не собираются давать нам деньги. Почему?

Американцы обязывались дать денег только на уничтожение нашей отравы, поскольку это в интересах национальной безопасности США, но им нет дела до газопровода и канализации. Это уже наши обязательства перед нашими людьми. Они видят, что мы их не выполняем, и им это не нравится.

В 1998 году у нас появился новый премьер — С.В. Кириенко. Пришел, стал разбираться: нужно выполнять конвенцию, армия ничего не делает, денег нет вообще, и еще американцы повесили нас на финансовый крючок. Спрашивает военных, в чем дело. Они: да вот начать, мол, не можем, документов нет. И тогда С.В. Кириенко свалял дурака: разрешил военным начинать стройки без полного комплекта утвержденной технической документации. Разоружаться, конечно, никто не побежал, зато военные построили себе коттеджи. И растащили немалые деньги.

В 1999-м Путин назначил ответственным за химическое разоружение З.П. Пака (подпольного «красного директора»). Но и у того тоже ничего не выходило. Через два года начальство поняло, что нужен координирующий орган. Ведь в разоружении участвуют Минздрав, Минприроды, МЧС, строители, железнодорожники — всех надо соединить. «Росбоеприпасы» во главе с З.П. Паком ничем по статусу от них не отличаются. Надо поставить что-то над ними всеми.

В 2001 году была создана Государственная комиссия по уничтожению химоружия. Во главе президент поставил Кириенко. Почему его? Последний утверждает: из семи точек пять находятся на территории его федерального округа. Иные объясняют тем, что во все округа Путин назначил «своих», кроме Кириенко. И таким образом он выдал ему премию за участие в президентских выборах.

По Щучьему веленью

На первом же заседании комиссии Кириенко принимает без возражений новую программу уничтожения химоружия, которую подготовил Пак. Если бы Кириенко ее прочитал, я уверен, он бы этого не сделал.

Вторая программа во главу угла ставит перевозки химоружия из одного места в другое. Все ради американцев: они потребовали сократить число наших точек и сэкономить их (американские) деньги. Сначала они подрядились оплатить строительство заводов по уничтожению химоружия в Кизнере (Удмуртия) и в Щучьем (Курганская область). А потом решили оплачивать только одну стройку, повелев перевезти химоружие из Кизнера в Щучье.

Это противоречило нашему закону и американскому тоже. Тем не менее тандем Пак — Кириенко выполнил американское задание — они изменили закон «Об уничтожении химоружия». После этого американцы отказались давать деньги. А мы опять потеряли несколько лет.

И только прошлой осенью наши начальники наконец-то усвоили, что все эти годы американцы водили их за нос. И Кириенко понял, что надо возвращаться назад — к программе 1996 года (она хоть и не исполнялась, но была более адекватной). Последнюю версию программы он рассмотрел на своей комиссии в октябре 2004 года, но сообщений, что принял эту версию, в прессу пока не поступало. На его счету уже есть две серьезные ошибки: в 1998-м, будучи премьер-министром, разрешил военным химикам строить объекты без документации, в 2001-м — принял бездарную программу уничтожения химоружия на первом же заседании Госкомиссии. Третью ошибку он, видимо, совершать не хочет.

Мне доводилось встречаться с Кириенко и с его помощниками и три, и два года назад. Говорил им, что не нужно надеяться на американские деньги, но надо дружить с ними по поводу продления сроков — они тоже не укладываются (правда, по другой причине: у них все делается по правилам, а это очень дорого). Говорил, что конвенцию надо будет все равно выполнить в полном объеме, поэтому не нужно замалчивать проблему закопанного старого химоружия. Даже книжку свою про старое химоружие ему передал. Но он меня отфутболил. И подписал бездарную вторую программу. А теперь пытается наводить мосты с экологами.

Первое обязательство — уничтожение 400 тонн отравы — мы выполнили. 19 декабря 2002 года «через не могу» запустили завод в Горном. Губернатор Аяцков тогда сказал: мы уничтожили 400 тонн любой ценой. Казалось бы, от «любой цены» давно пора бы отойти, но…

И все покрыто завесой секретности.

В Щучьем, например, тайно уничтожили фосген. Теперь население судится из-за этого. Ведь это уже не оружие! Зачем тайна? Тем более что фосген-то улетал, когда его уничтожали, люди кашляли, попадали в больницы, а там, естественно, ничего не знали и поэтому адекватно не лечили.

Фактор лжи

И так везде. Постоянный действующий фактор — вранье. Причем я думал, что это синдром военной закрытости, а оказалось — советской. На гражданке так же: все делать втайне. Иногда даже нет нужды в этом (ну, например, денег не украдешь) — все равно тайно.

Для контраста — как это происходит в Америке. В их программе химического разоружения была строчка «крики зеленых». Прежде чем запускать программу, экологам-общественникам дали всю документацию. Те нашли недостатки, какие смогли, накричались всласть. Потом военные устранили эти недостатки. И после этого «зеленые» кричат уже на другие темы. Все довольны.

Когда я был в США, я обошел вокруг все восемь баз химоружия, а внутрь одной даже попал (в отличие от наших). Меня принял генерал, водил, показывал все и вдруг говорит: «У меня сегодня зарин утек». Американский генерал рассказывает об этом русскому общественнику! Я оторопел: «Зачем вы мне это рассказываете?». А он машет рукой: «В прессу-то все равно попадет». «Как?» — удивляюсь я. «Ну минприроды-то все измерило уже». Это не Россия. У нас Минприроды бегает снаружи забора, а у них сидит внутри, измеряет и не подчиняется генералу. Вот здесь — корни всего.

Второе обязательство — уничтожить 8000 тонн отравы к весне 2007 года — мы не выполним ни при каких обстоятельствах, даже «через не могу» и «любой ценой». Третье — тем более. Строительство завода в Щучьем сорвано (все ждали американские деньги). Из Кизнера в Щучье везти химоружие нельзя — дороже обойдется, чем уничтожать на месте.

Кроме Горного, ни одного завода нет и не начали строить. Пример Горного плачевен. По закону «Об уничтожении химоружия» людям, которые живут рядом, должны предоставлять льготы и компенсации. Горный доказал, что этого не было и не будет. Кроме того, при строительстве завода были нарушены все мыслимые законы, правила, нормы и процедуры. То же происходит в других точках. А недавно из «Закона об уничтожении химоружия» статью о льготах и компенсациях под шумок просто выбросили.

Уничтожением химоружия занимаемся только мы и американцы. Мы, как и они, отчитываемся о выполнении конвенции перед миром. Отличие между нами в пустячке: они управляют своими делами, потому что тратят свои деньги, а мы — нет.

Сейчас выбор неотвратим — или пожертвовать сроками уничтожения химоружия, или людьми. Людьми — нельзя. Поэтому мы должны сговориться с американцами о переносе сроков. Иначе, чтобы успеть, нам придется пренебречь нормами безопасности (потому что ни на чем, кроме безопасности и социалки, не сэкономить).

С химическими авариями наши власти бороться не умеют — мы «Норд-Ост» хорошо запомнили. Первое — они не могут разгрести такую аварию. Второе — они людям не заплатят. Эти два вывода население усвоило. Начальство пожертвовало тогда 130 жизнями людей, не причастных ни к какому терроризму. И оно не заплатило семьям погибших за свое неумение бороться с террористами.

Поэтому доверить свою жизнь нашему государству ни один здравомыслящий человек, думаю, не может.

II. Воздействие химоружия на судьбу ученого Льва Федорова

Лев Федоров окончил Суворовское училище в Ставрополе, потом — Военно-химическое училище в Костроме. Три года служил офицером-химиком в ракетных войсках. Служил вроде нормально, но понял, что с его характером в армии делать нечего. Говорит, «язык оказался для армейских условий длинным, и я подумал, что менять себя не стоит, поэтому охотно поддержал товарища Хрущева с его идеей сокращения армии и пошел в науку».

В 1964 году окончил химфак Московского университета, а дальше 33 года оттрубил в двух московских академических институтах. Лев Федоров был обычным академическим ученым, абсолютно мирным химиком, не имеющим никакого отношения к «оборонной тематике».

Демократия и водозабор

Химоружием начал заниматься случайно. Толчок — чисто психологическое потрясение, которое он испытал в 1987 году: Михаил Сергеевич (почему-то в Праге) заявил, что химоружие мы больше производить не будем. «Оказывается, мы его до сих пор производили! Я — офицер-химик — узнал об этом впервые. Что уж говорить об обычных людях. И вот когда выяснилось, что, черт побери, нас всех обманывают, — что-то вскипело».

В 1990-м в Уфе случилось большое ЧП — потек фенол. За фенолом высунулись уши диоксина. Как только Федоров увидел по телевизору людей, которые ходят по улицам Уфы и рассказывают, что им плохо от фенола, сразу все понял. «На «Химпроме» в Уфе раньше выпускали химоружие против растений (то самое, которым американцы поливали партизан во вьетнамскую войну). Зимой произошел выброс, а как только настала весна, его смыло в реку и он попал в водозабор. А тут еще — демократия. И все это совпало: демократия и водозабор».

И вот как только ЧП случилось, Федоров произнес слово «диоксины» (до тех пор это было секретное слово) и талдычил его полгода. То есть сделал «диоксины» явлением общественной жизни, и все даже не заметили, как это слово стало широко употребляться. Написал статью, которая потрясла город, потрясла Ельцина. Он тогда очень хотел стать президентом: заявился в Уфу, пришел на «Химпром» и дал команду за год разобраться «с этими диоксинами».

Как доктор химических наук Федоров что-то мог понять в проблеме химоружия. Кроме того, он думал, что начальство мало что знает и его надо просветить. «На самом деле все всё знали, но молчали в тряпочку». И еще у него было заблуждение. Он думал: если природоохранным начальникам все растолковать, они немедленно кинутся Родину спасать. Теперь Федоров не заблуждается и на этот счет.

Болтуны и шпионы

А тогда он начал собирать информацию. Конечно, все было засекречено. Вот тут Федорову и пригодилось его научное прошлое: ученые способны догадываться по признакам. Раз уж нашел завод химоружия против растительности в Уфе… Дальше оставалось задать вопрос: а где оно может быть еще? Догадался о Чапаевске, потом раскусил Дзержинск ну и т.д.

Летом 1992 года выплеснул всю эту информацию в газете «Совершенно секретно». Конвенция по запрещению химоружия была уже парафирована, в январе 1993 года должно было состояться подписание. И Федоров задал начальству вопросы. Что будет с людьми, которых отравили? Что будет с территориями, которыми пожертвовали? И как мы будем разоружаться? В условиях информационного вакуума по отношению к гражданам, которые должны это знать? (Власти Америки, например, доложили своему населению все об их химоружии еще в 1989 году. Наши же власти доложили американским властям все о нашем химоружии в том же году, а своему населению доложить «забыли».)

На эту статью реакции не было никакой. В сентябре появилась еще статья, уже совместно с Мирзаяновым: в «Московских новостях». «На это они клюнули. Месяц думали, арестовывать или нет. Но кроме обыска и допроса со мной ничего нельзя было сделать, и это мне устроили. Лубянка занималась тогда только контрразведкой, на нас же было нарисовано, что мы не шпионы. Что делать с «этими, которые болтают», они не понимали». Секретных данных Федоров с Мирзаяновым не разглашали. Ну отвезли Федорова на Лубянку, допросили да отпустили. А суд над Мирзаяновым просто провалили.

«После этого в нашем дворе среди множества телевизионных тарелок, направленных на небо, появилась одна, смотрящая на наш дом. Я пересчитал всех местных знаменитостей: телеведущая, актер, сатирик да я — и сделал выбор в свою пользу». Прослушку квартиры и телефона сняли уже при Путине.

Ну а после того, как Лубянка сделала все, чтобы прославить доселе неизвестного широким массам ученого на весь мир, к нему потянулись люди, он оброс контактами и осенью 1993 года они объединились.

«Сейчас уже стали забывать, что еще в 1989 году молодые ребята-экологи и жители Чапаевска вышли в поле возле города и закрыли уже построенный завод по уничтожению химоружия. Тогда проходили первые выборы в Верховный Совет — время было лихое. В общем, чапаевцы разозлились. Их тоже дурили. Но в отличие от меня, которого дурили платонически, жителей Чапаевска дурили капитально: им, у которых погибло огромное количество людей на производстве химоружия, им, у которых больны целые поколения, — так вот им тайком построили завод и сказали: приступайте к работе. С ними не разговаривали. Вот они и устроили гвалт: митинг за митингом, потом уже молодые экологические активисты со всей страны сели лагерем возле химобъекта и сказали, что объявят в области забастовку, но открытия завода не допустят. И не допустили».

А через четыре года Федоров создал союз «За химическую безопасность», который оформил это родившееся в поле радикальное и немного стихийное движение — заключил его в нормальные рамки.

Борьба с химическим терроризмом государства

С тех пор удалось сделать много. Например, в Касимове хотели строить завод по утилизации электронной начинки жидкотопливных ракет. В суде союз «За химическую безопасность» доказал, что там предполагались выбросы токсичных веществ. Строительство было запрещено. Хотели в открытую выжигать твердотопливные ракеты в Воткинске. Несколько лет бились — запретили. Сейчас то же самое проходит в Перми.

Главную цель союза Федоров формулирует так: «Борьба с химическим терроризмом, который можно обозначить как «государство против личности».

Лев Федоров:

— Государство должно чувствовать свою ответственность. Например, в производстве нового химоружия участвовали примерно 8 тысяч человек (пять тысяч — в Волгограде, три тысячи — в Чувашии). Государство выполнило норму: звание «профессиональный больной» и «профессиональный инвалид» получили примерно по 200 человек там и там. И все. После этого наши секретные врачи сказали: остальные — здоровенькие. А эти здоровенькие выглядели на 20 лет старше своего возраста и на кладбище отправлялись один за другим, не получив «почетного звания».

Дело даже не в деньгах и льготах (хотя деньги тут для государства совсем небольшие — в живых в Чапаевске и Дзержинске осталось не так уже много), главное — это моральная компенсация. Мы боролись за то, чтобы эти люди были признаны пострадавшими. Они работали на благо Родины, и их «кинули». А ведь доказано влияние малых доз вредной «химии», доказано, что там были аварии.

Земля вокруг таких объектов стала не пригодна ни для чего. Это тоже обязанность государства — ее реабилитировать. Но это дорого. В Америке такая операция стоит 600—700 млн долларов на каждую точку. Поэтому наше государство ничего не делает.

Отношение власти к народу определяется заводской трубой. Если труба сифонит на всю катушку (что в Салавате, что в Карабаше, что в Ангарске), это значит, что власти в стране плевать на население. Если же на трубе стоят фильтры — значит, власть нормальная. В России серьезных фильтров никогда не было. Здоровьем людей пренебрегали всегда. Оборонные заказы выполнялись без соблюдения норм, как можно дешевле. Потом стали формально устанавливать нормы. Но все это было фиктивно. И сейчас, как ни прискорбно, точно так же.