В истории человечества есть несколько городов, которые «по праву рождения» становились мировыми центрами и задавали культурные параметры целых эпох. Константинополь, Александрия, Антиохия – наиболее яркие примеры из этого ряда. К числу таких городов принадлежит и Санкт-Петербург. В ближайшие дни великий город, основанный Петром I в 1703 году, будет отмечать свой трехвековой юбилей. Это событие дает нам повод для того, чтобы еще раз задуматься над удивительной судьбой северной столицы России.

КАМЕНЬ ПРЕТКНОВЕНИЯ
     Роль Петербурга в российской истории уже давно стала предметом разногласий и споров. Есть целый набор расхожих представлений и оценок, превратившихся в идеологические штампы. Для одних Петербург – «остров Европы» в океане азиатского хаоса. Для других – «искусственный город», чужеродное тело, на два века отнявшее заслуженное первенство у древней Москвы. Для геополитика-евразийца Петербург – «атлантистский форпост», знак торжества «воды» над «сушей». Для либерала-европоцентриста – символ прогресса и приобщения к мировой цивилизации, разрыва с косностью, архаикой, исторической инерцией.

 

     Как бы то ни было, в основе жесткой оппозиции противоречивых мнений лежит одна и та же мысль: Петербург – это культурный плацдарм иной цивилизации, не имеющий ничего общего с исконной русской государственной традицией. Нам предлагается только решить, хорошо это или плохо. Однако, быть может, все не так просто, как кажется на первый взгляд?

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА СЕВЕР
     В былые времена крупные исторические события пытались объяснять, рассуждая о «производительных силах и производственных отношениях». Сегодня налицо обратная закономерность, когда все сводят к произволу и умыслу отдельных лиц. Но и этот «перекос», как и практиковавшаяся прежде марксистская социологизация истории, мешает понять подлинную суть событий прошлого. Конечно, все было бы иначе, если бы Петр I решил возвести невдалеке от театра военных действий архитектурную копию какого-либо из понравившихся ему европейских городов (или Кукуя – немецкой слободы в Москве). Но и в условиях самодержавного правления вопрос о строительстве новой столицы не был личным делом одного человека, пусть даже и государя. Такое решение могло быть лишь следствием очевидной для всех государственной необходимости. И, видимо, не только прихоть «царя-реформатора», но и сама логика развития российского государства неизбежно вела к появлению на географической карте этого города.

     Столица исторической Руси не в первый раз перемещалась на север. Еще Андрей Боголюбский, подобно Петру Великому, принялся строить свой стольный княжеский град с нуля, основав Владимир. А балтийские походы русских полков начались за полтора века до Петра, при Иване Грозном, в годы Ливонской войны. Правда, в ту пору историческое везение оказалось не на нашей стороне. Однако в дни царствования Петра Великого сражения приносили победы уже русскому оружию. Важно также, что основание Петербурга даже территориально соотносилось с другим историческим событием, происшедшим в устье Невы в средние века, – сражением со шведами, после которого великого князя Александра Ярославовича стали именовать Невским. Спустя шестьдесят лет сын Александра Невского Андрей Александрович одержал очередную победу над шведами, построившими крепость Ландкрону в сорока верстах от места прежнего сражения.

 

     Именно здесь в 1704 году Петр I задумал возвести Александро-Невский монастырь, строительство которого началось восемью годами позднее. Перенос мощей св. блгв. кн. Александра Невского из Владимира в Санкт-Петербург в 1724 году состоялся при огромном стечении народа и стал событием общенационального масштаба, продемонстрировавшим символическую преемственность побед русского оружия во времена Древней Руси и успехов Петра I в Северной войне, это еще раз показывает: возникновение Петербурга было продиктовано геополитической логикой развития русской государственности.

«ВОСПИТАТЕЛЬ» ЕВРОПЫ
     Постепенно Петербург стал своего рода социальной лабораторией, в которой старые формы жизненного уклада адаптировались (хотя и не всегда удачно) к тогдашним европейским реалиям. Классическая русская литература XIX века свидетельствует о том, насколько сложными и противоречивыми были эти процессы, хотя, возможно, и здесь не обошлось без преувеличений (в искусстве всегда имеет место некоторая драматизация реальности). «Петербург, город, открытый всему миру, оказался на удивление неудобным для собственного народа, он стал пространством перевоспитания русских людей, призванным все изменять, подчиняя пространство внутренней логике», – пишет современный историк Сергей Домников в книге «Мать-земля и Царь-город».

    Однако суждение о том, что Петербург можно рассматривать как грандиозный инструмент, позволяющий управлять социально-политическими процессами, справедливо не только в отношении России, но и всей Европы. Очевидно, что Петербург, ставший значимой величиной в культурном и геополитическом уравнении Европы, передвинул ее «центр тяжести» далеко на северо-восток. Этот город послужил источником мощнейшего импульса, структурирующего и упорядочивающего хаос национальных и династических конфликтов Европы, созидающего единое общеевропейское пространство.

 

     Задуманный как универсальный европейский город, Санкт-Петербург задал параметры новой исторической роли России – как арбитра и «воспитателя» Европы, расколотой амбициями национальных государств. Именно отсюда по государственной воле русские войска бросали в Северную Италию и на альпийские ледники, в оставленный Наполеоном Париж и на спасение осажденной венгерскими повстанцами императорской Вены. Идея «Священного союза», восходящая еще к Павлу I, воплощенная на практике Александром I после победы над Наполеоном и проводимая в жизнь Николаем I до самой Крымской войны, безусловно, была первой попыткой стабилизировать Европу, уберечь ее от бесконечных войн и последствий взаимных территориальных притязаний. Эта тенденция сохранила свое значение и после краха «Священного союза», когда Россия сначала оказала существенную поддержку объединению Германии, затем спасла Францию от окончательного разгрома Бисмарком, освободила балканские народы от турецкого ига, уравновесила британские претензии на мировое доминирование.

 

     В конце XIX века, в эпоху наивысшего расцвета и могущества Российской империи, на Санкт-Петербург все еще смотрели как на потенциальную «столицу Европы». И лишь в Первую мировую войну, когда Санкт-Петербург был переименован в Петроград, что можно рассматривать как символический отказ от роли «общеевропейского города», эта тенденция сошла на нет.

ВЗГЛЯД ИЗ БУДУЩЕГО
     Три века тому назад особенности архитектуры и планировки Санкт-Петербурга были необычными и непривычными для остальной России. Это впечатление еще не стерлось и в начале ХХ века, когда «идею Петербурга» пытались заново осмыслить поэты и философы «серебряного века». Но сегодня мы воспринимаем Санкт-Петербург совсем по-иному. Раньше северная столица резко выделялась на фоне множества старинных русских городов. Однако градостроительные эксперименты советской власти привели к разрушению целостных архитектурных ансамблей, сохранявших в себе дух допетровских времен.

     Ныне от старинных русских городов остались отдельные фрагменты –«памятники архитектуры», выведенные за рамки повседневной жизни. Нет больше старой Москвы, потерявшей свое историческое лицо в 60-е годы минувшего века после воплощения в жизнь печально известного генерального плана реконструкции. Превратились в объекты не слишком успешной туристической индустрии древние города Центральной России – Владимир, Суздаль, Ростов Великий. И только огромный даже по европейским меркам исторический центр Санкт-Петербурга все еще напоминает нам о красоте и могуществе дореволюционной России.

 

     Уникальность старого Петербурга заключается в том, что он не музейный экспонат, но живой город (в нем до сих пор проживает примерно четверть населения северной столицы, то есть около миллиона человек). И этот город по-прежнему передает дыхание царственного прошлого, не позволяет нам забыть о тех культурных, политических и нравственных ценностях, которые оставила нам Российская империя. В каком-то смысле Санкт-Петербург – ее последнее завещание, призывающее нас заново осмыслить свой исторический путь и извлечь для себя необходимый урок на будущее.

     Вопреки мнению большинства Санкт-Петербург не был результатом «интервенции Европы в Россию». Скорее наоборот: Петербург, колыбель великой культуры и великого флота, есть символ российского наступления в Европу, символ открытости миру, основанной не на слепом принятии чужих правил игры, а на способности переделывать эти правила под себя, творчески усваивая и перерабатывая чужой опыт. Правильное прочтение этого символа особенно значимо сегодня, когда Россия опять оказалась на развилке потенциально опасных исторических путей.

 

     Сумеем ли мы вновь выйти на путь синтеза национальных и общеевропейских начал, минуя крайности изоляционизма и освободившись от комплекса неполноценности перед окружающим миром? Очевидно, что ответ на этот вопрос мы получим еще не скоро. Возможно, не раньше следующего юбилея Санкт-Петербурга…