"РУССКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ". ПАМЯТИ ПРОТОПРЕСВИТЕРА АЛЕКСАНДРА КИСЕЛЕВА. №81 2002 г. (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

 50-летие «ДОМА МИЛОСЕРДНОГО САМАРЯНИНА».

     С тех пор прошло 50 лет... Кто тогда мог подумать, что мы, бывшие гимназисты, действительно «не забудем» и на пороге XXI века встретимся в Нью-Йорке! (1)
     Началось все с радости, нет — с восторга встреч, раставания (и не узнавания!) друг друга, личного общения, общих воспоминаний и восстановления временем расторгнутых дружеских отношений. С первого вечера нее собравшиеся неустанно высказывали глубокую благодарность тем,  кто не только вовремя подумал о том, что такую встречу надо устроить, но и прекрасно справился с задуманным начинанием (2). Все было превосходно организовано и предусмотрено была молитва, было серьезное дело, были веселые воспоминания и даже танцы под музыку времен наших гимназических лет.
    Первый полный день начался молебном. Молитвенно вспомнили мы всех нас учивших, всех о нас учившихся и своих бывших соучеников. Дважды нам обращался отец Александр в сделанных Г. Мессером и Г.Александровичем в Москве записях на видео. Батюшка сказал:
     "Дорогие, милые моему сердцу «гимназисты»! Пятьдесят лет тому назад все мы были людьми неопределенного будущего — Displaced Persons, т.е. люди лишенные войной определенного местожительства. И вот тут гимназия наша, во главе с достойнейшим ее директором, Павлом Дмитриевичем Ильинским и другими доблестными сотрудниками, сыграла драгоценную роль, вырастив пару сот девушек и молодых людей православного и русского самосознания.
     Сегодня, 50 лет спустя, вы встречаетесь в качестве людей, между которыми градация — дети или молодежь — стерлась. Все вы — творческая русская интеллигенция. Вы принадлежите к числу людей, в руках которых дальнейшие судьбы нашей страны.
    Судьбы отечества, смею думать, решаются не торжественными юбилеями и бравурными парадами, а действенным служением России и верой в духовную сущность России, верой в Святое Православие, наконец, верой в самого себя, не как единицу человеческого стада, а как личность, — личность, не только достойную именоваться русским, но и поступающую согласно этому высокому имени.
     Примером, достойным подражания в этом может послужить человек глубоко верующий и безотказно любящий свое отечество, образец величия русского духа — генералиссимус Суворов. Не с солдатами, а с русскими «чудо-богатырями» духа переходил он уходящие в небеса вершины Альп, спускался в глубины ущелья «Чертова моста» и спас армию, выведя ее непроходимой тропой. Постараемся глубоко прочувствовать его слова: «Я русский, и лучшего не чаю!»
     ...Итак, поздравляю вас, мои дорогие «гимназисты» с 50-летием нашей дорогой гимназии, о которой, один из первых уехавших из Мюнхена в Америку, писал:

                                       Долго будем вспоминать 
                                       Мауеркирхер штрассе 5.

    Мне часто вспоминаются многие из ваших лиц и общие жертвенные старания ваши, так же как и «подвиги» отдельных из вас...
     Мне так дорого все связанное с нашим Домом «Милосердный Самарянин» в Мюнхене. Если благословит Господь, мы с вами еще такой же дом, но уже в первопрестольной Москве, устроим!
     Тем, кто еще не был в России очень советую побывать — прочувствовать, ощутить невидимое и не отвернуться от многого видимого.
Обнимаю и целую всех, всех, всех дорогих и милых моих.
     Да благословит всех вас Господь.
     Поздравляет вас старый Батюшка и его больная Матушка».

     Не в первый раз мы, собравшиеся, слышали призыв не забывать, а действенно любить святое Православие и свое отечество. Как радостно было бы всем в этом духе нас воспитывавшим слышать то, что говорили их бывшие питомцы -и кратко рассказывая о своей жизни и деятельности, и в более продолжительных докладах, из которых, перечислив их все, мы приведем полный текст только тех, которые непосредственно относятся к празднуемому юбилею:
     Георгий Месснер — «Открытие и введение»
     Ольга Раевская-Хьюз — «Что мне дал Дом «Милосердного Самарянина»»:
     «Мое сообщение будет моей памятью о Мюнхене. Так как мы справляем 50-летний юбилей, то думаю, что личные воспоминания вполне уместны.
Моя семья попала в Мюнхен в сентябре 1945 г. — мы были вынуждены поспешно уехать из г. Ульма, где мы оказались после конца войны; уехали мы от стремительно нараставшей близости с репатриационной комиссией. Времени на сборы у нас не было, и уехали мы, как говорится, «в чем стояли». Это был канун праздника Рождества Пресвятой Богородицы, и мы отправились в церковь на Salvator Platz и попали к окончанию всенощной. Там мы встретили старых знакомых, которые пригласили нас к себе ночевать. Но они втроем ютились в маленькой комнатке, и долго там оставаться было невозможно. Кто-то упомянул имя о. Александра Киселева, и что он получил в свое распоряжение дом, и что следует обратиться к нему. И мы отправились на Mauerkicherstrasse.
     Здесь начинается целая цепь чего-то нового — первого опыта в моей жизни. Я никогда не видела такого молодого священника, тем более в таком «гражданском» виде и при таком нецерковном занятии. Когда мы нашли о. Александра, он — в самом затрапезном виде — сидел на корточках у стены дома в проезде во двор и починял протекавшую трубу. Они быстро сговорились с моим отцом и, видно, почувствовали взаимное доверие. С этого момента началась наша жизнь в Доме «Милосердного Самарянина» и совместная работа моего отца, доктора Петра Николаевича Раевского с о. Александром. Главным делом моего отца стало заведование медицинской частью, и в первую очередь организация амбулатории при Доме.
     Мои воспоминания об этих годах, вероятно, будут отличаться от ваших — что-то меня не коснулось, чего-то я не заметила. Дом «Милосердного Самарянина» был для меня гораздо больше, чем только гимназия. Гимназия была частью — большой, важной и драгоценной, — но только частью того, чем был Дом, так как после первой встречи с о. Александром мы никуда не ушли, а остались в Доме и жили там до отъезда в Америку.
     Это было необычное время: неуверенности в будущем, еще очень реальных страхов насильственной репатриации, материальной неустроенности и в то же время замечательной жизни, — жизни без ночных налетов и бомбардировок, жизни, в сравнении с недавним прошлым казавшейся более устойчивой. Вероятно, была в этом и чисто инстинктивная, животная радость выживших. Отчасти благодаря этим совершенно необыкновенным обстоятельствам был необыкновенным и Дом.
     Замечательным было то, что все начиналось здесь с самого начала. Вначале, если не ошибаюсь, на Доме даже не было крыши. Во всяком случае, протекал он до первого этажа. Никогда не забуду наш первый ужин в Доме — кислые щи, сваренные в металлической бельевой лохани, а варила их наша знакомая по Праге, Лидия Алексеевна Иордан, дружба с которой не прерывалась до конца ее дней. Тем, кто искал покоя, вероятно, было трудно, но тем, кто хотел и умел создавать, было раздолье. Запомнилось приветственное сообщение одной из самых юных насельниц Дома, жившей там уже до нас. «Живем как в раю, — сказала она, — едим американские пончики». Это детское сообщение хорошо суммирует необыкновенность времени и обстоятельств.
     В Доме с самого начала была церковь. Имя преподобного Серафима, которому она была посвящена, не выбиралось, а было предрешено тем, что в мусоре от разрушенных и обрушившихся верхних этажей была найдена небольшая иконка преподобного Серафима. Церковь была в нижнем этаже, оборудовали ее — приспосабливали для богослужений, как и все в Доме, — своими руками. Для моих родителей это был еще один вариант — в новых условиях — устроения храма: они встретились в 20-е годы на церковной работе, в России, когда вновь открывались храмы, возвращавшиеся из так называемой «живой церкви» под омофор Святейшего Патриарха Тихона. В церкви Дома мама пела в церковном хоре и шила церковные облачения.
     Началась работа в амбулатории; здесь тоже все росло и менялось, рос и штат персонала, росло число пациентов. Подбирались хорошие сотрудники. Упомяну Лидию Николаевну Месснер, должность которой называлась на мой нынешний слух архаичным словом «регистраторша». Ее выдержка и такт не давали множеству мелких недоразумений разрастаться до серьезных масштабов.
     Кроме чисто медицинской работы амбулатории, значительным начинанием при Доме были курсы сестер милосердия. Подчеркиваю это название, так как курсы были задуманы не только и не просто как курсы медицинских сестер. Здесь, пожалуй, главной вдохновительницей была матушка Каллиста Ивановна Киселева. Ее роль в создании и работе этих курсов была основной — у нее был талант незаурядного педагога, но главная ее сила была в чутком отношении к людям и в щедрости личных контактов. Не ошибусь, если скажу, что идея милосердия, заложенная в самом названии Дома, т. е. помощи не по долгу, не по службе, а по доброму влечению сердца, была не просто выставлена как красивое название, а воспитывалась и развивалась в студентках, которые скоро стали известны как сестры-самарянки. Этим, однако, не исчерпывалась работа в «Милосердном Самарянине». Упомяну издательский отдел; детский сад; воскресные школы в лагерях беженцев на окраинах города и социальный отдел, помогавший нуждающимся, особенно тем, кто боялся регистрироваться как Ди-Пи (помню, как Екатерина Аполлоновна Банг, одна из руководительниц этого отдела, каждый вечер устраивала на ночлег многочисленных бездомных соотечественников, неизменно появлявшихся в Доме после окончания рабочего дня, и наши классы превращались в своего рода ночлежный дом).
     Занятия в гимназии начались той же осенью. Вначале было мало учителей и очень мало учеников, но их число росло буквально не по дням, а по часам. Директором гимназии стал энергичнейший Павел Дмитриевич Ильинский, прекрасно справлявшийся с непрестанными переменами в составе преподавателей и учеников. В моей жизни Богенхаузеновская гимназия — четыре учебных года — это был самый продол жительный период в одной школе и самый плодотворный. Здесь у меня, наконец, появились подруги и друзья, здесь я впервые почувствовала себя частью какой-то общности, которая стала мне своей. Упомяну здесь же летние лагеря. Опять что-то в моей жизни в первый раз. И опять ценный опыт общения.
     Навсегда осталась благодарность учителям. Запомнились больше всего не «предметы» и не «уроки», хотя нет сомнения, что в то время это было главным, а то, что как будто не имело прямого отношения к занятиям. Думаю, что это говорит о качестве наших преподавателей — они были педагогами в широком смысле слова, не ограниченными рамками своих предметов. Наши учителя были представителями тех русских педагогов, которые заботились не об узком образовании, а о всестороннем воспитании человека.
     С благодарностью вспоминаю: учителя географии Юрия Александровича Таскина за то, что он отучил меня от вводных слов-затычек в устной речи, безжалостно передразнивая меня перед классом; учителя физики Якова Васильевича Буданова за то, что он научил меня отвечать на вопросы точно и кратко; Наталию Александровну Ильинскую, трудившуюся над моим английским произношением еще до начала гимназии; Вадима Александровича Беляева, нашего латиниста, первого учителя, назвавшего меня «на вы» и тем заставившего впервые подумать о себе как о взрослом человеке; Лидию Владимировну Тремль, как-то не на обычном уроке, а заменяя заболевшего педагога, так прочитавшую рассказ Толстого, что это запомнилось на всю жизнь...
     Память о таких «мелочах», из которых складывается человек, можно было бы продолжить. Но я упомяну еще только одно имя — Александра Васильевича Пирожкова, преподававшего математику в старших классах. Я никогда не чувствовала себя сильной в математике, поэтому доброта и внимание Александра Васильевича ко мне, перешагнувшие за пределы окончания гимназии и отъезда в Америку, были мне особенно ценны. У меня сохранилось несколько писем от Александра Васильевича. Поступая в университет в 50 г., я поделилась с ним своими колебаниями в выборе специализации. Его энергичное выступление в поддержку, как он выразился, «велений собственной души» сыграло свою роль в дальнейших переменах и поворотах моей профессиональной судьбы. Добрые слова Александра Васильевича, которого я бесконечно уважала и перед кем, зная свои скромные способности к математике, внутренне робела, имели для меня огромнейший вес.
     Но Дом «Милосердного Самарянина» не был случайностью. Отец Александр и Матушка Киселевы создавали этот Дом, этот «Ноев ковчег» как воплощение своей идеи-мечты. В бюллетене Дома, под названием «Путь жизни», один номер которого недавно попал мне в руки, отчетам руководителей о работе летних лагерей лета 47 г. предпослана заметка о. Александра. В ней осмысляется девиз лагеря: «За веру, за родину!». Говоря о воспитании молодежи, о. Александр пишет: «Мы хотим, чтобы наша молодежь восприняла веру не традиционно-формально, но увидела бы, что без Бога нет жизни. <...> За призывом к вере следует призыв к родине — к земле, на которой сразу же должно осуществляться делом то, что понято сердцем». Молитвенные взлеты — а при встрече с ближними только раздражение и осуждение — это, по словам о. Александра, «пустое благочестие». Цель работы с молодежью о. Александр определяет как борьбу с этим раздвоением: иногда пойти в церковь — отдать необходимую дань «общепринятой» религиозной жизни, а каждый день — будни — жить как все, т. е. совершенно безотносительно к каким-либо религиозным принципам. «Мы хотим утверждать противоположное — нераздельность жизни, устроение будней на основе христианских воззрений», — заключает свою заметку о. Александр. Думаю, что для него этот евангельский принцип был основой всей его деятельности. (Помню один его урок Закона Божия у нас в гимназии. Это было в самом начале, когда еще не было постоянного законоучителя, о. Аверкия. Может быть, это был его единственный урок. Думаю, что у о. Александра не было склонности к систематическому преподаванию — к классным занятиям. Но у него был и есть другой талант — вдохновлять и зажигать своим словом. И этот один урок я запомнила на всю жизнь. Говорил он на тему послания ап. Иакова — вера без дел мертва, — но говорил так, что нельзя
было не почувствовать, что значили для него эти слова. Это было не ораторское красноречие, а свидетельство жизни — и в этом была его сила.)
     В период между двух войн, т. е. в 20 -е и 30-е годы, в эмиграции выросло Русское Студенческое Христианское Движение. Продолжалось оно и после второй мировой войны, но расцветом его были именно 20-30-е годы. Формально оно началось в Чехословакии, укрепилось во Франции и нашло себе необыкновенно плодотворную почву в свободной — в то время — Прибалтике. Может быть, Прибалтика оказалась особенно восприимчивой к Движению, потому что там была близка Россия; потому что там оставалось коренное русское население; потому что там оказались старые русские монастыри: на территории Эстонии — Псково-Печерский и Пюхтицкий, а в Финляндии — Валаамский. Деятельность Движения заключалась в работе с молодежью — в работе студенческих кружков, молодежных лагерей и съездов.
     Основной целью Движения было — и остается — воспитание верующей молодежи для служения Православной Церкви и для защиты веры и Церкви против атеизма и материализма. В годы воинствующего безбожия в СССР эта цель была весьма актуальна, остается она актуальной, увы, и по сей день. Движение всегда утверждало свою неразрывную связь с Россией, считало, что, как русские и православные, мы несем определенную ответственность за судьбы русского народа и Православной Церкви, где бы мы ни жили. Утверждая неотделимость русской культуры от Православия, Движение считало долгом своих членов хранение м продолжение этой культуры, а также свидетельство о России перед миром.
    Те из руководителей Движения, кто остался в Прибалтике во время советской оккупации, были арестованы и расстреляны. Теперь, благодаря открывшимся архивам КГБ, стало известно, что единственное обвинение, от которого они не отказывались на следствии и которое послужило достаточным основанием для вынесения им смертного приговора, было обвинение в религиозном воспитании молодежи.
    Я с Движением встретилась в стенах Дома «Милосердного Самарянина», была на молодежном съезде летом 48 г., слышала знаменитых парижских профессоров Л. А. Зандера и о. Василия Зеньковского. Это было еще одно начало для меня, ценнейший дар, который я получила в Доме: цели Движения — стремление к преодолению разрыва между верой и жизнью и служение русской культуре — стали и остались основой моей дальнейшей жизни. В Доме и в работе Движения я встретила прибалтийских движенцев — ставших друзьями нашей семьи на всю жизнь — о. Георгия Бенигсена и о. Димитрия и Мариту Гизетти. (Для нас обстоятельства сложились очень благоприятно — в Америке и Бенигсены и Гизетти довольно скоро перекочевали на Западное побережье.)
     Там же, в Доме, я слышала первый и единственный раз профессора Федора Августовича Степуна. В его книге воспоминаний, а также в статьях об эмигрантской литературе неоднократно встречается мысль о коренном различии между понятиями памяти и воспоминания. Если воспоминание — всегда о прошлом, которого не вернуть, и неизбежно клонится к сентиментальности, то память — о том прошлом, которое живет в настоящем, которое не глядит назад, а смотрит вперед. Эта мысль проф. Степуна была творческим откликом на эмигрантскую реальность: утверждение возможности творческой деятельности в отрыве от России. Думаю, что она применима к человеческой жизни при любых обстоятельствах, только в эмиграции разница между ними острее и резче. Для меня память о Мюнхене — о Доме «Милосердного Самарянина» — всегда была живой памятью, прораставшей в мою калифорнийскую жизнь. В последние годы живой памятью о Доме «Милосердного Самарянина» стали знакомство и встреча с работой Сестричества Благоверного Царевича Димитрия при Первой градской больнице в Москве. В свете этой встречи работа в Мюнхене видится как идея, проба того, что — среди прочего — нужно для России: многообразная работа милосердия, выявляющая настоящее человеческое, т.е. образ Божий в человеке.
     Обстоятельства сложились так, что по чисто личным причинам — в Мюнхен переехали наши близкие родственники — я много раз туда возвращалась. Мюнхен оказался единственным городом в моей жизни, куда я могла «возвращаться», как возвращаются в свой родной город. Это был заново отстроенный великолепный город. Но за блеском баварской столицы мне всегда виделся тот бедный, полуразрушенный Мюнхен нашего детства-отрочества-или-юности. К нему возвращал  зеленоводный  Изар  и  взлетевший  на  колонну Friedensengel, цветущие липы и Английский сад. Сам город возвращал памятью к тем годам, о которых вспоминаем сегодня. Всем вам, кто был частью нашей гимназии и того дела, что называлось ДОМОМ «МИЛОСЕРДНОГО САМАРЯНИ-НА», этого неповторимого «котла», в котором — в большей или меньшей степени — варились мы все, — моя благодарность, благодарность, все возрастающая по мере того, как растет число лет, отделяющее меня от моей юности, от гимназии и от Дома Милосердного Самарянина.»

      Милица Холодная — «Сестры Милосердия»:
     «Когда весной этого года мы с Мариной и Ничем ужинали у отца Александра в Донском монастыре в Москве, Чич сказал замечательные слова. Он сказал: «Спасибо Вам, отец Александр, за то, что вбивали Вы нам в головы любовь к России». Вбивал это сознание в наши головы не один о. Александр. Любить Россию, верить в нее учили нас в семье, в церкви, в гимназии. Учили нас этому те, кто сам любил Россию и верил в нее.
     Готовя отчетный материал о нашем юбилее для журнала «Русское Возрождение», я нашла на страницах «Вестника РСХД» описание того, как провожали уезжающих в Америку о. Александра и Матушку. В прощальный вечер, помимо воспоминаний вместе прожитого, высказываний благодарности и пожеланий доброго пути, как пишет «Вестник» (3), «...говорилось о будущей работе в Америке, а потом, даст Господь, и на родине...» Даже в страшные послевоенные годы, даже в печальный момент разлуки, не покидала нас память о родине, вера в ее освобождение, в ее возрождение. Мне было поручено сегодня сказать несколько слов лишь об одном из бесконечного числа конкретных примеров того, что «не тщетна была вера наша» — об Общине Сестер Милосердия имени святого благоверного царевича Димитрия.» (4)

Георгий Вербицкий — «О работе в Боровичах»
Евгения Уртьева — «О скаутах в России»
Виктор Челищев — «Два года в России»
Екатерина Ильяхинская — «О работе организации «Дар жизни»»
Владимир Тремль — «Насколько Запад ускорил развал СССР»
Петр Колтыпин — «О Комиссии, расследовавшей останки Царской Семьи»
Георгий Месснер — «О влиянии информатики на общество»
Олег Ильинский — «Обращение к бывшим гимназистам» и стихи:

     «Друзья!
     Осенью 1945 года, в Мюнхене, так сказать, буквально на камнях разбитой Европы, словно из ничего явилась православная Гимназия «Милосердный Самарянин». Она стала приютом, центром, больше того — идеей, объединившей в целеустремленной деятельности около 250 русских детей и около 30 педагогов. Сам этот факт был одновременно и насущной необходимостью и реальностью. В тех исключительно трудных условиях русским детям была дана возможность учиться в русской среде и осознавать смысл своей русскости в контексте Православия. В то время возникновение Гимназии имело глубоко символический смысл. Объединение вокруг духовного центра помогло людям выжить. Гимназия объединяла в одном устремлении не только детей и молодежь, но и взрослых, соединяя всех как бы в одну семью. Дом «Милосердный Самарянин», созданный о. Александром Киселевым (мы помним, что в этом доме была найдена иконка преподобного Серафима Саровского — не чудо ли это?) давал нам и хлеб и кров. Но «не единым хлебом будет жив человек».
     Сколько было тогда в Мюнхене русских людей — трудно сейчас учесть — очень много. И вот явился дом «Милосердный Самарянин», само название которого воспринималось тогда и теперь звучит как символ активной помощи людям в беде и символ нашей религиозной правды. В доме наряду с нашей Гимназией существовали, как помните церковь, школа сестер-самарянок, детский сад... Присутствие этого идейно-религиозного центра в Мюнхене почувствовали многие, многие русские люди, как связанные, так и вовсе не связанные с Гимназией. Почувствовалась твердая «русская» рука, не только готовая оказать всяческую помощь и поддержку. А как нуж на была русским людям тогда и поддержка и помощь! Ведь наше положение тогда в Мюнхене было очень и очень неопределенным: тут и сношения с немецкими властями, и с американскими, и защита от репатриации, не говоря уже о чувстве единения, о чувстве локтя. Объединение — через Церковь — было для многих важнее, чем всяческая внешняя помощь.
     Вдохновляющая и организующая роль о. Александра была здесь решающей и его облик тех дней — у всех у нас в памяти. Именно на этом фоне и в этом контексте возникло то, что всех нас сегодня объединяет, — наша школьная жизнь, наши гимназические будни. Для многих из нас они имели определяющее значение. Мы получали знания. Мы получали перспективу высшего образования в будущем. Мы были защищены стенами Гимназии от внешнего мира — и мы получали возможность устроения в себе мира внутреннего — идейного самоопределения и осознания себя на том рубеже, где мы были поставлены: на пересечении России, жившей в нас, и Западного мира, в котором мы жили. Это положение заставляло нас постоянно вслушиваться в себя, как бы невольно создавать в себе тот синтез, который был вообще центральным в русской культуре. Чужое, преломляясь в нашей русской традиции и религиозной идее, переставало быть чужим и становилось органической частью нашего внутреннего опыта. Идея, которую раскрыла для нас русская школа, была просторна, свежа и дружественна по отношению к нашим иностранным друзьям. Православие открывалось нам во всей ширине и цельности своего идейно-религиозного содержания.
     Как вы все помните, душой Гимназии был ее директор Павел Дмитриевич Ильинский, мой отец. Он отдавал себя Гимназии целиком, подобранные им педагоги и сделали Гимназию тем, чем она для нас стала. А чем же? Да родным домом, вне которого мы себя не мыслили. Мы все помним Лидию Владимировну Тремль. Сколько умения, труда, таланта, педагогического опыта внесла она в дело нашего воспитания в качестве инспектора. Многих из наших учителей нет в живых, но никто из них не забыт. Подай, Господи, душам их вечный покой. Многие живы. Здесь нельзя всех их упомянуть, но все мы помним, чем мы им обязаны. Знания знаниями — это разумеется само собой. Я хочу сказать о том, сколько душевного тепла, чуткости, преданности делу вносили они в работу с нами! Нельзя выделить никого в особенности, но благодарность наша всем им огромна. Наше воспитание не ограничивалось школьными занятиями. Сколько было внешкольных кружков, лекций, экскурсий, артистических выступлений, школьных спектаклей!
     Несли мы, гимназисты, и обязанности внешние: по всему городу покупали хлеб и отправляли в лагеря русских военнопленных — борцов Русской Освободительной Армии. Многие из них поплатились жизнью за свое героическое стояние и верность долгу перед лицом России и истории. А они в благодарность присылали в Гимназию елочные игрушки и разные поделки, которые мастерили сами. Их отклик был нам бесконечно дорог.
     Гимназия была сплоченным организмом, жила единой жизнью. Она была для нас не только Россией, но и символом России. Эта сплоченность и объединила нас сегодня — через 50 лет! Полстолетия! Каждый из нас прожил долгую жизнь. И если начало этой жизни стало для нас особенно памятным, так ведь этому причиной наша школа. И за это мы сейчас имеем возможность выразить нашу глубокую благодарность отцу Александру, живущему сейчас в России, а в его лице — всем живым и умершим нашим воспитателям. Это — слова благодарности
     «...Наставникам, хранившим юность нашу,
     Всем честию, и мертвым и живым...»
     Вы действительно хранили и сохранили в нас идею России. Спасибо!»
     Благословение Божие в образе преподобного Серафима Саровского, данное, смеем думать, на наше делание в Мюнхене, во время разъезда большинства из нас по разным странам, прибыло в Америку с семьей отца Димитрия Гизетти. В Нью-Йорке был открыт храм имени Преподобного и при нем — Свято-Серафимовский Фонд, где на новой почве, в новых условиях продолжает делаться то же дело.
      Почти три года тому назад, когда отец Александр и Матушка вторично поехали в Россию, Батюшка — на своей груди, в чехле — доставил туда наш путеводительный образ. Стоит икона преподобного Серафима в Донском монастыре, в зимнем соборе, рядом с гробницей святого Патриарха Тихона.

     Зайдите помолитесь.

Примечания.

(1) В газетах «Новое русское слово» (27 сент. 1995 г.) и «Русская мысль» (5 — 7 окт. 1995 г.) напечатан подробный репортаж Людмилы Оболенской-Флам
(2) В инициативную группу вошли: Г. Месснер (блестяще руководивший проведением встречи), В. Коваленко (Иванова), В. Недо (Стрелкова), А. Лупенко (Коровко), Л. Мироненко (Помазанова), Е. Ильинская (Тевяшова), Г. Александронич, которым помогали И. Попова (Щербакова), В. Тремль и М. Холодная (Киселева).
(3) «Вестник РСХД», V-VI, 1949, стр. 29.
(4) Далее докладчицей было коротко рассказано то, о чем пространно повествуется в номере 60-61 журнала «Русское Возрождение», куда и отсылаем нашего читателя.
Докладчицей был также роздан всем присутствующим листок, наглядно говорящий об идейной близости двух общин сестер-милосердия и напоминающий о том, что «долг платежом красен».

Начало в предыдущем номере.

Следующая статья