Ходи в церковь, все тебе будет

Протоиерей Вячеслав Новоселов

Начинал я воцерковляться послушником в Псково-Печерском монастыре. Первый старец мой был схиигумен Савва Остапенко. После его кончины многие чада перешли к отцу Адриану, но он был более суров. Он и сейчас суров, если кто к нему попадает. Да суровость его проявляется даже в том, что к нему и попасть-то невозможно. Ну а из тех, кто помельче, помягче, мы перешли, конечно, к отцу Иоанну Крестьянкину. Это был такой душка в видимом мире, а в невидимом… Только сейчас, читая опубликованные неоднократно его письма, я понимаю, какой это был гигант духа. А тогда он был душка. И все проблемы, которые у меня возникали… Я в то время уже служил далеко на юге, священнослужителем в кафедральных соборах, Ташкент, Ашхабад, и стали у меня возникать проблемы. Перестройка… Если до этого нас называли: «О, русский мулла пошел», а с началом перестройки как-то перестроились и все мусульмане по отношению к нам. Начали возникать проблемы. Я стал часто прилетать в Ленинград, а оттуда в Печоры. Прихожу к отцу Иоанну Крестьянкину. Он говорит: «Ну что, опять проблемы. Давай сейчас проблему переведем в ситуацию, ситуацию в события, а потом вообще будет ничто». Так и происходило. А потом он как-то меня спрашивает: «А через что ты ко мне прибываешь? Через Первопрестольную или через Северную?» Я говорю: «Через Северную. Мне так удобнее». Ташкент–Ленинград тогда очень хорошо самолет летал и копейки стоил по тем временам. А тут до Печоры недалеко. Он говорит: «Ой, а я тебе хочу вообще сэкономить. И до Печоры ты на чем добираешься?» Я говорю: «На такси. Все-таки же мундир обязывает, настоятель». И тогда батенька говорит мне, отец Иоанн Крестьянкин: «Экономь. Остановись в самом Питере, пойди на Серафимовское, там отец Василий Ермаков. Он точно так же, как и я, разведет все твои проблемы руками. Тем более он белый священник, как и ты, а я монах, мне иногда будет труднее тебя понять».

И вот я как-то прибыл после каких-то проблем. Тогда не было метро Старая Деревня, да и Черная Речка у меня само название вызывало какую-то такую неприятную ассоциацию, связанную с Пушкиным и Дантесом. Я поехал с Пионерской, потому что все мы были, мое поколение, пионерами в свое время. Я поехал с метро Пионерская на 93-м, как сейчас помню, троллейбусе. Была зима. Я южный человек, после 22 градусов с плюсом на юге вдруг в такой же градус, но только мороза, иду оттуда, с этой остановки. Ну, знаете, теперь называется афганская аллейка. Иду, померз. А никто тогда не чистил снег. И сейчас, бывает, не чистят снег. Пробился. Захожу. Теплый храм, деревянный. Мне все понравилось. И вдруг навстречу мне в пустом храме идет… Только не обижайтесь, что я батюшку как воспринял. Профессор Преображенский из кинофильма «Собачье сердце». И тут я начал соображать. Я-то грешным себя считаю перед Богом и даже иногда себя называю dominikanis. Есть такие католические монахи, доминиканцы, переводится Dominis – божьи, kanis – собаки. И думаю: «Так, я божья, я собака, и он сейчас из меня будет делать, как из Шарикова, человека». А у меня уже был опыт духовничества своего. О, как я побыл младостарцем! Если кто ко мне тогда попал, наверное, до сих пор в церковь не ходят. Вот я поэтому и живу, их отмаливаю. Ну вот. Смотрю – не-не-не, я этому профессору в руки не дамся. А он мне и говорит сам: «А что ты пришел-то, проезжий человек?» Нет, он сказал: «Прохожий человек». Это из священного предания, не буду отвлекаться. Я думаю: «А правда, что я пришел?» И я повернулся и ушел.

Это было в 86-м году. Приезжаю сразу в Печоры и говорю: «Отец Иоанн, я знаю, ты испытывал меня». Но тот вдруг проявил излишнее смирение, говорит: «Ну и продолжай ездить ко мне». 10 лет я к нему ездил. Потом первая чеченская война. Митрополит, царство ему небесное, Гедеон направляет меня настоятелем под бомбы в Грозный. А я не хотел умирать в то время. Я чувствовал, что я еще не готов по мытарствам ходить. Ведь вы знаете, как различить, где ваша душа будет сейчас, если вы в сию минуту умрете. Если вы осуждаете всех и не осуждаете себя самого, вы в аду. Если вы осуждаете весь мир, но уже начинаете осуждать и себя, вы на мытарствах. А если вы никого не осуждаете в этом мире, осуждаете только самого себя, вы уже в раю. Да, так. И вот чувствую я, что я не готов под эти бомбы. Там еще много было деталей. Правда, тот батюшка, который вместо меня поехал, царство ему небесное, он там уже новомучеником считается. Зря я не поехал, сейчас был бы уже в раю. Отец Анатолий Чистоусов… Мы с ним в свое время как-то в одном пединституте учились в Ставрополе, только я на историко-филологическом, а он на естественно-географическом факультете. Видите, естественники более такие, близкие к Небу. Не поехал я. И когда я находился уже в епархиальном управлении, вдруг подходит ко мне сторож. Я волнуюсь, сейчас меня отвезут в Грозный, я не хочу. И вдруг мне показывает он книжечку, на которой, может, вы помните, такая желтоватенькая была, это еще 96-й год, на ней батюшка в митре изображен таким серьезным. Но там рисунок, даже не фотография, рисунок. И написано: «Есть пророки в своем отечестве» – и восклицательный знак. Я такой думаю: «Ага, у меня еще есть несколько дней до смерти. Слетаю-ка я к батюшке». Прибыл я к батюшке. Он вроде меня так принял, начал поправлять и ситуацию внешнюю, и, главное, ситуацию внутреннюю, и головную, и сердечную. Как-то мне легче стало. И он мне говорит: «Ну что, не хочешь помирать?» Я говорю: «Не хочу». – «Ну да, если бы ты поехал, тебя бы там точно убили». Он пророк был, ведь тот батюшка, который вместо меня поехал… Так и случилось в ближайшие несколько месяцев. «Но напиши мне исповедь». А исповедоваться я люблю. Вы же все любите исповедоваться. Это же отчет о проделанной работе. Я понимаю, кто в советское время жил, там всегда же надо было. Я ему накатал 12 листов за одну ночь, школьную тетрадку стандартную. Приношу. Говорю: «Отец Василий, вот мои грехи, что меня в рай не пускают». – «Давай, давай сюда». Пошел в Покровский придел. Вот тут через боковую дверцу, вы знаете. Он вошел и дверцу оставил. А я стою. Был какой-то простой день. Молящихся было не так много. И что он делает? Он подходит к жертвеннику, становится на колени. А священник, когда сам исповедуется другому священнику, он не у престола. Он считает себя грешным. Он не достоин подходить к престолу. А он подходит к жертвеннику, опускается на колени. А исповедующий священник в руки епитрахиль и начинает его исповедовать. А он меня не позвал. Он положил вместо меня эту тетрадку мою на жертвенник, вот так вот положил. Что он там делал, я не знаю. Я стоял. Но через несколько минут он выходит и мне отдает эту тетрадку и говорит: «Порви, выкинь, сожги – все равно. Но скажу тебе честно, наломал ты немало дров». Еще он сказал: «Месяц походи помолись. Ходи каждый день, все тебе будет». Он всегда говорил: «Ходи ко мне, и все тебе будет, ходи в церковь, все тебе будет». Проходит месяц. Я хожу на все службы, и утром, и вечером. Полюбил уже и храмик, и кладбище полюбил очень. И вдруг через месяц, когда какой-то большой был праздник, не протолкнуться, я проталкиваюсь. Знаете, у него было чудотворение. Это нужно уже всем знать. Он только на тебя посмотрит, и перед тобой все расступаются, расступаются, тебе такая дорожка появляется. И он по этой дорожке идет ко мне и говорит: «Ну наконец-то ты ко мне приехал». А теперь я понял, когда он меня взял в духовные. Только когда я к нему приехал.