Балканский полуостров всегда был неспокойным и нестабильным в политическом отношении регионом. Он является местом переплетения опасных  конфликтов уже в силу того, что этот регион формировался как пространство, где в прямое соприкосновение Восток и Запад, где вступили в контакт религиозные системы ислама и христианства, православия и католицизма. Это предопределило состояние, которое можно охарактеризовать как противостояние цивилизаций.

 

Российско-турецкая война 1877-1878 гг. была одним из наиболее значительных событий второй половины ХІХ в. Она оказала большое влияние на судьбы народов Балканского полуострова, на внешнюю политику великих держав. Война началась в условиях мощного подъёма национально-освободительного движения против гнёта Османской империи и небывалого в истории России общественного движения в его поддержку. Именно последнее обусловило зарождение российской военной корреспонденции.

 

Актуальность рассматриваемой темы определяется её неразработанностью в научной литературе. Единственным исследованием по проблеме корреспонденции на Балканском театре военных действий из дореволюционной литературы является цикл статей В. Апушкина.[1] Однако, несмотря на богатый фактический материал, в нём содержится масса неточностей, затушёвывания фактов, особенно в отношении официальных правительственных корреспондентов.

 

В советской историографии данная проблема также не получила широкого освещения. Среди большого количества работ, посвящённых российско-турецкой войне 1877-1878 гг., нет ни одной, в которой рассматривалась бы деятельность военных корреспондентов, направленных в российскую армию. Вышедшие в 1950-х – 1980-х гг. работы по истории российской прессы хотя и позволяют составить представление о направленности отдельных изданий, об их печатной политике и пр., но о корреспонденции на войне 1877-1878 гг. не упоминают.[2]

 

Исключением является статья О.А. Яковлева.[3] Её автор рассмотрел организацию работы с корреспондентами при штабе Действующей армии, деятельность корреспондентов на обеих театрах военных действий. Рамки статьи, видимо, не позволили ему дать детальную характеристику работы корреспондентов из разных стран. Не указывает он и общее их число в армии. К тому же О.А. Яковлев допустил ошибку, которая показывает, что он либо не был знаком со всеми источниками по теме, либо шёл в русле идеологических традиций эпохи. Он указывает, что после разоблачений недостатков армии в либеральной газете “Голос”, осенью 1877 г. “из Действующей армии были высланы, за исключением Г.К. Градовского (работал на Малоазиатском театре – О.Г.), все корреспонденты газеты “Голос””.[4] Однако, как свидетельствуют источники, эту газету на Балканском театре представлял только один корреспондент – П.П. Сокальский, который действительно был выслан за свои излишне либеральные взгляды.

 

Таким образом, тема недостаточно разработана в историографии. Имеющиеся работы не позволяют составить полноценную картину деятельности военных корреспондентов и средств связи в российской армии в период российско-турецкой войны 1877-1878 гг.

Объектом данного исследования является корреспонденция на Балканском театре военных действий в период российско-турецкой войны 1877-1878 гг. Необходимо отметить, что в данной работе слово “корреспонденция” употребляется в двух значениях: обобщающем, как синоним слова “журналистика”; и конкретном, обозначающем исходившие от корреспондентов письма, телеграммы и пр. В данном случае под “корреспонденцией” понимается все, что связано с деятельностью корреспондентов, т. е. первое из приведенных значений.

 

Цель данной работы – проанализировать условия и результаты работы корреспондентов на Балканском театре военных действий в 1877-1878 гг. Исходя из цели, автором решаются следующие задачи:

 

-                      выяснить количественный и качественный состав корреспондентов российской и зарубежной печати в Действующей армии;

-                      исследовать и сравнить условия и качество работы иностранных и российских корреспондентов;

-                      оценить работу Полевого штаба Действующей армии с корреспондентами при армии;

-                      выявить и показать внутренние различия в среде российских и иностранных корреспондентов;

-                      изучить материалы о войне, которые содержались в корреспонденции российских корреспондентов, их подачу и направленность.

 

Географические рамки работы охватывают территорию современной Болгарии, а также часть Румынии и Турции. Хронологические рамки работы: осень 1876 г., когда началась подготовка к войне и формирование Полевого штаба со всеми его составляющими – весна 1878 г., т. е. окончание войны с Турцией.

 

При написании данной статьи автором были использованы русскоязычные источники. Это, конечно, несколько сужает круг исследования, но, к сожалению, автор не имеет возможности ознакомиться с иностранными источниками в силу их отсутствия в библиотеках Украины. Использованные источники можно условно разделить на следующие группы:

 

- воспоминания лиц, руководивших, или непосредственно с корреспондентами;

- корреспондентские мемуары.

 

К первой группе относится дневник М.А. Газенкампфа. Они представляют особый интерес, поскольку их автор заведовал работой с корреспондентами при Полевом штабе Действующей армии.[5] Его дневник содержит не только богатый фактический материал по теме данного исследования, но и аналитические замечания. М.А. Газенкампф, несмотря на то, что был человеком умеренно-либеральных взглядов, всё же в значительной степени подпал под влияние Главнокомандующего – великого князя Николая Николаевича. В частности, это касалось его негативного отношения к Н.Н. Обручеву. Его дневник богат на личные оценки тех или иных событий, в том числе, связанных и с корреспондентами. Важность данного источника заключается также в том, что его автор был причастен к той части решения вопросов в армии, которая не была видна большей части корреспондентов, военных, историков. Он находился при штабе, был знаком с высшим командованием, знал как и кем принимались решения. Например, только у него мы встречаем описание того, каким образом и на каких условиях принималось решение о допуске корреспондентов в армию.

Вторая группа источников более обширна. Мемуарную литературу, написанную корреспондентами, можно разделить на три подгруппы. Первая включает в себя записки, дневники и воспоминания корреспондентов, которые находились непосредственно в армии, принимали участие в боевых операциях не только как наблюдатели, но и как участники. Ко второй подгруппе относятся мемуары корреспондентов, непосредственного участия в боевых действиях не принимавших, находившихся при штабе, и писавших свои корреспонденции на основании донесений, официальных известий, рассказов участников после боя и пр. Наконец, представители третьей подгруппы – военные. Специфика их корреспонденции заключалась в том, что она носила сугубо профессиональный, военно-исторический характер.

 

В числе корреспондентов – участников войны 1877-1878 гг. выделяется фигура В.И. Немировича-Данченко. Прибыв на театр боевых действий в конце июля 1877 г., он прошёл войну в качестве корреспондента сразу нескольких изданий. Его дневники насыщены не только информацией о событиях, в которых он непосредственно принимал участие, но и анализом причин недостатков в российской армии, характеристиками видных военных деятелей.[6] В своих выводах он старается быть объективным и это ему удаётся. Иногда он, правда, несколько утрировал ситуацию, но стоит помнить, что дневник, как правило, – отражение сиюминутных мыслей. Их детальный анализ, возможно, могущий изменить взгляд на то или иное событие, – дело времени. В.И. Немирович-Данченко писал о том, с чем сталкивался непосредственно, особое внимание уделяя недостаткам в армии. Его дневники резко контрастируют с тем, что писали в своих корреспонденциях В.В. Крестовский и подобные ему, речь о которых пойдёт ниже. Будучи непосредственным участником боёв, видя все ужасы войны, он описывал их не приукрашивая, так, как видел. В них нет никакой идеализации. Как пример, можно привести его характеристику М.Д. Скобелева, с которым В.И. Немирович-Данченко провёл большую часть кампании. Несмотря на восхищение автора личными качествами генерала, он не стесняясь ярко показывает его недостатки, в частности, излишнюю вспыльчивость.[7] Не щадил он и высший командный состав, указывая на его косность в военном мышлении. Зато о новом поколении офицерства отзывался с искренней прямотой, которая соответствовала действительности: “до войны слово ташкентец было почти бранным, а при проверке здесь оказалось, что ташкентцы именно лучшие люди. Именно они создали болгарское ополчение и сплотили его; из них – лучшие командиры частей, лучшие начальники штабов, лучшие боевые офицеры. Дмитровский, Куропаткин, Деннет, Боголюбов, Скобелев, Петрушевский, Соболев, Сахаров – ими может по всей справедливости гордиться наш Генеральный штаб, а они всё своё боевое воспитание получили в Ташкенте”.[8]

 

Нельзя не отметить записки Н.В. Максимова.[9] По своей подаче материала и взглядам он близок к В.И. Немировичу-Данченко – та же прямота в характеристиках, та же смелость в выводах. Он был с армией с апреля по 30 августа 1877 г., непосредственно принимал участие в боях и в жизни войск. Но вынужден был покинуть театр боевых действий из-за тяжёлого ранения в грудь, полученного 30 августа во время Третьей Плевны. У него мы встречаем характеристику нравов не только в армии, но и среди румынского и местного болгарского населения, взглядов на войну среди населения России. Записки Н.В. Максимова содержат множество зарисовок из жизни армии, о событиях, в которых непосредственно принимал участие. В отличие от большинства корреспондентских мемуаров, Н.В. Максимов детально охарактеризовал военных корреспондентов (прежде всего – иностранных). Что до своих российских собратьев по перу и своей деятельности в качестве корреспондента, то Н.В. Максимов писал следующее: “я вдруг почуствовал, как я с самого же начала начал залезать в раковину неуязвимости, в скорлупу совершенного равнодушия. Сначала я испугался мрака, спустившегося перед моими глазами, а потом, опять-таки по свойству русского человека, махнул на всё рукою. Махнул я рукою, отвергнутый, так сказать, начальством и дипломатией, отвернулся от сильных и вмешался в общую толпу русской публики. С тех пор я сделался Подхалимовым. Представители армии, общества и свои собратья по перу так меня и поняли, и все сходились в смысле этого понимания, хотя всякий помнил, что и Подхалимовы – народ до некоторой степени полезный”.[10] Возможно, речь идёт о том, что корреспонденция, которую Н.В. Максимов посылал в Россию, носила умеренный характер и не содержала острых выпадов. Но читая его записки, видишь другого человека – человека способного сказать и говорящего правду о войне.

 

Участником войны на Балканском полуострове с первого до последнего дня был художник-баталист В.В. Верещагин. Когда началась война, он находился в Париже. Отправив жену к родственникам, он направился на Балканы, чтобы добровольцем вступить в Действующую армию. Уже в начале июля 1877 г. в составе экипажа катера “Шутка” он участвовал в атаке на турецкий военный пароход на Дунае. В этом бою он получил ранение и вернулся в армию лишь после выздоровления, в конце августа 1877 г.

В.В. Верещагин был участником многих сражений, находясь в отряде М.Д. Скобелева. В промежутках между боями он делал зарисовки, которые после войны превратились в картины, такие, как “Перед атакой. Под Плевной”, “Перевязочный пункт при Плевне”, “На Шипке всё спокойно”, “Снежные траншеи на Шипке” и др. Его воспоминания и дневники важны для нас, поскольку дают широкое представление о жизни художников на войне.[11] Они проникнуты духом патриотизма и сочуствия балканским народам. Непосредственно участвуя в боевых действиях, В.В. Верещагин дал российскому обществу правду о войне не только в своих воспоминаниях, но и в картинах. Так, например, на картине “Шипка – Шейново” он изобразил на переднем фоне не победителей, а трупы убитых, пытаясь таким образом донести до зрителя жестокую правду войны.

 

Мемуары второй подгруппы корреспондентов менее многочисленны, но характерны тем, что носят официальный характер, поэтому в своё время им, в отличие от публикаций первой группы, давалась более широкая дорога к читателю.[12] В основном, работы этой группы носят “ура-патриотический” характер. В них отсутствует описание быта войны, поскольку их авторы сами его не прочувствовали; описания военных действий выхолощены, лишены действительной окраски. Личных выводов и характеристик или нет вообще, или они носят поверхностный характер. Критика только того, что разрешено официально.

 

Среди корреспондентов второй группы выделяется Л.В. Шаховской. Он был на театре военных действий в качестве представителя реакционного издания “Московские ведомости”. Его воспоминания представляют собой вышедшие отдельным изданием корреспонденции.[13] В книге князя нет ни серьёзного анализа боевых действий (хотя автор всю кампанию находился при генерале И.В. Гурко), ни сколь-нибудь примечательных наблюдений. Тем не менее, книга эта выдержала два издания и, мало того, была рекомендована Министерством народного просвещения для учебных библиотек средних учебных заведений. Естественно, это было неслучайно. Работа Л.В. Шаховского формирует определённый взгляд на войну. Если, например, у корреспондентов-военных война – это тяжёлая, изнурительная и опасная работа для солдат и офицеров, то для князя та же самая война – поле для проявления героизма и удали. Перед читателем предстаёт лубочная картинка, изготовленная с определённой целью: у молодого человека книга такого рода не должна вызывать серьёзных вопросов и мыслей о войне. В своём усердии Л.В. Шаховской, порой сам того не замечая, достигает обратного результата. Так, к примеру, демонстрируя беззаветную храбрость армии, он вкладывает в уста одного из солдат слова о том, что турецкая пуля не страшна, ибо турок, мол, стреляет не целясь. И вообще перестрелка – никому не нужная забава, “главное – добраться до противника штыком или шашкой”.[14]

 

Аналогичный, “ура-патриотический” характер носит и работа В.В. Крестовского, официального корреспондента газеты “Правительственный вестник”.[15] В.В. Крестовский, правда, был более опытным корреспондентом, к тому же известным писателем и профессиональным военным (штаб-ротмистр). Поэтому его корреспонденции носили более специальный характер. Книга представляет собой сборник отправленных с театра военных действий сообщений о ходе военных действий. В.В. Крестовский сочинял свои корреспонденции для столичного общества, для которого “Правительственный вестник” был главным источником информации. Этим определялся их характер. Книга его примечательна тем, что даёт представление о существе официальной установки в освещении войны. Здесь видно, что именно предлагалось в качестве официальной версии о военных действиях. Оригинальных наблюдений или выводов работа В.В. Крестовского не содержит. Она носит идеологический характер. В ней много красочных и подробных эпизодов: форсирования Дуная, сражения под Плевной, перехода через Балканы. Все это – именно описания, цель которых – внушить уверенность в непобедимости российской армии. В.В. Крестовский все заслуги приписывает Главнокомандующему, вину же за неудачи и поражения возлагает на малораспорядительных полковых и батальонных командиров. Всё поставлено с ног на голову и в таком виде подано на страницах правительственного официального органа.

 

Особое место среди мемуарных источников корреспондентов занимают источники третьей подгруппы корреспондентов,[16] в частности, воспоминания А.К. Пузыревского и А.Н. Куропаткина. Эти записки носят сугубо профессиональный характер, в них нет политических оценок, стратегических экскурсов или анализа деятельности Полевого штаба. Ценность этих работ в том, что они созданы военными, в них есть анализ непосредственных военных действий. Они позволяют увидеть различия между корреспондентами-военными и невоенными, между информацией, которая интересовала тех и других.

 

Полковник Генерального штаба А.К. Пузыревский провёл всю войну в качестве штабного офицера гвардейского корпуса. Эрудированный военный и в будущем видный историк, он основное назначение своих литературных записок видел в том, чтобы они послужили материалом для будущих историков войны 1877-1878 гг. А.К. Пузыревский прослеживает весь боевой путь гвардейского корпуса: участие в блокаде Плевны, форсирование Балкан зимой 1877-1878 гг., занятие Софии, наступление на Адрианополь. Достоинством работы является то, что автор приводит большое количество оперативных документов.[17] Однако в остальном его воспоминания сухи на описание быта армии, внутреннего напряжения боя и т. п.

 

Что до А.Н. Куропаткина, то он провёл всю войну в чине капитана Генерального штаба начальником штаба в отряде генерала М.Д. Скобелева, при этом посылая свою корреспонденцию в “Военный сборник” – издание военное. По существу, его работы – исследование с точки зрения военного одного из важных периодов войны – боевых действий под Плевной.[18] Он показал, что причины неудач первого (20 июля) и второго (30 июля) штурмов были во многом сходными, но командование не смогло не только правильно понять и учесть их, но, более того, не повторить в ещё более усугублённом виде 30 августа, в момент третьего штурма. Справедливо его утверждение, что управление войсками носило из рук вон скверный характер: “Отсутствовало согласование в действиях обоих сражающихся отрядов, внутри каждого из них не было связи между действиями различных родов оружия”.[19] Записки А.Н. Куропаткина дают достаточно оснований для заключения, что управление войсками на поле боя не отвечало требованиям тогдашней войны. Он говорит о неумении верно распределять силы перед боем и правильно употреблять их в ходе сражения. Невольно А.Н. Куропаткин затронул и ту сферу управления, которая во многом была результатом всей атмосферы в армии – малую инициативность начальников.

Таким образом данная тема обеспечена достаточным количеством источников, что позволяет исследователю полностью раскрыть поставленные перед ним цель и задачи.

 

Российско-турецкая война 1877-1878 гг. вызвала интерес как в России, так и в других европейских государствах. В Российской империи, где грамотность после реформ 1860-х гг. увеличилась, а делами славянских народов (сербов, болгар и др.), также, как и боевыми действиями, интересовались все слои населения. Россия декларировала себя защитницей “братьев-славян”, и данное утверждение было основой идеологии балканской политики империи. Прикрываясь защитой интересов “братских славянских народов”, российские правительства в ХІХ – начале ХХ вв. преследовали вполне прагматичные цели: контроль черноморского побережья и проливов Босфор и Дарданеллы. Что касается простого населения Российской империи, то оно, не видя в большинстве своём истинной подоплёки событий, свято верило, что помогает родственным народам освободиться от османского владычества. Отсюда подъём интереса к войне и волны патриотизма, с ней связанного.

 

У западных стран по отношению к этой войне и к её ходу были свои интересы политического и военного характера, характеристика которых выходит за рамки данной работы. Отметим только, что и они оказывали поддержку балканским народам только тогда, когда это приносило выгоду прежде всего им самим, а не угнетаемому населению Балкан. Что касается военного интереса, то он был вполне естественен в свете проходивших в России в 1860 – 1870-е гг. военных реформ. Военным специалистам великих держав необходимо было увидеть обновлённую российскую армию в деле и на практике оценить её боеспособность.

 

Всё вышеизложенное являлось причиной посылки на театр военных действий корреспондентов периодических изданий как из России, так и из других стран Европы. Часто военными корреспондентами были непосредственные участники боёв, как правило – офицеры, которые совмещали писательские способности с умением управлять войсками.

 

Ещё в ноябре 1876 г., с началом мобилизации, по ходатайству министра внутренних дел А.Е. Тимашёва в штаб Действующей армии в качестве корреспондента газеты “Правительственный вестник” был командирован поручик лейб-гвардии Уланского полка В.В. Крестовский. Следует отметить, что указанное издание являлось официальным органом Министерства внутренних дел.

 

Вообще, с началом войны  в штабе были как сторонники, так и противники допуска корреспондентов в армию. “Сторонники допущения, – отмечал Н.В. Максимов, – исходили с точки зрения политической: “мы так сильны, – говорили они, – и так прекрасно организованы сами по себе, что огласки нам бояться нечего”. Противники ... боялись иностранных корреспондентов, как людей, среди которых могут появиться шпионы”.[20] Нужно было найти что-то среднее – его и искали. “При этом каждый из сторонников своих мнений принимал в расчёт исключительно европейскую печать, касательно же нашей печати не могло даже и разговоров возникнуть, потому что это дело считалось раз и навсегда  поконченным, а во-вторых, никто из них и никогда не признавал нашу печать “влиянием””.[21] Против допуска в армию корреспондентов выступало Главное управление по делам печати на том основании, что в Кишинёве уже находился корреспондент, назначенный правительством.[22] Однако в штабе Действующей армии решили иначе: Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич согласился на допуск корреспондентов в армию.

 

Заведование корреспондентами, пребывавшими в армию, с началом войны сразу было поставлено под контроль военных властей. Этот контроль, правда, не носил жёсткого характера. При штабе Действующей армии в начале войны была создана специальная должность, на которую назначили бывшего преподавателя Академии Генерального штаба, полковника Генштаба М.А. Газенкампфа. Состоя в течение всей войны при Главнокомандующем, он вёл журнал боевых действий, составлял срочные донесения императору, участвовал в обсуждении планов военных операций, расшифровывал донесения военных агентов России в европейских странах, поступавшие в штаб. Однако основной его задачей было заведование военными корреспондентами при Действующей армии. Для работы на театре боевых действий каждый желающий  должен был получить от М.А. Газенкампфа разрешение, после чего ему выдавались специальные опознавательные знаки, и он мог состоять корреспондентом при армии.

 

17 апреля 1877 г. М.А. Газенкампф составил докладную записку начальнику штаба Действующей армии, в которой предлагал условия допуска корреспондентов в войска. Замечая, что в настоящее время пресса имеет большое влияние на общественное мнение, как в России, так и за рубежом, М.А. Газенкампф предлагал допустить корреспондентов на фронт, но при следующих условиях.

 

-   российских корреспондентов допускать по просьбам редакций и издателей газет;

-   иностранных – по рекомендациям российских посольств и высокопоставленных лиц;

-   предварительной цензуры не учреждать, но обязать всех корреспондентов не сообщать никаких сведений о передвижении, расположении, численности войск и об их предстоящих действиях. Предполагалось предупредить корреспондентов, что за неисполнение этого обязательства они будут высланы из армии;

 

-   для наблюдения за исполнением обязательства предложить редакциям доставлять все номера газет, в которых будут напечатаны корреспонденции с театра войны;

-   предоставить корреспондентам возможность получать от заведующего корреспондентами при штабе Действующей армии все те сведения, которые начальник штаба армии признает полезными или возможными им сообщать. Для этого предлагалось назначить определённые часы.[23]

 

М.А. Газенкампф писал, что “требование дружественного тона от корреспондентов, равно, как и предварительная их цензура, будут нам же во вред: то и другое получит немедленную огласку и положит прочное основание недоверию публики к тем корреспондентам, которые будут допущены”. Полковник отмечал, что “в этом случае можно даже опасаться, что общественное мнение будет более всего верить тем газетам, которые займутся фабрикацией ложных и злостных корреспонденций о нашей армии. От таких газет, как например, “Neue Freie Presse”, “Pester Lloyd”, “Augsburger Zeitung” этого весьма можно ожидать”. “А так как общественное мнение, – продолжал в своей записке полковник, – в настоящее время – такая сила, с которой нельзя не считаться, газетные же корреспонденты влиятельнейших органов печати суть могущественные двигатели и даже создатели этого мнение, то лучше постараться расположить корреспондентов в нашу пользу”.[24] В общем, как отмечал Н.В. Максимов, допускали в армию влиятельных корреспондентов, которые представляли дружественные издания, но давали им понять, что со своим уставом в чужой монастырь лезть не стоит.[25]

 

19 апреля Великий князь одобрил записку и утвердил М.А. Газенкампфа в должности заведующего корреспондентами.

 

Корреспонденты стали прибывать в десятых числах апреля. Их откомандировывали в штаб армии, чтобы сопровождать её в ходе боевых действий и давать о последних своевременные отчёты. Тут же встал вопрос об опознавательных знаках для них. Предложение иностранных корреспондентов Мак Гахана и де Вестина в качестве такового использовать белую нарукавную повязку с красным крестом в штабе армии нашли неудобным. По предложению того же М.А. Газенкампфа, первоначально корреспонденты, допускавшиеся к сопровождению армии, должны были иметь знак на левом рукаве мундира. Он представлял собой круглую бляху из меди, на которой были выбиты орёл (герб Российской империи), номер корреспондента, надпись “корреспондент” и печать Полевого комендантского управления армии. Для удостоверения личности корреспондент должен был иметь фотографию с письменным подтверждением личности, подписанным М.А. Газенкампфом, и печатью Полевого комендантского управления на обороте.[26] Было также одобрено предложение полковника назначить часами для приёма корреспондентов в штабе Действующей армии время с 9 до 11 часов.

 

Однако 7 июня 1877 г. был издан приказ по войскам № 131, согласно которому вводился новый знак отличия для корреспондентов. Им стала трёхцветная (чёрный, жёлтый, белый цвета) нарукавная шёлковая повязка. На ней был изображён гербовый орёл, вокруг которого полукругом помещалась надпись “корреспондент”. Под надписью был золотой нитью вышит номер корреспондента. С внешней и с внутренней сторон повязки должна была стоять мастичная печать Полевого штаба или Полевого комендантского управления армии.[27] Без этих знаков отличия корреспондент не допускался на позиции. Правами корреспондентов пользовались также художники, бывшие чем-то вроде нынешних фотокорреспондентов. Свобода передвижения корреспондентов в армии не ограничивалась, но они были обязаны сообщать о каждой перемене своего местопребывания в штаб армии.[28]

 

При составлении отчётов в периодические издания, которые они представляли, корреспондентам было разрешено пользоваться официальными сведениями, донесениями в штаб, приказами и т. п.; также можно было использовать рассказы очевидцев, участников описываемых событий, собственные наблюдения.[29] При этом достоверность передаваемой информации зависела от личных качеств корреспондента. Поэтому материал, передаваемый ими, часто грешил неточностями и искажениями.

 

Корреспонденты прибывали в армию постепенно. Об этом можно судить по дневниковым записям М.А. Газенкампфа, непосредственно их регистрировавшего. Так, 22 апреля 1877 г. он записал: “Пока допущены только: Мак Гахан, де Вестин, Даннгауэр (“Militär Wochenblatt” и “Nationalzeitung”) и фон Марее (“Über Land und Meer”). Последние двое – отставные офицеры. Сегодня представил к подписи Великого князя телеграмму Министерства внутренних дел о разрешении русским корреспондентам следовать за армией и посылать корреспонденции свои по почте и по телеграфу прямо в свои газеты”.[30] 24 апреля ему был представлен корреспондент “Daily News” Арчибальд Форбс.[31] 7 мая – следующая запись: “Сегодня явились два англичанина-художника, корреспонденты иллюстрированных журналов; оба допущены. Явился также корреспондент “Петербургских ведомостей” Мозалевский и баварский граф Таттенбах-Рейнштейн, неизвестно почему попавший в корреспонденты пражской газеты “Politik””.[32] 5 мая М.А. Газенкампф отмечал, что “корреспондентов набралось уже 11  и сверх того 5 художников: один француз, один немец, два англичанина и один русский (В.В. Верещагин)”.[33] Запись от 16 мая: “Число корреспондентов дошло до 23, в том числе 7 русских: Максимов, Мозалевский, Каразин, Немирович-Данченко, Фёдоров, Рапп и Сокальский. Каразин и Фёдоров вместе с тем и художники”.[34]

 

Число российских корреспондентов на Балканском театре с течением времени увеличивалось. К 5 июля 1877 г. их состав был следующим [35]:

Периодическое издание	Корреспондент
“Биржевые ведомости”	Н.В. Максимов
“Всемирная иллюстрация”	Н.Н. Каразин Н.П. Фёдоров
“Голос”	П.П. Сокальский
“Московские ведомости”	Л.В. Шаховской М.Ф. Мец
“Наш век”	Г. Стамболов В.И. Немирович-Данченко
“Новое время”	А.А. Суворин М.П. Фёдоров В.П. Буренин Н.Н. Каразин П.П. Сокальский А.Д. Иванов Н.Н. Россоловский В.И. Немирович-Данченко
“Одесский вестник”	П.П. Сокальский
“Правительственный вестник”	В.В. Крестовский
“Русский мир”	Е.К. Рапп
“Санкт-Петербургские ведомости”	М.П. Фёдоров Н.В. Максимов А. Теохаров
“Северный вестник”	Д.К. Гирс
“Тифлисский вестник”	Н.Я. Николадзе
“Sankt-Peterburger Zeitung”	Н.В. Максимов

 

Нужно отметить, что в ходе войны В.И. Немирович-Данченко перешёл в “Новое время”, и стал посылать корреспонденцию в эту газету. В составе штаба Действующей армии находились, помимо В.В. Крестовского, в качестве официального корреспондента газеты “Правительственный вестник” художник Е.К. Макаров, а также известный художник-баталист В.В. Верещагин. В июле 1877 г. число художников возросло. Прибыли П. Соколов, Буткевич, М. Малышев – в Главную квартиру, и П.О. Ковалевский – в отряд Великого князя Владимира Александровича. На Балканском театре войны находился также известный художник В.Д. Поленов. Вместе с российской армией он принимал участие в сражениях, воочию видел героизм солдат, страдания болгар и запечатлел всё это как в живописных полотнах, так и в акварелях (“Позиция”, “Артиллерия в горах”, “Болгарское селение” и др.).[36]

 

Наиболее полный список корреспондентов, прибывших на театр боевых действий, приводит Н.В. Максимов.[37] Он перечисляет всех, чьи фотографии были вклеены в корреспондентский альбом. Как говорилось выше, корреспонденты должны были иметь при себе две фотографии. Одну они оставляли в Полевом штабе, где она хранилась в специальном альбоме, а вторую, с пропуском и печатью, носили при себе в качестве удостоверения личности.

Таблица 2. Российские корреспонденты 

Периодическое издание	Корреспондент
“Правительственный вестник”	В.В. Крестовский
“Санкт-Петербургские ведомости”	Модзолевский
“Санкт-Петербургские ведомости”	Комаров
“Новое время”	А.А. Суворин М.П. Фёдоров В.П. Буренин Н.Н. Каразин А.Д. Иванов Н.Н. Россоловский В.И. Немирович-Данченко Маслов
“Русский инвалид”	М.П. Фёдоров (художник) Сухотин (подпоручик российской армии)
“Всемирная иллюстрация”	М.П. Фёдоров (художник)
“Голос”	П.П. Сокальский
“Северный вестник”	Д.К. Гирс Байков (подполковник российской армии)
“Русский мир”	Е.К. Рапп Георгиевич
“Московские ведомости”	Л.В. Шаховской М.Ф. Мец Иловайский (профессор, был временным корреспондентом)
“Русские ведомости”	А. Теохаров
“Биржевые ведомости”	Н.В. Максимов

 

Среди корреспондентов “Нового времени” Н.В. Максимов не упоминает имён Н.Н. Россоловского и П.П. Сокальского, хотя В.В. Крестовский относит их к этой газете. П.П. Сокальский в начале кампании был корреспондентом газеты “Голос”, но впоследствии его заменили американцы Мак Гахан и Стэнли. Что касается В.И. Немировича-Данченко, то он в начале войны был корреспондентом газеты “Наш век”, а затем стал писать для “Нового времени”. А.Д. Иванов был одновременно и фотографом.

 

Как видим, между списками российских корреспондентов есть некоторые различия. Это связано с тем, что постоянно на театре боевых действий находилась лишь небольшая группа корреспондентов. Что же до остальных, то они то прибывали, то уезжали, поэтому проследить за ними на протяжении всей кампании было невозможно. К тому же нужно отметить, что Н.В. Максимов сам покинул театр войны в конце августа из-за тяжёлого ранения и поэтому не мог знать всех корреспондентов, прибывших и убывших после этого.

 

Что касается иностранных корреспондентов, допущенных в начале войны на театр боевых действий, то их состав был сначала немногочисленен, как правило, по одному-двум от крупных европейских держав. К 5 июля имело место следующее представительство.[38]

Страна	Периодическое издание	Корреспондент
Австро-Венгрия	“News Wiener Tagblatt”	Не указан
Великобритания	“Daily News”	Мак Гахан
Пруссия	“Militär Wochenblatt” “Kölnische Zeitung”	Капитан Даннгауэр Доктор Шнейдер
Североамериканские Соединённые Штаты	“New-York Herald”	Мак Гахан
Франция	“Figaro”	де Вестин

 

Как правило, корреспондентами иностранных изданий выступали офицеры Генеральных штабов, которые одновременно являлись и неофициальными военными агентами при российских войсках. В качестве корреспондентов выступали и официальные военные агенты, как, например, прусский – майор фон Лигниц. Он направлял свои письма в “Северогерманскую всеобщую газету”.

 

Иностранные корреспонденты попадали на театр военных действий по рекомендации российских посольств и высокопоставленных лиц. При этом иностранные газеты обязательно ходатайствовали перед дипломатическими представительствами о допуске своих корреспондентов.[39] Однако не все желающие получали допуск в армию. Так, 28 апреля М.А. Газенкампф вынужден был отказать двум корреспондентам – немецкому и английскому. Английский подполковник Говард Винцент приехал, по словам М.А. Газенкампфа, с массой рекомендательных писем. Однако князь В.А. Черкасский, возглавлявший Русское гражданское управление в Болгарии,  оказался знаком с ним и отрекомендовал как возможного английского шпиона. Поэтому Великий князь рекомендовал полковнику отказать англичанину, что и было исполнено.[40]

 

В итоге, представительство иностранных корреспондентов, согласно Н.В. Максимова, было следующим.[41]

Таблица 4. Английские корреспонденты 

Периодическое издание	Корреспондент
“Daily News”	А. Форбс (или Форбес) Мак Гахан (американец)
“Times”	Грант Брэкенбюрри (полковник, состоявший на действительной службе в английской армии, уволенный в отпуск)
“Grafic” (иллюстрированный журнал)	Вильерс (художник)
“Illustrated London News” (иллюстрированный журнал)	Гейль (художник)
“Standard”	Ф. Бойль
“The Skotsman”	Д.Л. Каррик (доктор, проживавший в Санкт-Петербурге) Роуз
“Manchester Guardian”	Стэнли (американец)
“Freemens” (ирландский журнал)	Стэнли (американец)

 

Мак Гахан писал и для российской газеты “Голос”, как и Стэнли. Также корпус английских журналистов представлял Гавелок, но сведения о том, к какой именно газете он принадлежал, ни в одном из обработанных источников нами не найдены.

Таблица 5. Американские корреспонденты 

Периодическое издание	Корреспондент
“New-York Herald”	Доканкоз
“Boston Jornal”	Кинг
Газета не указана	Джексон

 

В.В. Крестовский упоминает в качестве американского корреспондента также Миллета, не указывая, правда, к какой газете тот принадлежал.[42]

Периодическое издание	Корреспондент
“Militär Wochenblatt”	Даннгауэр
“Hambourger Nachrichten”	Даннгауэр
“National Zeitung”	Даннгауэр
“Ausburger Allgemeine Zeitung”	фон Марее (или фон Маре)
“Üeber Land und Meer”	И. Шенберг (художник)
“Post”	фон Браухич
“Neue Militäriche Blatt”	фон Браухич
“Berliner Tagblatt”	Бета

 

Таблица 7. Австрийские корреспонденты 

Периодическое издание	Корреспондент
“Neues Wiener Tagblatt”	Лукеш
“Politik” (пражская газета)	Рейнштейн (отставной поручик) Лахман
“Presse”	Лихтенштадт

Периодическое издание	Корреспондент
“ХХ Siècle”	Бребан
“National”	Бребан
“Jornal d’Odessa”	Бребан
“Figaro”	И. де Вестин
“Moniteur Universel”	Д. де Лонле (или Лоне [43])
“Monde Illustré”	Д. де Лонле
“Estafette”	Белина
“Indépendance Belge”	Кон-Абрест
“Тemps”	Ламонт
“Republique Française”	Гране
“La France”	Фарей

 

В.В. Крестовский упоминает в качестве французского корреспондента также Паньона, но без указания, к какой газете тот принадлежал.[44]

 

Таблица 9. Шведские корреспонденты 

Периодическое издание	Корреспондент
“Stockgolms Dagblad”	Берлинг (поручик шведского Генерального штаба)

Таблица 10. Итальянские корреспонденты 

Периодическое издание	Корреспондент
“Opinion”	М.-А. Канини
“Pungolo di Napoli”	М.-А. Канини
“Gazetta Piemontaise”	М.-А. Канини
“Courier du soir de Milan”	М.-А. Канини
“Fanfulla”	Маркотти
“Roma di Napoli”	Ладзаро (художник)
“Illustration Italiana di Milano”	Ладзаро

 

Румынию представляли личный художник князя Карла Сатмари и фотограф князя Душен.[45]

Испанский художник Хосе Луис Пеллисер из Мадрида прибыл в российскую армию от испанского иллюстрированного журнала “La Ilustración Española y Americana”.[46]

 

Корреспонденты “Daily Telegraf” и большинства венских газет не были допущены в армию, поскольку представляли недружественно настроенные издания. Поэтому проживали в Бухаресте, пользовались сведениями из вторых рук, в том числе и от товарищей по профессии, а иногда “и своими умозаключениями”.

 

Кроме того, Погенполь был послан на театр боевых действий в качестве представителя телеграфных агенств “Agence Havas”, “Reiter”, “Wolf” и “Vienne”.[47]

 

Говоря о российской военной журналистике, следует отметить, что зародилась она именно в ходе российско-турецкой войны 1877-1878 гг. Как писал историк конца ХІХ – начала ХХ вв. В. Апушкин, “как война началась стихийно, так и столь же стихийно создалась “возможность” русской периодической печати иметь своих корреспондентов на театре войны ... Это было обусловлено, в первую очередь, патриотическими чувствами и стремлением дать правду о войне во время войны, а не после неё”.[48]

 

Журналистов российских изданий допускали на театр боевых действий по просьбе ответственных редакторов и издателей газет. Их откомандировывали в Полевой штаб  в качестве официальных корреспондентов.

 

Корреспондентами были и российские писатели, и журналисты, и даже болгары. Причём существовала практика, когда один корреспондент мог посылать свои сообщения в несколько изданий сразу, как, например, Н.В. Максимов, Н.Н. Каразин и др. Интерес к войне в российском обществе был действительно велик, и подогревали его сведения с фронта, доставляемые именно корреспондентами.

 

Отношение в армии к профессии корреспондента было разным. Характерный случай в среде российского офицерства приводит Н.В. Максимов. Он присутствовал при следующем разговоре нескольких офицеров. “– Если бы я был корреспондентом, – воскликнул подполковник в минуту увлечения, – я бы так отнёсся к этому делу; жаль, что я не пишу…

 

– Хотите, я вам устрою, что вы будете писать? – сказал я ему.

 

– Очень рад…

 

– Позвольте! – грозно воскликнул штаб-ротмистр. – Надеюсь, что мне не придётся напоминать Вам Ваших слов, сказанных при посторонних свидетелях! Честь моего мундира заставляет меня доложить Ваши слова кому следует ... Я отдаю Вам должное; но, господин полковник, я считаю, Ваши слова оскорблением мундира, который мы одинаково носим с Вами. Вы хотите быть корреспондентом ... это простительно вот им ... С этими словами он указал на нас. – Это непростительно, господин полковник! Ваша обязанность заключается в защите чести армии и отечества, а не в том, чтобы унижаться до степени “строчилы””.[49]

 

А вот в среде боевого офицерства и среди солдат отношение было несколько иным. В числе корреспондентов были и армейские офицеры, и офицеры Генерального штаба, непосредственно принимавшие участие в боях. Так, как уже говорилось, полковник Генштаба А.К. Пузыревский, занимая должности офицера Генерального штаба или начальника штаба в различных подразделениях, прошёл всю войну, одновременно являясь корреспондентом российских военных изданий – “Русского инвалида” и “Военного сборника”, куда посылал письма с театра боевых действий. Правда, его корреспонденция носила сухой, сжатый характер. Почти не касаясь быта и военных будней А.К. Пузыревский основное внимание сосредоточил на военной стороне кампании и дел, в которых лично принимал участие, например, сравнивал качество стрельбы российских и турецких ружей, отмечая, что последние стреляют дальше во многом из-за хорошего качества пороха.[50] В “Русский инвалид” посылали свою корреспонденцию также полковник Генштаба Н.В. Каульбарс и капитан Генштаба А.Н. Куропаткин. Н.В. Максимов отмечал, что как только в колонне, которую он обгонял, узнавали, что он корреспондент, сразу же принимали  гостеприимством, радушием: “Пишите, батюшка, пишите; вот нас компания жидов одолевает; обозы ломаются – всё гниль”.[51] В корреспонденте видели человека, способного донести до общества и до высших сфер беды армии. “Все продолжают радоваться присутствию обличителя, пока сидишь вместе с ними; расскажут тебе всю подноготную, вывалят все анекдоты”.[52]

 

Почти с начала войны в Действующей армии стал издаваться “Летучий листок” – своего рода информационно-пропагандистское издание для поднятия боевого духа войск. Идея его выпуска принадлежала известному российскому писателю В.В. Крестовскому. Он состоял при Главной квартире официальным, проправительственным корреспондентом. Имея много свободного времени (на позициях он появлялся редко и почти все время находился при штабе) и желая заполнить свой досуг каким-либо литературным делом, он стал издавать военную газету. В.В. Крестовский предполагал печатать не только официальные реляции, но и корреспонденцию из разных частей войск для ознакомления офицеров армии и российской публики с внутренней боевой обстановкой войск. В штабе В.В. Крестовскому, как отмечает Д.Г. Анучин, “оказывалось особое внимание, и на издание газеты, несмотря на весьма значительные расходы по устройству особой для неё типографии, согласились довольно легко”.[53] При этом, было поставлено условие, чтобы в его издании участвовало и Гражданское управление, то есть, по существу, сам князь В.А. Черкасский, как лицо, имевшее связь с литературой и литераторами. Князь отклонил предложение участвовать в издании “Листка”, поскольку расходы Гражданского управления были и без того велики. Но он согласился назначить В.В. Крестовскому в качестве соредактора от гражданского ведомства М.Ф. Меца, служившего в Гражданском управлении помощником начальника отделения и по совместительству бывшего корреспондентом газеты “Московские ведомости”. Его освободили от занятий по гражданской канцелярии, сохранив штатное содержание.

 

Судьба указанного издания печальной. Как отмечает Д.Г. Анучин, ““Летучий листок” в самом скором времени сделал несколько крупных промахов, подвергся запрещению помещать что-либо, кроме официальных донесений и влачил незавидное существование, печатая реляции давно уже известные из столичных газет”.[54]

 

Для корреспондентов были установлены ограничения. Например, они должны были уведомлять штаб армии о своём местоприбывании. Армейские чины не должны были сообщать им численность, направления и цели движения войск. Особенно это касалось иностранных корреспондентов, которые вполне могли выступать в качестве шпионов. Так, несмотря на запрещение сообщать сведения об армии и её планах, передвижениях, такие сведения в иностранной прессе появлялись. Корреспонденты таких недружественных России газет, как например, “Standard”, “Neue Freie Presse”, “Kölnische Zeitung” и др., сообщали своим редакциям сведения подобного рода. Причём характерно то, что пересылкой запрещённых сведений в иностранные издания занимались не те корреспонденты, которые находились в составе отрядов, а те, которые проживали в тылу армии. Это было связано прежде всего со взяточничеством, которое процветало не только среди российских гражданских чиновников, но и среди военных. Ещё одну причину просачивания сведений называет В.В. Крестовский. “Для добывания подобных сведений, – писал он, – вовсе не нужно было обращаться к чинам армии ... достаточно было обратиться почти к любому агенту господ Грегера, Горвица и Когана, чтобы получить, в особенности при посредстве всемогущественного полуимпериала, данные обо всём, что хотелось бы знать”.[55]

 

Причиной утечки информации была также нескорректированность работы в штабе армии и царившая, по выражению В.Д. Кренке, “системы секретничания, проводимой начальником Полевого штаба армии генерал-адъютантом А.А. Непокойчицким”,[56] когда начальники армейских подразделений знали о том, как действовать, меньше, чем агенты по снабжению армии продовольствием. В.В. Крестовский интересно охарактеризовал эту “систему”. По его словам, Великий князь поручил всем хранить воинскую тайну и её хранили “столь строго, что нередко даже начальники отдельных управлений армии ... не знали временно, где находятся та или иная из подлежащих их ведению частей ... Маршруты и дислокации составляли одну из глубочайших тайн ... К сожалению, на деле тайна ... вовсе не была тайною для многочисленных евреев-агентов компании “Грегер, Горвиц и Коган” (Занимались обеспечением российской армии фуражом и продовольствием – О.Г.) ... Это и понятно, поскольку по заключённому с ними контракту они должны были знать заблаговременно  куда и сколько поставить, а, следовательно, знали всё о воинских частях и их движении, от них же, вероятнее всего, эти сведения просачивались и в зарубежную печать, особенно в венские газеты”.[57]

 

Отмечал этот недостаток российской армии и В.И. Немирович-Данченко. “Системою тайн, – писал он, – чины нашей армии вообще слишком злоупотребляют. О битве под Плевно не только жители, даже мы – русские – в Тырнове ничего не знали ... Игра в тайну здесь вообще имеет характер повсеместной эпидемии ... О ходе дела под Шипкой Главная квартира узнала только от Форбеса ... Жители, благодаря столь разумной системе, находятся в постоянном нервном возбуждении”.[58] С секретничанием действительно доходило до смешного. Тот же автор приводит следующий случай. “А вот приказание офицерам Генерального штаба:

 

– Вы начнёте свою рекогносцировку там, где кончит свою NN и кончите там, где начнёт ZZ…

– А где будут работать они?

– Ну уж этого, батюшка, мы вам сказать не вправе…

 

И при этом глубокомысленный вид размышляющего индюка … Точно дети, играющие в куклы”.[59]

 

С посылкой секретных материалов в иностранную печать в штабе Действующей армии боролись, один из иностранных журналистов даже был выслан из армии. Описание этого случая, широко разрекламированного российскими военными властямя и прессой встречаем у В.В. Крестовского и М.А. Газенкампфа.[60]

 

В.В. Крестовский описывает случившееся следующим образом. “14-го сентября (1877 г. – О.Г.) последовал первый в текущую войну пример удаления из действующей армии одного из иностранных корреспондентов, нарушивших принятые на себя, по отношению к армии, обязательства”.[61] “Жертвой” стал корреспондент английской газеты “Standard” Фредерик Бойль. Его присутствие в армии лишний раз подтверждало тот факт, что никто из частных корреспондентов не подвергался цензуре, а сообщения их читались лишь после публикации в прессе. По свидетельству отдельных корреспондентов, газета, которую представлял Ф. Бойль, относилась к России негативно, со слепой ненавистью, однако её корреспондент был допущен в Действующую армию.

 

Вот описание Ф. Бойля, которое встречаем у Н.В. Максимова. “Мистер Бойль низенький, кругленький, с рыжеватою эспаньолкою, маленькими, хитрыми глазами, был чрезвычайно умный англичанин, начитанный, серьёзный и дельный человек. Он был туркофил, но его туркофильство основывалось не на личных выгодах или смутных симпатиях, а на строгих убеждениях, выработанных при помощи специального изучения истории турок, их быта, характера, нравов, образа жизни и т. д.”.[62]

 

13 сентября великий князь Главнокомандующий вызвал к себе полковника Генштаба М.А. Газенкампфа и поручил ему лишить Ф. Бойля “всех преимуществ его звания и затем выслать его из армии”.[63] Поводом к такой мере послужила его корреспонденция  от 24 августа из Порадима, в которой Ф. Бойль, нарушив принятые на себя под честным словом обязательства, сообщил подробные сведения о расположении российских войск и укреплений под Плевной. В своём дневнике записью, датированной 14 сентября, М.А. Газенкампф записал: “Сегодня, по приказанию Великого князя, изгнал из армии корреспондента газеты “Standard” Фредерика Бойля, рекомендованного английским гувернёром августейших детей Митчином. Дело вот в чём. Вчера государь получил из Лондона от графа Шувалова (посол России – О.Г.) письмо с приложением номера газеты “Standard”, в котором помечена корреспонденция Бойля из Порадима от 12 (24) августа. Во-первых, он рассказывает расположение наших войск и укреплений, а во-вторых, с ехидным злорадством отзывается о нашей армии ... говорит, что “прошли безвозвратно те времена, когда армия готова была умереть за царя: теперь в её среде – болезни, недостатки, неудовольствие и ропот. Как бы я смеялся, если б меня самого не трепала лихорадка!””. По словам М.А. Газенкампфа, “государь, прочитав корреспонденцию, послал её к великому князю, который тотчас же послал за Нелидовым и мною и приказал мне немедленно изгнать Бойля из армии с возможно большим скандалом и оглаской. Это было вчера вечером. Так как Бойль очень кстати только что вчера вернулся из-под Плевны в Главную квартиру, то я немедленно послал его разыскивать ... а сегодня утром помощник коменданта полковник Поливанов привёл его ко мне”.[64] Далее между Ф. Бойлем и М.А. Газенкампфом состоялся разговор, который в точности приведён у В.В. Крестовского и самого М.А. Газенкампфа.[65]

 

Когда Ф. Бойль явился, полковник указал ему на номер “Standard-а”, на столбцы его корреспонденции из Порадима:

 

“– Великому князю угодно знать, Ваша ли это статья? – спросил он по-французски (разговор происходил на французском языке).

 

Г. Бойль пробежал по столбцу глазами и немного сконфузился.

 

– Кажется моя... Да, я думаю, что это писал я, – ответил он.

 

– Не кажется ли Вам, что вот это место, – сказал полковник, указывая на строки, очёркнутые синим карандашом, – составляет прямое нарушение того обязательства, которое Вы приняли на себя под честным словом?

 

Г. Бойль снова пробежал глазами корреспонденцию.

 

– Да, да, – согласился он. – Но… позвольте обратить Ваше внимание на то, что ведь эта статья от 24 августа, с тех пор прошло столько времени, что…

 

– Об этом позвольте уже судить нам. Надеюсь, Вы согласитесь сами, что это наше (так в тексте – О.Г.) право.”. Ф. Бойль согласился с этим. Затем М.А. Газенкампф обратил его внимание на место, где тот крайне недоброжелательно отзывался о российской армии.

 

“Прочитав эти строки, г. Бойль сильно смутился и заикаясь стал оправдываться тем, что он литератор, а не военный, что поэтому у него иногда могло “сорваться с пера” что-нибудь лишнее нечаянно, но он может уверить, что не имел дурных намерений.

 

– Великий князь читал Вашу статью, – перебил его полковник Газенкампф, – и был крайне оскорблён тем враждебным тоном, которым Вы говорите о нашей армии. А так как Вы к тому же нарушили принятое на себя обязательство, то его высочество приказал мне предложить Вам немедленно удалиться как из армии, так и из Румынии.

 

– Как! – вырвалось восклицание у г. Бойля. – Так я не могу оставаться и в Румынии?!

 

– Нет, не можете. Великий князь возложил на полковника Липояно обязанность проводить Вас до Бухареста, а оттуда Вас уже проводят далее, до границы”.[66] Ф. Бойля заставили вернуть отличительные знаки корреспондента и передали румынскому полковнику Липояно, который сопроводил его до границы. Таким образом, Ф. Бойль был выслан не только из Действующей армии, но и с театра боевых действий вообще.

 

После отъезда Ф. Бойля Великий князь приказал М.А. Газенкампфу составить и отослать три телеграммы. Первая предназначалась для отсылки в Санкт-Петербург, в Министерство внутренних дел. В ней предлагалось объявить во всех газетах о высылке Ф. Бойля со следующим обоснованием: “за корреспонденцию от 24 августа из Порадима, в которой он, нарушив данное им честное слово, сообщил о расположении наших войск и укреплений. Кроме того, относится со злорадной ненавистью к нашей армии, пренебрегая оказанным ему гостеприимством”. Вторая предназначалась для отправки в Лондон российскому послу, чтобы тот сообщил в “Standard” о высылке их корреспондента. Наконец, третья – в Порадим, принцу Карлу Румынскому с просьбой выслать Ф. Бойля, сопроводив до границы.[67] Кроме того, М.А. Газенкампф приказал напечатать разговор с Ф. Бойлем в “Летучем листке”. Эти указания были выполнены. Таким образом, высылка английского корреспондента, широко разрекламированная военными властями, послужила предупреждением другим корреспондентам вести себя в соответствии с принятыми на себя обязательствами.

 

Шпионская деятельность корреспондентов иностранных изданий действительно имела место. Так, по словам М.А. Газенкампфа, в начале сентября к нему прибыл некий Кароль (или Карл) Тэвис, назвавшийся отставным генералом американской армии и корреспондентом одной из американских (какой именно – не указано) газет. Тэвис предложил свои услуги в качестве шпиона в турецкой армии. “Когда я ответил, – пишет М.А. Газенкампф, – что заведовать шпионством – не моё дело, он возразил (тем особым тоном оскорблённого достоинства, который столь свойственен отъявленным бестиям), что он и не желает быть простым шпионом, а совершенно секретным разведчиком нашим, ибо сочувствует идее войны: сам бился в 1861-1865 гг. за освобождение рабов и с бою взял все чины, до генеральского включительно”.[68] Далее Тэвис отметил, что во время Крымской войны 1853-1856 гг. сражался в рядах турецкой армии против российских войск, хорошо знает турецкий язык, часто бывал в Константинополе, Адрианополе, Салониках, Галлиполи, Смирне и других турецких городах, знаком с нравами и обычаями турок, и даже “имеет массу знакомых и ... друзей в среде турецких пашей и сановников и считается ими за своего человека”. [69] В словах полковника чувствуется пренебрежение и недоверие к Тэвису. Он явно считал генерала проходимцем-авантюристом. Скорее всего тот действительно был искателем приключений, но, как показало время, дела свои делал исправно. Возможно поэтому отношение к нему, как в штабе, так и у М.А. Газенкампфа, стало меняться в лучшую сторону.

 

Тэвис сообщил М.А. Газенкампфу, что в Бухаресте существует английское секретное бюро, состоящее в ведении тайного корреспондента газеты “Daily Telegraph” Кингстона. Оно занимается сбором сведений о российской армии и сообщает их через турецкого посланника в Вене в Константинополь. Тэвис предложил М.А. Газенкампфу следующий план: пусть его формально изгонят из российской армии под предлогом того, что российскому штабу стали известны сведения о его прежней службе в турецкой армии. После этого Тэвис предполагал вернуться в Бухарест и явиться к Кингстону в качестве оскорблённого и попросить у него рекомендационное письмо к великому визирю Эхдему-паше, чтобы его допустили корреспондентом в турецкую армию. А попав туда, он обязался пересылать в российский штаб собираемые сведения. Как ни странно (и это подтверждает его характеристику, как искателя приключений), Тэвис просил в качестве оплаты своей деятельности умеренную сумму “на разъезды и расходы”, а после окончания войны, “если его услуги будут небесполезны, – дать ему орден на шею”.[70]

 

М.А. Газенкампф доложил о предложении Тэвиса Великому князю, и тот на совещании с А.А. Непокойчицким и А.И. Нелидовым решил принять его. Полковнику было поручено вступить с ним в переговоры, “но с соблюдением осторожности и тайны”.[71]

 

Тэвис действительно был “выслан” из армии, и сумел осуществить свой план: раскрыв английское “секретное бюро”, он получил рекомендательное письмо и в конце декабря 1877 г. отправился в Константинополь. Оттуда он прислал М.А. Газенкампфу окольными путями несколько писем, информируя о намерениях турецкого правительства. Однако его услуги вскоре оказались ненужными, так как война закончилась. К сожалению о дальнейшей судьбе американца автору ничего не известно. Но одно важное дело Тэвис всё-таки сделал – раскрыл шпионскую сеть Кингстона. Как писал он в начале октября 1877 г., бухарестское разведывательное англо-турецкое бюро Кингстона “аккуратно получает и передаёт в Лондон и Константинополь сведения о нашей армии, получаемые им от состоящих при императорской главной квартире: военного агента полковника Уэллеслея и флигель-адъютанта английской королевы полковника Бэкера”. О последнем Тэвис писал, что он прибыл совсем не как флигель-адъютант, а как “директор “Intelligence Departament”, т. е. – того штабного отделения, которое собирает сведения об иностранных армиях”.[72] Впоследствие, уже после “высылки” Тэвиса, Кингстон разоблачён и выслан из армии и из Румынии.

 

Примерно в одно время со “скандалом Бойля” произошёл ещё один скандал, связанный с иностранными корреспондентами. Обратимся к воспоминаниям М.А. Газенкампфа – человека, непосредственно следившего за его ходом, поскольку это входило в его обязанности. В своём дневнике он сделал в начале сентября следующую запись. “В полученной ... газете “Русские ведомости” я нашёл перепечатку корреспонденции “Times” о разговоре корреспондента этой газеты  и некоторых других иностранных газет со стариком Криденером (генерал Н.П. Криденер возглавлял российские войска во время неудачного штурма Плевны 18 июля 1877 г. – О.Г.). Между прочим, там напечатано, что Криденер “дрожащим голосом” просил четырёх корреспондентов быть “истолкователем его образа действий под Плевной 18 июля, так как всё напечатанные до сих пор описания этого сражения, а равно и многие его сослуживцы несправедливы к нему. Генерал показывал нам копии с полученных им приказов. Это произвело на нас тем большее впечатление, что прежде генерал Криденер не очень-то жаловал корреспондентов и неохотно допускал их. Теперь старый ветеран, осознавая могущество печати, преклонился перед её представителями и сам просил их оказать ему услугу”. Затем следует совершенно извращённое описание сражения 18 июля, записанное со слов Криденера и противоречащее его же собственному донесению”.[73] Как отмечал Н.В. Максимов, “ошибка барона Криденера заключалась вовсе не в том, что он атаковал Плевну по приказанию Главной квартиры (чем оправдывали его неудачу английские корреспонденты), а в том, что он приступил к атаке, ограничиваясь сведениями о положении неприятеля, почерпнутыми из прошлого горького опыта Шильдер-Шульднера ... и не выяснил предварительно в точности  все необходимые подробности положения армии Османа-паши”.[74] А разговорчивость генерала перед корреспондентами объяснялась просто. Дело в том, что Н.П. Криденер был обижен тем, что командовать осадой Плевны назначили не его, а другого генерала – П.Д. Зотова. Тот был старше по чину, но Н.П. Криденер считал, что командовать должен он, поскольку старше П.Д. Зотова по возрасту.

 

М.А. Газенкампф прочёл эту корреспонденцию А.А. Непокойчицкому – начальнику штаба Действующей армии. “Тот, – пишет полковник, – только покачал своей седой головой и велел мне самому доложить Великому князю”. М.А. Газенкампф выполнил поручение А.А. Непокойчицкого. Поведение Н.П. Криденера возмутило Главнокомандующего: “он возмутился, – пишет полковник в своём дневнике, – и взял у меня номер газеты, сказав, что покажет Государю”.[75]

 

История эта имела продолжение. 18 сентября Великий князь сделал выговор Н.П. Криденеру за его газетные заявления и искажение фактов. Видимо, возраст и связи генерала сыграли роль в том, что он отделался таким незначительным наказанием. История с Н.П. Криденером характерна для нас прежде всего тем отношением к корреспондентам и прессе вообще, которое имело место в течение российско-турецкой войны 1877-1878 гг. С корреспондентами считались, поскольку они были выразителями общественного мнения, а последнее, особенно в европейских странах, оказывало большое влияние на политику.

 

Однако борьба со шпионством мало помогала. Здесь нужно отметить, что отношение к российским и иностранным корреспондентам в армии было полярно различным.

 

Если иностранные корреспонденты имели лёгкий доступ к высокопоставленным лицам, а, следовательно, могли легко получить интересующие их сведения, то российские корреспонденты таких привилегий не имели. Высказывая пожелания на случай будущей войны, В.В. Крестовский замечал, “чтобы в следующей войне (буде нам таковая предстоит) нашим русским корреспондентам оказывалась со стороны полевого штаба если уж не большая, то хотя бы равная степень внимания с корреспондентами газет иностранных”.[76] Действительно, иностранные корреспонденты имели такие привилегии, о которых российские могли только мечтать, например, лёгкий доступ к высокопоставленным лицам, “и эти последние с очень любезною предупредительностью сообщали им нередко весьма важные сведения, о которых русское общество, до которого эти сведения касались наиболее близким, кровным образом, узнавало, помимо своих русских корреспондентов, лишь из иностранных, преимущественно английских газет”.[77] В.В. Крестовский, находившийся всё время в Главной квартире и прекрасно знавший царившие там нравы, не стесняясь говорил о том, что таким вниманием пользовались Мак Гахан и корреспондент “Times”, имени которого он не помнит (видимо, Грант).[78] Возмущение В.В. Крестовского можно понять, поскольку неравноправность российских и иностранных корреспондентов задевала и его патриотические чувства. Но обвинять его в необъективности не имеет смысла в данном случае, так как он сам выделялся на фоне российских корреспондентов своей “приближенностью” к высшим чинам. Ведь доходило до смешного: сведения о переговорах в Адрианополе и Сан-Стефано российское общество получало из “Times” и “Daily News”, тогда как на месте событий находились В.В. Немирович-Данченко, А.Д. Иванов, князь Л.В. Шаховской и Гроссул-Толстой (не так уж, кстати, много, если сравнивать с общей численностью российских корреспондентов на Балканском театре), которые в ход переговоров не посвящались.

 

В штабе Действующей армии была налажена “работа” с иностранными корреспондентами. Так, в сентябре 1877 г., по ходатайству М.А. Газенкампфа, было выдано 4 тысячи франков корреспонденту австрийской газеты “Wiener Tagblatt” Лукешу. Это было сделано по совету российского военного агента в Вене полковника Генштаба Ф.А. Фельдмана. “Газета эта, – пишет М.А. Газенкампф, – расходится в 4 000 экземпляров ежедневно; и поэтому Фельдман находит полезным  расположить в нашу пользу её корреспондента”. Выданные деньги были назначены Лукешу “в пособие на покупку экипажа и лошадей”, чтобы не вызывать подозрений среди других корреспондентов и у него самого.[79] О том, что Лукеш был не единственным таким корреспондентом, свидетельствует запись М.А. Газенкампфа, сделанная после рассказа о выделения тому “пособия”: “Таким образом у нас завелись уже две “рептилии””.[80] К сожалению имени второго корреспондента, “работавшего” на Россию, ни М.А. Газенкампф, ни другие источники не сообщают.

 

Что касается цензуры, то её, как и обещано было, не применяли. Но только прямо. Косвенная цензура была, причём особенно она касалось российских корреспондентов. М.А. Газенкампф назначил корреспондентам определённые часы (с 9 до 11) приёма для сообщения официальных сведений с театра войны. “Вдруг, в одно прекрасное утро, писал Н.В. Максимов, – ... мне показали телеграмму, касающуюся нас и приказ, согласно которому поставлено в обязанность остерегаться разговоров с корреспондентами. “Конечно, не с нами, – подумал я, – а с иностранцами, с англичанами!”. Прошло ещё несколько дней, и я принуждён был убедиться в том, что и  по отношению к нам, русским корреспондентам, приказ стал исполняться с буквальной точностью. Куда, бывало, не сунусь – все от меня, как от чумы. Я начал было искать обещанных “предпочтений”, “указаний”, “советов” и т. д., но увы!.. Я вошёл в общую группу людей различных национальностей, которые ежедневно являлись к полковнику Газенкампфу за новостями дня.

 

– Il n’y a rien de nouveau, messieurs; une petite canonade de coté d’Olteniza (Нет ничего нового, господа; маленькая канонада со стороны Ольтеницы (фр.) – О.Г.), – говорил нам полковник.

 

Эта фраза сделалась на устах полковника до того стереотипной, что я уже начал думать, что вся славянская драма сведётся к тому, что “Il n’y a rien de nouveau” и т. д. Фраза эта даже рассердила, наконец, Ивана де Вестина, и он немедленно заметил в своей газете, что он, Иван де Вестин, уверен в том, что когда у полковника родится ребёнок, то отец будет качать своего сына в люльке с припевом: “Il n’y a rien de nouveau, messieurs; une petite canonade de coté d’Olteniza...””.[81]

 

Правда, осенью 1877 г., в связи с неудачами армии, были ужесточены меры в отношении российских корреспондентов. Дело в том, что многие из них писали свои корреспонденции в российских газетах под псевдонимами. А поскольку в них они показывали все недостатки российской, армии, в частности, бездарность большинства высших офицеров, то это не могло не вызвать ответной реакции. В сентябре 1877 г. в Главное управление по делам печати с просьбой потребовать от редакции газеты “Голос” назвать имя опубликованной корреспонденции, в которой сообщалось о “страшной болезненности” в 14-м армейском корпусе, обратился его командир А.Э. Циммерман. Главнокомандующий сообщил императору Александру II, что в газетах появляются корреспонденции из армии “с весьма недоброжелательными и вредными направлениями”. Тогда же, в ответ на запрос А.Э. Циммермана, из Действующей армии был выслан корреспондент “Голоса” П.П. Сокальский, а министр внутренних дел А.Е. Тимашёв предложил, чтобы корреспонденции из армии подписывались полным именем авторов. Это предложение было принято. В октябре 1877 г. оно было утверждено повелением императора. После этого все корреспонденции стали появляться с подписями их авторов.[82] Таким образом, правительство, пусть и не прямо, ограничило возможности для российских корреспондентов писать правду о войне не боясь быть подвергнутыми наказанию за свои слова. Однако, как показали дальнейшие события, цели оно до конца не достигло. Если боявшиеся наказания корреспонденты изменили свою тональность или вообще уехали в Россию, то часть корреспондентов продолжала свои правдивые публикации, не опасаясь того, что за ними последует. К таким корреспондентам можно отнести, например, В.И. Немировича-Данченко, писавшего сначала под псевдонимом “Шесть”, а затем под своей фамилией абсолютно одинаковые по тональности статьи.

 

Если сравнивать положение российских и иностранных корреспондентов, то следует отметить, что в целом, иностранные корреспонденты были обеспечены лучше российских. Это было связано с тем, что корреспонденция в Западной Европе к тому времени уже была поставлена на профессиональную основу. Отправляя корреспондентов для освещения войны, газеты обеспечивали их всем необходимым. Сказывалась также и поддержка правительств, как российского, так и тех стран, чьи газеты корреспонденты представляли.

Правда, не все корреспонденты иностранных газет выдержали до конца кампании. Так, в конце сентября “многих корреспондентов зима уже выгнала отсюда, – писал В.И. Немирович-Данченко. – Форбес удалился в Висбаден, Пеллицер – домой, в свою тёплую  Андалузию, Мак Гахан опять сломал себе ногу”.[83]

 

Разным было и отношение в армии к иностранным корреспондентам. Здесь интересна будет привести характеристику, данную Н.В. Максимовым. “Блестящая часть армии, – писал он, – то, что было поближе к штабу, относилась к иностранцам по примеру старших. Если старший в чине протягивал руку мистеру Форбесу, то все младшие считали своей обязанностью сделать то же самое … они делали это просто по примеру”.[84] “Серая часть интеллигенции, – писал тот же автор, – … не конфетничала, а откровенно рассуждала так, при виде англичанина: “а, рыжий пёс!.. турку бунтовать вздумал! Ну-ка пойдём теперь с нами вместе под пули-то””.[85] И далее Н.В. Максимов приводит случай такого отношения в армии к англичанам.

 

Он с иностранными корреспондентами находились в штабе генерала П.Д. Зотова в деревне Порадим. Однажды к ним пришёл посланный из штаба и пригласил Н.В. Максимова к начальнику штаба Западного отряда полковнику Генерального штаба В.Ф. Новицкому. Тот попросил его пригласить английских корреспондентов и самому прибыть вместе с ними, что Н.В. Максимов и сделал, приведя американца Джексона и англичанина Ф. Бойля. В.Ф. Новицкий обратился в присутствии офицеров штаба к последнему с необычной просьбой – передать письмо Осману-паше в осаждённую Плевну. “Вы принадлежите к нации, большинство которой дружелюбно относится к туркам и не доверяет нам, – сказал он. – ... Итак, турки ваши приятели. Значит, вам, как другу, легче передать им это письмо. Вы собственным опытом можете убедиться в турецком гостеприимстве”. “Вот была бы штука, если бы в самом деле турки всадили пулю в лоб англичанина, – думали окружающие, улыбаясь”. Однако Ф. Бойль от такого “подарка судьбы” отказался, сославшись на то, что он корреспондент, и развозить письма не входит в его компетенцию.[86]

 

Действительно, отношение к английским корреспондентам в армии было негативным. И те это учитывали. Сначала, когда они находились в Главной квартире, они отвечали любезностью на любезность. Как отмечал Н.В. Максимов, “все корреспонденции писались тогда в духе, преисполненном хвалебных гимнов”.[87] Но после третьего штурма Плевны 31 августа 1877 г. “мистер Форбс счёл за лучшее уехать в Лондон; мистер Бойль был выслан из армии за разоблачение каких-то тайн; говорят, что Мак Гахан обижался на то, что ему не дали ордена; остальные англичане тоже уехали восвояси”, и их рассказы о войне изменились с точностью до наоборот.[88]

 

Постоянно на переднем плане находился корреспондент английской “Daily News” А. Форбс. Он непосредственно участвовал в делах под Плевной, находясь на позициях российских войск. “М-р Форбес ... как из земли вырастал каждый раз и при всяких важных событиях войны, – писал о нём Н.В. Максимов. – Пользуясь средствами богатой газеты, распространённой в Англии в сотнях тысяч экземпляров, будучи по природе человеком в высшей степени энергичным, неутомимым, м-р Форбес (а за ним и Мак Гахан) поражали всех своим вездесущием. М-р Форбес является, например, первым у места переправы через Дунай, при самом начале, когда эта переправа сохранялась в страшной тайне от всех решительно, находившихся в армии”. При этом он утверждал, что туда его привела случайность.[89] Н.В. Максимов, иронизируя, сетовал, что его туда “случайность не приводила” и он опоздал к переправе.[90] “Но я был русский, – писал он, – а он англичанин. Мистеры Форбес и Мак Гахан приглашались, бывало, на один поезд с Главной квартирой – вот и объяснение”.[91] Правда, долго на театре боевых действий А. Форбс не задержался. “Затем, высмотрев все плевненские атаки, определив численность нашей армии, изучив порядки, взвесив качества отдельных деятелей, усвоив себе способ ведения войны и планы всей кампании, он удалился в Лондон, под предлогом болезни, не дождавшись даже конца кампании. И там начал “разоблачать””.[92]

 

В качестве иллюстрации можно также отметить англичанина Гавелока. “В штабе у Гурко ... – писал В.И. Немирович-Данченко, – и надоедающий всем Гавелок, от которого Скобелев отделался только предложив совершить вместе поездку в турецкую цепь. С Гавелоком, который не то корреспондент “Таймса”, не то военный, облечённый “особенным” поручением английского военного министерства. Штаб Гурко очень откровенен, чего хитроумному Одиссею-британцу только и нужно. Он сейчас же свою записную книжку, куда занесены уже подробнейшие сведения и о количестве наших войск, и о наших позициях, и о наших продовольственных запасах. Скобелев сего самого наивного вояжёра изловил раз самолично в то самое время, как тот перечерчивал план наших позиций под Плевно, который вовсе не должен быть общеизвестен. Все вопросы Гавелока очень целесообразны и умны; он между анекдотами и остротами вдруг предложит вам такой, что сболтнув ответ по неосторожности, вы сами себе язык прикусите, сообразив значение этого сведения”.[93]

 

К французам отношение было безразличным. “Впрочем, – писал Н.В. Максимов, – французы и не заслуживали иного отношения, потому что большинство из них дальше Бухареста не ездило, и никто из них ничем не отличался от пресловутого г. Ивана де Вестина, корреспондента не менее пресловутого “Figaro”. Их можно было встретить в гостях у соотечественниц-кокоток, проживавших в Бухаресте; их можно было встретить в кафе, но они очень редко показывались в рядах армии, а если и показывались, то непременно вблизи перевязочных пунктов”. “Если в лице английских корреспондентов, – продолжал тот же автор, – мы встречали людей строго специальных, разумных и пытливых, то в обществе французов находились такие, которые сегодня пишут военную корреспонденцию, а завтра читают опереточные либретто или ведут хронику их жизни маленьких парижских театров”.[94]

 

Немецкие корреспонденты, за исключением фон Гуна – уволенного в отставку лейтенанта прусской службы, который писал для “Kölnische Zeitung”, – были нейтральны. По словам Н.В. Максимова (который, впрочем, на наш взгляд, относился к ним с предубеждением), “у них не хватало ни энергии англичан, ни любезности французов, ни интереса к самим событиям войны. Их понимали в армии “нашими друзьями”, и они примыкали всегда к русским немцам ... В своих корреспонденциях немцы-корреспонденты описывали подвиги корпусов, в которых они находились, оправдывали ошибки приятелей, или поэтизировала на тему выпитой чарочки, при лунном свете, в лагере казаков, которые ездят “на особенной породе лошадей, называемых конями””.[95]

 

Правда, в других источниках мы встречаем иную характеристику немецких корреспондентов, позволяющую сделать вывод о том, что они были хорошими военными специалистами, но неважными литераторами. Это и неудивительно, поскольку подавляющее большинство из них были отставными военные, уволенными со службы перед войной, то есть, по сути, тайными военными агентами. Их цель на театре войны была, в первую очередь, военная, а уж во вторую – информационная.

 

Среди них выделялись также отставные офицеры прусской армии, имевшие ранения во время франко-германской войны 1870-1871 гг. и Железные кресты за эту войну, капитан Даннгауэр и поручик фон Марее. Они, помимо корреспондентских функций, выполняли, видимо, и функции тайных военных агентов при российской армии. Оба они непосредственно участвовали в сражениях за что и были отмечены российскими орденами.

 

Особенно на фоне корреспондентов и военных агентов выделялся прусский военный агент Лигниц. Как уже отмечалось, одновременно с исполнением возложенных на него обязанностей, он писал корреспонденцию в “Северогерманскую всеобщую газету”. Лигница отмечают в своих воспоминаниях и дневниках многие, кто сталкивался с ним во время войны.[96] В.И. Немирович-Данченко писал о нём следующее. “Возле Драгомирова прусский военный агент Лигниц, уже имеющий Георгия за переправу (Через Дунай – О.Г.). Это славный малый, которого стрелки называют “наш пруссак”. Он не упускает случая подраться с турками, и под Шипкой участвовал в нескольких наших атаках, всегда идя впереди. Небольшой рост, грубоватые черты лица и грудь колесом, как у всякого пруссака. Этот Лигниц – полный тип прусского офицерства. В военном отношении нет ничего, что бы ему не было известно. Окидывая одним взглядом, по-видимому, пустынную окрестность, он разом определяет позиции невидимого неприятеля, никогда не ошибётся, указывая движение его; применяется к местности с зоркостью американского аптекаря; в самой кипени боя, когда дело переходит в нечто стихийное, беспорядочное, Лигниц не потеряется, а ориентируется безошибочно и моментально. Лучшего офицера Генерального штаба я не знаю, но спросите его о чём-либо, выходящем из предела военных знаний, и вас поразит полное равнодушие его ко всему остальному...”.[97]

 

Российская же военная корреспонденция зародилась стихийно. Правительство и командование её практически не поддерживали, поэтому она должна была развиваться большей частью самостоятельно, своими силами. “Русские корреспонденты! Вот наше горе, – восклицал Н.В. Максимов. – Увы, русский писатель наших дней совсем особенный человек, и судьба, и деятельность этого человека до такой степени несчастны, что одно воспоминание об условиях этой деятельности может отравить весь организм ... А когда я приехал в армию и встретился в первый же день, вечером, с г. Всеволодом Крестовским на телеграфной  станции, то он мне сказал: “– Допустят ли вас, корреспондентов, в армию – это ещё вопрос!.. а если и допустят, то, вероятно, подчинят этапному начальнику””.[98] Причём, что характерно, такая возможность Н.В. Максимову не казалась невероятной. В штабе армии о них просто не заботились. У российских корреспондентов часто не хватало даже средств на отправку отчётов в периодические издания. Поэтому последние часто попадали на печатные полосы с большим опозданием.

 

В связи с этим нельзя не упомянуть и о самой полевой почте, которой отправлялась большая часть корреспонденции в Россию. Почта работала плохо, неаккуратно. Письма в газеты доставлялись на 18 – 20-й день после отправки.[99] На причинах этого автор останавливаться не будет, поскольку они являются предметом отдельного исследования. Иностранная же корреспонденция в страны Европы и Америку шла намного лучше и попадала в редакции газет практически без задержек. Причиной этого было то, что иностранные корреспонденты посылали свои телеграммы с нарочными до первого австрийского города. Платили за доставку хорошо, поскольку денег для них редакции и правительства не жалели. А из города почта шла по телеграфу, поэтому приходила в срок.[100] Так, В.И. Немирович-Данченко замечал по этому поводу: “Для того, чтобы послать телеграмму, надо действовать как иностранные корреспонденты, то есть посылать её с нарочным до первого австрийского города. На это у русских корреспондентов нет средств”.[101]

Деятельность самих корреспондентов, находившихся в Действующей армии, была неоднозначной. Как отмечает В.В. Крестовский, большинство из них ушли в тыл армии и писали отчёты со слов участников или, большей частью, по донесениям, приказам, отчётам и пр.[102] Их отчёты не всегда точно отображали события и положение дел на фронте. Это, в свою очередь, отражалось в российской прессе, печатавшей статьи таких корреспондентов.

 

Несмотря на то, что большинство корреспондентов работали из тыла, были и такие, которые постоянно находились в армии, сами принимали участие или следили за ходом боёв, общались с очевидцами и участниками событий “по горячим следам”, непосредственно переносили все тяготы и невзгоды солдатской жизни. Они входили в третью группу корреспондентов, не слишком многочисленную, но зато более объективную в своих корреспонденциях. Что примечательно, подавляющее ёе большинство составляли российские корреспонденты. В.В. Крестовский выделяет среди них В.В. Немировича-Данченко, А.Д. Иванова, Л.В. Шаховского, иностранного корреспондента Мак Гахана, а также Н.В. Максимова, который был вынужден покинуть театр боевых действий до окончания войны, так как получил серьёзное ранение.[103] Помимо него раньше времени покинул театр боевых действий Д.К. Гирс, в сентябре вывыхнувший себе ногу и уехавший лечиться в Бухарест.

 

К корреспондентам, писавшим свои отчёты непосредственно с места боёв можно отнести и самого В.В. Крестовского, правда, с некоторой натяжкой. Он являлся официальным корреспондентом при Полевом штабе Действующей армии и входил во вторую группу корреспондентов. Они хотя и были на театре боевых действий, но непосредственно в них не участвовали. Корреспонденты этой группы находились всё время при штабе и использовали для своих корреспонденций официальные донесения, отчёты и пр. Помимо В.В. Крестовского, к указанной группе можно отнести князя Л.В. Шаховского и многих иностранных (особенно английских) корреспондентов.

 

О том, какое положение В.В. Крестовский занимал при штабе, свидетельствует разговор, который приводит в своих записках корреспондент газеты “Биржевые ведомости” Н.В. Максимов. Ещё на пути в Действующую армию, едя в поезде Санкт-Петербург – Кишинёв, он имел следующий разговор со штабным офицером.

 

“– Куда едете? – вывел меня из раздумья мой vis-à-vis.

 

– В Действующую армию.

 

Он смерил меня глазами с головы до ног.

 

– Провиант доставлять? – прищурился vis-à-vis.

 

– Нет!.. Я еду корреспондентом.

 

– Гм! – противно улыбнулся он. – Вы думаете, Вас допустят? Напрасно едете…

 

– Почему напрасно?

 

– Потому что корреспондентом будет господин Всеволод Крестовский… Официальным корреспондентом… Может, Вы тоже официальным едете?

 

– Нет.

 

– Ну, так напрасно, ворочайте назад, советую”.[104]

 

В своих “Письмах” В.В. Крестовский достаточно подробно описал саму кампанию, останавливаясь на различных подробностях, таких, как: состояние госпиталей, почты, корреспонденции, армии. Описывал В.В. Крестовский и военные действия, в которых принимал непосредственное участие как наблюдатель или о которых узнал из других источников. Однако большую часть его наблюдений занимала деятельность августейших особ и высших штабных лиц. Это был типичный представитель корреспондента-чиновника, готового всегда написать то, что требует начальство. Но вот быта военных корреспондентов он не почуствовал. Также отсутствуют у него и оценки личностей и большинства событий, а если и встречаются таковые, то они носят поверхностный, приспособленческий характер.

 

Сведения третьей группы корреспондентов являлись и являются важным источником сведений о российской армии в целом и о боевых действиях на Балканском театре. Это – работы людей, увлечённых своим делом, желавших передать современникам и потомкам в России правду о войне такой, какой они её видели.

 

Хорошую характеристику действий российских корреспондентов на Балканах во время российско-турецкой войны 1877-1878 гг. дал один из них – В.И. Немирович-Данченко: “Русские корреспонденты не были подготовлены к делу на театре военных действий ... действовали часто неумело ... но русские прежде всего были правдивы и добросовестны”.[105]

 

Что касается самого В.И. Немировича-Данченко, то его качества как человека, писателя и корреспондента были отмечены в штабе Действующей армии. Именно он, несмотря на либерализм и резкость суждений, был рекомендован в сентябре 1877 г. М.А. Газенкампфом в качестве корреспондента, который может написать “о Государе … в армии”. “Я указал, – писал полковник, – на Немировича-Данченко, как на писателя неутомимого, везде бывающего, отлично и быстро пишущего и притом уже завоевавшего себе симпатии массы читающей публики”.[106]

 

Действительно, В.И. Немирович-Данченко принимал в боях непосредственное участие. Его писательские способности и критическое отношение к людям и событиям позволяли ему открывать, например, в героях войны те качества, которые не замечали те, кто их прославлял. Так, находясь на Шипке и принимая участие в августовских боях, он подметил много интересного, ценного для биографов, в генералах, возглавлявших российские отряды. Н.Г. Столетову, например, он дал следующую характеристику. “Небольшой рост, мягкие черты лица, озабоченный взгляд и некоторая суетливость в движениях ... Он хорошо знает турецкий язык – одна из причин, послуживших поводом его назначения (Начальником Болгарского ополчения – О.Г.), хотя по-болгарски он не понимает. С болгарскими дружинниками он часто говорит по-турецки, что тем крайне не нравится”.[107] А другого генерала – начальника штаба 12-го армейского корпуса генерал-майора Генерального штаба А.И. Косича – после боя 12 октября у Кадыкиоя он охарактеризовал следующим образом. “Мужественное лицо Косича останавливает на себе взгляд во всей группе. Ему здешний отряд обязан многим. Это хороший офицер Генерального штаба, осторожный в сомнительных случаях, отважный, когда это следует. Он не постеснялся заявить гласно в “Военном листке” о безобразиях нашей продовольственной системы, а с самого начала кампании предостерегал против несвоевременного перехода через Балканы”.[108]

 

Не щадил В.И. Немирович-Данченко и героя войны – И.В. Гурко. Он упрекает его в том, что тот не дорожит солдатскими жизнями.[109] Кстати, в этом он не одинок.

 

Так, Н.В. Максимов утверждал, что “до сих пор генерал Гурко не являлся инициатором того или иного предприятия: он перешёл Балканы по инициативе лиц Главного штаба; в казанлыкской же долине он выступил в роли самостоятельного руководителя, и нельзя сказать, чтобы первые шаги его были удачны”.[110] Н.В. Максимов обвинил И.В. Гурко в неудаче болгарского ополчения под Эски-Загрой в июле 1877 г., когда в результате отступления войск болгарское население попало в руки турок. “В реляции генерала Гурко вкралась ошибка:, – отмечал он, – именно в том месте, где говорится, будто казанские драгуны прикрывали отступление болгар ... Это было самое поспешное и самое беспорядочное в военном смысле отступление. Таким образом, кончилась первая экспедиция за Балканами, после которой генерал Гурко тотчас отправился в Петербург – принимать свою гвардейскую дивизию”.[111] 

 

Нельзя обойти стороной и В.В. Верещагина – известного российского художника, прославившегося своими картинами из среднеазиатской жизни. Он прошёл всю кампанию, был ранен при переправе через Дунай. После выздоровления участвовал в военных действиях в составе Передового отряда не только в качестве художника, но и в качестве добровольца, нередко исполняя функции офицера Генерального штаба.[112] Талант художника позволил ему ярко отобразить все невзгоды войны в серии картин. Его брату, С.В. Верещагину, также художнику, повезло меньше. Он был убит 31 августа под Плевной, где выполнял функции адъютанта при генерал-майоре М.Д. Скобелеве.[113]

 

При описании войны часть российских корреспондентов много места уделяли либо внешней стороне войны, то есть подробному описанию хода боевых действий в виде передвижения колонн, полков и пр., выпуская из внимания жизнь отдельных людей во время и после боя, описанию “показательных” подвигов, которые передавались во всех газетах с целью продемонстрировать дух войск общественному мнению и поддержать тот же дух на высоком уровне в самой армии. Письменные свидетельства этой группы корреспондентов, как правило, лишены оценок. Сюда можно отнести, например корреспонденцию В.В. Крестовского, который критикует только, то, что не критиковал во время и после войны только ленивый – деятельность евреев-снабженцев, но в остальном воздерживается от комментариев и оценок. Другая часть корреспондентов значительное внимание уделяла описанию внутренней стороны жизни армии: бытовых мелочей, особенностей поведения разных людей во время боя, на личных примерах иллюстрировала недостатки и достоинства, процветавшие в армии и вокруг неё. К этой группе корреспондентов можно отнести В.И. Немировича-Данченко, Н.В. Максимова и др.

 

Много места в корреспонденции было уделено настроениям в армии, особенно, среди офицерского состава. Вот, что писал в апреле 1877 г., перед переправой через Дунай, Н.В. Максимов. “Мы видели офицеров, которые действительно радовались походу на турок. Но для них было совершенно безразлично, идти на турок или на немцев ... Это была просто радость человека, всю свою службу стрелявшего в мишень холостыми зарядами в мнимого неприятеля и, наконец, узревшего его в действительности. Это была радость человека, сознавшего, что после долгого мирного периода скучных и никому не нужных учений, наступила, наконец, пора настоящего дела на благо и на пользу своего народа. Но кровожадности тут не было. Многих влекло чувство тщеславия, потому что перед каждым открылось широкое поле отличий, хотя большинство и ошиблось в расчётах”.[114]

 

Интересно, что в своих записях многие корреспонденты российских газет сходятся на том, что Россия была слабо подготовлена к продолжительной войне с Турцией. Так, бывший секретарь российского посольства в Константинополе, добровольцем участвовавший в войне 1877-1878 гг. А.Н. Церетелев писал в начале войны после знакомства с российским офицерством следующее. “Когда я вижу вблизи многих офицеров ... во-первых, поражает невежество: они по большей части не знают где Галац, Румынии или Турции принадлежит Браилов, на которой стороне Дуная Рущук ... Я уж не говорю об отсутствии всяких познаний по этнографии и географии Турции ... Но это не всё: на каждом шагу уже слышатся жалобы на пьянство, буйство, безобразия в трактирах и кофейнях”.[115] Эта запись была сделана в Галаце, 25 апреля 1877 г., и она выпукло характеризует то, что официальной пропагандой замалчивалось: низкий уровень моральной и профессиональной подготовленности части офицерского состава.

 

Мало изменилась ситуация и со временем. В.И. Немирович-Данченко, проезжая через Зимницу и Систово летом 1877 г., отмечал, что “к сожалению, нигде сознательного отношения к делу не заметно. Силы турок в Плевне никому не известны; все убеждены, что скоро мы покончим с Османом”.[116] Говоря об этом корреспонденте, нужно вообще заметить, что он не стеснялся критически относиться ко всему происходившему на театре боевых действий. Так, например, в августе он отмечал, что кампания неоправданно затянулась, а ведь ещё не взяты ни Плевна, ни Рущук, ни Шумла. “А перевалив после трёх побед, – писал он, – за Балканы, мы должны будем померяться силами с третьей армией, армией Сулеймана-паши, которую никто и никогда не разбивал и все вымыслы о победе над нею генерала Гурко созданы иностранными корреспондентами, не потрудившимися проверить слухи, точно также, как ими выдумано было раньше небывалое взятие Разграда”.[117] Интересна и его характеристика Шипкинской позиции, которую российские военные считали ключевой на Балканах. “Кстати, о значении Шипки, – писал В.И. Немирович-Данченко в начале октября 1877 г. – Это самый неудобный из всех горных проходов. В Балканах десятки лучше его и менее защищены. Мы стоим здесь, не отступаем назад – чтобы не произвести паники в болгарском населении Габрова, Дренова и Тырнова, чтобы не подать повода к тревоге в России и к торжеству врагов наших в Европе”.[118]

 

А вот М.А. Газенкампф, помимо всего прочего, много места в своём дневнике уделил порядкам в полевом штабе и в частности – отношениям помощника начальника штаба К.В. Левицкого с офицерами Генерального штаба. М.А. Газенкампф сам являлся генштабистом, поэтому тема эта была ему близка, особенно учитывая то, как использовали офицеров Генштаба, находившихся в плевом штабе. “Офицеры Генерального штаба, – писал М.А. Газенкампф, – озлоблены на него (К.В. Левицкого – О.Г.), поскольку тот не сумел устроить их положение: с поручениями по части Генерального штаба посылают неопытных ординарцев, а офицеры Генерального штаба сидят без дела или заняты текущей маловажной работой”.[119] К.В. Левицкий действительно пользовался малым уважением в штабе. Он был ставленником Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и не отличался большими способностями, если не сказать, что был их лишён. “С Левицким даже не советуются высшие лица по вопросам, которыми он, как начальник офицеров Генерального штаба, должен заведовать”.[120] Так, князья Николай и Евгений Максимилиановичи советовались не с ним, а с М.А. Газенкампфом, кого из офицеров Генштаба просить назначить состоять при них. Неудивительно, что “офицеры Генерального штаба, – писал М.А. Газенкампф, – всегда стремятся уйти из главной квартиры куда угодно. Причины вполне понятны: во всяком отряде офицер Генерального штаба на виду и в серьёзной работе, а в главной квартире – совершенно заслонён адъютантами и ординарцами Великого князя. Им даются все видные и серьёзные поручения, а офицеры Генерального штаба или корпят над бумагами, или принуждены слоняться без дела”.[121]

 

А вот В.И. Немирович-Данченко отмечал недостатки в той сфере, которая касалась непосредственно офицеров Генерального штаба, – организации агентурной разведки. Сгущая краски, он всё же в целом верно представил ситуацию. “Также мало организована у нас часть лазутчиков, тогда как турецкие шпионы рыщут по всей стране. Ещё в Кишинёве люди, понимавшие серьёзность положения и лучше наших дипломатов знавшие силы Турции, предлагали организовать массу лазутчиков в самой Турции. Ослепление наше было так велико, что предложению этому не дали хода. “Помилуйте, мы в три месяца кончим кампанию, зачем же тратиться на лазутчиков!”. Благодаря этим дальновидным оптимистам, всё время кампании мы не имели никаких сведений о движениях турок, тогда как они получали самые точные о наших”.[122] В качестве примера В.И. Немирович-Данченко приводил пример генерала Борейши при Шипке, когда он “увидел армию Сулеймана, но не понял её движения”, а из-за его ошибки российские войска чуть не были наголову разбиты.[123] Правда, в таком положении дел были виноваты не столько генштабисты, занимавшиеся организацией разведки, сколько высшее военное руководство, расчитывавшее закончить войну в два – три месяца.

 

Большинство корреспондентов с негодованием отмечали, что на войне многие хотели поживиться. Как государства, так и люди. Так, “румыны приняли нашу сторону в силу сознания выгоды их роли “союзников”, – писал Н.В. Максимов, – как в материальном отношении, так и в политическом; поэтому между нами и установились сразу совершенно особенные отношения, в которых холодная деловитость заняла место горячих чувств. Каждый шаг своего дальнейшего соучастия они старались обставить согласно с требованиями их народной гордости, самостоятельности и чести, хотя эта честь подчас и казалась довольно сомнительного свойства”.[124] Причём во всех без исключения бедах было принято винить евреев. Нужно сказать, что последние заслужили такие обвинения (особенно из-за компании “Грегер, Горвиц, Коган”, обеспечивавшей российскую армию некачественными продовольствием и фуражом и хорошо нажившуюся на этих поставках). Так, В.В. Крестовский отмечал резкое возрастание цен с вступлением российской армии в пределы Румынии. “Ну и дерут же здесь! – возмущался он по приезде в Яссы. – Жаль в особенности тех солдат, которые сильно жалуются, что румыны и жиды всячески надувают их при каждой покупке и при размене денег”.[125] Приехав в Плоешти, В.В. Крестовский был крайне удивлён стоимостью гостиниц – 10 франков в день или 300 (примерно 120 рублей) в месяц.[126] “Евреям же мы должны быть обязаны и тем возвышением цен на все продукты жизненной необходимости, – отмечал он, – какое проявилось здесь вскоре по переходе наших войск через румынскую границу”. “Евреи, как известно, мастера на все руки, и всегда готовы служить и нашим, и вашим, лишь бы в этой службе представлялась возможность выгодного гешефта. Еврей и фураж поставлять буде, а иногда и шпионом послужит … В Плоештах … на этих днях поймали даже одного гуся, украшающего себя разными орденами, и прибывшего сюда в качестве якобы корреспондента … Он, между тем, приехал хлопотать о допущении его в армию, как корреспондента … и с этой целью проник в кабинет начальника штаба, где, как говорят, и был благополучно арестован”.[127]

 

А Н.В. Максимов следующим образом описывал обстановку в Румынии с вступление туда российской армии. “Четыре главных партии заметны были в Кишинёве: партия “деятелей”, партия “нейтральных жителей” из местной интеллигенции ... партия “жаждущих и алчущих” и так называемый простой народ ... Партия “деятелей” была занята с утра до ночи. Ходили, ездили, бегали, суетились... И чем более ходили и ездили, тем серьёзнее они становились и тем неприступнее казались ... партия “жаждущих и алчущих” не рассуждала, а действовала ... Арена была широка: сухари, лошадиный корм, подвоз провианта, проводка железных дорог, маркитанство, приобретение необходимых материалов для перехода через Дунай и даже такие невинные вещи, как, например, телеграммы”.[128] В итоге, он приходит к выводу, что “арена военной деятельности на первых же порах представила собою широкое поле, на котором грызлись вампиры разнообразных положений и национальностей, вырывая друг у друга в тылу армии куски изо рта и выгребая всё, что только можно было выгрести из предмета государственного обихода, называемого “денежным мешком””.[129]

 

После перехода армии через Дунай ситуация не улучшилась. “С тех пор, как наша армия перешла Дунай, в Зимнице появились целые полки евреев, румынов, греков и людей самой неопределённой национальности ... Все эти господа ... сколотили ... деревянные лавки, разложили  свои товары ... и начали без зазрения совести  грабить и обирать всякого, кто только покушался у них купить что-либо ... Пьянство шло в Зимнице непомерное. Воровство было развито поразительное”.[130]

 

В целом, можно сказать, что российские корреспонденты второй группы разносторонне описывали войну в своих письмах, дневниках, телеграммах. Они показывали всю её неприглядную изнанку: смерть, грязь, сотни искалеченных жизней, некомпетентность многих высших чинов, воровство и коррупцию, разъедавшие армейское чиновничество. В их корреспонденциях война – это не подвиг, а грязная, смертельно опасная и неблагодарная к большей части армии, работа. “Страшно отрезвляет война, когда её видишь лицом к лицу”.[131] Эта фраза, произнесённая одним из российских корреспондентов, лучшим образом иллюстрирует всю правду войны, которую такие корреспонденты, как В.И. Немирович-Данченко, А.Д. Иванов, Н.В. Максимов и другие пытались донести до российского общества.

 

Ещё в ходе войны многие из корреспондентов (как российских, так и иностранных) были удостоены наград. Представление на них подавали М.А. Газенкампфу командиры отрядов, с которыми корреспонденты находились в бою, а тот, в свою очередь, подавал его на рассмотрение Главнокомандующего. Так, корреспондент газеты “Новое время” В.С. Россоловский и газеты “Daily News” А. Форбс получили за сражение под Плевной 18 июля 1877 г. ордена св. Станислава 3-й ст. с мечами. Корреспонденты “Нового времени” А.Д. Иванов и газеты “The Scotsmаn” Каррик также были удостоены орденов св. Станислава 3-й ст. с мечами за сражение 18 июля при селе Джуранли. А.Д. Иванов принял в этом бое на себя обязанности ординарца и передавал приказания в цепь, а второй добровольно взялся оказывать первую помощь раненым и делал им перевязку под огнём турок. Отличия всех четырёх корреспондентов были засвидетельствованы начальниками отрядов, в которых они находились – Гурко и князем Шаховским [132]. Позже А.Д. Иванов был пожалован ещё и орденом св. Анны 3-й ст. с мечами. Этим же орденом были награждены немецкие корреспонденты Даннгауэр и фон Марее за сражения под Никополем 3 июля и под Плевной 18 июля.[133]

 

Подводя итог, следует отметить, что российско-турецкая война 1877-1878 гг. была одним из важнейших событий в истории России и Балканских стран в ХІХ веке. Интерес, который она вызывала в России и Европе, был огромен. Общество требовало постоянных сведений о ней, военные специалисты были заинтересованы в получении информации о новинках, применявшихся в её ходе. Именно поэтому большая роль в освещении войны была отведена корреспондентам.

 

Война 1877-1878 гг. стала датой рождения российской военной корреспонденции. Здесь же были сделаны и первые шаги (и надо отметить – успешные) в работе военных с корреспондентами: подкуп, дозирование информации, доверяемой корреспондентам. Хотя прямой цензуры не было, но для того, чтобы получить информацию, нужно было непосредственно находиться на фронте, поскольку штаб неохотно делился ею с корреспондентами.

 

Российская корреспонденция возникла спонтанно, и её возникновение было связано с потребностью российского общества знать о ходе военных действий, о жизни армии, о быте и жизни местного болгарского населения и пр. Эта потребность объяснялась большим интересом в общественных кругах России к судьбам славянских народов Балканского полуострова. В отличие от иностранных корреспондентов, российские не имели многих привилегий. Несмотря на то, что допуск на театр боевых действий был централизован и осуществлялся Полевым штабом Действующей армии, отношение к корреспондентам и их положение было разным. Если иностранные корреспонденты были хорошо подготовлены к деятельности, пользовались поддержкой не только газет, их пославших, но и своих правительств, то российские таковой не имели.

 

Хотя иностранных корреспондентов на театр войны прибыло не меньше российских, но большая часть из них на поле боя даже не появлялась. Российские же корреспонденты в большинстве своём непосредственно участвовали в боях, наблюдали за жизнью армии.

 

Условно корреспондентов, которые освещали войну на Балканском театре, можно разделить на три группы: на тех, кто писал из тыла, тех, кто писал находясь при Полевом штабе, и на тех, кто писал корреспонденцию на собственном опыте. Корреспонденты этих групп были и среди иностранцев, и среди россиян. Правда, среди последних представителей третьей группы было больше. Из иностранных же можно выделить в этом отношении немецких корреспондентов, которые были уволенными со службы военными, и наблюдали за войной не только, как корреспонденты, но и как военные специалисты.

 

В своих письмах, дневниках, записках российские корреспонденты второй группы описывали все “прелести” войны, не идеализируя её, и не сводя к сухому описанию боевых операций и жизни царских особ. Иногда они строги, излишне критичны в своих выводах, но такими их сделало то, что они видели: смерти, увечия, глупость высших командных чинов, часто бессмысленный героизм солдат и пр.

 

Несмотря на имевшиеся трудности, многие российские корреспонденты проявили себя с лучшей стороны, внеся значительный вклад в становление российской военной журналистики и в правдивое освещение войны.

Рис. 1.

 

 

Рис. 2

 

 

Рис. 3

 

 

 

Рис. 4

 

Источник: Международная жизнь. – 2003. – № 3.

Рис. 5

 

 

 

Рис. 6

 

 

 

Рис. 7

 

 

 

Рис. 8

 

 

Рис. 9

 

 

 

Рис. 10

 

 

 

Рис. 11

 

 

Примечания