Из источника чётко вырисовывается образ монархиста-консерватора, но с либеральным «оттенком»: ретроградом его назвать сложно, поскольку большинство оценок и рассуждений в основном объективны [27]. В этом контексте уместно привести замечание А.Г. Тартаковского, который исследовал мемуары генерала за период 1812–1815 гг. «В первые послевоенные годы, – писал историк, – он был близок к прогрессивной офицерской молодёжи продекабристского толка, но по мере успешного совершения карьеры и "поправления" правительственного курса всё более отходит от былых идеалов, а после 1825 г. отрёкся от них вовсе» [28]. Судя по тексту воспоминаний, А.И. Михайловский-Данилевский больше соотносится с консерваторами английского типа, для которых было важно «изменять сохраняя», нежели с теми «охранителям», поклонникам «хвалёной старины, дорогой одним отсталым умам, привыкшим в невежестве и в произволе видеть ограждение общественного порядка, не понимая, что ими только и посеяно всё существующее зло» [29]. При этом, автор не лишён предубеждений, характерных для большинства высшего сословия России и Европы ХІХ в. А.И. Михайловский-Данилевский представляет нам образец имперского мировоззрения той эпохи, типичного носителя колониального менталитета [30]. В этом смысле интересны его рассуждения относительно молдаванских бояр, переходящие в более глобальные обобщения. «Молдаванские бояре вовсе не упражняются в оружии, – отмечал он. – Турки даже не берут из княжеств (термином «Дунайские княжества» или просто «Княжества» в рассматриваемое время объединяли Валашское и Молдавское княжества, находившиеся в вассальной зависимости от Османской империи – О.Г.) рекрут для своей армии, а потому молдаване, будучи народ совершенно мирный, должны беспрекословно повиноваться своим повелителям и надежду свою избавиться когда-либо от турецкого ига возлагать не на могущее случиться восстание народное, а на содействие России. Я полагаю, что в некотором отношении политика Порты (Порта (также Оттоманская Порта, Блистательная Порта, Высокая Порта) (от франц. «porte», итал. «porta» – «дверь», «врата») – принятое в истории дипломатии и международных отношений наименование правительства (канцелярии великого визиря и Дивана) Османской империи и самого государства. Термин происходит от названия ворот, ведущих во двор великого визиря (тур. «Bâb-ı Âli» – О.Г.) не давать оружия побеждённым народам достойна подражания, и нам не следовало бы поляков и литовцев приучать к военному ремеслу или позволить им участие в войнах, ведомых Россиею. Тогда бы мало-помалу и постепенно исчезал в сих народах воинский дух. Наполеон презрел сие правило и был жестоко наказан за то, что он обучал военному ремеслу земли, принадлежавшие к Рейнскому союзу, которые при первых его неудачах на него же восстали. Покоривши Германию, лучше бы ему было оставить немцев при мирных и учёных занятиях их, чем образовать их по примеру французской армии. Ежели бы теперь мы нашли в Молдавии войско или людей, служивших в турецкой армии, то нам легко бы было употребить их против Порты, и мы нашли бы в них надёжных союзников, но так как в княжествах никого нет кроме мирных жителей, то мы и не можем сделать из них никакого военного употребления» [31]. Здесь мы видим взгляд практичного военного-империалиста, представителя «цивилизованной нации» [32] относительно политики к мелким или покорённым  народам, взгляд, воспринятый от европейской культуры высшего света того времени. Мир, в его понимании, разделён на народы «цивилизованные» и «варварские». «8-го июня я переправился близ Могилёва через Днестр, который составляет настоящую границу между просвещённым миром и полудикими странами, лежащими на правом берегу оного, – описывал А.И. Михайловский-Данилевский свои впечатления от пересечения границ империи. – Крутые и излучистые берега Днестра дают ему некоторое сходство с Рейном только с тою разницею, что на Рейне нет ни аршина земли не возделанной, между тем как рука человеческая почти никогда ещё не прикасалась до земель, вдоль Днестра лежащих. Не успел я переехать сию реку, как представились мне люди полунагие, с зверскими лицами, праздные, говорящие языком ещё чуждым для муз, и необозримые степи, которыми я ехал до самого Прута» [33]. Текст сквозит пренебрежением к тем, кого он не понимал, кто отличался от него по воспитанию, положению, культуре. В оценках автора явно ощутимо влияние французских просветителей типа Ф.-М. Аруэ, больше известного, как Вольтер [34]: «17-го июня я приехал в Бухарест, где провёл два дня. Это не европейский город, улицы узки и смрадны, и покрыты народом с азиатскими физиономиями и говорящих языком, для меня не понятным … Истинною отрадою было для меня открытие книжной лавки, в которой я нашёл большую часть сочинений, запрещённых в России, напр. «Memoires de Michel Oginski», Las Cases: «Memorial de Sainte Helene», «Memoires d'un homme d'Etat» и др. Увидя себя посреди книг, я начал дышать как будто знакомым воздухом. Казалось, что я переселился в Европу, ибо две недели странствовал по степям Бессарабии. Молдавии и Валахии и, видя повсюду непросвещение и варварство, я почитал себя вне Европы. Я встретил здесь несколько русских, которые все единогласно говорят, что нельзя себе вообразить, до какой степени развратны женщины; целомудрие есть добродетель неизвестная. Конечно, сему причиною не одни женщины, но и мужья их, проводящие жизнь в совершенной праздности и лени; они не занимаются ни службою, ни науками, а начинают и оканчивают жизнь на мягких диванах, окружённые табачною атмосферою; единообразие жизни их прерывается только по временам войнами, ведомыми между Россиею и Оттоманскою Портою» [35].

 

 

В отличие от А.И. Михайловского-Данилевского, Ф.Ф. Торнау придерживался умеренно-либеральных [36] и более реалистичных взглядов на жизнь, не скрывая, что «сам носился мыслями в одних сферах военной славы, наполнявшей моё воображение, не успевшее ещё сковаться житейским опытом» [37]. Т.Г. Шевченко – поэт, прозаик, живописец того времени – в своём дневнике охарактеризовал Ф.Ф. Торнау после встречи с ним 8 октября 1857 г. как «человека либерала, прекрасно и неутомимо говорящего» [38]. Будучи потомственным дворянином и военным, он не был заражён болезнью «цивилизационного превосходства», характерной для многих представителей аристократии [39]. Именно в этой плоскости отчётливо проявилась разница поколений и личного опыта между Ф.Ф. Торнау и А.И. Михайловским-Данилевским. У последнего, как уже отмечалось, в отношении к неевропейцам ощутимо влияние французских просветителей, популярных среди части молодёжных кругов конца XVIII – начала XIX вв., на которые пришлась молодость генерала. На это влияние наложилось и отсутствие опыта контактов с азиатскими народами до 1829 г. Ф.Ф. Торнау же, значительную часть жизни проведший на Востоке, очевидно воспринимал туземное население несколько по-иному. В местных жителях он видел не «варваров», а людей с иными ценностями и стилем жизни. Интересно в этом отношении описание жителей Княжеств, навеянное знакомством с майором Соломоном, которое отличается от рассуждений А.И. Михайловского-Данилевского и даже противоречит им. «Недалеко от сожжённого Чернеца находился хутор майора Соломона, командовавшего валахскою милицией в последнюю войну, – писал барон. – В народе он продолжал носить название служитора Соломона, принадлежавшее ему прежде достижения русского чина и крестов, которыми он был увешан: он начал свою карьеру простым арнаутом-служителем (арнаутами турки именовали албанцев; в переносном смысле «арнаут» означает «разбойник» либо «слуга», в зависимости от контекста – О.Г.), имевшим обязанность, стоя на запятках за коляской, возить чубук (в данном случае – длинные курительные трубки – О.Г.) боярина. Этот человек, с которым я встречался несколько раз в продолжение войны, всем русским был известен как непримиримый враг турок, человек энергический, храбрый до сумасшествия, жестокий и кровожадный в схватках с неприятелем, и хитрый на выдумку военных уловок. Прожив у него с Баумером (сослуживец Ф.Ф. Торнау – О.Г.) трое суток, мы узнали его совершенно с другой стороны. В домашней жизни он оказался самым мирным и добродушным человеком: был покорен жене, нежно любил детей и питал самую невинную страсть к птицам и к разного рода животным, которых он старался делать ручными. Эти противоположности нередко встречаются в характере старых вояков, испытавших много опасностей и немало губивших людей: чем злее в драке, тем смирнее они бывают в обыкновенном быту. Там, где не предстоит прямой опасности, нахальны лишь одни трусы. Соломон, румын чистого происхождения, доказывал собою, что мнение, будто все валахи неспособны к перенесению военных трудов и опасностей, довольно неосновательно. Жители нагорной Валахии не только хорошие стрелки, но и люди смелого характера. Неспособность к войне гнездилась не в народе, а в высшем классе румынов, деморализованных продолжительным угнетением со стороны турецкой власти и поверхностным, дурно направленным воспитанием, которое они получали в Вене и в Париже, знакомясь лишь с наружными формами европейской цивилизации» [40].

 

 

Хорошо характеризуют мировоззренческую позицию Ф.Ф. Торнау его зарисовки и размышления относительно турок [41]. Разделяя их на «старых» и «новых», с некоторой долей симпатии писал о первых, отзываясь о вторых с нескрываемым пренебрежением. Речь, в данном случае шла об отношении к перманентным попыткам реформ по европейскому образцу в Османской империи на протяжение конца XVIII – первой половины ХІХ вв. [42]. Оценивая уже с высоты прожитых лет, он писал: «В то время не было, кажется, образованных турок, а были турки старого покроя, обладавшие многими хорошими качествами, несмотря на их невежество, религиозный фанатизм и глубокое презрение ко всему чужому. Гостеприимство, честность и соблюдение данного слова считались у них качествами, без которых не должен обходиться добрый мусульманин. Они притесняли христиан из чистого невежества, считая каждого гяура не выше собаки. Теперь, говорят, просвещение проникло и в Турцию, чему я не верю, потому что исламизм не допускает истинного просвещения, подавляя каждую разумную мысль. Положение христиан в турецкой империи не изменилось к лучшему. Прежде их угнетали открытою силой; теперь угнетают путём обмана и изворотов, чему научило турок полуобразование, заменив былой фанатизм тупоумным безверием. Правосудие исчезло совершенно, и все хвалёные реформы – басни, изобретаемые для забавы европейских правительств, якобы принимающих живое участие в судьбе турецких христиан» [43]. Оценивая этот отрывок, российский исследователь Б.П. Миловидов отмечал, что «за рассуждениями Торнау видны раздумья по поводу реформ 1860-х гг. в России – сдержанное отношение к ним вело автора к идеализации дореформенного уклада Османской империи» [44]. Но, как следует из текста мемуаров в целом (да и из биографии офицера), это совсем не так. Ф.Ф. Торнау осуждал прежде всего бездумное заимствование и поверхностное копирование частью турецкой верхушки европейских образцов без соответствующей перестройки сознания и образа жизни. Он противопоставлял бездуховности «новых османов», которые отреклись от своей культуры, но не прониклись чужой, «старых» турок с их устоявшимися традиционными религиозными нормами общежития. Однако эти нормы не являлись для него идеалом. Выделяя положительные составляющие в мировоззрении и быте людей традиционного общества [45], прапорщик при этом оценивал его как смесь «народного легкомыслия с турецким тупоумным деспотизмом» [46]. По отношению к османскому дореформенному социуму он во многом солидаризировался со взглядами французских просветителей, видя в турках-мусульманах «старого покроя» непросвещённых фанатиков.

 

 

В противоположность генералу, Ф.Ф. Торнау в своих воспоминаниях предстаёт более серьёзным и вдумчивым человеком, при этом честным и критичным по отношению к себе и окружающим. Если учесть, что оба офицера писали свои работы примерно в одном возрасте, то контраст в мировосприятии и мировоззрении ещё более бросается в глаза. Хотя А.И. Михайловский-Данилевский был писателем, военным историком, но его воспоминания тяжеловесны и «отдают» официозом. В то же время Ф.Ф. Торнау писал своё сочинение более читаемым языком, лёгким для восприятия и лишённым риторики и официозных клише. Реализм пронизывает всю его работу [47]. Здесь содержится множество бытовых сцен и зарисовок, в которых нет выхолощенности и которые отражают восприятие мира человеком, писавшим их. Войну он изображал во всём её многообразии. Здесь, наряду с её ужасами, присутствуют чисто человеческие чувства – любовь, дружба, зависть. С одной стороны – идут боевые действия, людей убивают, они гибнут от чумы и лихорадки, повсюду разрушения, трупы людей и животных. А с другой стороны – весёлые кутежи, ссоры между сослуживцами, примеры дружбы и товарищеских отношений, мимолётные романы, женская преданность и внутренний мир человека. Храбрость и трусость показаны не в романтическом цвете официальной пропаганды, а в их реальном воплощении. Контрастирующие их примеры – майор Соломон, о котором только что шла речь, и драгоман (переводчик) князь Судзо, «малорослый, горбатый, тонконогий, востроносый, умный, самолюбивый и прехитрый грек, говоривший на всех живых и мёртвых языках, которому не доставало только футов двух лишнего роста да небольшого запаса храбрости, чтобы занять между нами очень видное место. Страх попасть туркам в руки и за службу у русских утратить ещё верхнюю часть своего маленького роста, по шею, лишал его всех сладостей жизни. Поездка в тёмную ночь, без конвоя, по необозримым полям, на которых встревоженное воображение рисовало ему сонмы делибашей (от турецких слов «deli» – «сумасшедший», и «basch» – «голова»; так называли отряд кавалеристов личной охраны султана. В данном случае, видимо, подразумеваются иррегулярные части османской армии, отличавшиеся особой жестокостью по отношению к более слабому противнику – О.Г.), алчущих его головы, вовсе не согласовалась с его животолюбивыми расчётами» [48].

 

 

В воспоминаниях Ф.Ф. Торнау отсутствуют упоминания о царственных особах, придворных и вообще «высшем свете» империи (возможно, потому, что автор с ним на тот момент не сталкивался). Его главные герои – сослуживцы-офицеры и непосредственные начальники, а также простые солдаты, местные жители, то есть люди, с которыми он постоянно контактировал или общался по роду службы. Мемуары Ф.Ф. Торнау – это эпизод из военного быта младшего офицерского состава русской армии в войне 1828–1829 гг., «пропущенный» через личное восприятие автора. В отличие от А.И. Михайловского-Данилевского, Ф.Ф. Торнау писал воспоминания не по свежим следам, что удачно подметила С.Э. Макарова: «"Воспоминания" Ф.Ф. Торнау писал уже в преклонном возрасте, с учётом не только житейского опыта, но и с учётом Времени, которое многие спорные вопросы ставит на своё законное место в истинном виде. Эта "ретроспективность" воспоминаний придаёт им характер аналитического произведения, где каждое событие, лицо или эпизод рассмотрены писателем с разных сторон и снабжены основательными выводами» [49]. Трезво, с высоты прожитых лет он оценивал свою жизнь во время кампании 1929 г., не обходя «острых углов», не скрывая мотивов действий да и самих поступков, какими бы они не были. Например, офицер откровенно писал, что в молодости был несдержан, стремился удовлетворить «любопытства, возбуждающиеся новизной предметов, являвшихся моим глазам, глядевшим на свет ещё сквозь радужную призму школьного неведения» [50]. «Военную историю пишут обыкновенно по прошествии многих лет люди, не участвовавшие в описываемых делах, не знакомые с местом и обстоятельствами, не испытывавшие иногда ни военных трудов, ни ощущений, волнующих душу на поле битвы, а почерпающие описание фактов из сухих официальных донесений, редко обнаруживающих нагую истину, – отмечал он. – Для них участники в былых победах и неудачах имеют значение мёртвой цифры, которою искупались известные результаты. Если бы пишущие историю всегда знали через какие обстоятельства прошли эти деятели былого времени, каким раздирающим впечатлениям они подвергались, какие душевные страдания, какие сверхъестественные труды они перенесли, добиваясь нередко самых ничтожных результатов, как бы иначе судили они о фактах, как бы иначе ценили людей боровшихся с природой, со смертью, трудившихся всю жизнь и умиравших в каком-нибудь забытом уголку земли с одним помыслом, с одною надеждой – исполнить долг солдата и сберечь народную славу!» [51]. В отличие от Ф.Ф. Торнау, А.И. Михайловский-Данилевский не был склонен к анализу своих поступков и опыта. Последнее, впрочем, можно объяснить дневниковостью воспоминаний. Однако, на наш взгляд, человек с таким жизненным опытом и широким складом ума, которыми обладал генерал, должен был быть более многогранен в своих записях.

 

 

Вне всякого сомнения, разницу взглядов авторов определили воспитание и личный жизненный опыт. Хотя оба они воспитывались в единой культуре, прививавшейся в учебных заведениях для знати, А.И. Михайловский-Данилевский в дальнейшем постоянно «вращался» в «высших кругах» российского общества. Даже участвуя в военных кампаниях, он видел их не изнутри, а снаружи, взглядом высшего офицера-аристократа, поскольку не познал жизни простых солдат и командиров. В то же время Ф.Ф. Торнау, получив образование, сразу попал в армию и дальнейший свой опыт приобретал на полях сражений, непосредственно участвуя в них, избежав тлетворного влияния «высшего света» (хотя и не полностью; однако оно на нём не отразилось, так, как на генерале). Здесь, видимо, сыграли свою роль и стечение обстоятельств, и  воинские традиции, присущие семье Торнау. Ведь в 1829 г. он вполне мого пойти по стопам многих знатных офицеров, использовавших протекцию, чтобы добывать чины и награды, не участвуя в сражениях. Дело в том, что главнокомандующий Действующей амией И.И. Дибич был женат на родственнице Ф.Ф. Торнау [52]. При встрече он «дал ему два рекомендательных письма – к полковому командиру Старову и генералу Гейсмару – и отеческое наставление: "служить честно, не пить, не играть, избегать дурных знакомств". Письма эти на начальном этапе его жизненного пути помогли закрепиться на служебном поприще, ибо слабый здоровьем и "тщедушный" с виду Фёдор Фёдорович вряд ли смог бы остаться в полку и мог быть отчислен по негодности к строевой службе. А служба – была его постоянная и страстная мечта с раннего детства» [53]. Не удивительно, что первый порыв молодого офицера оказался не в штаб, а в бой: он самовольно принял участие в десантировании авангарда отряда на турецкую территорию во время переправы через Дунай, где получил боевое крещение. Правда, родство с фельдмаршалом сыграло злую шутку с Ф.Ф. Торнау. С одной стороны, его пытались приблизить, завести с ним знакомство, а с другой стороны – обходили в чинах и наградах. «На представление Гейсмара о переводе меня в Генеральный штаб, – писал он, – не получалось ответа; награды за труды, понесённые в задунайский поход нашего отряда, которой удостоились все мои штабные товарищи, я был лишён. По этой причине, не только в полку, но и в дивизионной канцелярии признали, что главнокомандующий о мне не заботится, ничего для меня не делает и знать меня не хочет, следственно я не заслуживаю никакого особенного внимания и годен только, как каждый прапорщик, нести за старших всякую нелёгкую службу» [54]. Лишь в начале 1830 г. выяснилась причина такого решения высшего командования: «В начале февраля 1830 года … генерал Гейсмар выразил мне письменно своё непритворное сожаление о том, что ему не удалось доставить мне повышение и перевод в Генеральный штаб, следовавшие мне, по его мнению, за наш задунайский поход. Главнокомандующий отказал по трём причинам: потому что я был молод летами, с небольшим год на службе и в родстве с его женой. Вторично испытал я, что не во всех случаях выгодно для молодого офицера находиться в близком свойстве с главнокомандующим армией, в которой ему суждено служить» [55].

 

 

С точки зрения сравнения личностей двух офицеров интересно то, каким видели они своё участие в войне. Так, например, А.И. Михайловский-Данилевский считал, что в кампанию 1829 г. может снискать себе лавры, хотя, конечно, не непосредственно в бою, а в качестве командующего. Поэтому, прибыв на театр военных действий, был разочарован: «Я в Яссах наверное узнал, что моя бригада расположена при блокаде Журжи и следовательно имеет не блистательное назначение, ибо я полагал справедливо, что главная армия на Дунае будет пожинать лавры, между тем как мне суждено стоять в бездействии и может быть изредка отбивать вылазки турецкого гарнизона. Я не роптал на сие назначение, будучи в полной уверенности, что в продолжение войны, конечно, представится обширнейшее поприще деятельности» [56]. Вообще анализ текста свидетельствует, что подсознательно А.И. Михайловским-Данилевским двигало именно желание личной славы, хотя он и писал: «при миллионе моих занятий, меня одушевляет мысль, что труды мои полезны могут быть детям – чего мне для самого себя остается желать? Честолюбие удовлетворено, а Юрьево (имение А.И. Михайловского-Данилевского – О.Г.), прекрасное Юрьево, обеспечивает старость мою. Я молю только Бога о детях и труды мои им посвящаю» [57].

 

 

«В то время я ещё не мог равнодушно видеть беспорядок, насилия, несправедливость и плутовство», – писал Ф.Ф. Торнау [58]. Он не скрывал, что в Действующую армию «отправился с богатым запасом молодости и надежд, но с довольно тощим кошельком» [59]. Однако уже участие в первом бою изменило взгляды молодого офицера. «Сильный переворот произошёл в моих мыслях, – писал он рассказывая о том, как простые солдаты-добровольцы готовились неизбежной для большинства из них смерти перед переправой через Дунай. – В несколько минут я переродился из ребёнка в зрелого человека и постиг высокую обязанность образованного военного человека уравновешивать долг повиновения с чувством сострадания к бедному человечеству, искать в деле не самолюбивого средства отличиться, а способ приложить способности и познания к облегчению зла, вызываемого войной. Палач или разбойник, а не воин, тот, кто без нужды и пользы, из честолюбия или из корыстолюбивых видов, проливает кровь подчинённых ему солдат и губит самого неприятеля без определённой цели, для умножения так называемой славы» [60].

 

 

Наконец, внутренний мир указанных авторов хорошо иллюстрируют их наблюдения местностей и городов, которые они посетили по пути на фронт и в ходе кампании (правда, здесь необходимо сделать поправку на относительную комфортность условий, в которых находился А.И. Михайловский-Данилевский, что позволяло ему «наслаждаться природой и видами»). Воспоминания А.И. Михайловского-Данилевского в этом отношении – образец романтического восприятия мира. При общей реалистичности описаний, их пронизывает дух романтизма. Этот подход отражал происходившие в 1820-х гг. изменения в стиле мемуарных произведений, когда эстетика романтизма потеснила литературные эстетические принципы классицизма, сентиментализма и просвещённой сатиры [61]. Вот, к примеру, одно из них. «8-го июня я переправился близ Могилёва через Днестр, который составляет настоящую границу между просвещённым миром и полудикими странами, лежащими на правом берегу оного. Крутые и излучистые берега Днестра дают ему некоторое сходство с Рейном только с тою разницею, что на Рейне нет ни аршина земли не возделанной, между тем как рука человеческая почти никогда ещё не прикасалась до земель, вдоль Днестра лежащих … На сём пространстве я не встретил ни одного дерева, ни одного порядочного домика, ниже проезжих. Вдали от дороги мелькали иногда бедные селения, имевшие вид унылый и пустынный, ибо около них не было посажено ни одного дерева. Взамен здесь изобильнейшие луга, испещрённые цветами, какие у нас растут только в садах; я тут видел жёлтые лилии, гелиотропы и тюльпаны. Над сими неизмеримыми пустынями носились хищные птицы, ястребы и орлы и, следуя за полётом их, я рассеивал грустные мысли мои» [62]. Или вот другая путевая заметка: «Я в этот день оставил Молдавию и ехал по Валахии вёрст восемьдесят. Взору ничего не представляется кроме неизмеримых степей, которые, подобно пространному морю, кажутся беспредельными. Глубокое молчание в оных перерывается только жужжанием миллиона насекомых, обитающих на тучных сих равнинах, которые только ожидают руки пахаря, чтобы вознаградить его сторицею за труд его. Изредка встречал пасущиеся (?) (так в тексте – О.Г.) или проходящего валаха, и это производило во мне удовольствие, равное тому, которое ощущаем, когда во время продолжительного морского плавания видим вдалеке белеющиеся паруса … Из Челабии я продолжал путь мой по большой Бухарестской дороге и по причине усталости лошадей остановился ранее обыкновенного для ночлега, недалеко от деревни Которки. В этот день однообразнейший вид степей начал прерываться большими из камня высеченными могильными крестами и курганами, которые, может быть, суть памятники обитавших здесь, вдревле народов, погибших во мраке веков» [63].

 

 

Наиболее яркая из всех характеристик, раскрывающих влияние романтического стиля на психологию автора и изложение им материала, сделана А.И. Михайловским-Данилевским по пути в штаб Действующей армии. «С Камчика начинаются настоящие Балканы, которые оканчиваются при селении Келелер, – писал он. – Сие пространство, вёрст на сорок, вмещает в себе более или менее крутых и каменистых гор, покрытых почти повсеместно дубовым лесом. Долины, ими образуемые, уступают швейцарским по красоте своей и по обширности; в них также нет водопадов, но недостаток сей заменяется видами на Чёрное море, которые в некоторых местах открываются. В рассуждении высоты, Балканы нельзя сравнивать с Альпами, но переход сих последних для войск не столько затруднителен, потому что по ним проложены дороги, гораздо удобнейшие, нежели через Балканы, где существуют только узкие тропинки, покрытые камнем … Когда я поднялся на самую вершину Балкана, то влево открылось всё пространство Чёрного моря, а вправо хребет гор, на которых расположена Шумла; над облаками носятся стаи орлов; я остановился у прозрачного ключа и выпил стакан хрустальной воды в честь нашего оружия; меня в эту минуту одушевляло чувство народной гордости. Так ровно за 20 лет, безвестный юноша, я стоял на высотах Сен-Готарда, мечтая о величии Суворова» [64].

 

 

Характерно и описание местности, сделанное им после первой рекогносцировки: «На другой день после обеда, я осматривал неприятельскую крепость со стороны Дуная. Сперва я приехал на нашу передовую казачью цепь, а миновав оную, приближался на весьма недальнее расстояние к турецким ведетам (ближайшие к неприятелю часовые в передовой цепи – О.Г.) …  Тут подъехал я к самому Дунаю и вышел на так называемый Маслов курган, откуда ясно видны Журжа, Рущук, острова, между сими крепостями лежащие, и турецкая флотилия, стоявшая подле Рущука. Дунай протекал медленно; на нём не было ни одной лодки, в окрестностях не видно было ни одного плуга, который бы возделывал землю, война разогнала мирных жителей; на Масловом кургане казаки варили кашу, а подле гласиса (пологая земляная насыпь перед наружным рвом крепости – О.Г.) крепости турки в разноцветных одеждах косили сено» [65].

 

 

Описания Ф.Ф. Торнау, в противоположность первым, лишены романтизма. Это связано с тем, что написаны его воспоминания в свободном мемуарном стиле, который утвердился с 1830-х гг. Для него нехарактерно наличие чётких границ между стилевыми манерами [66]. Прапорщик отображал, преимущественно, не красивые виды, смакуя темноту леса или свет луны, а бытовые сложности этих видов. Здесь, скорее всего, помимо внутренних предпочтений, сыграли свою роль сложные условия службы, не оставлявшие времени для особой романтики. Вот, например, как Ф.Ф. Торнау описывал реки Княжеств. «Самые значительные из них: Серет, между местечком Текуч и Фокшанами, Рымник и Бузео около городков того же имени, Аржис за Букарештом, и возле Слатины река Ольта, отделяющая Большую Валахию от Малой (река Олт (Олтул) делит территорию Валахии на две части – Мунтению (Великая Валахия с центром в Бухаресте) и Олтению (Малая Валахия с центром в Крайове) – О.Г.). Кроме Серета и Ольты, на которых существовали мосты, переправа через прочие речки производилась вброд. Вытекая из хребта Карпатских гор, отделяющего Трансильванию от Княжеств, эти реки разливаются по Дунайской равнине широкими руслами, образующими бесчисленное множество рукавов. Летом они не представляют ни малейшего препятствия: через них можно переходить пешком, имея воды не выше колена. Зато в сильный дождь, или весной, когда снег тает в горах, они, подобно всем горным потокам, наполняются огромною массой воды, стремящеюся к устью с головокружительною быстротой, ворочая камни, и унося с собой всё что попадётся на пути. Я проезжал в середине марта, в самое полноводье, и поэтому нагляделся вдоволь на весенние переправы через валахские реки. В это время они принимают особый характер: с девяти или десяти часов утра начинают наполняться, после полудня достигают высшей меры полноводия, а в ночь теряют более половины своей глубины. Лучшее время для переправы, днём положительно невозможной, есть раннее утро. Но и тогда можно переправлять тяжёлые экипажи и повозки только на волах и буйволах, лошадей же перегоняли не запряжёнными. Не имеющие собственного экипажа перевозятся на высоких, необыкновенно тяжёлых карудзах (тип повозки – О.Г.), запряжённых десятью или двенадцатью парами скотины. Передовые волы уже касаются противоположного берега, когда карудза не опустилась ещё в воду, и длинный цуг их, уступая напору воды, образует живую дугу, медленно влекущую за собой громадную колесницу, нагружённую людьми и кладью. Чем более груза на ней, тем лучше. Замечательно также, что самые незначительные из этих речек в летнее время, Рымник и Бузео, тем опаснее бывают весной. Сын знаменитого Суворова потонул в Рымнике, о котором отец писал, что "его курица может перейти вброд, не замочив хвоста". Дело в том, что полководец говорил о летнем Рымнике, а сын упорствовал применить слова отца к весеннему характеру реки, через которую стал переправляться под вечер, вопреки совету жителей, за что и заплатил жизнью. В рымникской церкви, видевшей славную победу отца над турками, поставлен скромный памятник преждевременно погибшему сыну» [67]. Или – характерное описание дороги, резко отличающееся от такового у А.И. Михайловского-Данилевского: «Дорога от Силистрии к Шумле пролегала по холмистой местности самого цветущего вида, чрезвычайно богатой лесом, позволявшим большую половину пути ехать «в холодку», как говорят казаки, но принуждавшим в то же время быть весьма осторожным, чтобы неожиданно не наткнуться на неприятельскую засаду. Вопреки ожиданию, наше путешествие совершилось без приключения, в пролесках показывались иногда конные турки на весьма дальнем расстоянии и потом исчезали при виде казаков, не упускавших случая отправляться за ними в погоню. Кроме этих редких встреч вся страна казалась совершенно безлюдною и представляла картину самого жалкого разорения: в брошенных жителями, полусгоревших селениях ни следа жизни, одни многочисленные стаи голодных, уродливых собак встречали нас с воем и с злобным лаем» [68].

 

 

А вот как описывал Ф.Ф. Торнау впечатления от рекогносцировки Врацы: «Довольно крепкая цитадель и низенький плетнёвый бруствер (насыпь, предназначенная для удобной стрельбы, укрытия от пуль и наблюдения противника – О.Г.) около внутреннего города, окружённого обширными, густыми садами, облегчали его оборону» [69] – и никаких восхищений природой.

 

 

Таким образом, личностные качества авторов воспоминаний проявились особенно ярко в следующих составляющих:

 

 

- в характеристиках населения Дунайских княжеств и Османской империи;

 

 

- во взглядах своё место в войне;

 

 

- в наблюдениях и описаниях местностей.

 

 

Как видно из сделанного анализа, в текстах чётко прослеживаются психологические мировоззренческие и профессиональные личностные черты авторов. Они рисуют нам двух совершенно разных людей, разных, в первую очередь, по психологическим характеристикам, обусловленным личным жизненным опытом. Импульсивность прапорщика контрастирует с размеренностью генерала. Здесь мы сталкиваемся с двумя типами аристократического мировоззрения и мировосприятия, которые можно условно назвать «консервативным» (А.И. Михайловский-Данилевский) и «либеральным» (Ф.Ф. Торнау).

 

 

Романтизм А.И. Михайловского-Данилевского и реализм (со значительной долей практицизма) Ф.Ф. Торнау в восприятии и изложении очень ярко иллюстрируют личности обоих авторов. Являясь противоположностями, они как бы дополняют друг друга. Различия в сознании между офицерами чётко оттеняет тот факт, что свои воспоминания они писали примерно в одном возрасте, хотя и в разное время. Сравнение мемуаров показывает наличие между ними своего рода «конфликта поколений» [70]. Он проявляется в стилевых особенностях, в восприятии мира, в оценках. Это был взгляд на войну двух разных поколений разных эпох. А.И. Михайловский-Данилевский представляется ярким образчиком начала ХІХ в., «александровской эпохи» с её классицизмом и нарождающимся романтизмом в литературе, возвеличиванием Российской империи, совмещением конституционалистских, либеральных концепций с консервативными монархическими идеями. Ф.Ф. Торнау же, с его здоровым критицизмом и стремлением к реформам, хотя он и прожил наиболее активные годы своей жизни при правлении Николая I, правильнее отнести к представителям следующего царствования – Александра ІІ. «Николаевская эпоха» – та точка, которая в некотором роде объединил авторов исследуемых воспоминаний. Оба они критично настроены по отношению ко времени, когда Российское государство возглавлял Николай I, и этот настрой чётко прослеживается в мемуарах. Однако такое отношение обусловлено разными причинами. Для А.И. Михайловского-Данилевского идеалом правителя был Александр I, что бросается в глаза по всему тексту его произведения. Не высказываясь прямо против нового императора, генерал постоянно с большим пиететом вспоминал о его предшественнике, как бы заочно противопоставляя их. Он с прохладцей отзывался о приближённых очередного монарха, о мерах полицейского надзора в армии, о генералах, неспособных занимать свои должности и пр. Критичность же Ф.Ф. Торнау относительно указанной эпохи есть, на наш взгляд, «продуктом» последней. В ней проявилось то, что И.Л. Сироткина охарактеризовала как «диалог менталитетов». «Автор … – отмечала она, – предстаёт в мемуарах сразу в двух (а то и более) временах: времени описываемых событий и времени повествования. Налицо диалог культур, диалог времён, диалог менталитетов и т.п.» [71]. Формируясь в рамках императорства Николая I, прапорщик не принимал многое, что было для этого режима характерно: мелочные ограничения во всех сферах жизни, застой в военном искусстве, господство посредственностей и пр. Из воспоминаний чётко прослеживаются начало становления мировоззренческих установок Ф.Ф. Торнау именно в кампании 1829 г., хотя выражал он их уже будучи зрелым человеком преимущественно в обобщениях и размышлениях, сопровождавших фактический материал.

 

 

Отсутствие глубокого анализа, резкость в суждениях, затушёвывание отдельных моментов своей биографии у А.И. Михайловского-Данилевского контрастируют с аналитизмом, критичностью и откровенностью Ф.Ф. Торнау. Справедливости ради следует, правда, заметить, что записи генерала велись по свежим следам, а Ф.Ф. Торнау писал свои мемуары через десятилетия после описанных им событий, которые к тому времени устоялись, приобрели иной смысл. Однако несмотря на это личности авторов очень ярко проявились в их работах и дают исследователю возможность отобразить их, даже не прибегая к иным источникам.

 

 

 

[1] Мемуары (франц. «mémoires» – «воспоминания») – записки современников, повествующие о событиях, в которых автор мемуаров принимал участие или которые известны ему от очевидцев. Исходя из разного наполнения понятия (см., например: Григорьева И.В. Источниковедение новой и новейшей истории стран Европы и Америки. М.: Высшая школа, 1984. С. 271), следует отметить, что под мемуарными источниками мы понимаем воспоминания, дневники и автобиографии. Зачастую их относят к источникам личного происхождения (о развитии содержания терминов «мемуары», «мемуаристика» и этапах изучения мемуарного наследия см.: Блуднова Е.Ю. Мемуары Н.П. Игнатьева как исторический источник: Диссертация ... кандидата исторических наук. М., 2007. С. 9–18; Данилевский И.Н., Кабанов В.В., Медушевская О.М., Румянцева М.Ф. Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории: Учеб. пособие. М.: Российский государственный гуманитарный ун-т, 1998. С. 466–488; Єловських У. Загальнотеоретичні питання вивчення мемуарів як історичного джерела: історіографія проблеми // URL: www.history.org.ua/JournALL/sid/13/2/10.pdf  (время доступа 24.01.11); Любовець Н.І. Вивчення мемуарів як історичного та біографічного джерела: до історіографії проблеми // URL: www.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/Ub/2010_7/p05.pdf  (время доступа 24.01.11); Минц С.С. Об особенностях эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. № 6. С. 55–70; Ясь О.В. Мемуари // URL: http://www.history.org.ua/?l=EHU&verbvar=Memuary&abcvar=16&bbcvar=6  (время доступа 24.01.11); Ясь О.В. Мемуаристика // http://www.history.org.ua/?l=EHU&verbvar=Memuarystyka&abcvar=16&bbcvar=6)  (время доступа 24.01.11). В тексте работы, чтобы избежать тавталогий, мы (если это не оговорено) будем использовать термины «мемуары» и «воспоминания» как синонимы.  

[2] Идейная направленность мировоззрения, философии, общественных наук, литературы и искусства, выражающая интересы определённых классов, социальных групп и проявляющаяся как в социальных тенденциях научного и художественного творчества, так и в личных позициях учёного, философа, писателя, художника. Также – принцип поведения людей в политической жизни.  

[3] Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика ХХ века // История СССР. 1979. № 6. С. 71.  

[4] Блуднова Е.Ю. Указ. соч. М., 2007. 216 с.  

[5] Миловидов Б.П. Русская армия и турки в 1828–1829 годах. Встречи после боя // Диалог со временем. 2008. Вып. 25/2: Мир и война: аспекты интеллектуальной истории. М.: КРАСАНД, 2009. С. 163–185.  

[6] Дзидзария Г.А. Ф.Ф. Торнау и его кавказские материалы. М: Главная редакция восточной литературы, 1976. 130 с.; Макарова С.Э. Ф.Ф. Торнау. Воспоминания русского офицера // URL: http://fershal.narod.ru/Memories/Texts/Tornow/Makarova.htm (время доступа: 03.01.11); Макарова С.Э. Барон Торнау и его воспоминания: Вступ. ст. // Ф.Ф. Торнау. Воспоминания кавказского офицера. М.: АИРО-ХХ. 2000. С. 5–30.  

[7] Бескровный Л.И. Очерки по источниковедению военной истории России. М.: Изд-во АН СССР, 1957. С. 290, 307–309.  

[8] Фадеев А.В. Россия и Восточный кризис 20-х годов ХІХ века. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 396 с.  

[9] Дежурный генерал – должностное лицо при штабе Действующей армии, заведовавшее делопроизводством по личному составу, хозяйственной, санитарной и судной частями.  

[10] Подробнее о создании «Описаний» см.: Малышкин С.А. История создания А.И. Михайловским-Данилевским «Описаний» войн России конца ХVIII – начала ХIХ вв. // Военно-исторические исследования в Поволжье. Сб. науч. трудов. Вып. 4. Саратов: Научная книга, 2000. С.306–317.  

[11] Сапожников А.И. Генерал-лейтенант А.И.Михайловский-Данилевский: карьера военного историка // Новый часовой. 1997. № 5. С. 45–48; URL: http://ru.wikipedia.org/ (время доступа 03.01.11).  

[12] Указанные работы в начале ХХІ в. были изданы в двух книгах: Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера. М.: АИРО-ХХ, 2000. 368 с.; Торнау Ф.Ф. Воспоминания русского офицера. М.: АИРО-ХХ, 2002. 384 с. Мы будем использовать вариант воспоминаний о кампании 1829 г., размещённый на сайте: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/turk.htm (время доступа: 03.01.11) (Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года в европейской Турции // Торнау Ф.Ф. Воспоминания русского офицера. М.: АИРО-ХХ, 2002. С. 11–128).  

[13] Торнау Ф.Ф. Воспоминания барона Ф.Ф. Торнау // Исторический вестник. 1897. № 1. С. 50–82; № 2. С. 419–447.  

[15] Русский вестник. 1867. Т. 69. №. 6. С. 409–487; Т. 70. № 7. С. 5–64. В использованном нами тексте ошибочно указано, что впервые воспоминания были опубликованы в «Русском вестнике» в 1869 г. (С. 128). На самомом деле в этом году в журнале были изданы записки Ф.Ф. Торнау о его службе на Кавказе – «Воспоминания о Кавказе и Грузии».  

[16] Детальнее тот жизненный (социально-экономический, политический, духовный) контекст, в котором жили и творили мемуаристы можно проследить в работе Н.А. Троицкого (Троицкий Н.А. Россия в ХІХ веке: курс лекций. М.: Высшая школа, 1999. 431 с.)  

[17] Про Александра I и его эпоху см.: Архангельский А. Александр I. М.: Молодая гвардия, 2005. 444 с.; Труайя А. Александр I. Северный Сфинкс. М.: Эксмо, 2003. 480 с.; Цветков С. Александр I. М.: Центрполиграф, 2005. 211 с.  

[18] О неоднозначности подходов к этому времени (1825–1855 гг.) могут свидетельствовать публикации последних лет (Выскочков Л.В. Николай I. М.: Молодая гвардия, 2006. 693 с.; Николай I и его время: В 2 т. / Сост., вступит. ст. и коммент. Б.Н. Тарасова. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. Т. 1. 894 с.; Т. 2. 448 с.; Тарасов Б. Черты правления Николая І // Николай Первый. Рыцарь самодержавия: Сб. документов / Сост. Б. Тарасов. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2006. С. 3–65). На наш взгляд, консерватизм правления Николая І (при всех достоинствах и недостатках его как человека и политика) очевиден. И именно неприятие этого консерватизма, в чём-то доходившего до косности, и породило его резко негативную оценку среди части российского общества ещё в ХІХ в., которая была гипертрофирована в советской историографии.  

[19] О правлении Александра ІІ см.: Ляшенко Л.М. Александр II, или История трёх одиночеств. М.: Молодая гвардия, 2002. 357 с.  

[20] И.В. Григорьева отмечала, что «Для историка наибольшую ценность представляют именно такие воспоминания, где автор … сам чётко разграничивает "былое", каким оно виделось ему в момент совершения событий, и свои "думы" об этих событиях в свете нового жизненного и исторического опыта» (Григорьева И.В. Указ. соч. М.: Высшая школа, 1984. С. 283).  

[22] Записки А.И. Михайловского-Данилевского (далее – Записки…) // Русская старина. 1893. № 8. С. 362.  

[23] Мишуков О. Русская мемуаристика первой половины ХІХ века: проблемы жанра и стиля. Лодзь: Ibidem, 2007. С. 208. Классицизм (франц. «classicisme», от лат. «classicus» – «образцовый») – художественный стиль и эстетическое направление в европейском искусстве XVII–XIX вв. В основе классицизма лежат идеи рационализма. Художественное произведение, с точки зрения классицизма, должно строиться на основании строгих канонов. Образы в классицизме лишены индивидуальных черт, так как призваны в первую очередь запечатлевать устойчивые родовые, не переходящие со временем признаки, выступающие как воплощение каких-либо социальных или духовных сил. Русский классицизм в литературе отличался большим вниманием к идеям равенства и справедливости. Поэтому в нём получили большое развитие жанры, предполагающие обязательную авторскую оценку исторической действительности: комедия, сатира, басня, ода. Романтизм (франц. «romantisme») – явление европейской культуры XVIII–XIX вв., представляющее собой реакцию на Просвещение и стимулированный им научно-технический прогресс; идейное и художественное направление в европейской и американской культуре конца XVIII – первой половины XIX вв. Характеризуется утверждением самоценности духовно-творческой жизни личности, изображением сильных (зачастую бунтарских) страстей и характеров, одухотворённой и целительной природы.  

[24] Записки… С. 179.  

[25] Там же.  

[26] Там же. С. 180.  

[27] Об особенностях консервативной идеологии рубежа XVIII–ХІХ  см.: Гусев В.А. Русский консерватизм: основные направления и этапы развития. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. 235 с.; Корендясева А.Н. История эволюции российского консерватизма в первой половине XIX в.: Диссертация … канд. ист. наук. Воронеж, 2005. 228 с.; Либеральный консерватизм: История и современность: Материалы Всеросс. науч-практ. конф., Ростов н/Д., 25-26 мая 2000 г. / Отв. ред. А.И. Нарежный и В.В. Шелохаев. Москва: РОССПЭН, 2001. 382 с.; Рахшмир П.Ю. Эволюция консерватизма в новое и новейшее время // Новая и новейшая история. 1990. № 1. С. 48–62; Репников А.В. Русский консерватизм: вчера, сегодня, завтра // URL:  http://conservatism.narod.ru/sb_cons1/sb_cons1.html (время доступа 11.01.11).  

[28] Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII – первой половины XIX в.: От рукописи к книге. М.: Наука, 1991. С. 200.  

[29] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года в европейской Турции // Торнау Ф.Ф. Воспоминания русского офицера (далее – Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года…). М.: АИРО-ХХ, 2002. С. 18.  

[30] Колониальный менталитет // URL: http://www.dorogadomoj.com/z41kol.html  (время доступа: 03.01.11).  

[31] Записки… С. 184–185.  

[32] О формировании и изменении термина «цивилизация» и производных от него см.: Февр Л. Цивилизация: эволюция слова и группы идей // Февр Л. Бои за историю. М.: Наука, 1991. С. 239–287.  

[33] Записки… С. 182.  

[34] Детальнее об особенностях взглядов просветителей по этому вопросу см.: Дюше М. Мир цивилизации и мир дикарей в эпоху Просвещения. основы антропологии у философов // Век Просвещения: Сб. ст. М.–Париж: Наука, 1970. С. 251–278.  

[35] Записки… С. 190–191.  

[36] Детальнее о либерализме первой половины ХІХ в. см.: Либерализм в России / Под ред. В.Ф. Пустарнакова, И.Ф. Худушиной. М.: ИФ РАН, 1996. 976 c.; Либерализм Запада XVII – XX века / В.В. Согрин, А.И. Патрушев, В.С. Токарева, Т.М. Фадеева. М.: Ин-т всеобщей истории, 1995. 228 с.  

[37] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года… – С. 18–19.  

[38] Шевченко Т. Щоденник // Тарас Шевченко. Зібрання творів: У 6 т. К.: Наукова думка, 2003. Т. 5. С. 116 // URL: http://litopys.org.ua/shevchenko/shev501.htm (время доступа 07.01.11).

[39] О жизни и нравах российского дворянства первой половины ХІХ в. см.: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб.: Искусство-СПБ, 2002. 413 с.; Яковкина Н.И. Русское дворянство первой половины ХІХ века: Быт и традиции. СПб.: Лань, 2002. 160 с.  

[40] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года… С. 123–124.  

[41] См., например, С. 114–116.  

[42] Детальнее об этом см.: Боджолян М.Т. Реформы 20–30-х гг. ХІХ века в Османской империи. Ереван: Изд-во АН Армянской ССР, 1984. 155 с.; Кинросс, лорд. Расцвет и упадок Османской империи. М.: Крон-Пресс, 1999. С. 449–489, 491–502; Новичев А.Д. История Турции: В 4 т. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1968. Т. 2. 280 с., 1973. Т. 3. 205 с.; Петросян Ю.А. Османская империя: могущество и гибель. Исторические очерки. М.: Эксмо, 2003. С. 257–291.  

[43] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года… С. 102.  

[44] Миловидов Б.П. Указ. соч. С. 178.  

[45] Удачное, на наш взгляд, определение «традиционного общества» предложил А.Д. Богатуров (Современная мировая политика: Прикладной анализ / Отв. ред. А.Д. Богатуров. М.: Аспект-Пресс, 2009. С. 48–49). Согласно ему, это общество, поведение членов которого основано не на рациональном целеполагании, а на опыте, традиции, ритуале, воспроизводстве устойчивых форм мышления. «Основной мотив действия – следование уже известному образцу ("свой путь"), а не разуму ("умствование"). Модель поведения здесь задаётся культурным опытом, который выражается в изустной традиции, неписаных регламентах быта, религиозных катехизисах, сборниках изречений». В таком обществе «новации выступают в известном смысле "интуитивными прозрениями", а не "интеллектуальными прорывами". А сфера активности ограничивается контролем за соблюдением ранее определённых правил и норм».  

[46] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года… С. 125.  

[47] Реализм (лат. «realis» – «существенный», «действительный», от «res» – «вещь») – стиль и метод в искусстве и литературе, а также философская доктрина, согласно которой предметы видимого мира существуют независимо от человеческого восприятия и познания. Предполагает правдивое, объективное отражение действительности специфическими средствами, присущими тому или иному виду художественного творчества.  

[48] Там же. С. 90–91.  

[49] Макарова С.Э. Ф.Ф. Торнау. Воспоминания русского офицера. С. 6 // URL: http://fershal.narod.ru/Memories/Texts/Tornow/Makarova.htm  (время доступа: 03.01.11).  

[50] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года… С. 18.  

[51] Там же. С. 87–88.  

[52] Там же. С. 19.  

[53] Макарова С.Э. Барон Ф.Ф. Торнау и его воспоминания // Ф. Ф. Торнау. Воспоминания кавказского офицера. – М.: Аиро-ХХ. 2000. С. 11.  

[54] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года… С. 122.  

[55] Там же. С. 128.  

[56] Записки… С. 185.  

[57] Там же. С. 387.  

[58] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года… С. 98.  

[59] Там же. С. 11–12.  

[60] Там же. С. 52.  

[61] Томіліна Т.Ю. Російська воєнна мемуаристика першої третини ХІХ ст.: Автореферат дисертації … кандидата філологічних наук. Херсон, 2004 // URL: http://librar.org.ua/ (время доступа: 03.01.11).  

[62] Записки… С. 182.  

[63] Там же. С. 189.  

[64] Там же. С. 367.  

[65] Там же. С. 197.  

[66] Томіліна Т.Ю. Указ. соч.  

[67] Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года… С. 21–22.  

[68] Там же. С. 69.  

[69] Там же. С. 99.  

[70] Очень содержательно, правда, в другом контексте, конфликт поколений первой трети ХІХ в. прослежен у Н.Я. Эйдельмана (Эйдельман Н.Я. Быть может за хребтом Кавказа (Русская литература и общественная мысль первой половины ХІХ в. Кавказский контекст). М.: Наука, 1990. С. 256–264).  

[71] Сироткина И.Л. Культурологическое источниковедение: Проблема мемуаристики // Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. К 80-летию профессора Моисея Самойловича Кагана. Материалы международной научной конференции. 18 мая 2001 г. Санкт-Петербург. Серия «Symposium». Выпуск №12. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. C. 230.

 

 

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

 

Архангельский А. Александр I. М.: Молодая гвардия, 2005. 444 с.

Бескровный Л.И. Очерки по источниковедению военной истории России. М.: Изд-во АН СССР, 1957. 453 с.

Блуднова Е.Ю. Мемуары Н.П. Игнатьева как исторический источник: Диссертация ... кандидата исторических наук. М., 2007. 216 с.

Боджолян М.Т. Реформы 20–30-х гг. ХІХ века в Османской империи. Ереван: Изд-во АН Армянской ССР, 1984. 155 с.

Военный энциклопедический лексикон: В 14 ч. / Под ред. Л.И. Зедделера. Спб.: Типография Н. Греча, 1839. Ч. 3. 639+10+9 c.

Выскочков Л.В. Николай I. М.: Молодая гвардия, 2006. 693 с.

Григорьева И.В. Источниковедение новой и новейшей истории стран Европы и Америки. М.: Высшая школа, 1984. 335 с.

Гусев В.А. Русский консерватизм: основные направления и этапы развития. Тверь: Тверской государственный ун-т, 2001. 235 с.

Данилевский И.Н., Кабанов В.В., Медушевская О.М., Румянцева М.Ф. Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории: Учеб. пособие. М.: Российский государственный гуманитарный ун-т, 1998. 702 с.

Дзидзария Г.А. Ф.Ф. Торнау и его кавказские материалы. М: Главная редакция восточной литературы, 1976. 130 с.

Дюше М. Мир цивилизации и мир дикарей в эпоху Просвещения. основы антропологии у философов // Век Просвещения: Сб. ст. М.–Париж: Наука, 1970. С. 251–278.

Єловських У. Загальнотеоретичні питання вивчення мемуарів як історичного джерела: історіографія проблеми // URL: www.history.org.ua/JournALL/sid/13/2/10.pdf (время доступа 24.01.11).

Записки А.И. Михайловского-Данилевского // Русская старина. 1893. № 7. С. 175–207; № 8. С. 356–387 // URL: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/turk.htm  (время доступа 03.01.11).

Кинросс, лорд. Расцвет и упадок Османской империи. М.: Крон-Пресс, 1999. 696 с.

Колониальный менталитет // URL: http://www.dorogadomoj.com/z41kol.html  (время доступа: 03.01.11).

Корендясева А.Н. История эволюции российского консерватизма в первой половине XIX в.: Диссертация … канд. ист. наук. Воронеж, 2005. 228 с.

Либерализм в России / Под ред. В.Ф. Пустарнакова, И.Ф. Худушиной. М.: ИФ РАН, 1996. 976 c. Либерализм Запада XVII – XX века / В.В. Согрин, А.И. Патрушев, В.С. Токарева, Т.М. Фадеева. М.: Ин-т всеобщей истории, 1995. 228 с.

Либеральный консерватизм: История и современность: Материалы Всеросс. науч-практ. конф., Ростов н/Д., 25-26 мая 2000 г. / Отв. ред. А.И. Нарежный и В.В. Шелохаев. Москва: РОССПЭН, 2001. 382 с.

Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб.: Искусство-СПБ, 2002. 413 с.

Любовець Н.І. Вивчення мемуарів як історичного та біографічного джерела: до історіографії проблеми // URL: www.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/Ub/2010_7/p05.pdf  (время доступа 24.01.11).

Ляшенко Л.М. Александр II, или История трёх одиночеств. М.: Молодая гвардия, 2002. 357 с.

Макарова С.Э. Ф.Ф. Торнау. Воспоминания русского офицера // URL: http://fershal.narod.ru/Memories/Texts/Tornow/Makarova.htm (время доступа: 03.01.11).

Макарова С.Э. Барон Торнау и его воспоминания: Вступ. ст. // Ф.Ф. Торнау. Воспоминания кавказского офицера. М.: АИРО-ХХ. 2000. С. 5–30.

Малышкин С.А. История создания А.И. Михайловским-Данилевским «Описаний» войн России конца ХXIII – начала ХIХ вв. // Военно-исторические исследования в Поволжье. Сб. науч. трудов. Вып. 4. Саратов: Научная книга, 2000. С.306–317.

Миловидов Б.П. Русская армия и турки в 1828–1829 годах. Встречи после боя // Диалог со временем. 2008. Вып. 25/2: Мир и война: аспекты интеллектуальной истории. М.: КРАСАНД, 2009. С. 163–185.

Минц С.С. Об особенностях эволюции источников мемуарного характера (К постановке проблемы) // История СССР. 1979. № 6. С. 55–70.

Мишуков О. Русская мемуаристика первой половины ХІХ века: проблемы жанра и стиля. Лодзь: Ibidem, 2007. 247 с.

Николай I и его время: В 2 т. / Сост., вступит. ст. и коммент. Б.Н. Тарасова. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. Т. 1. 894 с.; Т. 2. 448 с.

Новичев А.Д. История Турции: В 4 т. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1968. Т. 2. 280 с., 1973. Т. 3. 205 с.

Петросян Ю.А. Османская империя: могущество и гибель. Исторические очерки. М.: Эксмо, 2003. 416 с.

Рахшмир П.Ю. Эволюция консерватизма в новое и новейшее время // Новая и новейшая история. 1990. № 1. С. 48–62.

Репников А.В. Русский консерватизм: вчера, сегодня, завтра // URL:  http://conservatism.narod.ru/sb_cons1/sb_cons1.html  (время доступа 11.01.11).

Сапожников А.И. Генерал-лейтенант А.И.Михайловский-Данилевский: карьера военного историка // Новый часовой. 1997. № 5. С. 45–48.

Сироткина И.Л. Культурологическое источниковедение: Проблема мемуаристики // Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. К 80-летию профессора М.С. Кагана. Материалы международной научной конференции. 18 мая 2001 г. Санкт-Петербург. Серия «Symposium». Выпуск №12. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. C. 226–232.

Современная мировая политика: Прикладной анализ / Отв. ред. А.Д. Богатуров. М.: Аспект-Пресс, 2009. 588 с.

Тарасов Б. Черты правления Николая І // Николай Первый. Рыцарь самодержавия: Сб. документов / Сост. Б. Тарасов. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2006. С. 3–65.

Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика ХХ века // История СССР. 1979. № 6. С. 71–94.

Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII – первой половины XIX в.: От рукописи к книге. М.: Наука, 1991. 288 с.

Томіліна Т.Ю. Російська воєнна мемуаристика першої третини ХІХ ст.: Автореферат дисертації … кандидата філологічних наук. Херсон, 2004 // URL: http://librar.org.ua/  (время доступа: 03.01.11).

Торнау Ф.Ф. Воспоминания барона Ф.Ф. Торнау // Исторический вестник. 1897. № 1. С. 50–82; № 2. С. 419–447.

Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера. М.: АИРО-ХХ, 2000. 368 с. Торнау Ф.Ф. Воспоминания о кампании 1829 года в европейской Турции //

Торнау Ф.Ф. Воспоминания русского офицера. М.: АИРО-ХХ, 2002. 384 с.

Троицкий Н.А. Россия в ХІХ веке: курс лекций. М.: Высшая школа, 1999. 431 с.

Труайя А. Александр I. Северный Сфинкс. М.: Эксмо, 2003. 480 с.

Фадеев А.В. Россия и Восточный кризис 20-х годов ХІХ века. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 396 с.

Февр Л. Цивилизация: эволюция слова и группы идей // Февр Л. Бои за историю. М.: Наука, 1991. С. 239–287.

Цветков С. Александр I. М.: Центрполиграф, 2005. 211 с.

Шевченко Т. Щоденник // Тарас Шевченко. Зібрання творів: У 6 т. К.: Наукова думка, 2003. Т. 5. // URL: http://litopys.org.ua/shevchenko/shev501.htm  (время доступа 07.01.11).

Эйдельман Н.Я. Быть может за хребтом Кавказа (Русская литература и общественная мысль первой половины ХІХ в. Кавказский контекст). М.: Наука, 1990. 319 с.

Энциклопедический Словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона // URL: http://www.vehi.net/brokgauz/index.html  (время доступа 10.01.11).

Яковкина Н.И. Русское дворянство первой половины ХІХ века: Быт и традиции. СПб.: Лань, 2002. 160 с.

Ясь О.В. Мемуари // URL: http://www.history.org.ua/?l=EHU&verbvar=Memuary&abcvar=16&bbcvar=6  (время доступа 24.01.11);

Ясь О.В. Мемуаристика // http://www.history.org.ua/?l=EHU&verbvar=Memuarystyka&abcvar=16&bbcvar=6)  (время доступа 24.01.11). URL: http://ru.wikipedia.org