Выставка 1896 года была самой крупной, самой значительной в России до революции: 200 павильонов, тысячи экспонатов, лестные отзывы специалистов... И все же по общему тогда признанию ожидаемого успеха у публики она не имела. 

      Три года было отпущено на ее подготовку, но за два месяца до начала многие работы еще не были выполнены. Из 12 тыс. участников собралось не более 400, павильоны стояли неотделанными, а вагоны с экспонатами - неразгруженными. Перенести открытие выставки было невозможно, и началась авральная спешка: все куда-то рвались, за что-то хватались, ругали себя и ругали других.
     Господские заботы вызывали у рабочих мало сочувствия. Напротив, ощутив в себе надобность, они пустились в какую-то отчаянную гульбу. До таких размеров дошло пьянство, что рабочие и сами не выдержали. Бежали домой. "Как в деревню, - удивлялись их наниматели, - на выставке еще столько работы?!" - "Господь с ней. Загубила она нас. Спились с кругу. Всю внутренность огнем выжгло". - "Да зачем вы же пьете-то?" - "Пьянствуем оттого, что заработок большой. Надеемся и впредь на такой. Вот и крутим до четверга. Прежде домой высылали из трех с полтиной субботней получки, а ноне и с десятки ничего не выслали. Нет, уж лучше жизнь сохраним, уехавши в деревню".
     Рабочие похитрее выставку не бросали. Но и трудиться не хотели. Леность их была изумительной. С носилками стружек они двигались с такою медленностью, что вообразить было нельзя. Когда же им делали замечание, то они "обижались", собирали инструменты и просили расчета за весь день, даже если прикрикнули на них в 10 утра. И тут же, за чуть меньшую плату, нанимались в другом месте. Не рассчитать их за день было нельзя: они стали бы кричать всюду, что у них дети голодные...
     Другой любимой их игрой была игра в прятки. Посчитанные, они сразу прятались по территории. Потом переходили с места на место, как бы по делу; и так проводили весь день. Если такого рабочего спрашивали: "А ты где был?" - он сообразительно отвечал: "А вон с тем работал" - и указывал рукой в пространство…
     Не лучше обстояло дело и со "сдельщиками". Эти упражнялись в изобретении цен. В одном павильоне искали столяра, чтобы сделать двери. Один запросил 18 руб. и не уступил и гривенника. Другой соглашался на 15. Кончилось тем, что третьему пообещали полуторную дневную ставку - 2 руб. 25 коп., и он в один день сделал нужную работу.
     Ясно, что при такой организации работ к назначенному сроку выставка была не вполне готова, и министр финансов Витте (см. о нем "ЭЖ" № 22, 1999), открывая ее, вынужден был оправдываться, ссылаясь на позднюю весну, коронацию и некоторых "не созревших до необходимости сознания исполнения долга" участников выставки.

      К весне в Нижнем случилась вдруг и квартирная лихорадка, сделавшая жилые помещения для обыкновенных людей непозволительной роскошью. Квартира, стоившая 3 руб., объявлялась ценою в 300, 10-рублевая сдавалась за тысячу! Местных квартирантов решительно вытесняли. На улицу, на холодные дачи. С детьми, с семьями. Смотреть на это было невыносимо, и священники в церквях укоряли домовладельцев: "И что за охота за лишнюю сотню лизать в аду раскаленные сковороды?" Появились даже карикатуры: черт тащит хозяина в преисподнюю, а он все упирается в цене: что хошь делай, а уступок не будет.
     Чтобы поддержать попавший в беду чиновный люд, некоторые министерства назначили служащим дополнительные оклады, губернатор же стал призывать хозяев к себе. Но сломить их упорство и ему было не по силам. ("Пусть что хочет со мной генерал делает. Пусть кровь мою по капле выпустит. Но я выселю, видит Бог, выселю! Имею полное право".)
     Так разыгралась алчность, что, прослышав о том, что комиссар выставки наводит справки о пустых квартирах, к нему за субсидиями повалили и мелкие домохозяева со всякими предложениями. Нередко удивительными: "У меня теща живет в темной комнате. Думаю не прорубить ли мне в ней окно, а тещу, знаете, можно и в коровник, а корову… И не много надо, всего 100 руб.".
     Кончилось же все для домовладельцев печально. Вместо миллионов на выставку явились тысячи, и квартиры "по случаю выставки" стали отдавать за десятую часть цены, объявленной ранее. Нашелся бы покупатель. У одного из домовладельцев квартира так и простояла пустой до осени. Другому за выстроенный к выставке дом в мае какой-то ненормальный давал 3 тысячи. В середине лета ему предлагали уже только 300. Прождал бы еще, не получил бы и этих денег.

      Попытались воспользоваться благоприятным моментом и содержатели гостиниц. Из-за их высоких цен посетители выставки, приехавшие на неделю, на две, издерживались уже в первые три дня. Обобранные, они спешили предупредить своих знакомых, рассылая им ресторанные и гостиничные карточки со стоимостью обедов, комнат, самовара...
     Сдавались они не сразу. Когда с одного из них взяли за яишницу 75 коп. (на базаре в 7 коп. шел десяток яиц), он попытался урезонить владельца: "Вы же обязались кормить не дороже "Серебряного базара?" "Да, но я не обязывался делать и порции, как у них. У меня - порции меньше, а цены - такие же!" - отвечал тот, посмеиваясь.
     Еще один ресторатор из немцев проделывал такие штуки. В первый день давал сносное кушанье, а затем два или три дня такое, что и есть нельзя. Объяснял это своеобразно: "Надо знайт психологик свой гост. Сегодня он кушайт карошо, думает, что и завтра я ему давайт карошо. Но я ему дрян давайт. Потом опять дрян. Он сердится, и все-таки еще шел. Я опять ему давайт карошо, и он забивал о дрян. Мы, ресторатор, должен знайт барыш, а желудок гост должен знайт медицын!"
     Но не состоялся и барыш рестораторов. Пустовали их залы. Пустовали и номера гостиниц. В одной из них, на 900 номеров, обслуживалось только 240, занято же было всего 150. В "Европейской" прекрасный оркестр играл лишь для 2-3 посетителей, и на постные, от плохости дел, лица официантов было жалко смотреть.

      В одном из романов Горького есть строчки об организаторах нижегородского шоу: "Черти неуклюжие! Придумали устроить выставку сокровищ своих на песке и болоте. С одной стороны - выставка, с другой - ярмарка. А в середине развеселое Кунавино - село, где из трех домов два набиты нищими и речными ворами, а один публичными девками".
     Горький, работавший журналистом на выставке, побывал в Кунавино еще до ее открытия. И увидел там гостиницы, залитые огнями, фокусников, акробатов, куплетистов и ищущих добычи "погибших, но милых созданий", десятками расхаживающих по улицам.
     Певички, премированные красавицы, просто красавицы, "пляска живота"..."Прогореть не боитесь?" - спрашивал Горький у одного хозяина. - "С моей-то труппой? Я, батенька мой, 40 тыс. в месяц на труппу кладу... Поняли? Еще и устрою в одном скромном месте бассейн с... этакую гигантскую ванну, черт побери, и дамы, настоящие парижанки, - понимаете? - купаться там на публике будут! Ага?"

      Гвоздем выставки стала Шуховская башня (см. о Шухове "ЭЖ" № 26, 1999) высотой 32 метра. Она привлекала внимание своей легкостью и необычайной формой. Каждый мог подняться на ее смотровую площадку и полюбоваться панорамой выставки. (Не оттого ли ее всю и изрисовали автографами?) Яковлев и Фрезе (см. о них "ЭЖ" № 26, 2000) демонстрировали первый русский автомобиль. Самоучка Блинов показывал изобретенный им гусеничный трактор - "паровоз для грунтовых дорог". Винодел Голицын (см. о нем "ЭЖ" № 48, 2000) - первое русское шампанское. Выставленная белорусская мебель вызывала и печальное размышление: отчего нет такой в магазинах? Экспонировались тысячи прекрасных работ, но между ними проскальзывали вдруг и полупустые витрины, и обман, и рекламная выдумка, и расстраивавшая посетителей халтура. В фабрично-заводском отделе не явилось 200 участников, в отделе рыбоводства - 60, в инженерном было "что-то совсем пусто"... Почти третья часть образцов (!) не была прислана на выставку, и это неуважение к ней не хотели оставить без последствий: фамилии недобросовестных экспонентов обещали объявить в "Вестнике финансов".
     В витрине Кавказских Минеральных Вод выставили два десятка бутылок с отлупившимися этикетками. И ничего больше. Только сторож, инструктирующий посетителей: "Прежде, конечно, водочки проглотишь, а потом сейчас и эту бутылочку хватишь. Булькота пойдет и рыканье. Помогает, оченно помогает". В витрине шерстяных материй почему-то задрапировали ими... голову Спасителя. Среди убогих экспонатов отмечали и модели пароходов известного общества "Кавказ и Меркурий", сделанные так грубо, что их приписывали "какому-то захолустному мастеру, у которого не было ничего, кроме топора".
     Много встречалось рекламных проделок. Один из фабрикантов выставил очень низкую цену за сукно. "Ясно, мошенник", - тут же сообразили знающие и, чтобы проучить его, надавали ему заказов. Так тот тут же сбежал с выставки.
     Какой-то винодел перелил в бутылки с этикетками своей фирмы старое французское вино. И это не прошло. Среди экспертов отыскался такой (не Голицын ли?), который сразу определил, что вино из Франции, и даже год его указал. То же было и с одной из фирм, накупившей товаров в Париже и выставившей их за свои.
     Особенно много было на выставке экспонатов, сделанных напоказ. Любующегося красками тканей вдруг ошарашивали: "Жульничество!" - "То есть как?" - "А вот так. Этих материй не существует. Их сработали только для выставки. Даже машины особые выписали". - "Так они и после выставки останутся?" - "Ничего не останутся, в сарай свалят, уж будьте уверены".
     Такие проделки хотя и удивляли, но им тут же находили и объяснение: "С ходовым товаром сунуться на выставку - со стыда провалишься, и награды никакой. Всякому же "орла" получить хочется". ("Орел" - герб, знак качества на товаре.)
     Тщетно было искать выставочные товары в торговых лавках. Спрашивали там про понравившиеся изящные сервизы, вазы, статуэтки... Но вместо них предлагались какие-то "горшки и безобразно размалеванные куклы". Поневоле убеждались тогда некоторые посетители в существовании бездны, отделяющей выставочные витрины от представляемой ими промышленности.

      С посетителями на выставке была настоящая беда. "Выставку построили, собрали, открыли, а простояла она чуть ли не пустой!" - отмечал тогда писатель Амфитеатров. Поговаривали, что за полгода там побывало людей в два раза менее чем на Парижской за один только воскресный день. 2-3 тысячи пришедших на выставку в будни уже принимали за ее оживление. Но распределите их по 200 павильонам. Или по 80 гектарам территории. Жалкая картина!
     Пустующие пространства выставки удручали. Чтобы как-то исправить положение, Министерство финансов пошло на дополнительные расходы. Чуть ли не сразу после открытия выставки снизили цену на ее посещение до 30 коп., по выходным - до 20 коп. К общим для всех льготам установили дополнительные льготы учителям, рабочим, учащимся. Повсюду в газетах стали размещать объявления: "Выставка совершенно закончена. Удешевленный проезд, 3000 нумеров от 2 руб. в сутки..." Выделили субсидии на чтение популярных лекций, на расширение дешевой столовой (40-60 коп. обед). Для снижения цены на пиво и напитки освободили от налогов их торговцев на выставке.
     По распоряжению Витте пополнили художественный отдел выставки, расширили ее увеселительную часть. Одобрили проект вечерних гуляний: с иллюминацией, со сводным военным оркестром, с концертами знаменитостей, с хором певцов на лодках в пруду. В пруд же задумали напустить лебедей, а в скверы - павлинов. Не отказались и от сомнительного зрелища: травли волков.
     Но время шло, а ожидаемого притока публики на выставку все не было. И тогда просто признали это за случившийся факт, которому необходимо дать объяснение. Дм. Менделеев объяснял отсутствие посетителей на выставке ее чересчур серьезным характером, отсутствием расчета на средние вкусы и нравы.
     В отсутствие зрителей упрекали и печать. Мол, от ее "воплей" и "обалдела" публика. Такие упреки имели основания. По многим статьям выставка в Нижнем представлялась неудачной, чуть ли не "адом кромешным", куда корреспонденты попадают "на одни терзания". Ругались на бестолковость, дороговизну, транспорт, гостиницы. Одну из них, стоящую на воде, просто объявили костром, где в случае пожара всех ждет неминуемая гибель. Потом, правда, сами же себе и возразили. По новой статье выходило, что в выставочных гостиницах столько же опасности, сколько и в "аршине, который тридцать лет не стрелял, да вдруг и выстрелил".
      Горький считал все эти упреки печати неверными и видел причину неуспеха выставки в отсутствии в русском человеке "сознательной любви к своей родине, сознательного интереса к ее жизни...". Это едва ли так, и любопытнее другая мысль Горького: "Выставка народного труда оказалась делом не народным!".
     Главный же организатор дела - Витте - объяснял неуспех выставки неудобным моментом ее открытия - близким по времени с коронацией. Только вот что здесь имел в виду: утомленность публики торжествами или ее шок... от Ходынки?