Нет человека, который хотя бы раз в жизни не задумался о смерти. К этому центральному вопросу так или иначе сводятся все остальные. С него начинается самоосознание личности и развитие культуры в ее исторически конкретных формах. Напомним, что русский философ Николай Федоров утверждал, что человек – «существо погребающее», замечая тем самым, что только он понимает необходимость ритуального захоронения себе подобных. Каждый этнос всегда специфичен в осмыслении темы смерти и по-своему воплощает ее в верованиях, традициях и обычаях.

Если мы внимательно вдумаемся в слова песнопений православной панихиды, равных которым  по глубине и силе выраженного в них чувства нет в мировой поэзии, то убедимся, что это не мертвый обряд, как может показаться со стороны, а грандиозная поэма о сотворении мира и предназначении человека: «Древле убо от не сущих Создавый мя и образом Твоим Божественным почтый, преступлением же заповедий паки мя возвративый в землю, от неяже взят бых, на еже по подобию возведи, древнею добротою возобразитися». Ту же мысль мы находим в другом тропаре: «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений. Ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием, и вожделенное отечество подаждь ми, рая паки жителя мя сотворяя».

Достоин серьезного размышления тот факт, что с античных времен обряд погребения довольно часто сопровождают надгробные надписи, называемые эпитафиями (epitaphios – «надгробный»). Исследователь М.Л. Гаспаров указывает на первоначальную связь жанра «с культом мертвых и заботой о посмертной славе» [1:920]. Это подтверждают тексты античных эпитафий, анализ которых приводит к мысли о наличии в них в качестве ведущего мотива прославления воинов, павших в бою за родную землю. При этом единственной наградой героям, по мысли авторов, должна стать их посмертная слава и вечная жизнь в памяти благодарных потомков. С прекращением существования прекращается и бытие. Таким образом, греческая эпитафия обладает героико-патриотическим характером. 

         С появлением христианства меняется звучание надгробных надписей. Если античный мир постоянно ставил вопросы о смерти и бессмертии (преимущественно бессмертии историческом), пытаясь познать возможные формы последнего, то христианство дает на них исчерпывающие ответы. Так, в эпитафиях Григория Богослова раскрывается идея о необходимости  благочестивой жизни на земле, благодаря которой человек обретает вечное блаженство в Царствии Божием.

Так закрепляются в письменных памятниках переживания оставшихся на земле родственников покойных.

В русской культуре переживания разлуки (временной или вечной) носит название печали.

          Печаль, по мнению психологов, является одной из шести основных разновидностей т.н. "базовых эмоций" [3]. Однако "концептуализация мира эмоций проводится каждой культурно-языковой общностью по-своему" [4:9]. Так, А. Вежбицкая (представитель родственного славянского менталитета) полагает, что в русском языке сочетание прилагательного светлый с существительным печаль невозможно, а известные пушкинские строки из стихотворения "На холмах Грузии..." "намеренный парадокс", "творческое отклонение от нормы" [4:41]. Элементарная языковая интуиция и речевая практика русскоговорящих свидетельствуют о противоположном: выражение светлая печаль не только допустимо, но и вполне уместно, а в некоторых ситуациях даже закономерно [5:89]. Для ответа на вопрос, почему это так, необходимо углубиться в семантическую историю понятия.

            Внутренняя форма здесь связана с образом жжения, боли: печаль – то, что причиняет страдание (первоначально физическое, затем душевное). Не вполне ясен, однако, тот также логический "шаг", лежащий в основе языковой метафоры, который позволил нашим предкам перейти от конкретного наименования болезненного температурного ощущения к обозначению целого комплекса сложных (и далеко не всегда неприятных) внутренних переживаний, вызванных им. Этим посредующим звеном, по мнению некоторых учёных, является миф и ритуал [5:14].

          Здесь ощутимо родство с древнейшими индоевропейскими ритуальными практиками трупосожжения (кремации), которое осмыслялось как очищение огненной стихией, освобождение духа умершего, переходившего в иной мир [6:826-831]. В книге [5] авторы, всесторонне вскрывая архаическую символику печи, очага, огня и их тесную связь с культом предков, доказывают изначальную общность понятий 1) вос-питания, заботы (этимологически забота < *zobota, т.е. "стремление набить зоб") и 2) грусти об утраченном общении с кем-то, закрепленную в корне *рек-, причём разлучение – с живым или мертвым мыслится в синкретическом единстве, как иная форма контакт [5:82].

            В то же время обрядово-магический, ритуально-мифологический характер печали, по нашему мнению, присутствует лишь на архаическом этапе развития культуры. Христианское понятие печали имеет более сложную специфику. Со времён апостола Павла (2 Кор. 7:10) различается   печаль   мирская   (житейская) т.е. греховная привязанность к вещному миру, «глубокое недовольствие от неисполненных или неисполнимых притязаний [7:77], и печаль духовная («печаль яже по Бозе») – спасительная устремлённость человеческой души к Богу. «Печаль яже по Бозе», по толкованию богословов, есть тот вид стыда и недовольства собою, покаянной скорби, «болезненного сокрушения сердца, когда при помышлении о Боге и своих к Нему отношениях сознают себя виновными перед Ним безответно» [8:260]. Это тоска по утраченному раю, которая «связывает временную жизнь с вечностью» [7:472], восстанавливает разрушенную грехопадением связь человека со Всевышним.

            Конечно, любая «печаль –  от греха, радость же –  плод спасения» [9:778]. Однако печаль и сон, отяготившие учеников в Гефсиманском саду, когда они уже были готовы оставить своего Учителя, – это печаль мирская. «В противоположность этому, печаль по Богу... охватывает Петра, рыдающего оттого, что он отрекся от своего Господа» [9:781]. Следовательно, любая печаль, приближающая человека к Спасителю, как источнику вечной радости, есть печаль духовная.

            Высказанные тезисы мы собираемся проиллюстрировать на примере русской эпитафии. При этом основное внимание будет акцентировано на текстах, взятых с кладбищенских надгробий. Их авторы – никому не известные люди, пережившие смерть близких родственников. Переживания, вызванные утратой любимого человека, заставляют их обратиться к написанию эпитафии, в которой можно выразить свои мысли и чувства.

Эпитафии – это надписи, в которых в полной мере отражаются представления автора-христианина о мироустройстве, о мире горнем и дольнем. С композиционной точки зрения эти эпиграммы двучастны: одна из частей может рассказывать об обстоятельствах болезни и смерти покойного, о страданиях его родных и близких, о тяготах, которые ложатся на их плечи после утраты члена семьи:

Во второй части эмоциональный фон меняется, появляется вера в вечную жизнь и надежда на то, что покойный по неизреченному милосердию Господа окажется в Раю:

В этих эпитафиях печаль, вызванная утратой близкого человека, соединяется с верой в промысел Божий, надежду на Его милосердие. Смерть близкого человека воспринимается авторами как временная разлука. Самый яркий пример умилительная надпись-эпитафия: «Прости! Увидимся опять с тобой».

Именно по этой причине создатель эпитафии обращается к своему покойному родственнику, что показывает условность границ мира живых и мира усопших. Ощущение этой границы еще более сглаживается за счет включение в текст надгробных надписей церковных молитв о прощении грехов скончавшемуся. Кроме этого, есть и мотив обращения к самому покойному с просьбой ходатайствовать перед Престолом Божиим о помощи оставшимся на земле людям.

Таким образом, эпитафии такого типа показывают, что общение между миром живых и мертвых не прерывается и эта возможность существует благодаря неизреченному милосердию Божьему.

Нередко в этих эпитафиях встречается слово «печаль». С одной стороны, это понятие синонимично таким понятиям скорби, тоске. Однако чаще воспринимается особо и не равнозначна обозначениям тяжелого душевного состояния человека; оно соседствует  с такими, как «утешение», «надежда», «награда», «благословение».