4. Сподвижники Власова

     Если задача подробно восстановить биографию Власова и дать анализ его личности затруднена из-за недостатка материалов, то это тем более касается лиц из его непосредственного окружения. Никто из них не был знаменит до войны. Так что информация об их карьерах не публиковалась ни в каких довоенных источниках и ограничивается лишь их собственными рассказами в связи с их причастностью к Русскому Освободительному Движению. Гораздо больше усилий было положено на то, чтобы выяснить различные подробности о самом Власове как о лидере Движения, чем биографии его сотрудников. Дело ещё осложняется тем, что в некоторых случаях имена и биографии были вымышлены и с трудом поддаются исторической реконструкции.

М. А.Зыков

     Мелетий Александрович Зыков одна из центральных фигур в Русском Освободительном Движении. Считается, что его влияние было значительным при переговорах с немецкими властями, когда надо было убеждать их в необходимости политического подхода к русским антисталинистам, а также в составлении некоторых ключевых документов Русского Освободительного Движения. Он был весьма одарённой личностью, и Власов его очень ценил, говоря, что в СССР почти не осталось людей столь высокого интеллектуального уровня, поскольку Сталин уничтожил большинство из них (291). Тем не менее, о подлинной личности Зыкова и его происхождении известно очень мало, и он остается, скорее, весьма загадочной фигурой. Он был скрытным и чрезвычайно осторожно вспоминал о своем прошлом даже под действием алкоголя (292).
     Зыков говорил, что ему около 40 лет, хотя многие его сподвижники считали, что он выглядел моложе (293). По одним сведениям отец его был торговцем из Одессы (294), по другим малоизвестным литературным критиком меньшевистских взглядов (295) из Екатеринославля. Согласно другому свидетельству, Зыков поначалу представлялся как Мелетий Евлампович и лишь позднее заменил Евлампович на Александрович (296). Поскольку имя Евлампий часто встречается в церковных кругах, первоначальное отчество Зыкова могло означать, что он выходец из духовной среды. По словам самого Зыкова, во время гражданской войны он был политкомиссаром (297). Позже он стал литературным критиком, преподавал в Москве в Институте им.Герцена и публиковал в различных изданиях статьи о русской литературе XVIII века (298). Зыков также говорил, что в качестве {117} журналиста сотрудничал в «Известиях» при Бухарине (299). Говорят, что он женился на дочери наркома просвещения (300) . С.Бубнова (301) и вращался в высших партийных сферах. По его словам, когда Бухарин был исключён из партии, он сам был арестован и отправлен в концлагерь на Магадан (302). Когда разразилась война, его выпустили на фронт.
     Подробностей о том, как Зыков попал в плен к немцам, мало. Как будто он сдался в плен под Батайском, в Ростовской области в 1942 году (303). Зыков говорил, что он был политкомиссаром батальона, но некоторые его коллеги сомневались в правдивости этого утверждения (304). Он производил впечатление человека, привыкшего отдавать приказания и, возможно, занимал более высокий командный пост. Неясно, что с ним произошло после того, как он попал в плен. Согласно одной версии, он написал меморандум о политическом аспекте военных действий, в результате чего его немедленно вызвал Геббельс (305). Согласно другой версии, он произвёл большое впечатление на офицера разведки группы армий «Юг» фон Фрейтаг-Лорингхофена, который назначил его в «Вермахт Пропаганда» (306). По назначении туда он написал детальный технический доклад о состоянии советской экономики, и многим это дало повод предполагать, что он был специалистом в этой области (307). Зыкова затем использовали в департаменте «Вермахт Пропаганда», отчасти под начальством полковника Мартина, а отчасти главы Русского отдела капитана фон Гроте. 
     С Власовым Зыков встретился на Викториаштрассе в Берлине и был связан с развитием «власовского» движения с самого его зарождения. В декабре 1942 г., в разговоре с другим будущим власовцем полковником Поздняковым Зыков как будто уклонился назвать имя будущего возглавителя Русского {118} Освободительного Движения (308). Это могло означать либо, что Зыков не доверял Позднякову (309), либо, что, кроме Власова, возможными потенциальными лидерами движения рассматривались и другие генералы, и Зыков был в курсе этих обсуждений, т. е. пользовался доверием немцев. Принято считать, что Зыков заново переписал немецкий проект текста, позднее ставшего Смоленской Декларацией. Говорят также, что Зыков играл главную роль в составлении власовского Открытого письма (311). Из обоих документов явствует, что их авторы обладали большей политической проницательностью и тонкостью, чем это можно видеть в других заявлениях Русского Освободительного Движения.
     Для проведения идеи, что Остполитик должна быть изменена коренным образом, нужно было не только разработать программу, приемлемую для советского населения, но и быть осмотрительным по отношению к нацистской цензуре. Во время своих поездок по оккупированным территориям Власов не особенно учитывал последний фактор. Тон некоторых его выступлений был чрезвычайно патриотичным, тогда как Зыков при составлении Смоленской декларации и Открытого письма определённо отдавал себе отчёт, какими приёмами можно обойти требования нацистской идеологии. Подход Зыкова к политике был прагматическим.
     Он обладал редким среди его современников пониманием нацистской идеологии и весьма едко отзывался о нацистском мировоззрении (312). Тем не менее, для того, чтобы сдвинуть русское начинание с мёртвой точки, он готов был идти на какие-то компромиссы с нацистами. Он надеялся, что здравый смысл может восторжествовать, и если немецкие власти убедятся, что народ в значительной степени поддерживает политическую трактовку Остполитик, то они дадут Движению возможность развиваться. (313) {119}
     Зыков всеми средствами поддерживал опубликование Смоленской декларации и, якобы, заявил: «Теперь джинн выпущен из бутылки и пусть они попробуют загнать его обратно внутрь» (314). В то же время Зыков не слишком оптимистично смотрел в будущее и давал 30 процентов, что немецкие власти их обманут, 30 что их ликвидируют советы, 30 что предадут союзники, и только 10 шансов отпускал на успех (315).
     Зыков стал редактором «Зари», газеты, выпускавшейся для гражданского населения. Он старался сделать эту газету действительно интересной для русских, а не просто предлагать читателю русский перевод немецкой пропаганды (316). Считается, что именно Зыков изобрёл метод буквального цитирования «Фёлькишер Беобахтер», когда немецкие цензоры требовали, чтобы «Заря» публиковала нацистские идеологические статьи (317). Зыков, видимо, был талантливым журналистом, и его коллеги вспоминают, как он диктовал целые выпуски «Зари», начиная с редакционной статьи и кончая «письмами читателей» всего за несколько часов (318). Несомненный талант и опыт Зыкова в журналистике подтверждают его слова, что до войны он был журналистом.
     Зыков был человеком незаурядным, талантливым, и его сторонники вспоминают о его ораторском даровании (319). Власов явно уважал и ценил Зыкова, а многие из подчинённых Власова недолюбливали властную и резкую манеру обращения Зыкова. Власов, по-видимому, горевал об утрате Зыкова, особенно в момент составления Пражского манифеста, так как чувствовал, что составителям недостает зыковского мастерства и опытности (320). В военные годы Зыков женился на русской эмигрантке из Югославии. Через неё он встретился с представителями Драже Михайловича (321). Отсюда зародился план, согласно которому в конце войны части {120} КОНР надеялись объединиться с отрядами Михайловича и после падения Третьего Рейха засесть и защищаться в горных районах Югославии.

     Скорее туманные сведения о прошлом Зыкова повели к ряду догадок о его подлинной личности. Б.И.Николаевский считал, что его настоящее имя было Н.Мосивич (322), но в бумагах Николаевского больше нет ничего ни об источнике этих сведений, ни каких-либо дальнейших подробностей о Мосивиче. Согласно другой теории, Зыков был в действительности литературным критиком Вольпе (323). Статья о Вольпе в Литературной энциклопедии (324) указывает годом его кончины 1941-ый, но о месте смерти говорит довольно туманно: «Близ Ленинграда». Это может служить подтверждением перехода Вольпе к немцам.
     Много обсуждался также ещё один вопрос: не был ли Зыков евреем? Некоторые считают, что у Зыкова были еврейские черты лица (325), согласно другому утверждению, Зыков в Дабендорфе никогда не пользовался общей баней, а только отдельной ванной комнатой, именно для того, чтобы скрыть свою иудейскую принадлежность (326). Если Зыков был евреем, то можно только строить догадки, каким образом он так долго выжил при немцах, и, вместе с тем, это может объяснить его внезапное исчезновение в 1944 году.
     Исчезновение Зыкова окружено такой же тайной, как и его прошлое (327). Летом 1944 г. офицер СС д"Алькен, придя к убеждению, что власовское начинание будет быстро развиваться, планировал пропагандную кампанию на Восточном фронте, целью которой было интенсифицировать дезертирство из Красной армии. Зыков намечался в качестве одной их ключевых фигур этого проекта. Накануне отъезда на фронт Зыкова вызвали к телефону. Он жил в деревне под Берлином, и в деревне был всего один {121} телефон. Зыков со своим секретарём Кожиным вышел из дома для того у чтобы ответить на телефонный вызов. Ни Зыков, ни Кожин больше не вернулись. Рассказывали, что Зыкова встретило двое в штатском и после возбуждённого разговора все четверо сели в машину и уехали. Д"Алькен и Деллингсхаузен наводили справки, но служба безопасности не оказала большой помощи, и никаких следов Зыкова или Кожина так и не было обнаружено. Хотя некоторые считают, что Зыков был похищен НКВД или даже сам был советским агентом (328), похоже, что эти версии – плод воображения. Наиболее правдоподобное объяснение то, что СД решило ликвидировать Зыкова как еврея и марксиста (329). Если это так, то этот инцидент ещё раз служит наглядной иллюстрацией противоречий в нацистской политике. В то время как один отдел СС хотел использовать Зыкова в целях военной пропаганды, другая ветвь службы безопасности считала его влияние нежелательным и разлагающим.
     Современники Зыкова, как правило, считают его выразителем и центральной фигурой «левого крыла» Русского Освободительного Движения. К сожалению историков, он не оставил письменных материалов, отражающих его взгляды и, видимо, не распространялся о своих убеждениях сколько- нибудь пространно. Самое подробное изложение взглядов Зыкова можно найти у Михаила Китаева (330), одного из сотрудников Зыкова по газете «Заря». Но не все современники и коллеги Китаева разделяют его мнение о Зыкове. В одном из своих трудов Китаев говорит (331), что Власов ненавидел Зыкова. Это не подтверждается никакими другими рассказами Китаева о Русском Освободительном Движении и опровергается другими свидетельствами о дружбе этих двух людей (332) . Тем не менее, Китаев, кажется, разделял взгляды левого крыла Русского Освободительного Движения и его {122} суждение о зыковских взглядах особенно важно потому, что большинство из тех, кто разделял эти позиции, не оставили подробных записей о своих взглядах.
     «Левый фланг» Русского Освободительного Движения это те его члены, которые принимали захват власти большевиками и боролись за политические цели эпохи гражданской войны. Позиции этого левого крыла были сходны с позициями бухаринского правого крыла оппозиции. Иными словами, левофланговцы принимали многие аспекты советского общества, но допускали и возможность критики тех или других мероприятий. В частности, их обвинительные речи о том, что быстрая индустриализация влечёт много страданий для населения (333) определённо сходны с позицией Бухарина.
     Эмигрант первой волны и член НТС Казанцев считал левофланговых власовцев наилучшими представителями русского большевизма и на основе их высказываний думал, что даже среди советской интеллигенции в 30-е гг. они стали редкостью. Они продолжали ориентироваться на революционные настроения ранних лет и считали, что ленинизм, каким он был перед гражданской войной и во время неё, и есть подлинное лицо коммунизма.
     Об отношении Зыкова к Февральской и Октябрьской революциям мнения расходятся. Характеристика его как марксиста-бухаринца (335) как будто предполагает, что Октябрь 1917 он считал подлинным началом перемен и прогресса. Некоторые считали его меньшевиком, а если это так, то навряд ли он принял с энтузиазмом захват власти большевиками. По мнению Китаева, Зыков соглашался, что, в некотором смысле. Февраль 1917 г. положил начало переменам (336).
     Основываясь на свидетельствах, согласно которым Зыков реалистично подходил к вещам можно думать, что {123} он мог соглашаться с компромиссным решением этого вопроса, который, несмотря на свою теоретичность, вносил много разделений между русскими. Китаев утверждает, что и Февраль, и Октябрь 1917 года следует рассматривать, как составные части народной революции, которой ещё предстоит выполнить все обещания, данные народу (337). Несмотря на такой компромисс в вопросе нравственного оправдания революции, Зыков не собирался идти на компромисс с эмигрантскими чаяниями о реставрации, будь то монархического строя, будь то чего-либо сродного Временному Правительству (338). Зыков был продуктом советского общества и считал, что возврат к прошлому невозможен.
     Он думал, что важнее делать краткосрочные тактические ходы, чем ставить долгосрочные идеологические цели. Первой необходимостью он признавал превращение Русского Освободительного Движения в жизнеспособное предприятие, и к этой цели он был готов идти постепенно, шаг за шагом. Он содействовал созданию Русского Комитета и опубликованию Смоленской декларации ещё до того, как немецкие власти дали на это свою санкцию. Он надеялся, что когда существование координирующего центра антисталинской оппозиции получит широкую огласку, всё начинание приобретёт собственный автономный импульс, и немцы будут вынуждены дать ему зелёную улицу, поскольку уже не смогут пресечь эту деятельность. Точно так же Зыков был готов идти в какой-то мере на компромисс с нацистской пропагандой, как это явствует из текста Смоленской декларации, если это даст Русскому Освободительному Движению возможность развиваться. В этой политике поэтапного развития Зыков отличался от многих своих коллег, которых больше волновали вопросы этики и крупномасштабные цели. Штрик-Штрикфельдт {124} считал его в этом отношении нетипичным явлением и более «западным», чем некоторые его сподвижники (339). Согласно Китаеву, Зыков видел в Русском Освободительном Движении продолжение целой цепи попыток осуществления демократической свободы (340). В этот ряд исторических аналогий Зыков включал не только декабристов и революционных теоретиков XIX века, но и углублялся в историю ещё дальше к правлению новгородского вече, к Стеньке Разину, Хмельницкому и Пугачеву. Зыков даже приводил примеры из такого далёкого прошлого, как эпоха Ивана Калиты.
     Хотя можно оспаривать толкование этих исторических примеров, Зыков здесь проявлял тонкое политическое чутьё: таким образом Русское Освободительное Движение обретало своё место в исторической перспективе, а участники его – что было для них чрезвычайно существенно – чувствовали, что они не только не одиноки, но вливаются в непрерывный преемственный поток свободолюбцев. Такой приём также подчёркивал национальный характер Русского Освободительного Движения и доказывал участникам, что Движение не есть лишь порождение германской пропаганды.
     Вместе с тем Зыков считал, что, несмотря на разрушительную сторону сталинизма, советская система в целом имеет и положительные аспекты. Такой подход должен был служить противовесом эмигрантскому воззрению, будто всё, что происходило в России после 1917 г. носит лишь отрицательный характер; ясно, что такой подход не мог удовлетворить тех, кто боролся за новое государство или сам был продуктом новой системы. Зыков, по-видимому, имел большое влияние на своих сторонников, и, хотя он исчез до составления Манифеста КОНР, его заместитель Н.Ковальчук (псевдоним Н.Гранин) сумел, видимо, стать выразителем так {125} наз. «зыковской линии». Считается, что Ковальчук вместе с Г.Н.Жиленковым был одним из составителей Пражского манифеста (341).

  Примечания