Солнце мёртвых  
 

    Великий русский писатель Иван Сергеевич Шмелёв родился 21 сентября (4 октября) 1873 года в Москве. Свой первый рассказ «У мельницы» он написал ещё в студенческие годы и опубликовал в солидном журнале «Русское обозрение» (1895). Огромную популярность принесла ему повесть «Человек из ресторана» (1911), которая в 1927 году была даже экранизирована в советской России. До 1917 года вышло в свет 8 томов собрания сочинений Шмелёва. Ожидавший положительных перемен от надвигавшейся революции, писатель пережил все жестокости её последствий, потеряв в Крыму в 1921 году своего единственного двадцатипятилетнего сына. Сергей был расстрелян большевиками без суда и следствия. Лишь после этого в ноябре 1922 года он решился покинуть родину. Вместе с женой Ольгой Александровной обосновался в Париже, где до конца жизни (24 июня 1950 года) жил в крайней нужде. Написанные в эмиграции книги — «Солнце мёртвых», «Лето Господне», «Богомолье», «Няня из Москвы»… — принесли ему мировую известность. По существу, они были написаны для русского читателя, в них он воссоздал образ той России, которую потеряли в 1917-м. Прозорливый писатель ещё в сороковые годы, невзирая на непоколебимость сталинского режима, составил духовное завещание, в котором просил, «когда это станет возможным», похоронить его на родном кладбище Донского монастыря в Москве. 30 мая 2000 года его воля была осуществлена. По слову духовного друга Шмелёва философа И. А. Ильина: «Символом его творчества стал человек, восходящий через чистилище скорби к молитвенному просветлению».

 

    В ноябре 1920 года из Крыма уходят остатки Белой армии под командованием генерала П. Н. Врангеля. Один из последних участников Белого движения и эвакуации, профессор Колумбийского университета (США), Н. В. Фёдоров говорит в фильме «Пролог»*: «…чтобы описать картину переживаний, человеческих чувств, нужно быть вторым Достоевским». И действительно, только люди с колоссальным талантом способны передать муки и страдания так, чтобы они дошли до сердца другого человека сквозь вековую пелену времени.

    * «Пролог» — первая серия документального телесериала «Русский выбор» (ведущий Н. Михалков, автор и руководитель проекта Е. Чавчавадзе).

 

    120 000 ЧЕЛОВЕК — РАССТРЕЛЯТЬ!

    Вместе с генералом Врангелем из Крыма ушли не все его воины и их близкие. Белым офицерам была обещана амнистия ещё за два месяца до эвакуации. Воззвание к офицерам армии Врангеля помимо Калинина, Ленина, Троцкого и Каменева подписал генерал Брусилов, пользовавшийся доверием у офицеров. Многим хотелось верить, что всё обойдётся: для них война кончилась, и надо было смириться с этим. Но, как выяснилось, градус озверения ещё не достиг максимума. 17 ноября 1920 года выходит приказ № 4 Крымвоенкома (г. Симферополь) о явке в 3-дневный срок для регистрации всех офицеров, чиновников военного времени, солдат. «Неявившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени», — гласил приказ, подписанный венгерским интернационалистом Бела Куном. В Крым непрерывно поступали различные распоряжения, обязывающие к беспощадным действиям. Особым цинизмом веет от телеграммы Троцкого от 23 ноября 1920 года, в которой прямо говорилось, что необходимо «ввести в заблуждение противника», распространяя через агентов слухи о том, что «ликвидация отменена или перенесена на другой срок». Срочно создавались так называемые особые отделы, особые пункты, чрезвычайные комиссии, наделённые исключительными полномочиями, а также чрезвычайные «тройки», с целью придания видимости хоть какой-нибудь законности происходящему1. Уже 22 ноября от начальника особого отдела Южфронта поступил приказ применить высшую меру наказания к 1130 пленным офицерам. Как писал А. И. Солженицын, быстроту выносимых приговоров «лимитировала лишь техника машинописи». Многие дела рассматривались заочно. В первую очередь уничтожались офицеры и солдаты элитных частей — корниловцы, марковцы, дроздовцы, алексеевцы… Известно, что главными застрельщиками красного террора в Крыму были Бела Кун и Розалия Залкинд-Самойлова, носившая партийную кличку «Землячка», проявлявшая особую жестокость не только по отношению к врагам революции, но и к собственным «товарищам», попадавшим в водоворот партийных чисток в тридцатые годы. В этом водовороте в 1938-м сгинул и Бела Кун, а вот прах Розалии «Землячки» до сих пор находится на Красной площади в Кремлёвской стене. По оценкам историков в общей сложности в Крыму было расстреляно 120 000 тысяч солдат, офицеров и их близких.

 

    АРЕСТ

    В эту мясорубку красного террора попал и сын великого русского писателя Ивана Сергеевича Шмелёва — Сергей. Он родился 6 января 1896 года. Перед Первой мировой войной учился в артиллерийском училище, потом был призван в действующую армию. Война надолго разлучила его с родителями. Но вот он возвращается с фронта, и в июне 1918 года Иван Сергеевич вместе с женой Ольгой Александровной и сыном уезжают из Москвы. Как позже вспоминает Шмелёв, «Серёжечка едет в Добровольческую армию. Мы с Олей следом — в Крым»2. В Алуште они обосновывались в небольшом домике-дачке. Сергей, став офицером Добровольческой армии генерала Деникина, воевал в Туркестане, впрочем недолго: сказалось отравление газом на немецком фронте3, а также новые болезни (желтуха и воспаление лёгких). Получив отпуск, он в начале ноября 1919 года приехал к родителям в Алушту. Иван Сергеевич, опасаясь за сына, не рассказывал о его службе на фронте, но из его письма своему близкому другу философу И. А. Ильину видно, как он гордился сыном — боевым офицером. В том письме Шмелёв вспоминал:

    «…в 1915—16 г., хлопотал за Серёжу, кончавш[его] част[ную] гимн[азию] Косицына. Оказ[алось], нужна некот[орая] протекция (верней — совет): я тогда был уже «изв[естный] пис[атель]», авт[ор] «Челов[ека] из рестор[ана]», и дело устроилось через попеч[ителя] уч[ебного] окр[уга], (с франц[узским] яз[ыком] что-то не ладилось на исп[ытание] зрелости). Мальчик кончил, поступил в унив[ерситет] и — с 1 к[урса], ожидая набора, поступ[ил] в артил[лерийскую] бригаду, с которой и б[ыл] на войне 16—17 г. — честно мужественно (отравлен газами (первыми!) на Стоходе), и — с мокр[ым] платк[ом] у рта — командовал огнём. Ранен не был, но 2 раза серьёзно б[ыл] прострелен. Мы, кон[ечно], мучились… о, вспомнишь… — и после, в добров[ольческой] А[рмии] — всего повидал мой мальчик! Бился на бронепоезде под Асхабадом, чудом спасся из красн[ого] «кольца», отступая (путь подорвали б[ольшеви]ки), сами белые сожгли бронепоезд и отступали в кольце красн[ых] дик[их] туркмен! Собирался командир застрелиться, но Серёжа удержал его… — и спаслись!»4

    До конца марта Сергей получал отсрочки по болезни от службы в армии. В конце марта из-за туберкулёза лёгких был признан негодным к службе. Он был причислен к местной комендатуре, которая направила его на работу в городской квартирный отдел.

    Когда в ноябре 1920 года началась эвакуация войск, Шмелёвы не приняли в ней участия. Как писал Иван Сергеевич в письме к Луначарскому от 21 декабря 1920 года: «Мы имели бы возможность уехать, прямо скажу, но у меня не было сил покинуть родное. Тоже и мой мальчик. Он прямо заявил, — что бы ни было, он из России не уедет». Сергей пошёл на регистрацию, у Шмелёвых был произведён обыск. Сергея дважды арестовывали и отпускали, потом отправили в Судак в сопровождении комбрига 9-й бригады Раймана. Больше родители не видели сына.

    8 декабря он отправил им короткое письмо:

    «Судак 8/XII 1920
    Дорогие мои
    Я приехал 2 дня тому назад в Судак и сейчас живу в Судаке вместе с командиром бригады. Завтра еду в Феодосию и как говорит комбриг дня через 3 буду в Алуште. Живётся мне недурно все оказались пока что очень милыми людьми и комбриг славным отзывчивым и чрезвычайно мягким человеком. Здоров, живу в полных удобствах, все эти дни читаю. По вечерам собирается кое-кто из комсостава и беседуем.
    Ну целую крепко крепко папу и маму Ваш Сергей.
    Скоро вернусь»5.

    Вскоре 8 января 1921 года родители получили ещё одно письмо:

    «16/XII 1920 г.
    Дорогие Папочка и Мамочка
    Сейчас я нахожусь в Феодосии в Особом отделе 3-й дивизии явился я сюда 11/XII по нов ст и до сих пор ещё не знаю ничего толком, так как меня ещё не допрашивали. Здоровье моё неважное. Кашляю и часто бывает головокружение. С Райманом6 расстался в Судаке 9-го числа. С Вересаевым не мог видится, но узнал что он в Коктебеле. Живётся тяжело, боюсь свалиться больным.
    Целую вас дорогие мои крепко крепко ваш Сергей
    Александров[ский парк?]»7

    Состояние Сергея резко ухудшилось. Судя по всему, щадя родителей, он не написал о том, в каких условиях содержится.

    В Феодосии всех, кто явился на регистрацию, отправляли в Виленские и Крымские казармы. Там содержалось до 500 человек. Каждую ночь заключённых будил комендант и зачитывал списки приговорённых к расстрелу. В декабре 1920 года расстрелы проводились прямо во дворе Виленских казарм. На территории казарм находились старые колодцы, куда сбрасывались тела убитых. Когда не осталось свободного места, заключённых стали расстреливать на месте угольных копей. Массовые расстрелы продолжались до апреля 1921 года. Осенью 1921 года был получен приказ сверху о сокрытии следов террора, но и в девяностые годы на местах расстрелов находили человеческие кости8.

    Иван Сергеевич с женой не находили себе места. Он, как бывший юрист, не мог смириться с тем, что вокруг вершилось беззаконие, что людей уничтожали без суда и следствия. Он пишет письма и шлёт телеграммы — Луначарскому, Горькому, Брюсову, Вересаеву, Волошину… Он снова и снова описывает то, что произошло с его сыном. Его письма, если читать их все подряд, превращаются в бесконечный стон раненого отцовского сердца.

    Позже станет известно, что Сергей Шмелёв был приговорён к расстрелу 29 декабря 1920 года. По сведениям, которые получил Иван Сергеевич уже находясь в эмиграции, приговор был приведён в исполнение 29 января помощником начальника особого отдела 3-й стрелковой дивизии 4-й армии Островским, отличавшимся особым садизмом.

 

    СНЫ О СЫНЕ

    Зимние дни 1920 года стали пыткой для родителей Сергея. Тревога и боль не отпускали и ночью. В записной книжке писателя имеется сделанная простым карандашом запись, относящаяся к 21 декабря:

    «под 21 вид[ел] сон: банки варенья и сад в чёрн.[ых] ягодах временами странное спокойствие?! Отупение?!»

    Запись, относящаяся к 29 января 1921 года:

    «Вид.[ел] во сне Серёжу — он пришёл! я его целов.[ал] и ещё видел несколько дней спустя: он, к[ак]-б[удто] [неразб.] после дальней дороги, лежал в чист.[ом] белье после ванны, Маруся, говор[ит]: 2 нед.[ели] тому был в Англии, и даже сказал нес.[сколько] слов по-англ.[ийски]».

    5 февраля 1921 года Иван Сергеевич с женой выехали в Симферополь. Его запись в записной книжке:

    «Накануне сон. Серёжа носил нас на особ.[ом] аэроплане, в каютке на [неразб.] и высад.[ил] нас в Москве, у часов Унив[ерситета] стрелки показыв.[али] без ¼ — 7 веч.»

    Из Симферополя они отправились в Феодосию. И везде их посылали дальше, нагнетая атмосферу напутствием: «Там знают, но вам не скажут». Шмелёв то получал сведения, что Сергея отправили в Харьков, то — на Север, одна сестра милосердия рассказала, что видела, как его ночью вели на расстрел… Позже Шмелёв снова обратится к Горькому, которого со всех сторон осаждали подобными просьбами. (И надо сказать, Горький неоднократно обращался с ходатайствами за арестованных во все инстанции, вплоть до Ленина. Это ему вождь ответил письмом, в котором разъяснил своё понимание значения интеллигенции9, тем самым указав «великому пролетарскому писателю» и его место в новой системе ценностей.) На письме Ивана Сергеевича от 29 марта рукой Горького поставлена дата 3 марта, относящаяся к 1921 году10. Возможно, именно она и является истинной датой смерти Сергея. На официальный запрос в ФСБ, сделанный в 1998 году, был дан ответ, что данных о Сергее Шмелёве у них нет.

    Когда Шмелёвы вернулись в Москву, «вместе живого, подвижного и всегда бодрого» Иван Сергеевич превратился в «согнутого, седого, с отросшей бородой, разбитого человека»11. 22 ноября 1922 года они с женой навсегда покидают Россию, получив разрешение под поручительство издателя альманаха «Недра» Н. С. Ангарского выехать на лечение в Берлин. «…Мы были окаменевшие, уже неживые, — светило солнце мёртвых. Это я понял после, чуть отойдя»12.

    Пережитое в Крыму не отпускало. Сохранилась полустёршаяся карандашная запись в его записной книжке:

    «Берлин 25 XI. Под эт.[от] день — сон: человек, [неразб.], мальчик, похороны [Серёжи?], юродивый, ребёнок»13.

    И в 1923 году писатель бережно записывает свои сны о Серёже:

    «Париж
    Днём, понедельник, 27/III — 9 апр. 23.

    Вид[ел] во сне: стар[ая]-пожил.[ая] русская женщина, похож.[ая] на служившую у д-ра Конопл. Будто комната с накрыт столом, гости к[ак]-б[удто] (?) И вот — женщина с лицом к.[ак]-б.[удто] взволнованно-напряжённым, таящим в себе что-то, что она сейчас торжеств.[енно]-радостно сообщит. Я жду в волнении. И она говорит с тем же взволнов.[анным] и бледн.[ым] лицам. А ведь Ваш сын, Ваш Серёжа — жив! Жив?! Я съёживаюсь, к[ак] б.[удто] от радости — и боли, что это окажется ложью.

    Зову — Оля! Каж.[ется] пришла Оля. Женщина говор.[ит]: мне сообщили, в письме написано, — служит (?) или наход.[ится] на (в) гауптвахте. — Даже не помню. Она б[ыла] в чист[ом] ситцев[ом] платье — светло-светл[о] голуб[ого] цвета. А лицо бледное, очень, мёртв[енно] бледное».

    «Днём 25/IV видел сон: Я сильно подавлен — в сне это. И вот я вижу — в какой-то комнате — молодой человек, очень похож на Серёжечку но бородка юности чуть рыжевата. Всматриваюсь — он! Сер[ёжеч]ка! И я кричу, бросаюсь к нему, целую. Кричу, стараясь и себя убедить: Оля! ведь это же он! Он с нами, а мы этого точно не видим! Это же Серёжечка, с нами, а мы этому д.[о] с.[их] п.[ор] не придав[али] значения, не ценили! — И он как-то мило-смущённо даёт себя ласкать. Что сказал он — не помню. Костюм его будто серов[атый] гимназ[ический]. Сказал как будто: ну, вот папа… видишь…»

    «17 мая (4) Видел Серёжечку… Где-то в больш.[ой] комн[ате], у столба. Он, лицо немн[ого] болезнен[ное]. Ему необходимо куда-то, куда-то его требуют. Он смотрит на меня, к[ак] б[ы] прося, глазами, но как всегда, скромный, деликатно говорит, чуть слышна просьба: «ну, папочка, ведь у меня 39,1°[»]. — Повторил 2 раза. Я его, каж[ется], целую или, с велик[ой] жалостью держу за плечи. Он, кажется, в ночной сорочке. Я смотрю, шейка голая, желтоватая, и с лев[ой] стор.[оны] (от меня) на шейке немного загоревшей, желтоватой, мазок кровяной. И его глаза, милые, кроткие, глаза…»

    Когда писатель добивался разрешения на выезд, одной из главных причин было не только лечение, но и сбор материала для своего нового произведения «Спас Чёрный», которое так и не было написано. За границей, ещё в Берлине, началась работа над эпопеей «Солнце Мёртвых», которая продолжалась уже во Франции на даче И. А. Бунина в Грассе (книга была опубликована в 1923 году).

    Личные переживания писателя силой его творческого духа переплавились в мощное художественное произведение, которое было переведено на несколько европейских языков, на него немедленно откликнулись лучшие писатели и философы того времени.

    Позже Шмелёв рассказывал о создании этого произведения Ильину в письме от 24 ноября 1947 года:

    «…О, эти дни ноября 20 г.14 в Крыму!.. когда Оля горела в домике над Алуштой, в темп[ературе] за 40, а меня уже влекли в Ялту, на «мясорубку»!.. На-до это пережить… а сын… там… ждёт пули… и мы скованы, мы пригвождены… ждать… всюду заставы, рожи, дула… ливни — вот оно рождавшееся… «Солнце Мёртвых»… — и я получил силу — забыть себя, дать — вне своего… — и Бог судил мне преодолеть и показать…»15

    В письме к О. А. Бредиус-Субботиной от 4 декабря 1941 года:

    «И я — … — всё — личное — обошёл, укрыл, сколько мог, нашу боль неизлечимую. Там о Серёжечке — только где-то — в молчании — в тОнах! …
    И так я кипел, делая, вскрывая днями мира язву — ужас красный — бесов! Ныне я могу — я в праве — сказать облегчённо молитву св. Симеона»16.

    Вот первое впечатление от этой книги И. А. Ильина.

    «...Я читал Солнце Мёртвых — долго; растягивал — откладывал; не то боялся, что кончится; не то боялся дальше читать; не то боялся, что я упущу что-то мимо своего духовного черпала. Это один из самых страшных документов человеческих. Мне: то казалось, что человеку от стыда нельзя больше жить на свете; то казалось, что Бог ужасается, что создал человека. Солнцу нельзя быть солнцем — мёртвых! …В средние века верили, что есть такие в небесах сконцентрированные квинтэссенции бытия — specula mundi17 — образы мира, сгустки прототипические. Вот — «солнце мёртвых». Богу — меморандум; людям — обвинительный акт»18.

    Эта книга поставила Шмелёва в один ряд с Достоевским, навсегда увековечив Крымскую катастрофу, муки и страдания погибших там в страшные годы красного террора. Книга спасла и самого писателя. Уйдя в творчество, он смог пережить то, что пережить, не сломавшись, почти невозможно.

 

 

    Статья подготовлена в рамках проекта Российского гуманитарного научного фонда и Дирекции Президентских Программ Российского фонда культуры (грант № 06-04-00116а).

   

    1. Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. М. 1991. С. 214.
    2. Шмелёв И. С. и Бредиус-Субботина О. А. М. 2003. Т. 1. С. 478.
    3. Газы были применены немцами на реке Стоход в марте 1917 года, когда на фронтах уже вовсю шло распропагандированное большевиками братание.
    4. Ильин И. А. Собрание сочинений. Доп. том «Переписка двух Иванов. (1947—1950)». М. 2000. С. 107—108.
    5. Российский фонд культуры (РФК). Архив И. С. Шмелёва. Свидетельство о дарении № 1053 от 21.04.2000 г. Коллекционная опись к инв. № 10350.
    6. Комбриг 9-й бригады 3-й дивизии, о котором как о «славном отзывчивом и чрезвычайно мягком человеке» пишет в своём предыдущем письме Сергей Шмелёв.
    7. РФК. Архив И. С. Шмелёва, там же.
    8. Гончаренко О. Г. Тайны Белого движения. М. 2004. С. 328.
    9. 15 сентября 1919 года Ленин, в частности, писал Горькому: «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и её пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На самом деле это не мозг, а г…» (Ленин В. И. ПСС. Т. 51. С. 47—49). См.: Просим освободить из тюремного заключения. М. 1998.
    10. Спиридонова Л. А. Мы живём в снах и легендах/Независимая газета. 2000. № 1 (9), 31 марта.
    11. По описанию поэта И. А. Белоусова. См.: Сорокина О. Н. Московиана. М. 2000. С. 113.
    12. Шмелёв И. С. и Бредиус-Субботина О. А. Т. 1. С. 478.
    13. Архив Шмелёва И. С. Коллекционная опись к инв. № 10350.
    14. Сергея Шмелёва забрали в ночь на 21 ноября (4 декабря), поэтому здесь говорится о ноябре.
    15. Ильин И. А. Собрание сочинений. Доп. том «Переписка двух Иванов. (1947—1950)». М. 2000. С. 208.
    16. Шмелёв И. С. и Бредиус-Субботина О. А. Т. 1. С. 301—302.
    меется в виду молитва «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко».
    17. Specula mundi (лат.) — высота мира.
    18. Ильин И. А. Собрание сочинений. Доп. том «Переписка двух Иванов. (1927—1934)». М. 2000. С. 21.

 

• Праздники, радости, скорби Ивана Шмелева. Екатерина Куликова