Для мальчика двенадцати с половиной лет оказаться лишенным высочайшего из возможных в его возрасте положений (наследник царского престола), должно быть, больно и оскорбительно. Но этой травмы в Алексее Николаевиче не чувствуется. Когда воспитатель, Пьер Жильяр, сообщил ему, что его отец отрекся от престола в пользу Михаила Романова и что последний тоже отрекся, наследник, взволнованный известием, спросил лишь: "Кто же будет править Россией?" Свою дневниковую запись Жильяр заканчивает словами: "Я еще раз поражаюсь скромностью этого ребенка". Последующие дни принесут Алексею множество горьких минут: он будет краснеть всякий раз, когда при нем будут оскорблять его отца. Но о себе он не будет переживать, и в Тобольске на вопрос учительницы Клавдии Битнер: "…А если вы будете царствовать", спокойно скажет: "Нет, это кончено навсегда". Он не знал, что вскорости начнется "навсегда" совсем другое, о чем поется в акафисте царственным страстотерпцам при обращении к цесаревичу: "Радуйся, вместо царства земного Царство Небесное приемый".

     "Это был милый, хороший мальчик. Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, веселый, жизнерадостный", - говорила об Алексее Николаевиче следователю Н.Соколову упомянутая учительница. А ведь она познакомилась с царской семьей, когда заточение длилось уже больше полугода. Дети порою весьма скучали, но не унывали. По детской ли безпечности? Нет, ибо известна фраза, сказанная цесаревичем еще в Тобольске: "Если будут убивать, лишь бы не мучили". Но сердца обреченных не тускнели, оставались живыми. Все они друг друга любили и поддерживали. Господь застал их верными и любящими, потому и дал им "не духа боязни, но духа силы и любви". Он застал их непоколебимо кроткими, терпеливыми, всех простившими, и поэтому за порогом "временной смерти" они стали предстоятелями за нашу землю, за которую всегда отвечали перед Богом.

     С начала сознательного возраста Алексей Николаевич сознавал себя наследником.

     В младенчестве он, естественно, был избалован вниманием, что усугублялось жестокой болезнью и необходимостью постоянной опеки. С двух лет к нему был приставлен боцман Андрей Деревенько, оберегавший цесаревича от ушибов и соблюдавший его интересы ревниво, до подобострастия. Как же малыш в таких условиях возрос до святого отрока? Ответ в одном слове: семья.

     Никогда не забывавший о своем положении, а иногда и умевший о нем напомнить, наследник был прост и приветлив, в нем не было и тени высокомерия. "С младенчества страданием на крест восшедый" (по слову тропаря), он был внимателен ко всякому чужому страданию. Озорной, дававший себе в шалостях полную волю, он искал в них только веселье. Не очень прилежный в занятиях, "выезжавший на способностях", он относился к знанию серьезно и готов был впитывать его: верный Жильяр часами читал, но и наследник часами слушал. Никому не послушный, кроме отца, он бывал устыжаем Николаем так крепко, что исправлялся вправду, не на словах. Нежно любивший мать, он мог написать ей: "Дорогая моя, голубушка мама", в то же время его письма из Ставки - живые и веселые. Готовый пошалить и во время церковной службы, он был очень религиозен. Весной 1915 года государыня пишет Николаю во время болезни Алексея, что больше всего тот обеспокоен, сможет ли быть на службе в Великий Четверг. Все, кто был свидетелем трудных минут (а порою и трудных часов) болезни, отмечали великое терпение царевича.

     Мы не думаем о том, что и эти его страдания были, в сущности, страданием за Россию. Мальчик хотел быть крепким и мужественным, чтобы стать настоящим царем в его любимой стране. По воспоминаниям С.Офросимовой, "часто у него вырывалось восклицание: "Когда я буду царем, не будет бедных и несчастных, я хочу, чтобы все были счастливы". Известно, что больше всего он любил простых людей. С.Офросимова пишет: "Любовь его к дядьке Деревенько была нежной, горячей и трогательной".

     И Деревенько предал его на четвертый день по отречении царя от престола. Анна Вырубова стала случайной свидетельницей сцены, в которой бывший слуга цесаревича (в течение более чем десятка лет) заставлял теперь, в отместку, послужить ему: подай мне то, подай другое. И мальчик с растерянным видом выполнял приказания… В день назначения коменданта дворца (как места за- ключения царской семьи) Деревенько бежал за ним по коридору с такими низкими поклонами, что Алексей Николаевич смеялся до упаду и говорил Жильяру: "Посмотрите на толстяка, на толстяка…" Заметим, что ни в чем так не сказывается кротость, незлобие, как в веселом смехе. Раз смеялся, значит, ничего не держал про себя; достоинство проявляется здесь не меньше, чем при сдержанной реакции в другой ситуации.

     Увы, приведенный случай символичен ужасающим образом: предал тот, кто носил на руках. Хорошо, что был и другой матрос, Нагорный, тоже дядька цесаревича, расстрелянный в Екатеринбурге, поскольку заступился за отрока перед охраной.