Обстоятельства, при которых Император Николай Александрович подписал так называемое «отречение» от престола, до сих пор покрыты завесой тайны. До сих пор недоброжелатели Николая II, и даже многие ему сочувствующие, ставят в вину последнему Царю сам факт «отречения». Так, например, О. А. Платонов, открыто симпатизирующий Николаю II, пишет об «отречении»: «Жертва Царя оказалась для России напрасной и, более того, гибельной, ибо само государство стало жертвой измены». (Платонов О. А. Терновый венец России. История цареубийства. М., 2001, с. 205).

    

До сих пор бытует и другая лживая версия происшедшего, суть которой выразил А. А. Блок, сказавший: «отрекся, как будто эскадрон сдал». Таким образом «отречение» вырывается из общего контекста всех предшествующих событий и превращается в личный почин «слабого» Царя. «Все разговоры, - справедливо пишет А. Н. Боханов, - «правильно» или «неправильно» поступил Николай II, когда отрекался от престола, возможны лишь в том случае, если эту тему вырвать из конкретных исторических обстоятельств времени и места». (Боханов А. Н. Николай II. М., серия ЖЗЛ, 1997, с. 359).

 

     Между тем, произошедшее в Пскове 2 марта 1917 года стало началом Крестного Пути Царя-Мученика, закончившегося в Екатеринбурге.

 

     Чем ближе приближался роковой 1917 год, тем мрачнее становились тучи над Царем и Россией, тем больше было знамений предсказывающих скорое мученичество Царя за Россию. Еще в 1915 году с Государем произошел потрясающий по своей глубине случай. Это было во время посещения Императором Николаем II Севастополя. Царь внезапно захотел посетить Георгиевский монастырь, находившийся на скале. Граф Д. С. Шереметьев вспоминал: «Мы вошли в церковь, и начался молебен. Стройные голоса монахов сразу изменили настроение, словно мы вошли после бури в тихий залив, как говорится в словах молитвы - в тихое пристанище. Все было так молитвенно проникновенно и тихо…

 

     Вдруг за дверьми храма, весьма небольших размеров, раздался необычный шум, громкие разговоры и странная суматоха - одним словом что-то совершенно не отвечавшее ни серьезности момента, ни обычному чинному распорядку. Государь удивленно повернул голову, недовольно насупил брови и, подозвав меня к себе жестом, послал узнать, что такое произошло и откуда это непонятное волнение и перешептывание.

 

     Я вышел из храма, и вот что я узнал от стоявших монахов: в правых и левых скалах, в утесах, живут два схимника, которых никто из монахов не видел. Где они живут в точности, неизвестно, и о том, что они живы, известно только потому, что пища, которая им кладется на узкой тропинке в скалах над морем, к утру бывает взята чьей-то невидимой рукой. Никто с ними ни в каких сношениях не бывает, и зимой, и летом они живут в тех же пещерах.

 

    И вот произошло невероятное событие, потрясшее и взволновавшее всех монахов монастыря: два старца в одеждах схимников тихо подымались по крутой лестнице, ведущей со стороны моря. О прибытии Государя в монастырь им ничего не могло быть известно, ибо и сам игумен, и братия - никто не знал о посещении Государя, совершить которое было решено внезапно, в последнюю минуту. Вот откуда волнение среди братии. Я доложил Государю и видел, что это произвело на него впечатление, но он ничего не сказал, и молебен продолжался.

 

     Когда кончился молебен, Государь и Императрица приложились ко кресту, потом побеседовали некоторое время с игуменом и затем вышли из храма на площадку, которая идет вроде бульвара с резко обрывающимся скатом к морю.

 

     Там, где кончалась деревянная лестница, стояли два древних старца. У одного была длинная белая борода, другой был с небольшой бородкой, с худым строгим лицом. Когда Государь поравнялся с ними, они оба молча поклонились ему в землю. Государь, видимо, смутился, но ничего не сказал и, медленно склонив голову, им поклонился.

 

     Я думал, что Государь, взволнованный происшедшим, сядет в автомобиль и уедет, но вышло совсем другое. Государь совершенно спокойно подозвал к себе игумена и сказал ему, что он желает пройти с ним пешком на ближайший участок земли, принадлежащий казенному ведомству, и что он дает его в дар для устройства странноприимного дома для богомольцев. (…) Меня, как всегда, поразило его поистине изумительное спокойствие и как-то невольно кольнула мысль, что означает этот странный молчаливый поклон в ноги.

 

     Теперь после всего происшедшего, думается, не провидели ли схимники своими мысленными очами судьбу России и Царской Семьи и не поклонились ли они в ноги Государю Николаю II как Великому Страдальцу земли русской». (Царственные мученики в воспоминаниях верноподданных, с. 55-56).

 

     В декабре 1916 года Императрица Александра Федоровна посетила Новгород. При посещении города, она выразила желание осмотреть Десятинный монастырь. Там она посетила 107-летннюю старицу Марию Михайловну. Увидев, Императрицу старица несколько раз повторила ей: «Ты, красавица, тяжкий крест не страшись…». (Платонов О. А. Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. М., 1996, с. 633).

 

     Говоря о мартовских событиях 1917 года, следует сказать, что они стали заключительным этапом заговора, который созрел против Императора Николая II в недрах «Прогрессивного блока» Государственной Думы, определенных кругов высшего генералитета, масонских лож и представителей правящих кругов стран Антанты. Заговор этот стал результатом долгих лет противостояния русских общественных, либеральных и революционных сил с Царской властью. Начиная со второй половины 1916 года вокруг Царя, полностью поглощенного руководством войсками и стремлением выиграть войну, собирается окружение, которое либо ему откровенно враждебно, либо равнодушно.

 

     «В целом ситуация создавала ощущение, - писал великий князь Кирилл Владимирович, - будто балансируешь на краю пропасти или стоишь среди трясины. Страна напоминала тонущий корабль с мятежным экипажем. Государь отдавал приказы, а гражданские власти выполняли их несвоевременно или не давали им хода, и иногда и вовсе игнорировали их. Самое печальное, пока наши солдаты воевали, не жалея себя, люди в чиновничьих креслах, казалось, не пытались прекратить растущий беспорядок и предотвратить крах; между тем агенты революции использовали все средства для разжигания недовольства». (Кирилл Владимирович Великий князь, Указ. Соч., с. 234).

 

     В обществе, в оппозиции и даже в армии открыто обсуждали возможность Цареубийства.

 

     С конца 1916 года до Императора начинают доходить все усиливающиеся слухи о готовящемся против него заговоре. Одним из главных деятелей этого заговора был А. И. Гучков.

 

     Разумеется, что «заговор Гучкова» не был плодом исключительно его инициативы, как он пытался это представить в эмиграции, когда он утверждал, что другие лидеры оппозиции, как Родзянко и Милюков, говорили о «безнравственности» организации государственного переворота в военное время».

 

     За Гучковым и его сподвижниками незримо стоял масонский «Великий Восток Народов России» (ВВНР), во главе которой с декабря 1916 года был А. Ф. Керенский.

 

     Особую опасность для Императора представлял тот факт, что с середины 1916 года думско-масонские заговорщики устанавливают тесные связи с высшим генералитетом Ставки, в частности с генералами Алексеевым, Брусиловым и Крымовым и вовлекают последних в свои планы. «Незадолго до Февральской революции, - писал Н. В. Некрасов в своих показаниях НКВД СССР, - начались и росли связи с военными кругами. Была нащупана группа оппозиционных царскому правительству генералов и офицеров, сплотившихся вокруг А.И. Гучкова (Крымов, Маниковский и ряд других), и с нею завязалась организационная связь». (Брачев В. С. Указ. соч., с. 300).

 

     Не случайно Февральскую революцию иногда называют «революцией генерал-адъютантов», намекая на ту решающую роль, которую сыграл генералитет в государственном перевороте зимы 1917 года.

 

     Правящие круги Антанты фактически поддерживали этот объединенный заговор. В мае 1916 года Европу посетила русская парламентская делегация во главе с Милюковым. Жандармский генерал А. И. Спиридович сообщал, что им получены оперативные данные о том, что «во время посещения некоторых стран кое-кто из депутатов получил руководящие указания от масонского центра с обещанием моральной поддержки в борьбе с правительством». Это, по мнению Спиридовича, и определило начало активной борьбы с ним левой оппозиции в конце 1916 года. (Соловьев О. Ф. Обреченный альянс. М. «Мысль», 1986, с. 125).

 

     Начиная с конца декабря 1916 года, Император все больше узнает о поддержке правящими кругами Англии и Франции думских и великокняжеских оппозиционеров.

 

     Правящие круги Англии и Франции были крайне недовольны и обеспокоены тем, что Императорская Россия, которая, как им казалось, была настолько ослаблена в 1915 году, что только и была пригодна служить Антанте пушечным мясом и оттягивать с Западного фронта германские дивизии, оправилась от поражений и в кампании 1916 года взяла инициативу в свои руки. Становилось ясно, что 1917 год станет годом новых русских побед. А это в свою очередь означало конец победоносный войны, в котором главным победителем станет Россия. Главным гарантом этой победы был Император Николай II, не очень обольщавшийся об истинных намерениях своих союзников. Еще в 1914 году, на призывы Англии и Франции воевать до «последней капли крови», Государь заметил в близком кругу: «Они не кончают своей угрозы: прибавили бы - до последней капли русской крови. Они, по-видимому, так понимают эту войну». (Винберг Ф. Крестный путь. Корни зла. Мюнхен, 1922, с. 164).

 

     В январе 1917 года в Петроград на открывавшуюся здесь союзническую конференцию прибыла комиссия в лице представителей Англии, Франции и Италии. Английскую делегацию возглавлял лорд А. Мильнер. Премьер-министр Великобритании Д. Ллойд-Джордж не скрывал своих надежд от этой конференции, которая «может привести к какому-нибудь соглашению, которое поможет выслать Николая и его жену из России и возложить управление страной на регента». (Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М., 1935, т.3, с. 359).

 

     Цель визита Мильнера была заставить Императора Николая II допустить к власти подконтрольную Антанте оппозицию и своих прямых агентов в Ставку. В случае если Император откажется выполнять эти требования, Мильнер должен был скоординировать действия масонских заговорщиков Думы. Во время своего визита Мильнер встретился с председателем Военно-Промышленного комитета Думы А. И. Гучковым, князем Г. Е. Львовым, председателем Государственной Думы М. В. Родзянко, генералом А. А. Поливановым, бывшим министром иностранных дел С. Д. Сазоновым, английским послом Дж. Бьюкененом, лидером кадетов П. Н. Милюковым. В результате Царю были предъявлены следующие требования:

1. Введение в Штаб Верховного Главнокомандующего союзных представителей с правом решающего голоса.
2. Обновление командного состава армии в согласовании с державами Антанты.
3. Введение ответственного министерства.

     На эти требования Император ответил отказом по всем пунктам.

 

    В том же духе был выдержан ответ Государя и английскому послу Бьюкенену, который во время аудиенции позволил себе обсуждать дела внутреннего устройства Российской империи. Причем, Бьюкенен недвусмысленно дал понять, что, если Император не пойдет на английские требования, его ждет революция и даже, возможно, гибель. Отрицательный ответ Николая II на фактический ультиматум союзников привел к тому, что в правящих кругах Антанты было решено оставить путь дипломатического давления и перейти к открытой поддержке заговора против Царя.

 

     Император был хорошо осведомлен о готовящемся перевороте, хотя и не знал о готовности военной верхушки поддержать переворот. Царь полагал, что государственный переворот не возможен, так как ему верна армия. Следует признать, что тактика Царя имела свою логику: балансируя на тонкой дорожке над пропастью революции, Николай II надеялся пройти по ней осторожными и медленными шагами, ставя главной целью победу в войне.

 

     Но неправильно было бы полагать, что Император Николай II предполагал только пассивное сопротивление.

 

     Среди мер, которые предполагал осуществить Император, были:
1) формирование однородно-правого правительства,
2) роспуск Государственной Думы до окончания войны. Видимо этим, было вызвано его возвращение в Царское Село из Ставки 19 декабря 1916 года. Поводом для возвращения Государя послужило зверское убийство Г. Е. Распутина, совершенное представителями высшей аристократии. Но приезд Государя был вызван не только стремлением разобраться в этом преступлении.

 

     Убийство Распутина было первой ступенью государственного переворота, и Николай II это хорошо понял. Глеб Боткин вспоминал, что после убийства Распутина Государыня говорила его отцу, лейб-медику Е. С. Боткину: «Я совершенно одна. Его Величество на фронте, а здесь у меня нет никого, кому я могла бы доверять. Что самое ужасное в этом деле, это то, что после убийства нашего Друга, которое я получила от полиции, выяснилось, что это только начало. После него они планируют убить Анну Вырубову и меня. Я не могу утешаться. Дмитрий, которого я любила как своего сына, покушается на мою жизнь. И Юсупов, не смотря на то, что получил столько добра от императора! Это - ужасно!». (Botkin Gleb. Grandeur et Misere des Romanovs. Paris, Edition siиcle, 1932, Р. 117).

 

     Тот же Г. Е. Боткин приводит еще один разговор отца с офицером Генштаба капитаном Сухотиным, родным братом поручика С. М. Сухотина, одного из убийц Распутина: «Сухотин, указывая пальцем на портрет Императора, стоявшего на бюро моего отца, сказал: «Что я хочу знать, так это о том, о чем думает этот человек! Это он ответственен за все, что происходит! Что касается меня, то я успокоюсь только тогда, когда увижу Царя, ведомого народом, чтобы казнить на торговой площади!». «Вы считаете, что революция возможна? - спросил я его». Сухотин зловеще ухмыльнулся: «Вы хотите, что бы я занялся предсказаниями? - спросил он». Я сказал, что - да. «Ну, хорошо. Революция произойдет в феврале 1917 года, - ответил он». (Botkin Gleb. Ob. Sit, Р. 159).

 

     В тот день, когда тело Распутина доставали из Невы, царский поезд остановился на перроне Императорского железнодорожного павильона в Царском Селе. Здесь, в Царском Селе, Государь собирался остаться надолго, вплоть до весеннего наступления на фронте, и всю свою деятельность сосредоточил на организацию подавления заговора. Император удалил из правительства целый ряд министров, которые были связаны с думской оппозицией. В правительство пришли люди правого толка и, как полагал Государь, ему лично преданные: председатель Совета Министров князь Н. Д. Голицын, министр юстиции Н. А. Добровицкий, военный министр генерал М. А. Беляев, народного просвещения сенатор Н. К. Кульчицкий, внутренних дел А. Д. Протопопов и другие.

 

     Особенно сложным представлялся для Николая II роспуск Государственной Думы. Царь понимал, что любые репрессивные превентивные действия по отношению к Думе, без коренных изменений на фронте, вызовут такую волну негодования, что могут привезти к серьезным потрясениям, которые недопустимы во время тяжелой войны.

 

     Тем не менее, Император твердо шел к роспуску Государственной Думы и полному отстранению думской оппозиции от власти.

 

     Когда читаешь воспоминания членов царской свиты о событиях февраля 1917 года, то невольно поражаешься какой-то их беспомощности и обреченности. Никто из них и не пытался действенно помочь монарху, хотя бы морально поддержать его, а все надеялись на «авось», на «чуточную мечту». В этих условиях единственным, кто продолжал сопротивляться и отстаивать монархию, был сам Николай II. В 1927 году вышла цитируемая нами книга «Отречение Николая II» со вступительной статьей М. Кольцова. Кольцов был тогда в стане победителей, тех, кто истреблял Романовых «как класс», кто всячески клеветал и унижал память последнего Царя. Тем более для нас интересен тот неожиданный вывод Кольцова, когда он пишет о Николае II: «Где тряпка? Где сосулька? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека - самого Николая. Нет сомнения, единственным человеком, пытавшимся упорствовать в сохранении монархического режима, был сам монарх. Спасал, отстаивал Царя один Царь. Не он погубил, его погубили». (Отречение Николая II, с. 22).

 

     Лишь после того, как великий князь Николай Николаевич и все командующие фронтами генералы Алексеев, Брусилов, Эверт, Сахаров, Рузский, адмирал Колчак прислали ему телеграммы или передали их устно «со слезными» просьбами отречься, он понял: все - круг замкнулся.

 

     Здесь необходимо сказать несколько слов о юридических, нравственных и исторических аспектах так называемого «отречения».

    

     Это «отречение» произошло в условиях организованного заговора военных и думцев. В результате этого заговора Император Николай Александрович оказался в полной изоляции. Он был окружен либо врагами, либо теми, кто не был в состоянии, по разным причинам, предпринять какие-либо действия в защиту Государя. В этих условиях от Царя первоначально требовали «ответственного» министерства. Само по себе это требование было далеко не новым: его уже выдвигала думская оппозиция в 1915, 1916 годах. Но в феврале 1917 года это требование получило новое дополнение: после его принятия Царь, по мысли заговорщиков, должен был отречься от престола. То есть, таким образом, Император должен был освятить новую масонскую власть. Николай II на это не пошел, так как отлично понимал, в чьи руки будет передана судьба России. Уже под арестом в Царском Селе, он сказал Юлии Ден, указывая на министров Временного правительства: «Вы только взгляните, Лили. Посмотрите на эти лица… Это же настоящие уголовники. А между тем от меня требовали одобрить такой состав кабинета и даровать конституцию». (Ден Ю. Указ. Соч., с. 165).

 

     Царь предпочел отойти от власти, но не освящать своим именем преступное богоборческое правительство. Он единственный из представителей высшей власти, кто отказался поддерживать власть разрушителей русской государственности. Все остальные: верхи армии, общества, буржуазии и даже Церкви выразили полную лояльность к февральским преступникам. Своим отказом признавать мятежное правительство, Царь, вслед за Спасителем, которого нечистый дух соблазнял поклониться ему, обещая все царства мiра, отвечал сатане: «Изыди от Мене сатано: писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися, и тому единому послужиши» (Мт. Гл. 4-9)

 

     В этом отказе есть великий духовный подвиг Государя перед Богом и Россией.

     Император Николай II был поставлен мятежниками в такое положение, когда ему приходилось думать, прежде всего, о спасении России и самодержавной монархии. Что есть самодержавная монархия? «Самодержавная монархия, - писала газета «Царь-Колокол» в 1990 году, - есть форма земной власти, установленная во образ власти Небесной, то есть царство, над скоропроходящим земным благополучием подданных поставляющее заботу об их конечном спасении. Отсюда тенденция к видимому самоуничижению, саморазрушению царства внешнего ради торжества правды внутреннего - Крест Царский не раз явленный миру православными князьями и царями русскими. Вспомним Государя Николая Александровича, на предложение террором власти остановить разраставшееся отступление ответившего отказом». (Г.: Царь-Колокол, №1, 1990).

 

     Суть подвига Николая II очень точно подметил архимандрит Константин (Зайцев): «Царь, оставаясь Русским Царем, не мог себя ограничить западной конституцией, не мог сделать этого не потому, что судорожно держался за свою власть, а потому сама власть эта, по существу своему, не поддавалась ограничению. Ограничить ее - значило изменить не ее, а изменить ей. Русский Царь не просто Царь-Помазанник, которому вручена Промыслом судьба великого народа. Он — тот единственный Царь на земле, которому вручена от Бога задача охранять Святую Церковь и нести высокое царское послушание до второго пришествия Христова. Русский Царь - тот Богом поставленный носитель земной власти, действием которого до времени сдерживается сила Врага». (Константин (Зайцев), архимандрит. Указ. Соч., с. 457).

 

     Все события «отречения» - это поединок Царя и «февралистов» 1917 года. Царь до последнего момента надеялся отстоять свои священные права, а значит отстоять законную власть. Он надеялся получить в этом поддержку от окружавших его людей, он ждал от них исполнения их долга верноподданных. Но тщетно. Кругом царили «измена, и трусость, и обман». «Подавить открыто революцию Николай II уже не мог, - пишет Г. З. Иоффе. - В Пскове он был «крепко» зажат своими генерал-адъютантами. Прямое противодействие им в условиях Пскова, где положение контролировал один из главных изменников Рузский, было практически не возможно. В белоэмигрантской среде можно найти утверждение, что если бы Николай II, находясь в Пскове, обратился к войскам, среди них нашлись бы воинские части, верные царской власти. Однако практически он не имел такой возможности, хотя бы потому, что связь осуществлялась через штаб генерала Рузского. В соответствии с показаниями А. И. Гучкова, Рузский прямо заявил Николаю II, что никаких воинских частей послать в Петроград не сможет». (Иоффе Г. З. Указ. Соч., с. 52).

 

     Тогда, поняв, что мятежники царствовать ему все равно не дадут, и что беззаконие должно свершиться, Император начал мучительно думать, как ослабить это беззаконие, и как от вести от России тяжкий грех отступничества. Мятежники требовали от него передать престол сыну - Цесаревичу Алексею. Они прекрасно понимали, что передача престола Цесаревичу будет воспринята как законная передача власти от отца к сыну, то есть будет сохранена иллюзия законного престолонаследования. Император Николай II, по плану мятежников, должен был своим именем и именем своего сына, освящать узурпацию власти. Отречься в пользу сына, означало бы сделать больного Наследника царем родзянок, гучковых, львовых, керенских и им подобных, означало бы узаконить их беззаконие.

 

     Государь пойти на этот не мог. На беззаконные требования Государь отвечает беззаконным актом - он передает «Наследие Наше» великому князю Михаилу Александровичу. Эта передача происходит с нарушением всех законов Российской империи, всего правового оформления таких судьбоносных документов. Но кроме нарушения юридических норм, «отречение» было заранее невозможно еще и потому, что великий князь Михаил Александрович к февралю 1917 года не имел прав наследовать престол. На листке бумаги, обыкновенной печатной машинкой пишется странный текст, который начинается словами: «Ставка. Начальнику Штаба». Хотя вышел ли этот документ из-под пера Государя, или он был сфабрикован Гучковым и присными, неизвестно. Игумен Серафим Кузнецов писал: «Невольно закрадывается в душу сомнение: «А действительно ли подписан Государем акт отречения?» Это сомнение можно выгнать из тайников душевных только тогда, когда беспристрастная экспертиза докажет, что акт отречения действительно подписан Императором Николаем II. Такие первостепенной важности акты совершаются не при двух-трех свидетелях, а при составе представителей всех сословий и учреждений. Не было также подтверждено Государем кому-либо при жизни, что им подписан акт отречения, и никто к нему допущен не был из лиц нейтральной стороны и даже из числа иностранных представителей, при которых бы Государь подтвердил акт своего отречения, и что он сделан не под угрозой насилия, а добровольно». (Серафим (игумен). Православный Царь-Мученик. М. «Хризостом», 1996, с.151).

 

     Совершенно невозможно говорить о каком-то «отречении» Николая II от престола, тем более о «легкости» этого «отречения». Понятно, что ни с юридической, ни с моральной, ни с религиозной токи зрения никакого отречения от престола со стороны Царя не было. События в феврале-марте 1917 года были ничем иным, как свержением Императора Николая II с прародительского престола; незаконное, совершенное преступным путем, против воли и желания Самодержца, лишение его власти. «Мир не слыхал ничего подобного этому правонарушению. Ничего иного после этого, кроме большевизма, не могло и не должно было быть». (Кобылин В. Указ. Соч., с. 309).

 

     Поставленный перед лицом измены генералитета, который почти в полном составе перешел на сторону заговора, Николай II оказался перед двумя путями. Первый путь был следующим: обратиться к армии защитить его от собственных генералов. Но что это означало на деле? Это означало, что Царь должен был приказать расстрелять практически весь свой штаб. Но, во-первых, это было немыслимо по соображениям государственной безопасности: перед судьбоносным наступлением разгромить собственную Ставку было равносильно военному крушению русской армии. Не говоря уже о том, что подобные действия оказали бы сильное деморализующее действие на войска. (Общеизвестно, что репрессии 30-х годов против руководящего состава РККА, проведенные Сталиным, оказали деморализующее влияние на советскую армию, хотя репрессированные военачальники (Тухачевский, Якир, Блюхер) были заменены более выдающимися (Тимошенко, Жуковым, Рокоссовским). Но сам факт расстрела армейского верховного командования, даже обличенного в заговоре и планах государственного переворота, произвел удручающее впечатление на военные массы, особенно на командный состав. Если репрессии против красного командного состава, проведенные за четыре года до войны, встретили у определенной части офицерства неприятие и даже противодействие, что не преминуло сказаться на ходе боевых действий в 1941 году, то легко себе представить, что произошло бы в марте 1917 года, пойди Николай II в разгар боевых действий на подобные репрессии). Во-вторых, не надо забывать, что Царь был фактически пленен собственными генералами. Царский поезд охранялся часовыми генерала Рузского, который один решал, кого допускать к Царю, а кого - нет. Вся корреспонденция, направляемая Императору, контролировалась генералом Алексеевым. «Хотя реально, - пишет О. А. Платонов, - связь между Государем и Ставкой армии потеряна не была, генерал Алексеев, по сути, отстранил Царя от контроля над армией и захватил власть в свои руки». (Платонов О. А. Терновый венец России. История цареубийства. М., 2001, с. 201).

 

     Понятно, что в таких условиях генералы не дали бы Царю предпринять против себя никаких репрессивных действий. Император «соединявший в себе двойную и могущественную власть Самодержца и Верховного Главнокомандующего, ясно сознавал, что генерал Рузский не подчинится его приказу, если Он велит подавить мятеж, бушующий в столице. Он чувствовал, что тайная измена опутывала его, как липкая паутина». (Кобылин В. Указ. Соч., с. 309).

 

     Можно было послать войска в Петроград. Но против кого? Царь ясно понимал, что беснующиеся праздношатающиеся толпы так называемого «народа» легко разгоняются двумя верными батальонами. Но в том-то и дело, что главные заговорщики были не на улицах Петрограда, а в кабинетах Таврического дворца и, что самое главное, в собственной Его Величества Ставке. Армия, в лице ее высших генералов, предала своего Царя и Верховного Главнокомандующего. Лев Троцкий впоследствии злорадно, но справедливо писал: «Среди командного состава не нашлось никого, кто вступился бы за своего царя. Все торопились пересесть на корабль революции в твердом расчете найти там уютные каюты. Генералы и адмиралы снимали царские вензеля и надевали красные банты. Каждый спасался, как мог». (Троцкий Л. История русской революции. Берлин, 1931, т. 1, с. 112-113).

 

     Таким образом, насильственное разрешение создавшегося положения, в условиях изоляции в Пскове, для Царя было невозможно. «Фактически Царя свергли. Монарх делал этот судьбоносный выбор в условиях, когда выбора-то по-существу, у него не было. Пистолет был нацелен, и на мушке была не только его жизнь (это его занимало мало), но и будущее страны. Ну а если бы не отрекся, проявил «твердость», тогда все могло бы быть по-другому? Не могло. Теперь это можно констатировать со всей определенностью». (Боханов А. Н. Николай II, с. 359).

     Оставался второй путь: жертвуя собой и своей властью, спасти Россию от анархии и гражданской войны. Для этого надо было любой ценой сохранить монархию. Царь понимал, что от власти его отрешат при любом раскладе. Отдавать своего сына в цари мятежникам Государь не хотел. Оставалось одно передать престол своему брату - великому князю Михаилу Александровичу. Этим шагом, с одной стороны, Царь показывал всю незаконность происходящего, а с другой выказывал надежду, что новому императору из Петрограда будет легче и справиться с крамолой, и возглавить новый курс руководства страной. То, что это было твердо принятое решение, говорит телеграмма Государя на имя Михаила Александровича: «Его Императорскому Величеству Михаилу. Петроград. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот шаг. Прости меня, если огорчил Тебя и не успел предупредить». Кстати, эта телеграмма не была передана великому князю Михаилу Александровичу.

 

     Но великий князь совершил поступок совершенно неожиданный для Николая II: вместо организации отпора мятежу, он передал всю полноту власти в руки мятежников. «Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!», - записал Государь в своем дневнике 3-го марта. (Дневники Императора Николая II, с. 625).

 

     «Государь выразил Свое глубокое огорчение как отказом Августейшего Брата взойти на престол, так и формой, в которую он был облечен». (В. Н. Воейков). (Воейков В. Н., Указ. Соч., с. 150).

 

     Узнав о поступке брата, Император Николай II пошел на еще большую жертву во имя России: он был готов отдать ей своего Сына. Уже по пути в Могилев, Николай II вызвал к себе генерала Алексеева и сказал ему: «Я передумал. Прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград».

 

     «На листке бумаги, - писал генерал А. И. Деникин, - отчетливым почерком Государь писал собственноручно о своем согласии на вступлении на престол сына своего Алексея. Алексеев унес эту телеграмму и не послал. Было слишком поздно: стране и армии объявили уже два манифеста». (Деникин А. И. Очерки Русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль-сентябрь 1917 г. М., «Наука», 1991, с. 54).

 

     Здесь генерал Деникин, сам склонный к непостоянству и интригам, безусловно, лукавит. Ничего было не поздно. Никаких манифестов еще не было, да и к тому же Царь обладал правом исправить законодательную «ошибку», о передаче престола своему брату и никто был не в праве помешать ему это сделать. Просто генерал Алексеев в очередной раз предал. Только теперь не только лично Императора Николая Александровича, которому на святом Евангелии клялся служить «верно и нелицемерно», но и дело Русской Монархии в целом.

 

     Сегодня бытует мнение, что Николай II планировал вырваться из Пскова и, обратившись к войскам, дезавуировать «отречение». В доказательство приводится поездка Царя из Пскова в Могилев. Так, один современный исследователь пишет: «Государь оказался в ловушке у террористов, и по отношению к нему были применены хорошо известные нам сегодня методы террора. Подписывать официальный юридический документ об отречении ему не позволяла совесть христианина, ответственность правителя и профессионализм юриста, а не подписывать его он не мог, так как заговорщики грозили немедленно устроить братоубийственную бойню. Государь избрал оптимальный, на его взгляд, выход, с возможностью изменить ситуацию, вырвавшись из псковского плена. Он не учел только одного - предательство и измена среди высших государственных и военных чинов России оказалась глобальной. Государь был уверен, что большинство тех, кто давал ему присягу на верность, останутся верны ей. Он сам был человеком совести и предполагал ее наличие у своих верноподданных. Его чистое сердце было просто не способно предусмотреть всеобщей измены». (http://www.blagoslovenie.ru)

 

     Думается, что подобные мнения с одной стороны недооценивают Государя, а с другой ставят под сомнения его искренность. Императору общая измена стала понятна тогда, когда пришли «коленопреклоненные» телеграммы от великого князя Николая Николаевича и всех командующих фронтов. «Все мне изменили. Первый Николаша», - сказал Государь Воейкову. Точно так же, известная фраза «кругом измена, и трусость, и обман» появилась в дневнике 2-го марта, а не после поездки в Ставку. Нет, Царь все понял. Он понял, что царствовать больше он не может, ибо ему не дадут этого. Ему оставалось одно: пожертвовав собой, спасти монархию. Бытует мнение, что он не должен был «отрекаться» даже ценой собственной жизни, как Император Павел. Но такие мнения опять-таки не берут во внимание то обстоятельство, что заговор проходил в условиях тяжелейшей войны. Можно себе представить, как сказалось бы на ее ходе убийство Монарха в собственной Ставке своими генералами. Результатом цареубийства вновь стала бы гражданская смута, грозившая поражением в войне. В тех условиях от Царя требовалась больше чем отдать жизнь - от него требовалась жертва во имя России. И он эту жертву принес.

     «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения Родной Матушки России», - объявлял он Родзянко в своей телеграмме. Он отрекся, не поставив никаких условий лично для себя и своей семьи, отрекся жертвенно. «Когда в силу страшных обстоятельств («кругом измена, и трусость, и обман») стало ясно, что он не может исполнять долг Царского служения по всем требованиям христианской совести, он безропотно, как Христос в Гефсимании, принял волю Божию о себе и России. Нам иногда кажется, что в активности проявляется воля, характер человека. Но требуется несравненно большее мужество, чтобы тот, кто «не напрасно носит меч», принял повеление Божие «не противиться злому», когда Бог открывает, что иного пути нет. А политик, которым движет только инстинкт власти и жажда ее сохранить, во что бы то ни стало, по природе очень слабый человек. Заслуга Государя Николая II в том, что он осуществил смысл истории как тайны воли Божией», - пишет протоиерей Александр Шаргунов. (Протоиерей Александр Шаргунов. Указ. соч., с. 12).

 

     Это же понимание смысла истории как воли Божьей руководило Государем, когда он отказался от политической борьбы за власть. Его решение не бороться за нее было взвешенным и окончательным. Здесь невозможно вновь не сказать о христоподражательности подвига Государя. Вспомним обстоятельства Гефсиманского Моления о Чаше Спасителя и то, что произошло позже. Господь тяжко страдает перед началом Крестного Пути. Ему тяжко быть одному. Он просит учеников бодрствовать вместе с Ним в эти минуты. Но ученики, не понимающие величия момента, засыпают. Спаситель в кровавом поту молит Отца, что бы Чаша сия Его миновала. «Впрочем не как Моя воля, но как Твоя», - смиренно говорит Он.

 

     «В критическую для всей вселенной минуту, когда победа в Великой войне была так близка, Константинополь, проливы, преобладание в Европе отходили к России, оставленный Государь после целонощной молитвы перед образом Спасителя, преодолев «преодолев искушение в пустыне» принял решение об отречении от Престола, со всей своей Августейшей Семьей ступив на предназначенный ему от рождения путь смирения и скорби. Тем же, чем для искушаемого в пустыне Господа было предложение всех царств мира из рук сатанинских, тем явился для Государя конституционный соблазн. Согласившись на конституцию, Государь, безусловно, сохранил бы себе и своей Семье жизнь, но время и сроки мира, попавшего под власть антихриста, были бы сокращены. Отказом помазанника Божия, Государя Императора Николая Александровича, от перемены источника власти, отказом от дьявольского послушания и верностью своему Владыке Господу Иисусу Христу, пришествие антихриста откладывалось на неопределенный срок, вселенная который раз была избавлена от надвигавшейся катастрофы». (Г.: Царь-Колокол, №1, 1990).

 

     Поведение Николая II удивительно точно повторяет евангельские события. Об этом прямо пишет С. Позднышев: «На Гучкова с ненавистью смотрел стоявший у дверей молодой офицер Лейб-гвардии Московского полка. Вот он схватил шашку, может, сейчас блеснет сталь. Государь заметил движение руки, быстро сказал: «Соловьев, успокойся, выйди в соседнее помещение. Я не хочу ничьей крови». Как будто в глубине двух тысячелетий возникла другая картина, и ветер веков донес из тьмы Гефсиманского сада: «Петр, вложи меч твой». (Позднышев С. Распни Его. Париж, б/д., с.336

 

     Не менее христоподражательным является поведение Царя с Алексеевым: «Алексеев чувствовал неловкость и смущение перед Государем. Его совесть тревожило упорное молчание Царя. Во время доклада о последних событиях в Петрограде, он не выдержал и сказал ему: - Ваше Величество, я действовал в эти дни, руководствуясь моей любовью к Родине и желаниием уберечь и оградить армию от развала. Россия тяжка больна; для ее спасения надо было идти на жертвы… Государь пристально посмотрел на него и ничего не отвечал». (Позднышев С. Указ. Соч., с. 349).

 

     Не так ли аргументировал свое предательство Иуда, и, не так ли молчал перед Пилатом Спаситель?

 

     Логика поведения Императора Николая II, как христианского государя, свидетельствует, что Царь приносил жертву во имя России, а не отрекался от нее. Далек был Николай II и от политического трюкачества и интриг.

 

     8 марта 1917 года Император Николай II отдал свой последний приказ по армии: «В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

 

     Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот - изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

 

     Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе святой великомученик и победоносец Георгий. НИКОЛАЙ. 8 марта 1917 года. Ставка. Подписал: начальник штаба, генерал Алексеев».

 

     «Трудно встретить более благородное, более сердечное и великое в своей простоте прощальное слово Царя, который говорит только о счастье оставленного им народа и благополучии Родины. В этом прощальном слове сказалась вся душа Государя и весь его чистый образ», - писал генерал Дубенский. (Царственные мученики в воспоминаниях верноподданных, с. 461). Об этом же пишет и С. П. Мельгунов: «Может ли кто-нибудь, прочитав приказ, написанный в ту минуту, когда утратив свое высокое положение, он был арестован (8 марта 1917 года Временное правительство объявило Николая II «лишенным свободы»), поверить, что Император был лицемерен?!» (Мельгунов С. П. Судьба Императора Николая II после отречения. Нью-Йорк, «Телекс», 1991, с. 39).

    

«Демократическое» временное правительство побоялось довести последний приказ Царя до армии. Специальной телеграммой Гучкова на имя Алексеева, категорически запрещалось передавать приказ в войска. Алексеев, столь недавно рыдавшей при прощании с Государем, немедленно исполнил этот приказ, хотя он не был даже подчинен военному министру. «До Государя, - пишет Дубенский, - на другой день дошло известие о запрещении распубликовывать его прощальное слово войскам, и Его Величество был глубоко опечален и оскорблен этим непозволительным распоряжением». (Царственные мученики в воспоминаниях верноподданных, с. 462).

 

     Почему же Временное правительство так испугалось этого спокойного и внешне ему совершенно не опасного приказа свергнутого Царя? «Почему? - вопрошает Мельгунов, - Не потому ли, что прощальное слово вступало в резкую коллизию с настроением либеральной общественности, воспринимавшей и оправдывавшей переворот, как неизбежную реакцию на антипатриотическую позицию старой власти? Не потому ли, что впечатление, полученное Бьюкененом, (Узнав о приказе Николая II, Бьюкенен писал: «Государь показал себя с самой благородной стороны. Все личные соображения были им отброшены, и все его мысли были направлены на благо Родины») могло совпасть с аналогичным в армии, которое не могло бы оправдать ни ареста бывшего Императора, ни юридического расследования его прикосновенности к воображаемой “измене?”» (Мельгунов С. П. Судьба Императора Николая II после отречения, с. 40).

 

     С уходом русского Царя человечество лишилось нравственного начала в политике, из нее исчезли бескорыстие, верность слову, благородство и искренность, то есть те качества, которые последний русский Царь возвел в основы своей государственной деятельности и которые были свойственны вообще русскому самодержавию. «Получилось так, - писал Г. М. Катков, - что самодержавие как институт дает самые благоприятные условия для воспитания личности, совершенно чуждой стяжательству и низким инстинктам, той личности, о которой думал Достоевский, создавая своих положительных героев».

 

     Флигель-адъютант Николая II полковник А. А. Мордвинов писал: «Он был, быть может, не властным Царем, но был большим человеком, что важнее, человеком, что бы там ни говорили, с большой волей, с волей не напоказ, и с большим сердцем; человеком, умевшим сдерживать себя, не думать о себе, подчинять свои собственные побуждения чувству долга, не заискивать перед другими и не примиряться с тем, чему противилась его совесть. Ни перед кем наша Родина не должна себя чувствовать такой виноватой, как перед ним. У нее даже нет оправдания, что он «сам подставил себя под удары рока». Не рок, а люди - русские люди, которых он так любил, в которых верил, которыми гордился, сделали его жизнь в конце столь несправедливо несчастной и столь захватывающе великой в этом несчастии, какую когда-либо видел свет.

 

     Но каким несчастьем сказался его уход для нашего «великого просвещенного века», когда короли, под давлением парламентов, вынуждены пожимать руки палачам и ворам и не имеют возможности удержать своих министров от тесных соглашений с убийцами и грабителями. Эти властные веления текущих дней, подкрепленные волей даже парламентов всего мира, не смутили бы ушедшего «безвольного» Царя. Они бы нашли у него достойный ответ. Их, может быть, и не было вовсе, если бы он продолжал царствовать, как и раньше, не только на страх врагам человеческой совести, не мирящейся с жадностью к золоту, обагренной кровью невинных людей… Его, вдохновителя и создателя первой конференции мира, проникнутого любовью к человечеству, верившего в необходимость и в политике заветов Христа, уже больше нет на виду у всех…Великой, нравственной, сдерживающей силы стало меньше на свете. Остались только царствующие, но не управляющие короли, пугливо подчиняющиеся велениям парламентов, да и сами парламенты, громкие слова которых прикрывают лишь низменные побуждения выгод минуты. Остались, правда, во всех странах еще несколько благородных людей, взывающих к разуму и человеческой совести. Их голос еще изредка звучит довольно громко, но для толпы, в которую превратились народы, их призывы не убедительны — она имеет возможность и желание их не исполнять, при молчаливом согласии призрачных правительств. Сознают ли те, кто вызвал отречение русского Царя, какой неизменной, благодетельной силой этот Царь был и мог бы быть для народов и какое преступление совершено ими перед Богом и всеми людьми? Я чувствую, что такого сознания нет даже у многих русских, но хочу верить и уже верю, что оно наконец к ним придет.

 

     Без такой веры стоит ли даже мечтать о крепкой, христианской России, а без крепкой России кто может спокойно жить на свете!»

 

     Утром 9-го марта 1917 года царский поезд в последний раз доставил Государя в Царское Село. Император в поезде простился с членами свиты. После остановки состава многие члены свиты поспешно покинули его, стремясь как можно быстрее оставить свергнутого Монарха, пребывание возле которого становилась небезопасным для их благополучия. Государь, в черкеске 6-го Кубанского Казачьего батальона, с орденом св. Георгия на груди, молча вышел из вагона и поспешно сел в автомобиль в сопровождении князя В. А. Долгорукова. Через некоторое время автомобиль с Государем и сопровождавший его конвой остановились перед воротами Александровского дворца. Ворота были заперты. Часовые не пропускали царский автомобиль. Через несколько минут к воротам вышел какой-то прапорщик и громким голосом произнес: «Открыть ворота бывшему Царю!». Часовые раскрыли ворота, автомобиль въехал и ворота захлопнулись. Царствование Императора Николая II кончилось - начался Крестный Путь Царя-Мученика.