Сегодня, зная всю дальнейшую русскую историю, судить о царе-реформаторе и его тогдашних оппонентах, естественно, легче, чем современникам тех сложнейших преобразований. Русский интеллигент, вплоть до польского восстания безоговорочно веривший каждому слову, напечатанному в «Колоколе», не мог предположить, что социалистические увлечения Герцена, сочетавшиеся у него с подчеркнутым уважением к свободе личности («Свобода лица - величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа»), постепенно трансформируются в России в большевизм. Учение, которое во главу угла поставит обезличенную человеческую массу.

Не менее сложно было тогда предвидеть, что индивидуальный терроризм  студентов-народовольцев закончится массовым сталинским террором.

Лидерам сочувствуют редко. Между тем политика переходного периода схожа с родео, здесь редко кому удается усидеть в седле, не свалившись пару раз в грязь на радость публике. Перелистывая публикации тех времен, волей-неволей начинаешь испытывать сочувствие к царю-реформатору.  Если бы острые на язык русские либералы обладали даром предвидения, то наверняка были бы  гораздо лояльнее в своих оценках Александра II, а его попытки  остановить в России террор и хаос, не исключено, оценивали бы уже не как меры карательные, а лишь как охранительные, обеспечивающие поступательный характер реформ. 

Чтобы верно оценить фон, на котором разворачивались события, приведу две цитаты. Первая - из книги советских времен «Безумство храбрых», где речь идет о зарождении народовольческого терроризма. Анализируя эпоху тогдашних реформ с принятых в истории марксизма-ленинизма  позиций, автор - Н. Троицкий пишет: «Страна пережила тогда две революционные ситуации, невиданный ранее подъем крестьянского движения, начало классовой борьбы пролетариата, развитие социализма от народнической утопии к марксистско-ленинской науке. Революционный натиск на самодержавие отличался небывалым до тех пор в России размахом и многообразием форм - от массового, общероссийского «хождения в народ», захватившего более 50 губерний, до индивидуального террора».

Вторая цитата уже из современного сборника, посвященного взаимоотношениям России и Запада, подготовленного российскими и зарубежными исследователями. Автор одной из статей А. Володин,  пишет: «Наши нынешние условия куда хуже тех, в которых стартовал капитализм на Западе: там были естественные исторические условия и предпосылки его развития, мы же начинаем чуть ли не с чистого листа. Начало этому процессу - капитализации России  - положило отнюдь не правительство Егора Гайдара в январе 1992 года и даже не «перестройка» Михаила Горбачева. Если не очень углубляться в историю и не беспокоить тень Петра Великого... начало нашей «вестернизации» связано с реформами Александра II. Известно, что эти реформы - серьезный ответ на назревшие потребности, но ответ - не оптимальный, не адекватный этим потребностям, половинчатый. И в этом случае, как и во многих других важных эпизодах отечественной истории, имела место столь характерная для России - при слабой развитости общественного движения - государственная инициативность. Это действительно были преобразования «сверху» - реформы Александра II. Одним из важнейших их последствий стало следующее: традиционные классы - дворянство и крестьянство - начали разлагаться (как классы, естественно), а классы новые - буржуазия и пролетариат - формировались с очень большим трудом; лишь примерно через полвека они стали превращаться в «классы для себя». Начатый реформой 1861 г. «переходный период»  от феодализма к капитализму (значит, мы и сейчас в его границах) отмечен явлениями деклассирования общества».

Весь этот период, согласно марксистской терминологии, получил название «первой революционной ситуации». Как пели тогда в подпольных кружках, «чтоб вал пришел девятый, вал последний, роковой, нужны первые усилья, нужен первый вал, второй». (То, что вал будет «роковой», хор не смущало). Кратковременное «хождение» революционеров в народ формально под предлогом просветительской деятельности и было первой неудачной попыткой спровоцировать этот вал. 

Тогдашний глава внешнеполитического российского ведомства князь Горчаков, отвечая одному из русских послов на его опасения по поводу развития ситуации в России, писал: «Все классы общества чувствуют себя не вполне хорошо и существует некоторое колебание ввиду того, что представляется толпе великою неизвестностью. Дело в том, что она выступила из своих привычек и стоит лицом к лицу с властью, которая, вступив на путь прогресса, не считает материального давления необходимым условием успеха. Мы полагаем, что прогресс этот, чтобы быть верно понятым и идти путем правильным и прочным, нуждается в содействии общественного мнения. Отсюда широкая свобода, дарованная выражению мысли, даже...  порою переходящей в своеволие... Наш девиз: ни слабости, ни реакции».

В полной мере соответствовать этому девизу власть не сумела, но и напор со стороны радикальной оппозиции был для России действительно невиданным.

Не всегда удачными являлись  и  кадровые решения Александра II. В разгар студенческих беспорядков власть, например, не нашла ничего лучшего, как назначить на должность министра народного просвещения адмирала графа Путятина. Как замечает в своих мемуарах Дмитрий Милютин, адмирал даже между моряками слыл «за человека крайне сурового и строгого до жестокосердия». Трудно представить себе фигуру более неудачную при сложившихся тогда обстоятельствах. Тот же Милютин вспоминает: «Вступая в эту должность, он не имел ни малейшего понятия об университетских нравах и традициях. Он видел перед собою одну только задачу - водворить дисциплину в распущенной толпе студентов. Как завзятый англоман, граф Путятин считал идеалом совершенства английские «колледжи» и задумал ввести в русских университетах такие порядки, которые даже в наших средних учебных заведениях трудно прививаются».

Если внимательно проанализировать предложенные тогда адмиралом нововведения, то окажется, что большинство из них не столь уж абсурдно (английский «колледж»  не самый дурной ориентир), просто крайне неудачно были выбраны время, форма и тон: команда «свистать всех наверх!» в университете звучала неуместно. В результате студенческие волнения не прекратились, а лишь обострились, в Петербургском университете дело дошло до прямых столкновений сначала с полицией, а затем и с войсками.

Ради справедливости, следует, правда, заметить, что ситуация в университетах не улучшилась и после того, как на министерский пост власть назначила человека сугубо гражданского, безусловно, толкового и порядочного, выпускника Царскосельского лицея. О характере нового министра Александра Головнина говорит, например, тот факт, что, получив свой пост, он отказался от огромной казенной квартиры, где жили все его предшественники, и отдал ее в распоряжение одной из гимназий, нуждавшихся в дополнительном помещении.

Новому министру, как и его предшественнику,  пришлось вести образовательную реформу, преодолевая хаос и беспорядки. Учитывая все эти немалые сложности, можно считать, что и на этом направлении власти удалось сделать немало. Русская школа  приобрела при Александре II европейские черты. Помимо университетов свои новые, современные уставы получили также гимназии. Появилось положение о народных начальных училищах. Женские училища стали открытыми для всех сословий. В Петербурге, Москве и ряде других крупных российских городов возникли  педагогические курсы  и Высшие женские курсы.

В отличие от адмирала  либеральный министр действовал максимально тактично. Он не только провел широкое обсуждение проекта нового университетского устава, но даже направил для изучения этого вопроса в Германию, Швейцарию и Францию профессора Петербургского университета известного российского историка и публициста, сторонника реформ Константина Кавелина.

Не помогло и это. Студенты  одинаково бурлили как при адмирале, так и при либерале.