Россия в красках
 Россия   Святая Земля   Европа   Русское Зарубежье   История России   Архивы   Журнал   О нас 
  Новости  |  Ссылки  |  Гостевая книга  |  Карта сайта  |     
Главная / История России / Монархия и монархи / ПРАВЛЕНИЕ АЛЕКСАНДРА II (1855-1881) / Иной путь, или Почему Россия лишилась Константинополя. Игорь Христофоров

ПАЛОМНИКАМ И ТУРИСТАМ
НАШИ ВИДЕОПРОЕКТЫ
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 2-я
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 1-я
Святая Земля и Библия. Часть 3-я. Формирование образа Святой Земли в Библии
Святая Земля и Библия. Часть 2-я. Переводы Библии и археология
Святая Земля и Библия. Часть 1-я Предисловие
Рекомендуем
Новости сайта:
Новые материалы
Павел Густерин (Россия). Дмитрий Кантемир как союзник Петра I
Павел Густерин (Россия). Царь Петр и королева Анна
Павел Густерин (Россия). Взятие Берлина в 1760 году.
Документальный фильм «Святая Земля и Библия. Исцеления в Новом Завете» Павла и Ларисы Платоновых  принял участие в 3-й Международной конференции «Церковь и медицина: действенные ответы на вызовы времени» (30 сент. - 2 окт. 2020)
Павел Густерин (Россия). Памяти миротворца майора Бударина
Оксана Бабенко (Россия). О судьбе ИНИОН РАН
Павел Густерин (Россия). Советско-иракские отношения в контексте Версальской системы миропорядка
 
 
 
Ксения Кривошеина (Франция). Возвращение матери Марии (Скобцовой) в Крым
 
 
Ксения Лученко (Россия). Никому не нужный царь

Протоиерей Георгий Митрофанов. (Россия). «Мы жили без Христа целый век. Я хочу, чтобы это прекратилось»
 
 
 
 
Кирилл Александров (Россия). Почему белые не спасли царскую семью
 
 
Владимир Кружков (Россия). Русский посол в Вене Д.М. Голицын: дипломат-благотворитель 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). Мы подходим к мощам со страхом шаманиста
Борис Колымагин (Россия). Тепло церковного зарубежья
Нина Кривошеина (Франция). Четыре трети нашей жизни. Воспоминания
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). "Не ищите в кино правды о святых" 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). «Мы упустили созидание нашей Церкви»
Популярная рубрика

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Публикации из архивов:
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.

Мы на Fasebook

Почтовый ящик интернет-портала "Россия в красках"
Наш сайт о паломничестве на Святую Землю
Православный поклонник на Святой Земле. Святая Земля и паломничество: история и современность
 
Иной путь, или Почему Россия лишилась Константинополя
 
Александр II принимает парад русских войск в Константинополе
 
«Адский умысел совершил свое адское дело. Глава государства пал жертвой злодейской руки… Удар пал на Россию, начавшую после долгих лет томления освежаться надеждой на возможность радующего просвета», — писала газета «Русские ведомости» 2 марта 1881 года. Убийство Александра II ввергло страну в состояние шока. Однако роковой взрыв на набережной Екатерининского канала, поставивший точку в истории 25-летнего правления царя-освободителя, стал лишь кульминацией драмы, которая разворачивалась в стране и за ее пределами по меньшей мере с середины 1870-х годов.

Случайное в этой драме переплеталось с закономерным, импульсивные решения людей — с непреодолимыми обстоятельствами. При этом многим участникам и очевидцам тех событий было ясно: происходит что-то очень важное, имеющее принципиальное значение для будущего России. Сейчас, по прошествии ста с лишним лет, может показаться, что трагедии и катастрофы, на которые был так щедр XX век, несравненно масштабнее и страшнее. Но, может быть, именно тогда, на рубеже 1870— 1880-х годов, у России был шанс их избежать? И если так, то почему она не смогла им воспользоваться?

Закат эпохи Великих реформ

Многочисленные преобразования, осуществлявшиеся правительством с конца 1850-х годов, кардинально преобразили страну. Отмена крепостного права, создание крестьянского, земского и городского самоуправления (действительно независимого от администрации) и гласного суда, серьезное смягчение цензуры, всесословная воинская повинность — все это было проведено в жизнь за каких-то полтора десятилетия. Причем темп реформ был необычайно высок вплоть до 1866 года, замедлившись лишь после покушения Дмитрия Каракозова на императора (первого из шести, не увенчавшихся успехом).

И хотя реформы эти, будучи отнюдь не «обвальными», не сопровождались ни ослаблением власти, ни падением уровня жизни в стране, в образованном обществе недовольны ими были многие. Одни считали, что правительство действует слишком стремительно и без должной оглядки на прошлое (таковых было немало среди помещиков). Другие, наоборот, нетерпеливо сетовали на недостаточный радикализм преобразований, полагая, что, сказав «а», власть должна немедленно произнести и все остальные буквы алфавита и, выполнив тем самым свою историческую миссию, «испариться». По мнению третьих, преобразования изначально пошли совсем не тем путем. Словом, недостатка в аргументах «за» и «против» явно не ощущалось, хотя стоит заметить, что государственные и общественные деятели тех лет, по-видимому, еще не проникнутые духом политиканства, были удивительно, порой до наивности, искренними. Как бы там ни было, но, сложив число приверженцев всех этих точек зрения и прибавив к ним «просто недовольных», коих в России всегда хватало, можно было бы с удивлением обнаружить, что безоговорочно поддерживало эпохальные реформы лишь незначительное меньшинство образованных россиян (о мыслях по этому поводу необразованного народа нам мало что известно).

Перемен ждали очень долго, и, когда они не только не решили всех старых проблем, но и создали множество новых, на первый план в настроениях людей стали выходить разочарование, апатия или просто желание, не задумываясь о смысле происходящего, заняться своими частными делами, чему особенно благоприятствовал бурный рост предпринимательской и деловой активности. Такая ситуация сложилась даже в самом правительстве, раздираемом к тому же внутренними разногласиями.

В результате к началу 1870-х годов преобразовательный порыв почти угас. Утрачивая представление о целях и направлении развития, власть действовала по инерции, а то и вовсе бездействовала. Однако жизнь в стране еще была бесконечно далека от того, чтобы спокойно идти своим чередом. Выпустив из рук инициативу, правительство оказалось неготовым к новым внутренним и внешним «вызовам», грозно заявившим о себе уже в середине XIX столетия.

Первым из них стал «восточный кризис», который в 1877 году вылился в последнюю Русско-турецкую войну. В отличие от предыдущей, Крымской войны, завершившейся для России унизительным поражением, эта была выиграна. Однако итоги ее вылились не столько в триумф, сколько, напротив, в решающий толчок острому внутриполитическому кризису, давно зревшему в недрах русского общества. Парадоксально, но война началась вопреки желанию Александра II и большинства его министров, под мощным давлением общественного мнения буквально требовавших от власти прийти на помощь «братьям-славянам» — христианским подданным турецкого султана.

Единоверцы в Сербии, Черногории, Болгарии традиционно возлагали на Россию большие надежды, тем более что помощи от других европейских держав ждать не приходилось: те были озабочены прежде всего сохранением «баланса сил». Для них слабая, контролируемая Османская империя на Балканах была куда предпочтительнее сильной России, увенчанной к тому же лаврами освободительницы славян. Еще меньше европейские страны (в первую очередь главный наш тогдашний геополитический противник — Великобритания) были заинтересованы в том, чтобы Россия добилась осуществления давней своей мечты — контроля за закрывавшими выход из Черного моря в Средиземное проливами Босфор и Дарданеллы.

Надо сказать, что в этой мечте здравое осознание собственных стратегических интересов переплеталось с явной мессианской утопией. Наиболее смелые мыслители — идеологи очень популярного тогда панславизма — в своих фантазиях объединяли под скипетром русского царя народы Балкан и Восточной Европы в огромную славянскую империю, столицей которой многим виделся исторический центр православия — Царьград-Константинополь. По мнению самого известного из таких теоретиков, Николая Данилевского, чтобы добиться этого, Россия должна была победить целую коалицию европейских стран во главе с Британией и Францией.

В отличие от подобных прожектеров российские государственные деятели в большинстве своем оценивали ситуацию гораздо более трезво, понимая, что большая война с европейскими державами, к которой может привести предсказуемая победа над Османской империей, потребует громадных жертв при минимальных шансах на успех. Тогдашний министр финансов М.Х. Рейтерн настойчиво предупреждал, что «война остановит правильное развитие гражданских и экономических начинаний… она причинит России неисправимое разорение и приведет ее в положение финансового и экономического расстройства, представляющее приготовленную почву для революционной и социалистической пропаганды, к которой наш век и без того уже слишком склонен». На самом деле, как верно заметил современный историк А.В. Мамонов, Рейтерн «предвидел» уже совершившееся. Положение в стране и без войны было далеко не безоблачным.

Поэтому когда в 1875—1876 годах Балканский полуостров охватили восстания и военные выступления славян против турок, Россия оказалась перед очень непростым выбором. Суть его четко выразил сам император в беседе с военным министром Дмитрием Милютиным: «Спрашиваю тебя, благоразумно ли было бы нам, открыто вмешавшись в дело, подвергнуть Россию всем бедственным последствиям европейской войны? Я не менее других сочувствую несчастным христианам Турции, но я ставлю выше всего интересы самой России».

Альтернатива 1

Остановленный порыв к Царьграду

Дипломатический кризис вокруг балканских событий разворачивался на протяжении почти двух лет. Это время ознаменовалось для Александра II и его министров сомнениями и колебаниями, возникновением и исчезновением надежд на мирное урегулирование, неожиданным для, казалось, всемогущей власти ощущением зависимости от общественного мнения, чей голос все громче раздавался даже в покоях Зимнего дворца и все настойчивее требовал войны. Разнообразные силы и обстоятельства буквально выдавливали из императора решение о начале военных действий. «Усталый, даже истощенный морально и физически, он не устоял на своей позиции и, не доведя до конца главного дела своего царствования, реформирования России, начал войну, которой и умом, и сердцем, своей чуткой интуицией так хотел избежать», — пишет известный исследователь той эпохи Л.Г. Захарова. Что было бы, сумей Александр II предотвратить войну? Надо сказать, что войны (даже сравнительно успешные) почти всегда ведут к внутренним кризисам. Конечно, кризис, разразившийся в конце 1870-х годов в России, был вызван достаточно глубокими причинами и, по-видимому, был неизбежен. Однако есть все основания полагать, что столь острым сделала его именно война, так или иначе отодвинувшая внутренние проблемы, сколь бы насущны они ни были, на задний план. В настроениях общества поначалу доминировала одна простая мысль: «Лишь бы победа, а остальное пока не важно». Но это похоже на выписывание векселя, который по окончании сражений (и независимо от их исхода) всегда предъявляется совершенно не готовой к этому власти. Впрочем, платить приходилось и по настоящим векселям. Война, стоившая Российской империи суммы, более чем вдвое превышавшей годовой бюджет, привела к резкому падению курса рубля, скачку инфляции и к тому же совпала с европейским экономическим кризисом. В итоге страна оказалась на грани финансового банкротства. Не менее тяжкими были последствия войны и для Александра II, от воли которого во многом зависела ситуация в стране. «Мы были поражены его изменившимся внешним обликом, когда он вернулся в Россию, — вспоминала фрейлина императрицы графиня Александра Толстая. — Поразительная худоба свидетельствовала о перенесенных испытаниях. У него так исхудали руки, что кольца сваливались с пальцев…» Однако дело было не только в физическом, но и в психологическом истощении. Император все больше тяготился грузом ответственности, лежавшим на его плечах, все менее твердыми и осмысленными были его государственные решения. Война надломила его. Не будь ее, кто знает, может быть, Россия наконец получила бы ту длительную мирную передышку, которой ей всегда так не хватало для решения внутренних проблем…

Но вернемся в 1876 год. В среде высшего военного командования были тогда и те, кто считал, что война (при условии выбора грамотной стратегии) может закончиться быстрой победой, которая приведет к желательному для России решению «восточного вопроса». В соответствии с планом, разработанным талантливым военачальником генералом Н.Н. Обручевым, русская армия должна была, стремительно переправившись через Дунай и не тратя времени на осаду крепостей и вытеснение врага с обширной территории Болгарии, по кратчайшему пути двинуться прямо к столице Османской империи и занять ее, не дожидаясь реакции европейских держав. «Нам во всяком случае не избегнуть столкновения с Англией, — писал Обручев, — и лучше встретить ее в Константинополе, чем биться с нею у наших берегов».

При всей своей дерзости план этот отнюдь не являлся неосуществимым. Осенью 1876 года, когда он был сформулирован, Турция еще не была готова противостоять русской армии. Но даже весной следующего года, когда война все-таки началась, при соблюдении этого плана, решительном и умелом руководстве армией молниеносная победа была достижима. И нужна она была России как воздух! В том, что Турция проиграет, в Европе мало кто сомневался. Важно было, как отмечает специалист по военной истории О.Р. Айрапетов, продемонстрировать, что Россия может победить без особого напряжения, а значит, способна встретить давление держав не истощенной, а с позиции силы.

Все пошло совсем не так… Назначенный главнокомандующим армией брат царя великий князь Николай Николаевич не отличался ни решительностью, ни организаторскими способностями и к тому же терпеть не мог Обручева; силы наступающих были распылены; о быстром переходе через Балканы и выходе основных сил на подступы к Константинополю не было и речи. Русская армия увязла в осаде Плевны. Три штурма этой крепости окончились провалом. Неумолимо приближалась зима. Над Россией нависла угроза затяжной войны.

Лишь в декабре, полностью израсходовав запасы, Плевна сдалась. Неизвестно, как долго продлилась бы война после этого, если бы не было принято волевое решение совершить переход через горные перевалы зимой в 20-градусный мороз. Просчеты командования, как часто бывало в нашей истории, с лихвой компенсировал феноменальный героизм русских солдат. 31 января в занятом отрядом М.Д. Скобелева местечке Сан-Стефано (в 12 километрах от Константинополя) было подписано перемирие. Но войти в турецкую столицу русские войска не решились: к тому времени Британия уже ввела в Мраморное море эскадру броненосцев и всячески демонстрировала свою решимость остановить победителей «силою оружия».

Истощенная неожиданно тяжелой войной, Россия не могла позволить себе игнорировать эту угрозу. «Наши военные силы, — признавал военный министр, — так расстроены войной, так разбросаны, что не предвидится никакого вероятия успеха» в борьбе с Англией и Австро-Венгрией (основными противниками усиления России на Балканах). На Берлинском конгрессе итоги войны были пересмотрены не в пользу России. Проливы и статус средиземноморской державы остались несбыточной мечтой, а так и не разрешенный «восточный вопрос» превратил Балканы в «пороховой погреб Европы», взорвавшийся в 1914 году.

Как могла бы сложиться история страны и всей Европы, если бы план Обручева был успешно реализован и военные действия закончились бы для русской армии в Константинополе и не через 9 месяцев после их начала, а уже осенью 1877-го? Что могло бы являться для России наиболее благоприятным исходом войны? Потеря Османской империей всех европейских владений? Пророссийские правительства во всех государствах полуострова?

Объявление русского протектората над Константинополем и проливами, словом, радикальное решение «восточного вопроса» в пользу России?

Трудно представить, что Европа, в которой у России тогда не было ни одного сколько-нибудь надежного союзника, смирилась бы с подобным развитием событий. Большие войны начинались и из-за куда менее значительных конфликтов; здесь же, на Балканах и в Мраморном море, сталкивались слишком серьезные интересы крупнейших держав, дабы одна из них могла надеяться на безраздельное доминирование. В свою очередь России после быстрой победы «малой кровью» сложно было бы уступать давлению потенциальных противников. Парадоксально, но возможно, что относительная неудача в боевых действиях 1878 года спасла бы страну от куда более страшной войны, в которой ее шансы на победу выглядели бы крайне сомнительными. Русские солдаты у знаменитого храма Святой Софии в отличие от своих предшественников, гордо шествовавших в 1815 году по Парижу, могли бы стать не столько триумфаторами, сколько грозными предвестниками новых бурь.

И все же — представим себе, что кризис для России завершился благоприятно, и отныне Балканы и проливы являлись признанной сферой ее доминирования. «Освобожденные народы не благодарны, а требовательны», — писал в свое время Отто фон Бисмарк. В век бурного развития промышленного капитализма окончательный исход политических конфликтов решался не военной, а экономической экспансией, обеспечивавшей инвестиции, концессии, активное торговое сальдо, выгодные контракты и удобные пути сообщения… Мощные материальные силы тянули балканские страны в сторону соперничавших с Россией государств. Да, экономика нашей страны росла в те годы достаточно быстро, но все-таки она далеко отставала от Великобритании, Германии и даже Австро-Венгрии. Индустриализация только вступала в свою решающую фазу, и русские предприниматели просто не могли всерьез соперничать на Балканах с европейскими. Политические же симпатии элиты освобожденных славянских народов были крайне зыбки и переменчивы… Так что завоеванные позиции медленно, но верно «уплыли» бы в другие руки (подобно тому, как это и произошло на самом деле).

Однако в этой не слишком оптимистической картине можно найти и светлую сторону, касающуюся, как ни странно, не внешней, а внутренней политики. Благоприятный исход восточного кризиса мог бы воодушевить императора и дать толчок «второму изданию» Великих реформ, в продолжении которых так нуждалась страна. В реальной истории таким толчком стали события совсем иного характера.

Альтернатива 2

Ускользнуть от террористов

Начало волне террора было положено в январе 1878 года, когда 29-летняя революционерка («нигилистка», как часто называли их в обществе) Вера Засулич, по собственной инициативе выстрелившая в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова, была схвачена, предстала перед судом присяжных и… оказалась им оправдана! В августе еще один революционер, 27-летний Сергей Кравчинский, прямо в центре Петербурга зарезал кинжалом шефа жандармов Н.В. Мезенцова, после чего сел в пролетку и благополучно скрылся.

Теракты совершались под флагом мести за репрессии и встречались некоторой частью общества если не сочувственно, то «с пониманием»: правительство-де само виновато, ведь именно оно необоснованным угнетением заставляет молодых идеалистов идти на крайности. От рук террористов погибло еще несколько человек, а в марте следующего года Петербург узнал о покушении на государя. Некий бывший студент Александр Соловьев спокойно приблизился на улице к Александру II, отдал ему честь, а затем достал револьвер и открыл стрельбу. Стрелять он, правда, не умел, и побежавший зигзагами император даже не был ранен.

Но настоящая охота на государя развернулась после того, как летом 1879 года наиболее радикально настроенные революционеры решили всеми силами добиваться его смерти — они патетично именовали это «вынесением смертного приговора».

В ноябре был взорван поезд, в котором, как считали убийцы, ехал Александр II, а 5 февраля 1880 года чудовищный взрыв потряс уже Зимний дворец. Оказалось, что один из террористов, Степан Халтурин, устроился во дворец плотником и сумел пронести в него около трех пудов (!) динамита, которые и взорвал под обеденной залой в момент, когда там должен был находиться император (тот всего на полчаса задержался).

Нынешнему поколению россиян не так уж сложно представить себе то крайне тягостное чувство, которое доминировало в ту пору в настроениях и правительства, и общества, закономерно преувеличивавших организованность террористов и масштабы их деятельности. Гораздо труднее понять, каково было человеку, ставшему главным объектом этой охоты. Александр II, как показывает его поведение в роковой день 1 марта, вряд ли испытывал перед убийцами панический страх и уж тем более вряд ли думал о том, чтобы утихомирить их какими бы то ни было уступками. Но какую, должно быть, тоску вызывало у него, и без того безмерно уставшего, ощущение, что жизнь его зависит от какой-то анонимной, бессмысленной и злобной силы…

В этот драматический момент на политической сцене должен был появиться кто-то, способный вывести правительство из тупика. В соответствии с законами жанра эту роль сыграл человек, сравнительно чужой для столичных кругов — талантливый военачальник и администратор, герой недавней Русско-турецкой войны (он воевал на Кавказском фронте) граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов. После взрыва в Зимнем он был облечен почти диктаторскими полномочиями и вскоре смог сформулировать достаточно четкую программу действий правительства в условиях кризиса. Но прежде чем рассуждать, какой альтернативный путь исторического развития мог крыться за ее реализацией, подумаем, можно ли было избежать трагического исхода последнего покушения на царяосвободителя.

Читатель, наверное, уже обратил внимание на вопиюще непрофессионально организованную охрану главы государства (о министрах говорить и вовсе не приходится). Конечно, до начала кампании террора в серьезной охране царя вообще не было необходимости. Но ничего принципиально не изменилось даже тогда, когда стало ясно, что угроза его жизни не только серьезна, но и вполне реальна. Явные просчеты в обеспечении безопасности императора касались, во-первых, предотвращения покушений, во-вторых, самой охраны при его перемещениях. Известно, например, что задолго до взрыва в Зимнем при одном из обысков был найден план дворца с помеченной на нем обеденной залой, но никаких мер вслед за этим не последовало. Обеспечением безопасности императора занималось тогда несколько разных ведомств, что тоже создавало путаницу. Но хуже всего было то, что сопровождали Александра II даже не сколько-нибудь обученные телохранители, а, как это было, например, 1 марта, семеро терских казаков и трое полицейских во главе с обычным чиновником — полицеймейстером А.И. Дворжецким.

По одной из версий, тем же воскресным утром 1 марта во дворце было получено сообщение, в котором точно указывалось место будущего покушения. Однако изменить заранее известный маршрут движения царя министр двора граф А.В. Адлерберг не решился якобы потому, что накануне в ответ на очередное предостережение Александр II раздраженно заявил: «Слушай, Адлерберг! Я тебе уже не раз говорил и еще раз приказываю: не смей мне ничего докладывать о готовящихся на меня покушениях… Я хочу остаток жизни прожить в покое».

Сейчас даже дилетанту ясно, что именно должна делать охрана сразу после неудавшегося покушения — немедленно увезти охраняемого подальше от места событий. Когда один из террористов, Николай Рысаков, бросил в карету царя первую бомбу, тот, оставшись невредимым, сначала вышел из поврежденного экипажа, затем подошел к раненым, к Рысакову, а потом еще вознамерился осмотреть место взрыва… В рядах охраны тем временем царила явная растерянность.

Все эти необъяснимые и нелогичные обстоятельства и позволили другому террористу, Игнатию Гриневицкому, продолжить начатое дело второй бомбой. Трагизм происшедшего усугублялся тем, что властям к 1 марта уже удалось выйти на след террористов, и их арест был вопросом нескольких дней. Покушение на Екатерининском канале фактически было их последним шансом. Чуть больше осторожности при планировании маршрута движения или немного более умелые действия того же Дворжецкого — и царь был бы спасен…

Итак, убийство Александра II было скорее случайным, чем неизбежным. Какого же будущего лишила страну эта случайность?

Альтернатива 3

Средство от революций

Не собираясь ни на йоту уступать террору, Лорис-Меликов очень тонко уловил главную проблему пореформенной России — она заключалась в состоянии апатии и глубокой неудовлетворенности, ставшем уже привычным для подавляющего большинства представителей «образованного общества».

Лорис-Меликов не был человеком, склонным к каким-то радикальным решениям, необоснованным жестам или популистской демагогии. Его программа была достаточно проста и бесспорна: облегчить налоговое бремя, помочь крестьянам, повысить эффективность управления, наладить контакт с прессой, и главное — превратить общество из пассивного наблюдателя (а потому и постоянного критика) любых действий власти в организованную силу, разделяющую с нею бремя ответственности за судьбу страны.

Оживить, воодушевить русское общество могло только реальное дело. По мысли Лориса и его единомышленников, таким делом должно было стать участие общественных избранников в разработке самих реформ. Не вдаваясь в детали, заметим, что эта идея, получившая у публицистов и исследователей громкое название «конституции Лорис-Меликова», ничего общего с настоящей конституцией не имела. Как показал историк А.В. Мамонов, Лорис собирался не ограничивать самодержавие, тем самым противопоставляя его обществу, а, наоборот, сплачивать это общество, делая его союзником самодержавной власти.

И все-таки при известной доле фантазии это проектировавшееся совещательное собрание представителей земств и городов (всего около сотни человек) можно было воспринимать как подобие «первого российского парламента», правда, совершенно не похожего на парламенты европейские. Наверное, так его и восприняли бы многие русские конституционалисты, чьи пожелания были в те времена весьма скромны. Любопытно, что сам Александр II, всю жизнь стойко сопротивлявшийся всему, что можно было счесть ограничением его власти, одобрив предложение Лориса, заметил: «Я дал согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции». Эти слова были произнесены все тем же утром 1 марта 1881 года… После смерти царя проект Лориса так и остался неосуществленным.

Конечно, на пути реализации этого плана лежало множество более или менее серьезных препятствий. Главные из них заключались в незрелости самого общества и в непоследовательности правительства. Российская политическая элита уже тогда не только была далека от единства, но и не имела привычки к тому, чтобы этого единства желать. Хотя, по сути, отнюдь не всемогущая власть слишком долго оставалась единственным игроком на политической сцене. Именно она по своему усмотрению фактически создавала и трансформировала общество, да и постоянные волнообразные колебания правительственной политики (от реформ — к реакции, и наоборот), казалось, тоже целиком зависели лишь от ее воли или безволия. Великие реформы положили конец этому «театру одного актера». Но они не могли вдруг воспитать партнеров, равных ему по масштабу, богатству традиций и организованности.

В результате правительство оказалось в роли не слишком умелой «няньки», тщетно пытающейся утихомирить ораву своенравных, капризных и не по возрасту требовательных детей. Лорис-Меликов предлагал выбрать спокойный и неавторитарный стиль их «воспитания». Естественно, у такого подхода нашлись противники, считающие, что он способен только избаловать этих «беспокойных детей». Кроме того, по их мнению, самодержавию больше приличествовала патриархальная роль справедливого, но строгого отца семейства, куда лучше этих самых детей знающего их нужды (примерно такой позиции придерживался новый император Александр III). Мне же кажется, что предложенный графом метод имел серьезные шансы на успех — но только при условии, что правила не менялись бы по ходу игры, что, как известно, зачастую бывает чревато неврозами как у воспитуемых, так и у воспитателей.

Успех программы Лорис-Меликова мог бы повернуть всю историю нашей страны. Появилась бы возможность избежать того глубокого отчуждения общества (так и оставшегося в положении «трудного подростка») от утратившей былой авторитет власти, которое сделало обе стороны этого совсем не обязательного конфликта такими беспомощными перед лицом социальных потрясений грядущего XX века. А ведь именно это отчуждение превратило революцию, подобия которой были пережиты многими европейскими странами, в страшную по своим масштабам и последствиям катастрофу…

Альтернатива 4

Недостижимое семейное счастье

Коснуться этого аспекта автора заставляет вовсе не желание подбавить в повествование мелодраматический оттенок — фактор личной жизни играл в судьбе императора Александра II крайне важную роль, а незадолго до его смерти приобрел и отчетливое политическое звучание.

Дело в том, что на протяжении полутора последних десятилетий жизни император имел фактически две семьи. Роман с княжной Екатериной Долгорукой был не мимолетным увлечением влюбчивого человека, а настоящей страстью, поглощавшей его чувства и мысли. И развязка политической драмы совпала с кульминацией драмы личной.

22 мая 1880 года после длительной болезни скончалась императрица Мария Александровна. Едва дождавшись истечения 40 дней после ее смерти (то есть задолго до окончания положенного по традиции годичного траура), император тайно обвенчался с княжной Долгорукой, которая вместе с потомством (сыном Георгием и двумя дочерьми) получила титул светлейшей княгини Юрьевской. «Я хочу умереть честным человеком и должен спешить, потому что меня преследуют убийцы», — якобы повторял Александр II. Это событие шокировало его многочисленных родственников, особенно старшего сына и наследникацесаревича Александра Александровича. Не менее тяжело переживали случившееся все, кто был близок к покойной императрице и цесаревичу.

Столкнувшись с почти неприкрытой оппозицией среди родных и близких, самодержец (это было особенностью его характера) упорно не желал отступать. Напротив, судя по некоторым данным, он собирался короновать Юрьевскую, подобно тому, как это когда-то сделал со своей второй супругой Петр I. Были даже те, кто утверждал, что видел собственноручно нарисованный императором вензель новой императрицы Екатерины III. Рожденный задолго до брака Георгий становился бы таким образом великим князем. И это был бы настоящий династический кризис. «Положение наследника становилось просто невыносимым, — вспоминала фрейлина Александра Толстая, — и он всерьез подумывал о том, чтобы удалиться «куда угодно»».

По другим данным, отречься от престола собирался сам Александр II, с тем чтобы провести остаток жизни с новой семьей в Ницце. Историк Л.М. Ляшенко даже посвятил целую главу биографии царя размышлениям на тему, к чему мог привести такой поступок. Думается, шансы на подобное развитие событий были не очень велики. Этот шаг был бы беспрецедентен и даже еще более скандален, чем коронация светлейшей княгини Юрьевской (а после нее — вообще лишался всякого смысла). Кроме того, подобное безболезненное превращение одного из самых могущественных людей планеты в частное лицо вообще трудно представимо. Едва ли и сама Юрьевская была в нем заинтересована. Другое дело, что в поисках выхода из сложившейся ситуации император наверняка обдумывал разные варианты, в том числе и этот.

Любопытно также, что, по слухам, в своем намерении короновать вторую жену Александр II находил поддержку у Лорис-Меликова. Если так, то получалось, что исполнение планов диктатора оказывалось связанным с судьбой Юрьевской. Таким образом, и в без того сложное политическое уравнение добавлялась новая переменная.

Обращаясь к этой истории, сведения о которой основываются на слухах и семейных преданиях, почти невозможно расставить правильные акценты. Еще сложнее делать прогнозы ее неосуществившегося развития. Ясно одно — если бы коронация Екатерины III состоялась, то в тогдашних обстоятельствах она нанесла бы колоссальный удар по престижу династии и окончательно рассорила бы императора с родными. Не понимать этого Александр II не мог, и даже если он и думал о такой возможности, то, наверное, при всей своей властности едва ли решился бы на подобный шаг… К слову сказать, после гибели Александра II княгиня Екатерина Михайловна Юрьевская вместе с детьми переселилась во Францию. Пережив и монархию, и династию, она умерла в Ницце в 1922 году в возрасте 75 лет.

Так что если бы трагедии 1 марта удалось избежать, наиболее вероятным было бы сохранение положения, каким оно сложилось после тайного венчания: морганатический брак, глухой ропот родственников, ползущие по Петербургу и стране разнообразные слухи и как итог — растущее стремление Александра II отгородиться от окружающего мира, замкнувшись в жизни с новой семьей.

В таких условиях осуществление политической программы Лорис-Меликова зависело бы от его такта и чутья, которых, впрочем, ему было не занимать. Кажется, что его шансы на успех даже увеличивались, поскольку, лишенный опоры в кругу родных, император инстинктивно мог бы искать ее там, где и предлагал Лорис — в обществе. Но политическую линию, в основе которой лежат такие побуждения, конечно, никак нельзя было бы считать прямой и твердой. Дело реформ, а вместе с ним и будущее страны вновь становились очень хрупкими.

Игорь Христофоров

Лариса Захарова, доктор исторических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова

Известно, что история не терпит сослагательного наклонения, однако размышления о несостоявшихся альтернативах ее развития — занятие не только увлекательное, но и небесполезное. Во всяком случае, избранный в представленной статье сюжет дает богатый материал для рассуждений об упущенных возможностях и вариантах развития России в результате проведенных Александром II Великих реформ и последовавших за ними событий. Написанная на основе глубокого понимания эпохи статья, даже не абсолютно убедив читателя (она на это и не претендует), позволит ему ярче и многограннее представить далекое прошлое, оставившее за собой последствия, которые ощущаются и до сей поры.

«Ни одно вступление на престол в Российской империи не сопрягалось с такими грозными внешними опасностями», — писал о воцарении Александра II в 1855 году известный историк той эпохи Михаил Погодин. Тяжелая и неудачная для России Крымская война, фактическая изоляция на международной арене, надвигавшийся финансовый кризис, недовольство всех слоев населения — все это ставило императора перед неизбежностью новых политических решений и выбора нового пути развития страны. Каким он будет, зависело не только от объективных обстоятельств, но и от личности монарха, его характера, способностей и мировоззрения. «Крымская опасность» как угроза величию державы, ее целостности и единству, по свидетельству военного министра Д.А. Милютина, «запала тяжелым камнем в помыслы императора… и на многие годы смутила его душевный покой». Предпринимая дипломатические усилия для преодоления тяжелых условий Парижского мира, он сосредоточил внимание на внутренних преобразованиях, начав их с отмены крепостного права.

В этом главном деле своей жизни Александр II действовал не только под давлением обстоятельств, но и в силу ощущения «духа эпохи» и трезвого понимания неизбежности перемен. Воспитанник В.А. Жуковского, ученик М.М. Сперанского, он не чуждался гуманных идей, а по складу характера был восприимчив к новым веяниям, склонен к добру. В 1863 году царь писал французскому императору Наполеону III: «Опыт свидетельствует, что истинное условие спокойствия в мире заключается не в неподвижности, которая невозможна, и не в шаткости политических сделок… а в практической мудрости, необходимой для того, чтобы примирять историю — этот незыблемый завет прошедшего — с прогрессом, залогом настоящего и будущего». А за два месяца до этого, выступая перед депутатами восстановленного им в Финляндии сейма, он призывал их продемонстрировать, что «либеральные учреждения не только не опасны, но составляют залог порядка и благоденствия». Д.А. Милютин, сам слышавший эту речь, заметил, что эти слова «имели, конечно, назидательный смысл и для самой России».

Крестьянская реформа и последовавшие за ней преобразования, не предусматривая одномоментного переворота во всех сферах государственной жизни, закладывали для этого переворота фундамент и исключали возможность реставрации дореформенных порядков. В результате колебаниям подвергся основной принцип русской жизни — связь прогресса с крепостничеством. Модернизация России продолжилась на новой основе — освобожденного труда крестьян, развития частной инициативы, зарождения гражданского общества.

Так почему же с середины 1860-х годов преобразовательный порыв сначала замедлился, а затем и вовсе иссяк? Можно согласиться с автором, который пишет об отсутствии у власти существенной поддержки в обществе. Кстати, опасность такой ситуации хорошо понимали сами авторы реформ. Уволенный в отставку лидер блестящей когорты реформаторов Николай Милютин уже в конце 1861 года писал брату Дмитрию: «Необходимо создать мнение или, пожалуй, партию серединную, говоря парламентским языком — «le centre», которой у нас нет, но для которой элементы, очевидно, найдутся. Одно правительство может это сделать, и для него самого это будет лучшим средством». А в апреле 1863 года, возвращаясь к этим мыслям, он с тревогой утверждал: «Нет большего несчастья для России, как выпустить инициативу из рук правительства». А ведь именно это и стало постепенно происходить после выстрела Каракозова в царя в 1866 году.

Но думается, не меньшее значение имела и личность самого самодержца. Принимаясь за радикальные преобразования и сознавая, что ожидаемые результаты могут быть достигнуты далеко не сразу, он не случайно боялся утратить вдохновение. В 1858 году император писал своему другу, наместнику Кавказа князю Барятинскому: «Я молю Бога только о том, чтобы Он поддержал и не дал потерять желание, которое пока сохраняется» (идти по пути реформ. — Прим. ред.). А вот строки из письма, написанного спустя 10 лет совсем другому адресату — Екатерине Долгорукой: «Ах, как мне надоели и как мне бы хотелось исчезнуть с тобою, моя дуся (от франц. douce — «сладкая»), мое всё, чтобы о нас забыли, и жить только друг для друга»…

И это не было мимолетным душевным порывом. С самого начала романа в 1866 году 47-летний император страстно, безоглядно влюбился в 19-летнюю княжну. Недавно полученная Государственным архивом РФ от семьи Ротшильдов переписка Александра II с Долгорукой (4 большие коробки, обычно отправлялось по 2— 3 письма в день) раскрывает настоящую бездну чувств, которые охватили их обоих.

Роль Екатерины в жизни Александра II заключалась не в официальном положении, которое она заняла после морганатического брака или могла занять после коронации, а в той чисто женской власти, которой она, не интересуясь политикой, обладала над его чувствами и помыслами задолго до их тайного венчания. Двойная жизнь отнимала его душевные и физические силы, отвлекала от выполнения «обязанности», как он называл служение государству. Он не сразу, не вдруг позволил себе эту связь, решившись на нее лишь под ударами судьбы — через год после смерти 22-летнего старшего сына цесаревича Николая Александровича, через три месяца после покушения Каракозова… На протяжении 10 лет император решительно и твердо держался избранного им политического курса, но столь тяжких испытаний, ударивших в самое сердце и поколебавших уверенность в правильности избранного пути, он не ожидал. Проявилась черта характера, которая в свое время тревожила его учителей и воспитателей и которую он сам всячески старался в себе преодолеть: недостаток воли при столкновении с препятствиями, да еще присущая ему с молодости мечта о личном счастье любящего супруга и отца семейства. Она появлялась и исчезала, потом, казалось, была реализована в супружестве, а затем, почти угаснув, вспыхнула с новой силой при встрече с княжной Долгорукой.

И еще о роли субъективного фактора. Вызов М.Т. Лорис-Меликова в Санкт-Петербург, одобрение его программы развития и завершения Великих реформ — не были случайностью. Насколько эта политическая стратегия была близка Александру II, видно из его слов, сказанных Лорису осенью 1880 года: «Был у меня один человек, который пользовался полным моим доверием. То был Я.И. Ростовцев (председатель Редакционных комиссий, подготовлявших отмену крепостного права. — Прим. авт.). Ты имеешь настолько же мое доверие и, может быть, несколько более». Красноречивое признание, смыкающее конец 1850-х и конец 1870-х годов… Россия стояла накануне второго этапа Великих реформ; власть, снова овладев инициативой, налаживала диалог с общественными силами. Реформаторски настроенная группировка в «верхах» никогда не была столь сплоченной и сильной. 1 марта 1881 года оборвало открывавшиеся перед страной перспективы.

В поисках объяснения этого трагического события автор ссылается на слабость полиции и нерасторопность охраны. Но к этим фактам необходимо добавить еще один, быть может, главный — поведение самого монарха. «Военный в душе», он отверг попытки охраны убедить его немедленно уехать в Зимний дворец. Это тоже было в характере Александра II. В 1851 году, еще будучи наследником, во время своего путешествия по «незамиренному» тогда Северному Кавказу в сопровождении наместника, князя М.С. Воронцова, он при виде неожиданно появившегося отряда горцев, ни секунды не раздумывая о последствиях, бросился в бой, чем привел в ужас свою свиту…

1 марта 1881 года, в последние минуты жизни, проявилась та же черта его натуры. Как писал впоследствии в «Записках революционера» князь П.А. Кропоткин, «несмотря на настоятельные убеждения кучера не выходить из кареты, он все-таки вышел. Он чувствовал, что военное достоинство требует посмотреть на раненых черкесов и сказать им несколько слов… Я мог заглянуть в глубь его сложной души… и понять этого человека, обладавшего храбростью солдата, но лишенного мужества государственного деятеля».

Объективное и субъективное, закономерное и случайное так причудливо переплелись в канве событий, что трудно определить главную причину, по которой альтернативное развитие событий так и не реализовалось, и — тем более увидеть историческую перспективу такого развития. Можно только предполагать, что она была бы иной и весьма отличной от состоявшегося.

 
Источник Вокруг света № 8  (2767)  |  Август 2004

[версия для печати]
 
  © 2004 – 2015 Educational Orthodox Society «Russia in colors» in Jerusalem
Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: ricolor1@gmail.com