Начало 1880 года выдалось спокойным, если не сказать вялым. В Зимнем дворце под  председательством как самого императора, так и великого князя Константина Николаевича  заседали  высшие  сановники, пытавшиеся  выработать действенные меры  по борьбе с революционной угрозой. Исчерпывающий итог этих заседаний подвел сам  Александр  II, записавший  в дневнике: «Совещались с Костей и другими,  решили  ничего  не делать». Что ж, по-своему это было кардинальное решение, хотя и вряд ли  действенное. Общая сонливость охватила и Государственный Совет, который всегда  чутко  прислушивался к  настроению Зимнего дворца. 28 марта  1880 года, скажем,  члены Совета, прозаседав минут сорок, решили, что на следующий день заседаний не будет «по неимению дел».

 

Великий князь Константин Николаевич и Валуев еще в январе того же года пытались поднять вопрос о призвании представителей общества для участия в общегосударственных  делах,  что,  по  их  мнению,  привело бы  к  обузданию крамолы. Однако против них выступили все члены очередного совещания во главе с   наследником   престола  великим  князем  Александром  Александровичем.

 

Последний,  в свою  очередь  предложил усилить репрессии,  для чего создать Верховную следственную комиссию по образцу  таких  же комиссий  1862 и  1866 годов но император не поддержал и этого предложения, оставаясь верным своей тактике балансирования между либерализмом и ретроградством.

 

 Обстановка была взорвана причем в прямом смысле этого слова все теми же народовольцами.  В феврале 1880  года  в  Зимнем  дворце внезапно  прогремел взрыв. Он был подготовлен С. Н. Халтуриным  который для того чтобы совершить покушение  на  монарха, устроился во дворец на должность столяра краснодеревщика. Работая там,  Халтурин один-единственный  раз близко видел Александра  II  когда  вешал  картину  в  кабинете императора. Среди его инструментов был  тяжелый молоток с острым  концом. Ольга  Любатович - народоволка, хорошо знавшая Халтурина позже рассказывала с его  слов: «Кто подумал бы, что тот же человек, встретив однажды один  на один Александра II в его кабинете не решился убить его сзади просто бывшим в руках молотком?.. Да,  глубока и полна противоречий человеческая душа». Далее Любатович продолжает: «Считая Александра II  величайшим  преступником  против  народа, Халтурин невольно чувствовал обаяние его доброго обходительного обращения с рабочими». Как писал в историческом  романе «Истоки» М. А. Алданов: «Но взрыв был одно, а это (убийство молотком - Л. Л.) было совершенно другое».

 

Халтурин небольшими партиями носил взрывчатку, изготовлявшуюся вручную его единомышленниками в свою комнату отдыха а затем, накопив достаточный запас,  взорвал ее в обеденный час. В этот момент император должен был находиться  в столовой, расположенной как раз над комнатой отдыха рабочих. Александра Николаевича спасло  то, что поезд ожидавшегося им гостя, принца Александра Гессенского задержался на  тридцать минут и соответственно на полчаса сдвинулся весь распорядок дня монарха. Взрыв застал его и принца на пороге комнаты охраны расположенной непосредственно перед столовой.

 

Александр Гессенский так вспоминал о тех страшных мгновениях:  «Пол поднялся словно под влиянием землетрясения, газ в галерее погас, наступила совершенная темнота, а в воздухе распространился  невыносимый запах пороха или динамита. В обеденном  зале -  прямо на накрытый стол - рухнула люстра». Итоги покушения оказались трагическими: десять убитых и около восьмидесяти раненых в основном солдат лейб-гвардии Финляндского полка и  лакеев  [1].  Гибель ни в чем не повинных  людей заставила революционеров в дальнейшем отказаться от взрывов полотна железных дорог и зданий, подобные акции могли разрушить тот романтический ореол, который  был  создан вокруг террористов обществом, прежде всего молодежной его частью.

 

В наши дни взрыв, происшедший тогда в Зимнем дворце, не вызывает особого  удивления.  Дело не в толстокожести людей XX века а в том, что, знакомясь, как охранялась резиденция монарха в 1870-х - начале 1880-х годов удивляешься лишь тому, что покушение на императора прямо в его дворце не произошло гораздо раньше.  Пропускной  системы в Зимнем практически не существовало; часовые надеялись на свою зрительную память гораздо больше, чем на пропуска. Прислуга,  пользуясь знакомством  с  солдатами,  частенько приводила с собой в царскую резиденцию родных и знакомых нередко устраивая на кухне свои семейные праздники,  благо и продукты и вина были под  рукой.  Воровство среди лакеев и рабочих достигло таких масштабов,  что Халтурин, отправляясь  на встречи с единомышленниками,  вынужден был каждый раз прихватывать из дворца предметы сервизов или еще какие-нибудь мелочи, чтобы не вызывать у окружающих подозрения странным бессребреничеством.

 

По следам взрыва в Зимнем дворце состоялось очередное совещание в «верхах». Министр  двора А. В. Адлерберг, чувствуя свою вину, потребовал, чтобы арестованным по  политическим делам не дозволяли отныне отмалчиваться на допросах. Император хмуро  поинтересовался: «Каким же образом, разве что пыткой?» - и махнул на советников рукой. Вновь воспрянули духом противники преобразований, надеясь, что взрыв в Зимнем  дворце окончательно  похоронит пугавшие их разговоры о даровании стране конституции.  Однако предугадать реакцию Александра II на случившееся, как мы видели, снова не удалось.

 

Оставим на некоторое время хронологию событий и поговорим о том, что напрашивается само собой, когда читаешь материалы о борьбе Зимнего дворца  с деятелями  «Народной воли». Куда собственно, в это время смотрели и чем занимались прославленное III отделение и многочисленная полиция  Российской империи?  Почем они допустили целую  серию покушений на жизнь императора и в конце концов его гибель от рук революционеров?  Объяснения этому могут быть естественно  разные,  вплоть   до  самых   фантастических (типа того что правоохранительные органы проводили тщательно продуманную  ими политическую комбинацию, используя для этого борьбу террористов, или предположение о том, что «верхи» старались таким образом избежать  династического  кризиса, связанного с  появлением  у Александра  Николаевича  новой  семьи). Объясняя исторические события с точки зрения случайных совпадений и  фантастических предположений, нетрудно договориться, скажем, и до того, что библиотеку Ивана  Грозного украли татары,  мстя царю  за  взятие им Казани и Астрахани.  Однако,  если  говорить серьезно,  то дело,  думается,  в том,  что правоохранительные  органы России впервые в своей практике столкнулись не со студенческими  кружками, дружескими «средами» или «пятницами» интеллигенции (эти-то собрания они  научились громить легко), а с профессиональными революционерами, подготовленными к   деятельности в подполье  самими обстоятельствами. Причем этот новый для полиции противник  имел, во-первых, за плечами десятилетний опыт  революционной  работы,  а  во-вторых, оказался просто талантливее своих оппонентов из официальных учреждений.

 

Чтобы убедиться  в последнем, достаточно вспомнить отзывы героя обороны Севастополя и осады Плевны генерала Э. И.  Тотлебена об А. И.  Желябове и Н.  И. Кибальчиче:  «Что бы  там ни было, что  бы  они  не  совершили (и  это  о цареубийстве!  -  Л. Л.), но  таких людей нельзя  вешать.  А Кибальчича я бы засадил крепко-накрепко до конца  его дней,  но при этом  предоставил бы ему полную  возможность работать  над его  техническими изобретениями». Генерал, безусловно, знал, о чем говорил, ведь метательные снаряды, которыми был убит Александр II, не имели аналогов ни в одной армии мира.  Если бы Тотлебен мог предугадать,  что  в  тюремной   камере   Кибальчич  работал  над   проектом реактивного  снаряда, который мог  стать прообразом знаменитых «катюш»,  то, наверное, отстаивал бы свое мнение еще более энергично. Проект же Кибальчича был на долгие годы положен членами Особого  присутствия «под сукно», но ведь это  нисколько не   умаляет таланта  изобретателя. Именно в силу профессионализма и  таланта радикалов  усиление правительственных репрессий достаточно долго не давало желаемых результатов. Потребовалось время, чтобы полиция  смогла  выдвинуть  фигуры,  равные по профессиональной подготовке лидерам «Народной воли», а те сумели выработать  действенные методы борьбы с терроризмом. Но император к этому времени был уже мертв.

 

Не будем забывать, естественно, и о позиции общества, которое, не поддерживая народовольческого террора, в принципе ничего не сделало  для его прекращения  на деле. Оно, видимо, считало,  что в данной ситуации чем хуже дела у правительства,  тем  лучше  для  страны. Крайнее выражение  подобной позиции звучит как отчаянный афоризм: пусть хуже, но иначе! - и было весьма в ходу позже, во время событий 1917 года. Надо признать, что и в начале 1880-х годов общество имело некоторые основания для таких настроений.

 

«Никогда еще, - писал в 1880 году Д. Милютин, - не было представлено столько безграничного  произвола  администрации  и  полиции. Но одними этими полицейскими   мерами, террором и насилием  едва ли можно прекратить революционную подпольную  работу... Трудно искоренить зло, когда ни в одном слое общества правительство не находит  ни сочувствия к  себе,  ни искренней поддержки...»

 

В подтверждение этому выводу очень хочется привести разговор  Ф. М.  Достоевского  с  известным издателем А. С. Сувориным, зафиксированный в дневнике последнего. «Представьте себе... -  горячился Федор  Михайлович, - что мы  с  вами  стоим у окон  магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит... Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас  Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим... Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве,  или  обратились  ли к  полиции, городовому, чтоб он арестовал  этих людей? Вы пошли бы?» «Нет, не пошел бы...»  «И я  не пошел  бы. Почему? Ведь это ужас. Это преступление... Просто боязнь прослыть доносчиком... Разве это нормально, оттого все и происходит, и  никто  не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и самых простых».

 

Разговор действительно получился не простой и над ним стоит задуматься.  Несмотря  на фрагментарность российского общества, то есть на значительную его  материальную  дифференцированность, низкий  уровень сплоченности  и организованности,  различие политических установок, оно  имело,  видимо,  не только  некоторые общие черты, но и общий антибуржуазный менталитет. Отсюда происходила и антибуржуазность российского либерального и революционного движения. Приходится согласиться с историком Ю. Б. Соловьевым в том,  что «в большом   и  малом  тон   в   России   задавала  антибуржуазность»,  которая парадоксальным образом уживалась с желанием иметь  буржуазные  порядки, свободы и материальное  изобилие.  Предположение  о наличии у  интеллигенции общего  менталитета  находит  подтверждение  в  том,  что  большая   часть образованного общества придерживалась единой народнической мировоззренческой ориентации, хотя в подавляющем большинстве она не принадлежала ни к одной народнической организации.

 

Так что дело вовсе не только в боязни прослыть доносчиком. Просто император,  символизирующий,  кроме  всего прочего, путь к европейскому прогрессу, остался один   на один с революционерами, несмотря на многочисленный аппарат правоохранительных  органов  и  армию  остального чиновничьего люда.  Он, конечно,  пытался  противостоять угрозе в меру своих сил. Взрыв в Зимнем дворце привел к появлению 12 февраля 1880 года Верховной распорядительной  комиссии по  охранению государственного  порядка  и общественного спокойствия. Как уже говорилось, по предложению Д. А. Милютина председателем  новой комиссии император назначил М. Т. Лорис-Меликова, получившего   право «принимать вообще меры, которые он признает необходимыми...  как в Санкт-Петербурге, так и в других местностях империи»...

 

Вот  в  такой  напряженной  и  непраздничной  обстановке была  отмечена двадцать  пятая  годовщина  вступления  на  престол  Александра Николаевича.  Накануне  19  февраля 1880 года поднялась паника в Государственном  банке  - кому-то почудились глухие подземные удары, и банковские служащие решили, что это революционеры с помощью подкопа пытаются добраться  до закромов главного казначейства  страны.  Саперы выкопали  вокруг банка  несколько  траншей, но ничего  подозрительного  не  обнаружили.  То же самое случилось на Морской и Фурштадтской  улицах,   которые,   по   слухам,   также   были  заминированы террористами. Настроение в «верхах» в те дни прекрасно выразил великий князь Константин Николаевич, записавший в дневнике: «Мы переживаем время  террора, подобное французскому, с той лишь разницей, что парижане  в революции видели своих  врагов в  глаза, а мы  их не  только не видим,  но даже не  имеем  ни малейшего представления об их численности».

 

Тем  не  менее  праздничный день  19  февраля  прошел  торжественно  и спокойно. Вообще-то праздников  при  дворе  было  хотя и  не  такое  великое множество, как  в  XVIII  веке,  но  более  чем  достаточно.  Дни  рождения, тезоименитства императорской четы и их детей, день свадьбы Александра II и Марии Александровны, полковые  праздники императорской гвардии, кавалерские праздники орденов Андрея  Первозванного,  Александра  Невского, Святого Георгия. Разумеется, отмечались и праздники Православной церкви: Рождество, Пасха, Богоявление, Водосвятие, Святая Троица, Пятидесятница и другие.

 

Со времен  Петра  I  сложились вполне  устойчивые  ритуалы  официальных торжеств.  Все  начиналось с литургии, по большей части в придворной церкви, затем   раздавался  праздничный перезвон колоколов городских  церквей, перекрываемый  артиллерийским  салютом.  После  литургии императорская  чета принимала парад, в котором  участвовали как  гвардейские,  так  и  некоторые армейские  полки,  квартировавшие  в  столице  или  ее  окрестностях.  Затем следовал  торжественный  обед,  а  за  ним  бал.  Горожан  же  вечером  ждал фейерверк, которой, как  и ранее,  был настоящим искусством, а может быть, и наукой,  поскольку  требовал  от  исполнителей  немалых  навыков  в   химии, геометрии и других отраслях знаний.

 

Однако  вторая половина  XIX века упрощала и эти  сложные  церемонии. В 10.00  Александр  II  со  всем семейством  вышел  на балкон Зимнего  дворца, обращенный   к  Адмиралтейству.  На  площади  под  балконом  были  выстроены музыканты всех частей петербургского гарнизона, которые исполнили несколько торжественных  мелодий, слившихся  с громом артиллерийского  салюта. В 11.00 государя поздравила  его свита (около 500 человек. При Александре I в свите состояло всего 176 придворных), заполнившая приемную и  бильярдную комнаты Зимнего дворца. Затем  в Белом  зале пришел черед представителей офицерского корпуса всех армейских и гвардейских  полков, шефом которых являлся император. В 11.30 Александра Николаевича  приветствовал  Государственный Совет  в  полном составе,  а  через час  начались  обед и молебен для членов царской фамилии. Вечером горожан ждали праздничный фейерверк  и иллюминация, которые  стали своеобразным связующим звеном  между празднествами прошлого и нынешнего века.

 

Вскоре после торжеств начала свою работу Верховная распорядительная комиссия   Лорис-Меликов ознаменовал вступление в должность диктатора ликвидацией III отделения, с передачей его  функций  Министерству внутренних дел, и увольнением с поста министра народного  просвещения  Д. А.  Толстого.  Поскольку Толстой наряду с А. А.  Аракчеевым остался в народной памяти одной из самых мрачных фигур XIX века,  его личность заслуживает того, чтобы о ней поговорить подробнее. Граф Дмитрий  Андреевич  начинал  свою  карьеру в канцелярии Морского ведомства и считался ярым приверженцем  великого князя Константина  Николаевича. Не  раз упоминавшийся в нашем разговоре  Б.  Н. Чичерин, хорошо знавший графа, дал ему следующую характеристику «Человек не глупый, с  твердым характером, но... лишенный всех  нравственных  убеждений, лживый, алчный, мстительный, коварный, готовый на  все для достижения личных целей...»  Либеральные  настроения  Толстого, если они  у  него и были, моментально испарились,  когда освобождение крестьян стало реальностью. Граф в штыки воспринял проект   отмены  крепостного  права,  подготовленный Редакционными комиссиями.

 

Будучи убежденным крепостником и ревностно заботясь о приумножении собственных доходов, Дмитрий Андреевич правил в своих имениях, как восточный владыка:  подбирал  женихов для девушек и вдов, предпочитал не отдавать крепостных   под  суд,  наказывая  их за провинности розгами по своему усмотрению, ссужал крестьянам зерно под ростовщические проценты, установил жесточайшую  систему  штрафов  для нарушителей  дисциплины, собственноручно подбирал  арендаторов кабаков, расположенных в его селах, и т. п.  Во время проведения  крестьянской реформы граф умудрился обобрать  принадлежавших ему крепостных на 441,5 десятин земли, да еще и не стеснялся хвастаться подобным «подвигом». Все это не помешало ему в 1865  году стать главой  Святейшего синода, причем главой весьма странным, оставившим глубокий и  печальный след в истории русской Церкви.

 

Начнем с  того, что граф не выносил священнослужителей, а к монахам испытывал  прямо-таки брезгливое отвращение. Когда замечательный писатель Н. С. Лесков напечатал свои чудесные «Мелочи архиерейской жизни», обер-прокурор Синода выразил  ему неудовольствие  по  поводу  «чересчур хорошего  мнения о церковных  иерархах».   Согласитесь, для главы Православной церкви неудовольствие более чем странное. Религия, видимо, вообще мало интересовала Толстого, иначе он вряд ли на съезде духовенства в Феодосии назвал известные слова Христа «Нет пророка в своем отечестве» - французской пословицей, чем привел слушателей в состояние шока. После этого свидетельство петербургского митрополита  Исидора о том, что «Толстой ни  разу не  был в  Исаакиевском соборе, не заглядывал в Синодальную канцелярию, где только висел его  мундир на вешалке», не кажется таким уж вопиющим преувеличением.

 

В 1866 году Дмитрий Андреевич  сделался министром народного просвещения и именно на этой должности снискал себе всеобщую нелюбовь. Надо сказать, что уже его внешность не располагала  к нему  людей. «Это была, - пишет один из современников, -  низенькая  фигура  на  коротеньких  и тоненьких  ножках, с большой головой, мало выразительной физиономией и неприятным голосом». Кроме того,  чем дальше, тем   больше граф превращался в мизантропа, человеконенавистника. Его бессменный секретарь  Романченко говорил, что «... для графа только и существует  одно удовольствие  -  никого не видеть». Странное удовольствие, особенно для министра, который по  должности является человеком сугубо общественным. Не удивительно, что по  Петербургу вскоре поползли  слухи,  вряд ли достоверные, но весьма симптоматичные, о  том, что Толстой иногда впадает в психическое расстройство, воображает себя лошадью и убегает  на  конюшню,  где  пытается   есть  сено.  Нелюбовь современников усугубляло и  то обстоятельство, что граф открыто угодничал перед сильными мира сего. Он единственный из сановников целовал руку Александру II и, в то время  как  петербургский  бомонд сторонился Е. М. Долгорукой, постоянно приглашал ее на свои  балы,  почтительно  встречал  у  входа и торжественно вводил в зал.

 

Самым же большим прегрешением Толстого перед российским обществом стало ужесточение им классического образования в средней школе и урезание прав выпускников  реальных  училищ. Образование, получаемое в толстовских гимназиях, вряд  ли можно назвать классическим в полном смысле этого  слова. Скорее, речь шла о попытке отвлечь молодежь от насущных проблем современной жизни  перегруженностью  школьного плана  (особенно это касалось изучения древних языков и заучивания отрывков из  произведений авторов  классической древности). Сверхтяжелые  переходные экзамены, которые получили справедливое название  «избиение младенцев», ежегодно  выбрасывали на улицу тысячи учащихся. По стране прокатилась волна детских  самоубийств, и Министерство просвещения вынуждено было издать специальный циркуляр, в котором призывало родителей подальше прятать от гимназистов   огнестрельное  оружие. У выпускников же  реальных училищ был свой счет  к министру,  так  как по его милости они вообще лишились права поступать в университеты и могли  получить только техническое или естественно-техническое образование в институтах.

 

Говоря о российской  школе,  Толстой особенно любил  ссылаться  на опыт Пруссии. Что ж, нам будет небезынтересно сравнить,  как выглядела российская система просвещения в сопоставлении с  западноевропейской. Итак, в Пруссии в университетах  обучалось  8000 студентов, а в 407 гимназиях и других средних учебных заведениях - 100 тысяч учащихся. По отношению к количеству населения в России в таком  случае должно быть: в  университетах 28  тысяч студентов (реально менее 7 тысяч) и в 1420 гимназиях  и училищах - 350 тысяч учащихся (на деле в  150 средних учебных  заведениях  обучалось 40 тысяч школьников).  Комментарии к этим цифрам, как говорится, излишни.

 

Лорис-Меликов  в 1880  году имел все основания  сказать в адрес Дмитрия Андреевича: «Если случайно занесенный к нам нигилизм (далеко не случайно, но в данном случае это не важно - Л. Л.) принял столь омерзительные формы, то в заслуге этой пальма  первенства  бесспорно принадлежит графу  Толстому.  Жестокими, надменными  и крайне  неумелыми мерами он сумел  вооружить против себя  и  учащих, и учащихся, и саму семью». К сожалению, виной тому был не только министр  народного просвещения. Его проект ужесточения классического образования отвергнутый большинством членов Государственного Совета в 1871 году, поддержал не кто иной, как Александр II, не  видевший ничего страшного в тщательном изучении греческого языка и латыни. Это, правда, не  помешало одной из  газет после снятия Толстого объявить именно  императора  «трижды освободителем крестьян от крепостного права, болгар от  турок и...» - вместо многоточия читай: «школы от Толстого». Ну, да ладно, разве от газет того времени можно ждать объективности?

 

Впрочем, граф был не единственной и даже не главной заботой Верховной распорядительной  комиссии.  По  приказу Лорис-Меликова  по  губерниям разъехались  сенатские  чиновники с четким предписанием  выяснить степень успеха  пропагандистов-народников в деревне, установить причины упадка крестьянских хозяйств и  недовольства сельского  населения. По мнению диктатора, ситуация в стране осложнилась из-за того, что произошла остановка реформ, вернее отказ от исправления их слабых сторон, которые стали ясны во время  проведения преобразований. В результате молодежь, не заставшая худших времен и не видевшая дореформенных безобразий, обрушила свое недовольство на реформаторов, тем более что социалистические идеи не встретили убедительной критики со стороны правительственных органов.

 

Чисто полицейские мероприятия вызывали лишь озлобление общества (в 1880 году  под  надзором  полиции  состояло  31152  человека,  что  не  могло  не раздражать как поднадзорных, так и сочувствующих им). В России, с любовью ее чиновничества  к  меточной  регламентации  всего  и вся, с шествовала  целая система  надзоров  просто надзор, временный, постоянный, гласный, негласный, бдительный, особо бдительный, строжайший - и каждый интеллигент-оппозиционер прекрасно разбирался в этой  системе. Мы говорили об официальных данных о поднадзорных, по данным неофициальным  их число достигало 400 тысяч человек. А ведь полицейские расправы и игрища активно поддерживались еще и цензурой.  Современники свидетельствовали, что стихи в цензуре «резали», скажем оттого, что бдительные цензоры были уверены под словом «заря» обязательно скрывается революция,  а  «гады,  бегущие  о  света»  (вообще-то  странное  для стихов выражение) - непременно намек на власти, а то и на особ августейшей фамилии. Отчаявшимся в борьбе с цензурой русским литераторам приходилось довольствоваться афоризмами типа: «От красноречия до косноязычия - один шаг, через цензуру».

 

Своих на литературных коллег по мере  сил поддерживали и  почтовые цензоры. Однажды соглядатаи, сидевшие в  так называемых «черных кабинетах» и вскрывавшие частную корреспонденцию (название кабинетов -  точнее некуда), едва не сорвали шахматный матч Москва - Петербург, шедший по переписке. Полицейские чиновники  начали задерживать непонятные, с их точки зрения, открытки, адресованные известному шахматисту М. И. Чигорину его противником. Интересно, что они себе вообразили, изучив записанные ходы?

 

Лорис-Меликов попытался лишить революционеров даже пассивной поддержки общества.  В  самом  начале  своего правления  он  встретился  с  издателями влиятельных  газет  и  журналов  и  призвал  их  поддержать   правительство, возвращающееся  на путь  реформ.  Разговаривал  он  также с  представителями петербургского самоуправления, пообещав им добиваться расширения компетенции земств.  Казалось, вернулась пора «оттепели»  начала  1860-х годов: проекты, записки  хлынули в  столицу со  всех  сторон,  заметно  оживился либеральный лагерь,  вполне   удовлетворенный   щедрыми   посулами   диктатора. Однако беспощадный правительственный террор не прекращался и при Лорис-Меликове, он просто приобрел  более цивилизованные формы.  Всего за 1879 -  1882  годы  в Российской  империи было казнено 30 революционеров, за что в среде радикалов Александр II получил уничижительное прозвище Царь-Вешатель.

 

Император же был доволен деятельностью диктатора. 30 августа 1880  года Лорис-Меликов получил высшую награду империи - орден Андрея Первозванного, а также  был назначен министром внутренних дел.  Слишком долгое  существование диктатуры в России  было  противно взглядам  императора. Упраздняя Верховную распорядительную   комиссию,  Александр  II   писал   Михаилу   Тариеловичу: «Прискорбные события последних лет, выразившиеся целым рядом злодейских покушений, вынудили меня учредить... верховную  распорядительную комиссию  и облечь Вас чрезвычайными полномочиями для борьбы с преступною пропагандою...  Последствия вполне  оправдали мои ожидания. Настойчиво  и разумно  следуя  в течение шести месяцев указанным  мною путем  к умиротворению  и  спокойствию общества... Вы достигли таких успешных результатов, что оказалось возможным если  не вовсе отменить, то значительно смягчить действие принятых  временно чрезвычайных  мер,  и ныне  Россия  может спокойно вступить  на путь мирного развития».  К сожалению,  император выдавал желаемое за действительное. В конце января 1881 года бывший диктатор представил государю доклад, в котором предлагал план преобразования высших органов  государственной  власти. Здесь же  с гордостью отмечалось, что с  февраля  1880 года по январь 1881 года  в России не произошло  ни  одного  террористического акта. Граф, как и монарх, оказался  чересчур  большим  оптимистом,  а  меры,  предложенные  им, будучи неплохими по сути, явно запоздали по времени их осуществления.

 

Источник «Библиотека Машкова»