Россия в красках
 Россия   Святая Земля   Европа   Русское Зарубежье   История России   Архивы   Журнал   О нас 
  Новости  |  Ссылки  |  Гостевая книга  |  Карта сайта  |     

ПАЛОМНИКАМ И ТУРИСТАМ
НАШИ ВИДЕОПРОЕКТЫ
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 2-я
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 1-я
Святая Земля и Библия. Часть 3-я. Формирование образа Святой Земли в Библии
Святая Земля и Библия. Часть 2-я. Переводы Библии и археология
Святая Земля и Библия. Часть 1-я Предисловие
Рекомендуем
Новости сайта:
Новые материалы
Павел Густерин (Россия). Дмитрий Кантемир как союзник Петра I
Павел Густерин (Россия). Царь Петр и королева Анна
Павел Густерин (Россия). Взятие Берлина в 1760 году.
Документальный фильм «Святая Земля и Библия. Исцеления в Новом Завете» Павла и Ларисы Платоновых  принял участие в 3-й Международной конференции «Церковь и медицина: действенные ответы на вызовы времени» (30 сент. - 2 окт. 2020)
Павел Густерин (Россия). Памяти миротворца майора Бударина
Оксана Бабенко (Россия). О судьбе ИНИОН РАН
Павел Густерин (Россия). Советско-иракские отношения в контексте Версальской системы миропорядка
 
 
 
Ксения Кривошеина (Франция). Возвращение матери Марии (Скобцовой) в Крым
 
 
Ксения Лученко (Россия). Никому не нужный царь

Протоиерей Георгий Митрофанов. (Россия). «Мы жили без Христа целый век. Я хочу, чтобы это прекратилось»
 
 
 
 
Кирилл Александров (Россия). Почему белые не спасли царскую семью
 
 
Владимир Кружков (Россия). Русский посол в Вене Д.М. Голицын: дипломат-благотворитель 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). Мы подходим к мощам со страхом шаманиста
Борис Колымагин (Россия). Тепло церковного зарубежья
Нина Кривошеина (Франция). Четыре трети нашей жизни. Воспоминания
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). "Не ищите в кино правды о святых" 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). «Мы упустили созидание нашей Церкви»
Популярная рубрика

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Публикации из архивов:
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.

Мы на Fasebook

Почтовый ящик интернет-портала "Россия в красках"
Наш сайт о паломничестве на Святую Землю
Православный поклонник на Святой Земле. Святая Земля и паломничество: история и современность
 
ДИПЛОМАТИЯ И ПУШКИ
 
Уже  довольно долго говоря о  перипетиях личной жизни Александра  II, о трудностях внутренней  политики, мы чуть не упустили из вида  еще одну сферу его занятий - политику внешнюю. Теперь самое время наверстывать упущенное...  Внешнеполитический курс правительства - это фактор постоянный, действовавший и  до,  и  во  время,  и  после   реформ.   Очень  часто   внешняя  политика рассматривается  как  некоторое  не  первостепенное  дополнение  к  политике внутренней. На  самом деле именно  она дает возможность более  точно оценить уровень правителя, увидеть его  в общении не только  с подданными,  но  и  с главами  независимых  государств,  выяснить  его   способность   к  принятию неординарных и ответственных решений.
 
К тому же перипетии внутренней жизни державы не позволяли императору ни на минуту забыть о не менее запутанных проблемах политики внешней. Да и как он мог это   сделать,  если   расширение  территории   империи, скромно именовавшееся  российскими  дипломатами «округлением границ», являлось одной из важнейших  задач самодержцев  XVIII-XIX столетий? Для  нашего  же героя, помимо  всего  прочего,  необходимость восстановления  былого международного величия России, как «первой скрипки в европейском оркестре», оказалась не последним из значительнейших деяний его царствования.
 
Верным соратником  Александра II на этом  поприще  стал князь Александр Михайлович Горчаков, занимавший пост министра иностранных дел с 1856 по 1882 год. Упомянув  о  нем,  необходимо сказать  об одном важном обстоятельстве, касающемся всех министров александровского (и  не  только  александровского) царствования. Дело в том, что каждый из  них  являлся  неким  alter ego,  а точнее,  некой   эманацией  императора, то есть  производной  от  высшего, первоединого.   В   самодержавном  государстве что-то  иное,   полностью самостоятельное, на министерском посту, вряд  ли возможно. Вот почему, ведя разговор о том или ином высшем чиновнике Российской империи, мы все равно не расстаемся  с  нашим  героем,  поскольку  он  не   только  назначал  их   на определенные  посты,  но  и  был  связан  с  ними  очень  сложными, почти генетическими  нитями.  И  эта  политико-управленческая «пряжа»  отнимала  у императора  много внутренних сил и энергии. Вот почему нападки общественного мнения на министров,  вообще оценка обществом их деятельности воспринималась монархом как дело, касающееся его самого.
 
Могут ехидно  заметить, ну вы  и  польстили Александру II, посчитав его эманациями  Д. Толстого, Шувалова или какого-нибудь Потапова. Но, во-первых, мы и не  брали на себя обязательств льстить нашему герою, а потому что было, то   было...   Во-вторых,   человек   многогранен   и  многопланов, а для самодержавного монарха  это  особенно   характерно;   порождать   только прогрессивные  или только реакционные  штаммы он  не в состоянии. В-третьих, времена и  обстоятельства,  как уже не раз говорилось, заставляют правителей маневрировать, то  есть  находить место и для Милютиных, и для Шуваловых.  И наконец,  императорские  эманации   рождаются  и  процветают,   бледнеют   и растворяются в пространстве, но некоторые из них, особо им ценимые, остаются с монархом на протяжении длительного времени.
 
Именно  по  ним мы можем судить о характере царствования того или иного самодержца, о его  симпатиях и антипатиях, о том,  чего он в идеале желал бы для страны. Если  подходить к  царствованию Александра II с этих позиций, то придется признать, что министрами-долгожителями в 1860 - начале 1880-х годов являлись  Д. Милютин  и А.  Горчаков.  Вот  с  последним-то нам  и предстоит познакомиться поближе.
 
Горчаков -  заметное лицо в списке  воспитанников  знаменитого первого, «пушкинского» выпуска  Царскосельского лицея. Уже  в стенах прославленного учебного заведения князь  прекрасно освоил французский, английский, немецкий и  итальянский языки, а после окончания лицея  был  определен в Министерство иностранных дел, о котором мечтал с «младых ногтей». В 1827 году девятнадцатилетний Горчаков начал свою  дипломатическую карьеру при статс-секретаре министерства И. А. Каподистрии, будущем первом президенте Греческой республики. Александр Михайлович оказался  талантливым  учеником опытного дипломата и в 1822 году был назначен на пост первого секретаря посольства в Лондоне.
 
Его карьере заметно помешали события декабря 1825 года. Сам Горчаков никогда не  состоял  ни  в  каких  тайных обществах,  так  как  не верил  в возможность достижения благой цели  с  помощью заговора и переворота, но его приятельские отношения со  многими  декабристами  заставили  правительство настороженно отнестись к молодому дипломату.  С этого момента III  отделение заклеймило будущего  канцлера следующей   характеристикой:   «Не   без способностей,  но  не  любит  Россию  (так  и тянет  добавить:  «слепо»  или «по-жандармски». -  Л. Л.). К 1825  году Каподистрия уже  отбыл  в Грецию, а внешней политикой страны безраздельно распоряжался граф К. В. Нессельроде, с которыми у Горчакова не сложились  и не могли сложиться нормальные служебные отношения. Нессельроде являлся, как уже говорилось, поклонником Меттерниха и с трудом  переносил  тех  дипломатов, которые  пытались  отстаивать интересы собственно России, не оглядываясь на венский  кабинет. Конечно же, Александр Михайлович вскоре  был вынужден распрощаться  с Лондоном и оказался в  Риме, что расценивалось если не как опала, то как явное понижение.
 
Из  итальянского небытия Горчаков  всплыл  только  в 1834  году,  когда получил  пост советника посольства  в  Вене.  Находясь на этой ответственной должности,  он  сообщал,  а зачастую и делал вовсе не то, чего от  него ждал официальный Петербург. Надо  сказать, что  новоявленный  советник  отнюдь не разделял преклонения своего  министра перед мудростью Меттерниха, а  значит, не   верил в безошибочность и  искренность   заявлений   австрийского правительства. В результате в 1838 году Горчаков был отозван со своего поста и долгое время обретался  «за  штатом», то есть формально находился в  числе сотрудников Министерства  иностранных  дел,  но не получал  от  него никаких реальных  заданий.  Поскольку  создавшееся  положение  никак  не  устраивало энергичного и талантливого дипломата, он  подал  прошение об  отставке. Этим шагом  он  надеялся  лишь  напомнить начальству о  своем  существовании,  но последнее с неприличной  поспешностью согласилось удовлетворить его просьбу.  Только через три  года родственники его  жены,  княжны Урусовой, выхлопотали Александру Михайловичу  пост  чрезвычайного  советника  в  Вюртемберге.  Ему грозило  погружение в  новое, на этот  раз германское небытие, но неожиданно для всех он оказался в эпицентре грозных европейских событий.
 
Революции   1848-1849   годов,   охватившие   германские  княжества   и Австро-Венгрию,  не  только обогатили  Горчакова впечатлениями, но и сделали его заметной фигурой российской дипломатии. Да и  задача, поставленная перед ним  Петербургом,  была  не  из   легких - всеми  силами и средствами препятствовать  образованию   единого  германского  государства. Появление сильного соседа на северо-западных рубежах империи совершенно не входило в расчеты Зимнего дворца,  и  Горчаков  приложил  все  силы  для решения  этой серьезной  задачи.  После выхода Европы из революционного кризиса  Александр Михайлович вновь назначается советником в  Вену. Дело шло к Крымской  войне, и,  начиная с  1854 года,  он постоянно  информирует  Петербург о враждебной позиции  австрийского  правительства, о  том, что  оно  не потерпит  попыток России  укрепить  свое  влияние   на  Балканском  полуострове   и  захватить средиземноморские  проливы. Но император Николай I не услышал, вернее, не захотел услышать предупреждений Горчакова, который был к тому же не в фаворе ни у  Нессельроде,  ни у  III отделения [1]. А вот наследник престола, похоже, присматривался к строптивому советнику, которого  в первую  очередь заботили интересы России.
 
Впрочем,  делал  это  не он  один,  общество  также  присматривалось  к Александру  Михайловичу. Человек насмешливый и весьма критически настроенный по отношению к  официальному Петербургу, князь П. В. Долгорукий очень высоко отзывался о Горчакове: «Отменно вежливый и  любезный со всеми без различия, он никогда не льстил временщикам; всегда, и в ведро, и в  бурю,  держал себя самым  приличным образом,  совершенно  как  европейский  вельможа,  и вообще снабжен  был  от  природы...  хребтом  весьма  не гибким,  вещь...  редкая в Петербурге. После воцарения Александра II Горчаков сосредоточил  все силы на борьбе с Парижским  трактатом. Парижский  мирный  договор стал унизительным событием в истории России, он ущемлял ее национальное  достоинство  и интересы, был  опасен  с военно-стратегической  точки  зрения. Южные  рубежи страны, после  запрещения держать военный флот и строить военно-морские базы на Черном море, оказались беззащитными перед возможным вторжением извне [2].  То  же  самое  касалось и Аландских островов на Балтике, что  давало здесь преимущество   Англии  и  Швеции. Однако самым неприятным  для  России последствием  войны 1853-1856 годов стало складывание «крымской системы» - союза Англии, Франции, Османской  империи и Швеции, направленного против, по их  выражению,  «российской  экспансии».  Такое  развитие событий отчетливо подчеркнуло  международную  изоляцию России и  являлось  угрожающим  с чисто военной точки зрения.
 
Внешняя политика  -  это прежде  всего  поиск  взаимовыгодных  союзов с другими  государствами, и  здесь  важно не ошибиться  в выборе  партнера или партнеров. Новый министр иностранных дел России  начинал свою деятельность в очень  трудных  условиях.  Он, правда,  пользовался  всемерной поддержкой монарха, и по словам  последнего, циркуляры Горчакова, производившие столь сильное впечатление в Европе, всегда выражали личный взгляд его, Александра II,  на  отношения России к  иностранным государствам. В общем,  князь имел право  сказать как-то Бисмарку: «В России есть  только два человека, которые знают политику (естественно, внешнюю. - Л. Л.) русского кабинета; император, который ее делает, и я, который ее подготавливает и исполняет». Но выполнить главную  задачу -  прорвать кольцо враждебного окружения  вокруг  империи  - оказалось далеко не простым делом. Оно потребовало не только высокого профессионализма от Горчакова, но и смелости, умения выбрать удобный момент, подготовки нужного России мнения европейских дворов от самодержца.
 
Особо  надо  сказать о  дипломатических нотах, подготавливавшихся новым министром.  Это были не только ясные и четкие служебные документы, но и заметные  публицистические произведения, вызывавшие  живой интерес  читающей европейской  публики.  Уже в первом циркуляре  российским представителям  за рубежом от 16  апреля 1856 года Александр Михайлович писал: «Россия не сердится, а  сосредотачивается... Государь  ставит  на  первое место пользы подвластных ему народов, но охрана их интересов не может служить оправданием для нарушения прав других народов». Так министр попытался избавить Россию от клейма  «жандарма Европы». Стратегическим партнером империи Горчаков в те годы считал Францию, хотя Александр II и старые дипломаты николаевской школы склонялись в пользу Германии. Объясняя свой выбор, министр говорил, что союз с Францией предпочтительнее,  во-первых, потому, что Париж беспокоит  резкое усиление Пруссии и он готов заплатить определенную цену  за то, чтобы угроза с этой стороны была снята; во-вторых, потому, что Франция искала союзников в борьбе  с Австрией за итальянские земли (они были  для Франции  тем же,  чем Балканы для России);  в-третьих,  она  не   могла  не   превратиться   в потенциального  конкурента Англии в европейских  (и  не  только  европейских делах); наконец, потому, что во внешней политике необходимо руководствоваться  не  династическими  интересами и симпатиями,  а  реальной пользой нации и государства.  Подтверждая  последнее,  Горчаков с  гордостью писал: «Я первый  в  своих  депешах стал  употреблять выражение «Государь  и Россия»,  на  что  пенсионер Нессельроде отреагировал  незамедлительно:  «Мы знаем только одного царя... нам нет дела до России».
 
Точка зрения Горчакова в вопросе выбора союзника победила, правда, лишь на некоторое время (в чем он нисколько не был виноват). Несмотря на протесты и  ропот справа,  Александр  II не побоялся пойти  на  сближение  с  «двором революционного происхождения» и совершенно обаял нового французского посла в России графа  Морни.  В сентябре  1857 года  в Штутгарте  состоялась встреча Александра II и Наполеона III. На ней, как и  на ряде последующих  совещаний представителей  России  и  Франции,  удалось  договориться  о  согласованных выступлениях в случае франко-прусской войны и принять ряд  важных решений  в отношении  Османской империи. В результате  двустороннего  давления на Порту Молдавия  и  Валахия  получили  статус  автономии,  что  позволило  заложить фундамент  для последующего образования независимой Румынии. Правда, главный для  себя  вопрос - отмену  статей Парижского договора -  России  решить  не удалось. Впрочем,  Горчаков не терял оптимизма. «Мы добьемся  этого, - писал он монарху,  -  ибо  всегда  к  этому стремимся. Надеюсь еще  при  жизни это увидеть» [3]. Сразу скажем, что чутье и опыт не обманули дипломата.
 
К началу 1860-х годов стало ясно, что Франция не то чтобы ненадежна, но слишком  нерешительна в качестве  союзника и партнера  России. Это сделалось абсолютно ясным  во время  польского восстания 1863  года. Очередная попытка поляков освободиться  от  владычества  Петербурга  охватила летом  1863 года практически всю Польшу, а также Литву вместе с западными районами Белоруссии и Украины. В эти месяцы  Наполеон  III внезапно предложил  утопический  план создания независимого польского государства. Александр II,  который  и ранее весьма болезненно реагировал  на  попытки Запада решить  «польскую проблему» (чего только стоит  его знаменитая фраза: «Со  мной осмелились заговорить  о Польше!»), решил  начать переориентацию своей внешней политики. Теперь с ним был согласен и Горчаков,  констатировавший:  «Содействие, которое  оказывает нам  тюильрийский  кабинет   (Тюильри  -  одна  из  резиденций   французских императоров.  -  Л. Л.),  было,  сказать по  правде,  неискренним  и  весьма ограниченным».
 
Между  тем польское  восстание  вызвало самый настоящий дипломатический поход  на  Россию,  грозивший  новой  войной  Европы  против  нашей  страны.  Опасность была столь  велика, что  Александр II  взял за правило  на  всякий случай креститься, подписывая  депеши к  французскому  и английскому дворам.  Однако все обошлось.  Победа  Пруссии  над Австрией в 1866  году  и создание Северо-Германского  союза  заставили Петербург  признать: «...  серьезное  и тесное согласие с Пруссией есть наилучшая комбинация, если не единственная».  Пожинать плоды  такого «согласия» пришлось в 1870 году, когда  Франция, явно переоценив  свои  силы, решила  наказать опасного  восточного соседа.  Уже 1 сентября того же года Наполеон III вместе с армией сдался в плен под Седаном прусским войскам, а вскоре  пал и Париж. В Петербурге внимательно следили за развитием событий, и когда один из  основных гарантов «крымской системы» был повержен,  Россия поняла, что  наступил момент для отмены ненавистных статей Парижского  договора.  Несмотря  на возражения  ряда министров,  опасавшихся резкой реакции западных держав, Горчаков, по согласованию  с императором, 19 октября 1870 года направил российским послам циркуляр, в котором говорилось, что   Петербург   не   считает   себя   более   связанным   обязательствами, ограничивающими права страны на  Черном море.  Этот циркуляр  вызвал большой шум в  европейских столицах, но, как и предсказывал российский канцлер, дело ограничилось «войной на бумаге».
 
После публикации этого циркуляра на имя Александра II начали поступать приветственные телеграммы и адреса со всех концов  России. Особенно широкую поддержку  решение  правительства  вызвало среди  населения  Новороссии и Бессарабии,   которые  более  других испытывали  опасения в связи с незащищенностью  южных  границ империи. И официальная, и либеральная печать превозносила  Горчакова,  приписывая именно ему (почему только  ему?) важную победу российской дипломатии. Общее настроение, царившее в обществе, лучше других выразил Ф. И. Тютчев,  обратившийся  к канцлеру с  прочувствованными строками:
 
Да. Вы свое сдержали слово:
Не сдвинув пушки, ни рубля,
В свои права вступает снова
Родная русская земля.
И нам завещанное море
Опять свободною волной,
О кратком позабыв позоре,
Лобзает берег свой родной.
 
Вообще-то  волна  как  лобзала  прежний  берег,  так  и  продолжала его лобзать,  и за  прошедшие  со  дня  подписания  Парижского мирного  договора четырнадцать лет иностранные  эскадры  российских вод не  бороздили.  Однако отмена этого договора действительно позволила империи возродить свой престиж великой державы и показала тщетность попыток изолировать ее на международной арене.  Кроме того, у России вновь появилась возможность проводить  активную политику на Ближнем Востоке и на Балканах.
 
Стараясь сохранить  в Европе выгодное ему теперь  статус-кво, Петербург внимательно  следил за дальнейшим  усилением Пруссии и особенно за развитием прусско-австрийских  отношений.  Известие о  поездке австрийского императора Франца Иосифа в Берлин  в 1872 году заставило Александра II принять  участие во встрече австрийского монарха с кайзером Вильгельмом. Отметим  сразу, что, начиная  с 1856  года, наш герой  восемь раз выезжал за границу  для ведения серьезнейших  переговоров с императорами Франции, Австро-Венгрии  и Пруссии, так  что говорить,  что он  полностью  передоверил  внешнеполитические  дела Горчакову, вряд  ли приходится. Прощупав на  встрече в Берлине  позиции друг друга, главы государств  в 1873 году подписали конвенцию,  говорившую о том, что  в случае угрозы европейскому миру они обязуются выработать  общий образ действий  и  вообще  станут  отныне  «держаться  сообща».  Так родился пакт, получивший  название  «Союз трех императоров».  Несмотря  на пышную вывеску, союз не был прочным изначально, поскольку каждый из его участников продолжал преследовать собственные внешнеполитические цели, а они  у  каждого  из  них были слишком разные. Какой уж тут «европейский мир» или соблюдение интересов союзников!
 
Недолговечность, надуманность  этого альянса подчеркнул новый кризис во франко-прусских  отношениях  в 1874  году.  В  ходе  него Бисмарк  попытался заручиться   согласием   России  на   окончательный   разгром   Франции.   В благодарность   за  это  прусский  канцлер  предложил   Александру  II  свое содействие  в  решении  восточного  (турецкого)  вопроса.  Однако российский император  заявил, что если Германия вздумает выступить против Франции,  она сделает это «на свой страх и риск». Бисмарк намек понял и вынужден был пойти на  попятный,  уведомив Петербург, что во всем виноваты  немецкие  генералы, бредящие  битвами  и «ничего не смыслящие  в политике», а он был обязан лишь озвучить их желание и довести его до сведения союзника. На том и порешили.
 
Мирное решение франко-германского  конфликта отнюдь  не укрепило «Союза трех императоров». Последовавший вскоре восточный кризис наглядно подчеркнул данное  обстоятельство. Однако  прежде  России  пришлось  заняться  решением вопроса, который до сих пор не являлся центральным  в ее  внешнеполитической доктрине. Речь идет о ее отношениях с государствами Средней Азии. Они попали в круг  ближайших  российских интересов в середине XIX века, когда эти, по выражению Горчакова,  «полудикие и  бродячие» народы начали беспокоить Петербург постоянными набегами  на русские  территории  и  обложением  данью подвластных России народов (киргизов). Кроме того, Зимний  дворец беспокоило военное  и   политическое  проникновение  в  регион  Англии,  которая после англо-афганской войны 1838-1842 годов вплотную приблизилась к среднеазиатским землям. К этому времени обычное противостояние России и Великобритании  превратилось  в  решительную  неприязнь  друг  к  другу,  и, кажется, личные отношения Александра Николаевича и Виктории сыграли здесь не последнюю  роль.  Во  всяком  случае от  их былого романа  юности теперь  не осталось и следа.
 
Неспокойно было и в Лондоне, и в Петербурге. На Даунинг-стрит  считали, что если русские дойдут до Мерва, то  у них в  руках будет ключ от Индии, на Дворцовой  же площади  заговорили  о том,  что  «война  с  Англией  за  Азию неизбежна». Однако начавшиеся в 1853 году бои в  Крыму  заставили  на  время забыть   о  Ташкенте,   Хиве  и  Бухаре.  Пытаясь  позже  обеспечить  мирное проникновение в среднеазиатские дела, русское правительство организовало три миссии  в Хиву  и  Кашгар.  Они  позволили, с  одной  стороны,  лучше понять внутреннее состояние государств Средней Азии, а с другой  - воочию убедиться во все возрастающем влиянии здесь Англии.
 
Новый всплеск общественного внимания к этому региону пришелся на 1860-е годы.  Политическое противостояние Англии и России, интересы  отечественных предпринимателей, защита своих рубежей заставили правительство Александра II перейти  к более решительным действиям на юго-востоке страны. Разраставшиеся или продолжавшие «округлять свои границы» Британская и Российская империи, в конце концов, должны  были соприкоснуться и решить вопрос  о границах  между теми землями, на которые распространялось их влияние.
 
Летом 1864  года,  в  результате  боев  с  Кокандом, удалось  соединить Оренбургскую и Западносибирскую линии (линия -  ряд укреплений, составлявших условную границу государства), и перед Петербургом во весь рост встал вопрос об  установлении  внятных  отношений с государствами Средней  Азии. Горчаков вместе с военным министром Д.  Милютиным представили Александру Николаевичу резервную программу по  среднеазиатской  проблеме. В ней, в  частности, говорилось: «Нам необходимо установить  на вновь приобретенных пространствах прочную,   неподвижную   границу  и   придать   оной значение настоящего государственного  рубежа». Министры предлагали не вмешиваться во внутренние дела ханств, оказывая на них только «нравственное влияние». Трудно сказать, как местные ханы и  беки отреагировали  бы  на исключительно нравственное влияние   России,   но  в   ход   медленно  развивающихся  событий  вмешался непредсказуемый генерал М. Г. Черняев.
 
Воспользовавшись  тем,  что в  Ташкенте  началось  очередное  восстание горожан  против  местного  властителя, он  в  апреле 1865  года без  всякого приказа из Петербурга двинулся к городу. Несмотря на численное превосходство противника  (15 тысяч  кокандцев против 2  тысяч  русских), город был  взят.  Черняева  газеты  назвали  «ташкентским львом»,  но  недоумение официального Петербурга  от  этого  не  уменьшилось. Выражая общее настроение в «верхах», министр внутренних дел Валуев писал: «Ташкент взят Черняевым. Никто не знает почему и  для чего». В  течение года после взятия города  на  разных уровнях обсуждался вопрос о его  статусе. Поначалу, опасаясь бурной реакции Англии и соседних  среднеазиатских  государств,  Ташкент сделали вольным  городом, но Гамбурга  из  него  почему-то  не  получилось.  В  1866  году  его  все-таки присоединили  к  империи,  и  Зимний  дворец  вздохнул  свободнее,  забыв  о Черняеве, который оставался в Средней Азии вовсе не для того, чтобы почивать на лаврах.
 
Осенью 1865 года он самовольно снарядил некое  посольство в Бухару, где оно   благополучно  и  было   арестовано,   что  задало  неожиданной  работы Министерству  иностранных дел. Это обстоятельство вкупе с хаосом, царившим в финансовой  и  административной  сферах управления  Туркестанской  областью, заставило Петербург отозвать ретивого генерала  из  Средней Азии. Однако его преемники   на  посту  военного  генерал-губернатора  Туркестана  продолжили наступательную политику Черняева. В мае 1866 года русскими войсками был взят Ходжент,  в мае  1868-го  - Хива и лишь  в январе  1884-го -  Мерв.  То есть завоевание Средней Азии растянулось на 20 лет, но постепенное включение ее в состав Российской империи во  многом изменило судьбу  местного населения. До 1880  года  государственные  затраты  России  на  управление и  обустройство присоединенных  территорий  почти  в три  раза  превышали сумму  поступлений оттуда  в  бюджет  -  регион  пришлось   подтягивать  на   совершенно   иной цивилизационный уровень. Как отмечают историки, в России, в отличие, скажем, от Англии,  не  флаг  шел за купцом, а купец  - за флагом. Но так или иначе, продвижение империи на юг стало реальностью.
 
Завоевание Средней  Азии  привело к  прекращению там междоусобных войн, ликвидации  рабства и  работорговли,  победе веротерпимости. С  1880-х годов здесь  начинается  строительство  железных дорог, стали  возникать  новые  и расширяться  старые   города.  Средняя  Азия,  как  чуть  раньше  и  Кавказ, втягивалась  в  сферу   влияния   мировой   экономической  системы,  прежняя замкнутость общества разрушалась, оно выходило на новый виток развития.
 
Средняя  Азия оказалась не единственным регионом,  где  напрямую столкнулись интересы России и Англии. Не  меньшей напряженностью отличалось их  противостояние  в  Северной   Америке.   С  1850-х   годов  она   начала рассматриваться официальной Россией  как необходимый противовес  торговому и морскому  владычеству  Англии  во   всем  мире,  как  слабое  звено  в  цепи подвластных Лондону территорий.  В связи с этим  в 1854  году  впервые встал вопрос о продаже США российских владений  в Америке. Однако в 1861  году там разразилась война между  Севером и Югом, которая отсрочила решение вопроса о судьбе  Русской  Америки.  Интересно, что  психологически  и,  так  сказать, социально самодержавие должно было бы поддерживать  конфедератов (южан),  но государственные интересы России, да и насущные задачи ее внутренней политики (отмена крепостного права) заставили Зимний дворец возложить свои надежды на северян, ратующих за отмену рабства в Америке.
 
Правда,  первое   время   империя   сохраняла   лишь   доброжелательный нейтралитет  по отношению к правительству А. Линкольна. «Раскол США, - писал Горчаков,  -  вызывает у нас  глубокое прискорбие. Мы советуем умеренность и примирение, но мы не  признаем другого правительства в  Соединенных  Штатах, кроме  вашингтонского».  Однако  южные  плантаторы оказались решительнее российских помещиков, а может быть,  правительство  Линкольна  в  чем-то уступало  «команде»  Александра  II, но  война в  США  набирала силу. Россия постепенно  переходит  от  нейтралитета  к  поддержке северян,  те,  в  свою очередь, оказывают ей моральную  помощь в польском вопросе.  После окончания Гражданской  войны  в  Америке  проблема русских земель на  этом  континенте сделалась  неотложной.  Их  продажа   правительству  Линкольна   по-прежнему диктовалась  как политическими, так  и  экономическими  соображениями.  Если говорить об экономике, то обследование дел в Российско-американской компании показало  полную  несостоятельность неповоротливого торгового   монстра.  Соглашаясь в принципе с оценками ревизоров, следует все же отметить, что при умелом ведении  дел колонии,  без сомнения,  могли  бы  давать  значительную прибыль, и  правительство  Александра II  об  этом,  думается,  подозревало.  Вопреки устоявшемуся мнению, будто бы Петербург понятия не имел о богатствах Аляски, он  на самом деле был  информирован о наличии там залежей золота. Но тут в игру вступала политика.
 
Золотые прииски  Аляски и Калифорнии  не замедляли, а ускоряли принятие решения о  продаже  Русской  Америки.  Зимний дворец  понимал, по  образному выражению одного  из российских историков, что «вслед  за армией вооруженных лопатами золотоискателей  могла  прийти армия вооруженных  ружьями  солдат».  Вступать  же  в  вооруженный  конфликт с  США,  рассматриваемыми  Россией  в качестве союзника в борьбе  против Англии, ей было совсем не с руки. К  тому же на Дальнем Востоке империя не имела ни  достаточных вооруженных  сил,  ни достаточно прочного, обустроенного тыла. Так и видишь Александра II, который во время совещаний по проблеме Аляски беспомощно разводит руками и спокойно, но убежденно произносит сакраментальное: «Не удержим...»
 
18  марта 1867  года в  Вашингтоне был подписан  договор,  по  которому Россия продавала принадлежавшие  ей в  Северной Америке земли за  достаточно символическую сумму  в 7,2 миллиона  долларов (11 миллионов рублей), а Штаты получали   Аляску  со  всеми   укреплениями,  выстроенными  здесь  русскими.  Последним  предоставлялся  выбор: в  трехлетний срок вернуться в Россию  или остаться, получив гражданство  США. Реакция общественного мнения империи  на продажу  Аляски была  достаточно вялой.  Общество в те годы  оказалось более занятым внутренними проблемами и европейскими событиями.
 
Последним крупным  внешнеполитическим  испытанием для  Александра II  и России  его  времени  стал  восточный  кризис 1870-х годов, имевший  важные последствия для  всей  Европы. Он разразился  в  трудное для  империи время (правда,  сложно припомнить годы, когда  бы война не захватывала нашу страну врасплох  и  вообще  когда  бы  война  приходилась  ко времени).  Буржуазные реформы,  потребовавшие огромных  финансовых   вливаний,  только  начинали разворачиваться в  полную мощь.  Экономические  трудности 1870-х годов были усилены неурожаем 1874 года, да и активизация деятельности  революционных народников в очередной раз подчеркнула растущее  непонимание между обществом и властью. В этой ситуации национально-освободительное движение, вспыхнувшее в Боснии  и  Герцеговине  летом  1875  года, стало  для  российских  властей неприятным сюрпризом. С одной стороны, они не могли оставаться в стороне от конфликта  Стамбула  и  подвластных  ему православных балканских  народов. С другой - должны были всячески избегать конфронтации с ведущими  европейскими державами, преследовавшими свои цели на юге континента.
 
Обеспокоенный обострением  событий  в  Османской империи  Александр  II обратился   к  Германии   и  Австро-Венгрии   с  предложением  содействовать сохранению  Порты,  но  потребовать от  нее более  точного  соблюдения  прав христианских  народов, входивших  в ее  состав. Совместную ноту, содержавшую пять требований к Турции, выработать удалось, однако беда заключалась в том, что Стамбул, обещая  на словах все что угодно, на деле и не  думал выполнять своих   обещаний,  или,  как  пессимистично  выразился  Бисмарк:  «Стоят  ли обещанные  Турцией  реформы  той  бумаги, на  которой  они  пишутся?»  Да  и повстанцы были явно  недовольны умеренностью требований к  Стамбулу, которые выставили члены Союза трех  императоров. Однако споры вокруг этой ноты так и не успели разгореться, развитие событий на Балканах сделало ее неактуальной.
 
В апреле  1876 года вспыхнуло  восстание в  Болгарии. Оно было быстро и жестоко подавлено  властями,  в результате чего в стране  погибло  более  30 тысяч  человек  и  сожжено  около  двухсот  населенных пунктов.  Европейские правительства, включая российское,  хранили хладнокровное молчание по поводу болгарских  событий.   Зато  европейская  общественность  развернула  мощное движение в поддержку болгар. Славянские  комитеты, существовавшие в России с конца 1850-х годов, начали сбор пожертвований для балканских христиан (всего в помощь славянским народам оказалось собрано 4 миллиона рублей) и приложили руку  к  восстановлению  разгромленного  турками  Болгарского революционного комитета.   Известный  нам  генерал  Черняев,   как  обычно  неожиданно  для Петербурга,  оказался в  Сербии,  где  возглавил  местные  вооруженные силы, боровшиеся  против  турок.  Под давлением  общественного  мнения и  не  имея возможности  сдержать поток русских  добровольцев на  Балканы, Александр  II объявил  о разрешении офицерам  своей армии  уходить  в отставку  и  ехать в Сербию.  Вскоре туда  отправилось  4  тысячи русских  волонтеров;  только  в ополчении,  которым командовал Черняев, насчитывалось 640 русских офицеров и 1800 солдат.
 
Российское  правительство все отчетливее  понимало, что войны с Турцией избежать  не  удастся.  В  этих  условиях  важно  было  обезопасить себя  от возникновения антирусского блока  в Европе, а такая опасность представлялась вполне  реальной, поскольку Англия и Австро-Венгрия  внимательно следили  за маневрами России, не желая ее усиления на Балканах. По инициативе Александра II Горчаков начал консультации с ведущими державами континента о  ликвидации сербо-турецкого конфликта. Между тем  сербы терпели одно поражение за другим от  лучше вооруженной и организованной турецкой  армии. Ситуацию  не  смогли изменить ни обычно удачливый генерал Черняев, ни добровольцы, прибывшие сюда из  России  и других стран Европы.  От  полного разгрома сербов  спас только ультиматум, предъявленный Петербургом Порте 18 октября 1876 года.
 
К ужесточению конфликта с Турцией Зимний дворец подталкивали не только соображения  международного престижа, но и ситуация внутри страны. В августе 1876 года III отделение докладывало императору,  что среди учащейся молодежи усиливается мнение, будто  «правительство, не приняв деятельного  участия  в устройстве судьбы славян, тем самым облегчит дело революции,  могущей впредь опираться  не  только  на  социальные идеи,  но  и  на идею  общеславянского освобождения путем  славянской революции». Сторонники войны к  этому времени появились  и в  правительстве,  и  в самой царской семье; все понимали,  что дальнейшее  промедление  уронит престиж России  в  мире и еще  больше усилит раскол между властью и обществом. Действительно, на что-то определенное надо было решаться. Как писал П. А. Вяземский: «Турки не виноваты, что Бог создал их  магометанами, а от  них  требуют  христианских добродетелей. Это нелепо.  Высылайте их из Европы, если можете, или окрестите их, если сумеете... Когда Наполеон   III  поднял  итальянский  вопрос,   он  вместе  с  ним  поднял  и двухсоттысячную армию  и  в три недели  разгромил  Австрию.  А мы  дразним и раздражаем, и совершенно бессовестно, Турцию...»
 
В сентябре 1876 года Александр II объявил о мобилизации армии, к началу военных   действий  российские   вооруженные   силы  насчитывали  460  тысяч регулярных войск  и 546 тысяч -  в  запасных частях. В то же время Горчакову удалось добиться от  Австро-Венгрии обещания соблюдать нейтралитет в  случае войны  России с Турцией  и препятствовать вступлению в этот  конфликт других держав.  В  награду  Вена выторговала у  Петербурга право выбора  времени  и способа  занятия  своими  войсками  Боснии  и  Герцеговины.  Российский  МИД приложил  немало  усилий,  чтобы  убедить  Англию  в  том, что Петербург  не вынашивает планов захвата средиземноморских  проливов или Балкан. Лондон  не слишком поверил этим заверениям и  на протяжении всей  войны стоял за спиной Порты, помогая ей и оружием, и дипломатическими демаршами. Наконец, 4 апреля 1877 года  была  заключена русско-румынская  конвенция, которая обеспечивала свободный проход  русских  войск через румынскую территорию. Дипломатическая подготовка войны на этом завершилась, пришло время штыков и пушек.
 
Выражая  мнение противников  войны,  министр  финансов  М.  X.  Рейтерн предпринял последний  шаг, составив записку, в которой  умолял императора не начинать военных  действий.  Министр писал о том, что  реформы, проводимые в России, еще далеки от завершения  и требуют значительных капиталовложений. В таких  условиях финансовая система страны может не выдержать новых нагрузок, что   приведет  к  катастрофе.  Александр   Николаевич   прекрасно  сознавал справедливость опасений  Рейтерна  и  его  единомышленников,  но раздраженно заметил  министру,  что ни он, ни  наследник  не  допустят  нового  унижения России. В начале 1877 года речь действительно  шла о чести империи, ее месте и весе в мире.
 
12 апреля  1877 года Александр II,  прибыв к войскам, издал в  Кишиневе Манифест о начале войны с Турцией. Это вызвало волну энтузиазма в обществе - только на санитарные нужды армии население  России пожертвовало 14 миллионов рублей. Все внутренние  проблемы были решительно  отодвинуты на второй план, власть   и   общество   силой  обстоятельств   стали  союзниками  на   время русско-турецкого конфликта.  Все пять  сыновей императора  побывали  на этой войне,  а  старшие (Александр,  Владимир,  Алексей)  активно  участвовали  в сражениях и месяцами находились на передовой. Сам Александр Николаевич был с армией до падения  Плевны, он хотел стать свидетелем подвигов  своих  войск, разделить  с  ними  тяготы  боевых  действий  и  условий  военного  времени.  Главнокомандующим  войсками  был  назначен  брат царя, великий князь Николай Николаевич, сам же монарх возглавлял совещания  только в критические моменты войны.
 
Европейская  печать  яростно напала  на  Россию, обвиняя ее  в  желании захватить Балканы и обосноваться на  них.  Англия даже грозила ввести флот в проливы, чтобы держать в  напряжении  Крым и юг Новороссии. Несмотря на  эти угрозы,  12 апреля 1877 года русская армия вступила в пределы Румынии, после чего  последняя   объявила  себя   независимым   королевством   и  разорвала дипломатические отношения  с  Турцией.  15 июля русские  войска  форсировали Дунай, вступили на территорию Болгарии и заняли Систов и Тырново. По  плану, составленному  Генеральным  штабом,  предполагалось  в  течение четырех-пяти недель дойти до  турецкой столицы и  добиться от Стамбула подписания мирного договора, подготовленного в Петербурге.
 
Одновременно  с  Балканским  был  открыт  и  Кавказский  театр  военных действий, который должен был связать турецкие силы в Малой Азии, но  главная роль отводилась  все же  Дунайской  армии,  включавшей в  себя  и болгарское ополчение,  насчитывавшее 7,5  тысяч  человек. Прием,  оказанный  болгарским населением    воинам-освободителям,     превзошел    все    ожидания.    Как свидетельствовал, например, полковник Савич: «Масса жителей болгар, греков и других  национальностей встретила нас за  городом  с  букетами и  венками... Офицеры и солдаты не только были обвешены цветами, но в знак признательности болгары  дарили платки  носовые, вышитые золотом, выносили лучшие свои вина, раздавали   булки  целыми  сотнями  и  не  знали,  чем  еще   выразить  свою благодарность и любовь».
 
Русские войска не  могли двигаться на Стамбул, имея на флангах  сильные турецкие группировки.  Поэтому,  отправив отряд И. В.  Гурко  на  Шипкинский перевал,  соединяющий Северную и Южную Болгарию, главные силы  армии  начали действовать против Осман-паши,  сосредоточившего в крепости  Плевна 16 тысяч человек (позже  турецкий гарнизон увеличился еще более). Взять Плевну с ходу не удалось, война затягивалась,  да и на Кавказском фронте  дела поначалу не заладились. Во второй половине июля  1877  года попытка взять  Плевну силами относительно  небольшого  отряда  потерпела  неудачу. Потеряв в  бою  одного генерала, семьдесят  четыре офицера  и  две тысячи  двести  семьдесят одного рядового,  русские  отступили.  Второй  штурм  крепости  принес еще  большие потери, но результат его был столь же плачевен.
 
После этого Александр II запаниковал,  спрашивая  окружающих:  «Что  же это, второй Севастополь?» Императора можно понять. Его царствование началось с позорного поражения русской армии в  Крымской  войне, и до Русско-турецкой войны 1877-1878 годов Александр Николаевич серьезных битв не выигрывал (вряд ли  таковыми можно  считать  покорение горцев  Кавказа, длившееся  несколько десятилетий, или завоевание рабовладельческих  государств  Средней Азии).  У него не  было  навыка военных побед, у него не было духа  победителя,  а вот опыт побежденного он имел и ни в коем случае не хотел его обогащать.
 
Самое страшное для русской армии началось после «третьей Плевны», когда штурм,  приуроченный  к  дню  ангела   императора,  закончился  чуть  ли  не катастрофой  (было  убито около  тринадцати  тысяч человек,  среди  них  два генерала).  Причем во  время  этого штурма был момент,  когда генералу М. Д.  Скобелеву удалось  прорвать  оборону противника и выйти  на окраину  Плевны.  Однако,  не  получив подкрепления и  отбив  четыре контратаки  турок, отряду пришлось отойти  на  прежние  позиции.  Великий  князь  Николай  Николаевич, доказавший  свою  полную  несостоятельность  в  качестве главнокомандующего, предложил  отступить  к  Дунаю,  чтобы  собраться  с  силами.  Против  этого предложения  резко выступил  военный министр Д. А. Милютин,  и дело дошло до того, что великий  князь предложил министру возглавить армию. Кто знает, чем бы кончилась эта безобразная сцена, если бы император остался в Петербурге и не последовал за армией.
 
В те  дни  единственным «светлым пятном»  на Балканском  театре военных действий стала героическая оборона  русской армией и болгарскими ополченцами Шипкинского перевала. «Шипкинское сидение»  голодных  и  плохо одетых солдат вошло в  историю  как образец  воинского долга и мужества, ведь потери среди защитников Шипки составили около половины их численного состава. Результатом действий отряда  Гурко  и вовремя подоспевшего ему на помощь Радецкого стало то, что подкрепление плевненскому гарнизону так и  не смогло  пробиться  в Северную  Болгарию.  18  ноября 1877  года,  исчерпав все  ресурсы  обороны, Осман-паша и 43 398 турецких солдат и офицеров сдались в плен.
 
Александр  II  назвал  главным  героем плевненской  эпопеи Д. Милютина, который не только  всегда был уверен в  победе, но и указал ее  пути, вызвав под Плевну генерала Тотлебена, организовавшего  ее правильную осаду. В честь плененного Осман-паши был  дан торжественный  завтрак, на  котором император возвратил  турецкому  военачальнику его саблю  и  пообещал, что,  находясь в России, тот  «не  будет иметь  причин к  какому-либо недовольству». Поступок монарха напоминает  поведение  Петра I после Полтавской  битвы, но вряд ли Александр Николаевич вспомнил о предке, просто он привык воздавать должное мужеству врага.
 
Чем же еще занимался монарх во время осады  Плевны? Главной его заботой были раненые  солдаты и офицеры, которых он  не  только ежедневно  навещал в госпиталях, но и подбирал в свою коляску прямо на поле сражения. Князь В. И. Черкасский,  наблюдавший  это своими глазами, писал: «Видя его в лазаретных палатках, похудевшего, грустного, истомленного...  приходит на ум сближение его  здесь  роли с  ролью Людовика Святого в крестовых походах...»  Во время кампании Александр Николаевич переболел  приступом  астмы,  катаром верхних дыхательных путей, лихорадкой и чем-то вроде дизентерии, но больше всего его донимали тревога за исход войны, истощающее  духовно  и физически  нервное напряжение.
 
Тяготы, выпавшие на  его  долю, не  прошли бесследно. По  свидетельству одного из  очевидцев:  «Когда  царь  уезжал  на войну  -  это был  высокий и красивый воин, державшийся очень прямо,  несколько склонный к полноте. Когда он возвратился,  его  с трудом можно  было узнать.  Щеки его  отвисли, глаза потускнели, фигура согнулась, все тело исхудало так,  что казалось, это была кожа  да кости. Несколько  месяцев  было достаточно, чтобы он  превратился в старика». Схожее впечатление  сложилось  и  у  фрейлины  императрицы  А.  А.  Толстой. «Я знаю - писала она, - многие бранили  его за присутствие в армии, но они не учитывали того,  какую радость приносил он, посещая госпитали или, как это бывало неоднократно, подбирая в свою  коляску  раненых  солдат после боя. Мы были поражены его изменившимся внешним  обликом, когда он вернулся в Россию. Поразительная худоба свидетельствовала  о перенесенных испытаниях. У него так  исхудали руки, что  кольца  сваливались с  пальцев. Доктор  Боткин говорил мне, что  вся  свита  Государя  беспрестанно  жаловалась, ворчала  и только помышляла,  как вырваться из этой каторги (доктор, кстати, называл императорскую свиту  «разлагающимися человеческими остатками»  -  Л.  Л.) Он один был ясен и терпелив, несмотря на тяжесть положения».
 
Изменения  в облике императора  являлись следствием, видимо, не  только физических  лишений  и  опасностей,   которым  не  раз  подвергалась  ставка главнокомандующего  под  Плевной. Александр Николаевич еще  до  начала войны находился во власти  странного предчувствия. Ему казалось, что если начнется вооруженный  конфликт  с  Турцией,  то он скоропостижно скончается,  подобно своему отцу. Эта мучительная  мысль  преследовала его настолько упорно,  что перед отъездом  в армию в  апреле  1877  года Александр  II вызвал к себе  в Ливадию  наследника  престола великого  князя  Александра  Александровича  и наставлял его,  как действовать в случае внезапной кончины монарха. Жить под грузом постоянных мыслей о смерти очень тяжело,  но на этот раз все обошлось одними предчувствиями.
 
Сан-Стефанский  мирный  договор  между  Россией и  Османской  империей, подписанный 19 февраля (в день освобождения крестьян в 1861 году) 1878 года, значительно изменил карту  Балкан. Благодаря победе России Румыния, Сербия и Черногория получили  независимость,  а Болгария  превратилась  в  вассальное княжество,   связанное   с   Турцией  лишь   уплатой  ей   ежегодной   дани.  Предполагалось, что в течение двух лет в Болгарии останутся  русские войска, которые   должны  были  обеспечить   соблюдение  условий  договора.   России возвращалась  Южная Бессарабия, потерянная ею в 1856 году, а  на Кавказе она приобретала  Каре, Ардаган, Батум  и Баязет. Договор разделял  европейские и азиатские владения Османской империи, что заметно ослабляло ее экономический и политический потенциал. 230 тысяч болгар подписали благодарственный адрес, направленный Александру  II,  а  день  19  февраля  (3  марта)  до  сих  пор отмечается  в  Болгарии как национальный  праздник.  Однако,  как оказалось, дипломатические бои вокруг Балканского полуострова на этом не закончились.
 
Основные  положения Сан-Стефанского  мирного  договора  вызвали  резкий протест  со стороны  ведущих  европейских держав.  Их не устраивало усиление позиций  России на  Балканах  и  на  Кавказе, «оккупация», по  их  выражению Болгарии  русскими  войсками,  значительное  ослабление Османской  империи, которую  они  рассматривали  как  противовес  «русской  экспансии» в Европе.  Особые  усилия  для пересмотра договора проявили  Англия  и  Австро-Венгрия, угрожавшие созданием  новой антироссийской  военной  коалиции. В  Петербурге осознавали близость и опасность новой войны. Д. А. Милютин записал в те годы в  дневнике:  «Англия  лезет  в  драку  и,  несмотря  на  нашу  уступчивость придумывает  все  новые  предлоги для разрыва». Вести войну против коалиции европейских государств Россия в  тот момент не могла в силу многих причин (к примеру, рубль в 1878 году стал стоить 40 копеек), а ее попытки решить дело дипломатическим путем к  успеху не  привели. В итоге ей пришлось согласиться на пересмотр Сан-Стефанского договора на международном конгрессе, который  и открылся и Берлине 1 июня 1878 года.
 
Здесь  российским дипломатам, прибывшим  на  конгресс  под руководством Горчакова,  пришлось  столкнуться  с  сильными противниками, тем  более  что Петербург явно не угадал с составом делегации. 80-летний Горчаков был к тому времени  уже  серьезно  болен,  Убри  всегда  считался  лишь  исполнительным чиновником,  а  Шувалов  имел  слабое  представление о  Балканах,  да еще  и недолюбливал руководителя делегации.  Горчаков был настолько  немощен, что в день  открытия конгресса его внесли в зал на кресле, а в дальнейшем здоровье не  всегда  позволяло  Александру  Михайловичу присутствовать  на ежедневных заседаниях.  Правда,  это не помешало  ему сделать  достаточно  важный вывод после  первых встреч с Бисмарком  и министром иностранных дел Австро-Венгрии Андраши. «Общее впечатление, - писал он Александру II, - вынесенное  мною от конгресса, то, что дальнейший расчет на Союз трех императоров есть иллюзия».  На полях послания  канцлера  самодержец  сделал пометку: «Это  также  и  мое мнение».
 
Как  это ни  обидно,  большое влияние на  исход  Берлинского  конгресса оказал роковой промах именно руководителя  российской делегации. Престарелый канцлер  по ошибке показал премьер-министру  Англии  Б.  Дизраэли  секретную карту,  разработанную  в  МИДе,  на  которой  были   обозначены  максимально возможные территориальные уступки России в пользу Турции. Понятно, что после этого англичане, да и другие участники конгресса, ни на  что меньшее уже  не хотели  соглашаться.  В результате  территория Болгарии  была  разделена  на Северную и Южную, и независимым  от Турции стал только Север. Австро-Венгрия получила право оккупировать  Боснию и Герцеговину, а в Закавказье, полностью завоеванном Россией, за ней остались только Каре, Ардаган и Батум. С тяжелым сердцем Горчаков  написал  императору, что Берлинский  конгресс:  «...  есть самая  черная страница в моей  биографии».  Александр  II,  желая  утешить и поддержать  старого канцлера, начертал на полях: «И  в моей  тоже».  Он  тем самым  как бы разделял вину с главным дипломатом страны, но руководство МИДа с 1879 года  понемногу   переходило  в  руки  Гирса, нового  ставленника императора.
 
В  России  решения  Берлинского  конгресса  вызвали  бурю  негодования.  Известный  славянофил  И.  С.   Аксаков  в  речи  на  заседании  Московского славянского   комитета  сказал,  что  новый  договор   есть  позорный   акт, направленный  против  России и всех  славян.  За  эту  критику  деятельности властей Аксаков был на несколько месяцев выслан из Москвы, но в своем мнении оказался далеко  не  одинок. Консервативный  журналист М.  Н.  Катков  также горячо протестовал против раздела  Болгарии и, по  сути, призывал к  войне с Англией. Он, в силу  своей близости к наследнику  престола, из Москвы выслан не был,  но его  выступление являлось  свидетельством  того, что и при дворе были недовольные берлинскими договоренностями. Революционные народники,  как и  обещали, использовали  промахи правительства  в  пропагандистских  целях, называя  Берлинский трактат еще одним  свидетельством неспособности нынешней власти  решать  не только  внутренние,  но и  внешнеполитические  проблемы и призывая к ее свержению.
 
Хочется  надеяться,  что  непредубежденный  читатель  понимает,  что  в сложившихся в конце 1870-х годов условиях решения Берлинского конгресса были единственно  возможным компромиссом между ведущими державами континента. Они могли  быть лучшими  или худшими  для  России и балканских  народов,  но  их принятие оказалось  неизбежным,  в ином случае  Европу  ждала большая война.  Теперь  нам   совершенно  ясно,  что  эти  условия  не  отвращали  войну,  а закладывали мину замедленного  действия, которая  взорвалась  в августе 1914 года. Читатель понимает  и то, что победы русского оружия в  1877-1878 годах дали возможность балканским  народам  обрести собственную государственность, спасли  их  от национального и  религиозного геноцида. Не стоит забывать и о том,  что за освобождение Болгарии Россия  заплатила жизнями 21 981 убитых и здоровьем  38 431 раненых солдат  и  офицеров. Хотелось бы, однако, отметить еще  одно  обстоятельство,  которое  обычно ускользает  от внимания  широкой публики.
 
Каждый раз при крупных  внешнеполитических успехах  России  ее  сначала благодарили  и  превозносили,  а  затем начинали  считать  наследницей  того тирана, которого она сокрушила. Так было и со Швецией в начале XVIII века, и с  Османской  империей  в конце  XVIII - начале XIX  веков,  и с  Наполеоном Бонапартом в 1812-1816 годах. Иными словами, Российская империя периодически становилась  объектом   ненависти  и  для  тех  сил,  которые  стремились  к революционным  переменам  в  Европе, и  для  тех  государственных  деятелей, которые пытались  подобных  перемен не допустить. Оставим в стороне вопрос о том, имела ли Европа достаточные основания для подобных опасений в отношении Петербурга,  но  неужели  справедливо  везде  находить  одного  и   того  же виноватого?  Вряд ли нам или кому-либо другому удастся нащупать в  действиях России  продуманную  и  тщательно  проводимую  в   жизнь   экспансионистскую тенденцию  а рассмотрение каждого отдельного эпизода ее внешней  политики на протяжении двух с лишним веков увело бы нас  слишком далеко от  интересующей темы.
 
Гораздо важнее  то,  что  речь  шла не  только  о  территориальных  или конфессиональных спорах. В данном случае вставал вопрос об упадке  жизненной силы  Запада и  уникальной  русской  жизнеспособности.  Причем эту  проблему поставила  отнюдь не Россия  в  своем стремлении доказать  превосходство над соседями, а европейские мыслители и государственные деятели,  пытавшиеся  то ли  подчеркнуть  непреложный,  с их точки зрения,  факт,  то  ли  указать на грозящую миру беду с Востока. По мнению Запада, эта проблема имеет не только исторический подтекст,  но является  актуальной и в наши дни. Теория -  вещь необычайно интересная, но для нас с вами  более важна историческая практика.
 
Не будем переоценивать свои силы - нам все равно  не  удастся решить вопрос: действительно ли  умирает  Запад и почему россияне так жизнестойки? А потому вернемся к той проверке жизнестойкости России, которую ей предстояло пройти в последние годы царствования нашего героя.
 
 
Примечания
 
1. Помимо декабристской  истории, Горчакову мешало еще  и то, что он не сумел найти  общий  язык с  всесильным А. Х. Бенкендорфом  во  время  визита императора  и шефа  жандармов в Вену в 1835 г.  Вот как об этом рассказывает сам  Горчаков,   исполнявший  в  тот  период обязанности   посланника  при австрийском  дворе  и  нанесший  Бенкендорфу   визит   в  гостинице:  «После нескольких  холодных фраз он, не  приглашая меня сесть, сказал: «Потрудитесь заказать хозяину отеля на сегодняшний день мне обед». Я совершенно спокойно подошел к  колокольчику и  вызвал метрдотеля гостиницы. «Что  это значит?» - сердито спросил граф Бенкендорф.  «Ничего более, граф, как то, что с заказом об  обеде вы можете обратиться к метрдотелю гостиницы». Этот ответ  составил для  меня в глазах всесильного тогда графа Бенкендорфа  репутацию либерала».  Вернее,  конечно,  не либерала,  а  человека, не желающего услужить  любимцу императора.
 
2. Свобода рук на Черном море имела для России не только политическое или стратегическое, но и  важнейшее  экономическое значение. Известно, что в 1856-1860 гг.  через  порты  Азовского  и  Черного  морей  шло  77,1%  всего российского экспорта пшеницы, в  среднем по 29,4 миллиона пудов в год. Позже в 1860-1865 гг.  - 85%. В таких условиях нейтрализация Черного моря являлась фактором  крайне  нежелательным,  сковывающим  дальнейшее  развитие  внешней торговли страны.
 
3. В науке  существует  устоявшееся мнение,  что  первым  о возможности отмены  статей  Парижского  договора с императором заговорил Горчаков. Во всяком случае в конце жизни, несколько путая хронологию событий, Александр Михайлович утверждал: «В 1871 г. в эпоху франко-прусской войны никто другой, как именно я подал мысль государю Александру Николаевичу и поддержал затем его  решимость смыть пятно, оставшееся на страницах новейшей истории нашего отечества: уничтожить запрет,  наложенный  на  Россию парижским трактатом, запрет строить корабли в портах Черного моря».
 
 

[версия для печати]
 
  © 2004 – 2015 Educational Orthodox Society «Russia in colors» in Jerusalem
Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: ricolor1@gmail.com