Русское освободительное движение на весах истории

     До настоящего времени история Русского освободительного движения II мировой войны остается, пожалуй, самой малоизвестной темой для российского населения, хотя по масштабам и историко-политическому значению его трудно вычеркнуть из истории страны. Вообще все, что связано с историей войны представляет для современной идеологии «зону повышенной опасности». Для это есть как субъективные причины (участники событий часто еще активны в политике), так и объективные (современный мир целиком обязан своим положением итогам минувшей войны, и любой пересмотр созданных стереотипов означает посягательство на них).

 

     Вот почему, если послесоветский (а на самом деле все еще советский) человек сейчас привычен к информации о зверствах коммунистического режима, кое-что знает о подлинной истории гражданской войны и русской эмиграции, то информация о том, что в первые недели войны население встречало немецкие войска хлебом-солью и рассматривало их как освободителей воспринимается (если вдруг откуда-нибудь доходит) как откровение или заведомая ложь. Такие книги, как «История власовской армии» Й.Хоффмана и «Генерал Власов и русское освободительное движение» Е.Андреевой в России почти не известны никому, кроме специалистов. Советская пропаганда настолько успешно сделала свое дело, что массовое сознание не способно даже задуматься над фактом участия более миллиона советских военнослужащих в войне на стороне германской армии. Ничего подобного в российской истории не было и, казалось бы, одно обстоятельство должно навести на мысль, что что-то здесь не так, заставить задуматься о мотивах «предательства».

 

     Советские идеологи никогда не могли придумать ничего лучше, чем сводить эти мотивы к корыстным соображениям. Однако Россия много раз воевала с самыми разными противниками, и, никогда почему-то охотников перейти к врагу по этим соображениям не находилось, хотя прежние противники не придавали своим войнам с Россией расистского характера. А, тем не менее, несмотря на все обстоятельства, объективно затруднявшие переход на сторону немцев, сотни тысяч советских людей с оружием в руках боролись против Красной армии. Более того, даже в самом конце войны, когда ее исход ни у кого уже не вызывал сомнения, приток добровольцев в РОА не уменьшился, в т.ч. и за счет перебежчи­ков с фронта. Остается только сделать нелепый вывод, что процент коры­столюбцев вдруг в середине XX в. каким-то образом сказочно возрос – или догадаться-таки, что дело, может быть, в самом советском режиме. Апологеты советского режима, затушевывая сущность РОА, акценти­руют внимание на том, что ее составляли «изменники» и рассматривают феномен власовской армии в отрыве от других частей освободительного антисоветского движения. Между тем, в политическом плане РОА была явлением того же порядка, что Русский корпус на Балканах, Русская на­циональная армия генерала Б.А. Хольмстона-Смысловского, формирова­ния генерала А.В.Туркула, Казачий стан, XV Казачий кавалерийский кор­пус и более мелкие формирования, в значительной мере состоявшие из старых эмигрантов, никогда в Красной армии не служивших, к которым этот термин уж никак не применим. То есть, в те годы существовало ши­рокое антисоветское освободительное движение, и РОА представляла в нем лишь ту часть, которая состояла в основном из бывших советских во­еннослужащих.

 

     То, что РОА была движением именно советских людей, и придает особую остроту восприятию ее советской пропагандой, которой проще было объяснить борьбу против Советов русской эмиграции, но оказав­шейся в сложном положении перед лицом столь очевидно рушащегося «монолитного единства советского народа» и его преданности «родной советской власти». Как писал ген. Хольмстон-Смысловский: «Для боль­шевиков это было страшное явление, таившее в себе смертельную угрозу. Если бы немцы поняли Власова и если бы политические обстоятельства сложились иначе, РОА одним своим появлением, единственно посредст­вом пропаганды, без всякой борьбы, потрясла бы до самых основ всю сложную систему советского государственного аппарата».

 

     Это было движение людей, испытавших на себе в течение многих лет все прелести коммунистической власти и настроенных потому особенно непримиримо к советскому режиму. «Свежесть восприятия» во многом способствовала активности антисоветской борьбы. Весьма характерно, что в то время, как в среде эмиграции к концу 30-х годов успели пустить корни примиренческие тенденции (особенно среди евразийцев и младороссов), с началом войны, вылившиеся в так называемое оборончество, то наиболее радикальными сторонниками пораженчества были недавно вы­рвавшиеся из Совдепии братья Солоневичи. И. Солоневич, как известно, не только резко противостоял оборонческим настроениям и отстаивал необходимость использовать любую возможность для свержения совет­ской власти, но и настаивал на необходимости вести активную вооружен­ную борьбу против Красной армии, диверсионную деятельность в ее тылу и т.д. (в некотором смысле его можно считать идейным предшест­венником РОА). Не случайно и после войны участники РОА оставались одной из самых стойких категорий антисоветского фронта.

 

     Очевидно также, что Русское освободительное движение не только не имело никакого отношения к нацизму, но возникло вопреки ему, да иначе и быть не могло, потому что это было русское национальное движение и его цели и сам факт существования находились в вопиющем противо­речии с идеологией и практикой гитлеризма. Фактическая история созда­ния РОА убедительно свидетельствует, что ее становление шло в непре­рывной борьбе между двумя тенденциями в германском руководстве: партийно-нацистской и военно-государственной. И РОА возникла при поддержке именно той части германского офицерства, которое было про­тивником идеологии и политики национал социалистической партии, тогда как партийно-идеологическое руководство всячески препятствова­ло возникновению РОА и тормозило ее создание вплоть до самого конца войны, когда уже надежд на победу фактически не оставалось. Делалось это по той же самой причине, по которой власовское движение было столь опасно для советской системы: появление вместо Совдепии нацио­нальной русской силы сразу изменило бы сам характер войны и неминуе­мо сказалось бы на ее ходе. По этим же причинам нацистское руководст­во не допустило на советский фронт части Русского корпуса.

 

     Среди поддерживающих власовское движение немецких офицеров было немало выходцев из России, в том числе служивших до революции в Российской императорской армии. Союз этой части немецкого офицер­ства с русским освободительным движением естествен и служил олице­творением тяги к русско-германскому союзу, идея которого, как извест­но, была распространена среди правых русских политических кругов до и после I мировой войны и находила отклик и среди части германского истеблишмента (особенно военного), не связанного с гитлеровской пар­тией. Хорошо известно, кстати, что после революции в то время, как по­литические деятели Германии относились равнодушно к борьбе белых армий с большевиками и предпочитали придерживаться соглашений с ле­нинским правительством, то целый ряд представителей военного коман­дования и широкие круги офицерства весьма сочувственно относились к антибольшевицким формированиям (состоящим из их недавних противников и даже продолжающих находиться в состоянии войны с Герма­нией), вплоть до того, что иногда вопреки официальной политике помо­гали им и снабжали оружием. Не случайно поэтому, что именно та часть германского офицерства и генералитета, которая поддерживала РОА и чье понимание государственных интересов Германии, лишенное расистских черт гитлеровского национал социализма, основывалось на возможности союза с национальной Россией, приняла участие в июль­ском заговоре 1944 г. против Гитлера (что еще далее отодвинуло возмож­ность создания РОА).

 

     Тем не менее, отношение к Русскому освободительному движению периода II мировой войны и РОА в современном массовом сознании остается крайне негативным. В принципе единственная среда, полностью с ним солидарная, - это русская белая эмиграция и те немногие лица и организации в России, которые стоят на позициях Белого движения. Еще Хольмстон-Смысловский говорил, что Власов был продолжателем Белой идеи в борьбе за национальную Россию. Сразу после войны, прав­да, среди части старых эмигрантов распространился вирус так называе­мого советского патриотизма, следствием чего были даже случаи содей­ствия советским оккупационным властям в розыске и выдаче эмигрантов второй волны и особенно военнослужащих РОА. Однако вскоре совет­ским патриотам, вернувшимся в СССР, «воздалось по их вере», и это по­зорное явление, обнаружив свою несостоятельность, умерло. И теперь для всех национальных русских изданий и организаций за рубежом бой­цы РОА – герои и патриоты. Это тем более естественно, что большинст­во ныне активной части эмиграции в годы II мировой войны либо сами принимали участие в антикоммунистической борьбе, либо их потомки.

 

     Внутри России, за указанным исключением, до сих пор сохраняется негативное отношение, что совершенно понятно, ибо исходит из сущно­сти современного российского общества и государства как все еще гораз­до более советских, чем национально-ориентированных. Для советской же идеологии власовское движение наиболее страшно как пример борьбы уже в советском обществе. Более того, оно остро ставит вопрос о сущно­сти советского режима как антироссийского – и это в то время, когда он, эволюционировав с конца 30-х годов в национал-болыпевицкий, всегда выдвигал обвинение своим противникам как раз в антипатриотизме. Как ни смехотворно это звучало в устах партии, ради мировой революции уничтожившей российскую государственность (о какой вообще измене можно было после этого говорить!?), но в условиях стопроцентной моно­полии на информацию коммунисты даже белым ставили в вину сотруд­ничество с «интервентами», а тем более – РОА.

 

     И вот наследники пораженцев I мировой войне до сих пор демагоги­чески вопрошают – как же можно было выступать против пусть не нра­вящегося, но своего правительства во время войны с внешним врагом? Откровенный же ответ на этот вопрос более всего и невыносим для со­ветчиков, ибо он гласит: в 1917 году было свергнуто русское правитель­ство и разрушено российское государство, что было с патриотической точки зрения равно преступно как с помощью внешнего врага, так и без нее. А вот свергнуть антироссийскую власть в виде советчины с той же точки зрения не только можно, но и должно – любыми средствами. При­знать эту логику – значит признать, что Совдепия – не Россия, но Ан­тироссия. Признать правомерность власовского движения — значит при­знать советскую власть антипатриотичной в принципе, в основе своей, а это ей — как нож острый.

 

     Понятно, что нынешняя российская власть, ведущая свою родослов­ную не от исторической российской государственности, а от преступного советского режима, вынуждена отнестись к русскому освободительному движению точно так же, как относился к нему тот режим. Потому под «реабилитацию» всевозможных «жертв политических репрессий» участ­ники Русского освободительного движения не попали. В общем это логично.

 

     «Демократизировавшийся» советский режим реабилитирует не­обоснованно пострадавших «своих» (реабилитация, собственно, и означа­ет, что они пострадали неправильно, и врагами режима на самом деле не были). Но бойцы РОА, как и ранее белых армий, были именно врагами и для режима «чужими», и о «реабилитации» их продолжающим существо­вать враждебным режимом говорить неуместно. Просто из этой ситуации явствует, какой именно это режим. Если бы он действительно, как любит представлять, возник в противовес тоталитарной коммунистической дик­татуре, то отношение к людям, против нее боровшимся, было бы, понят­но, совсем иным.

 

     Столь же стойкой неприязнью к освободительному движению отлича­ется так называемая «патриотическая оппозиция» нынешнему режиму, идеологией которой является национал-большевизм, то есть та же самая идеология, которой руководствовался во время войны сталинский режим, воззвавший к великим предкам, славословивший русский народ и мимикрировавший под старую Россию – тот режим с которым непосредствен­но и боролось это движение. Для советского патриотизма всякий другой убийственен, ибо он может казаться убедительным только в отсутствие нормального патриотизма. Правда, обстоятельства последних лет застав­ляют национал-большевицкую оппозицию создавать впечатление, что она объединяет все патриотические силы, и некоторые ее представители иной раз в экспортных статьях, предназначенных для русского зарубе­жья, отзываются о второй эмиграции вполне благожелательно. Но беспо­лезно было бы искать в их печатных органах, от «Дня» до «Нашего со­временника», апологии РОА. В лучшем случае они «готовы поверить» в искренность намерений власовцев, ни мало не оправдывая их действий. Это все, впрочем, совершенно нормально, потому что люди, считающие «своими» победы советского режима, никогда не смогут искренне прими­риться с теми, кто этим победам, мягко говоря, препятствовал. Дело даже не обязательно в приверженности коммунистической идеологии, а в принадлежности (во многих случаях не демографической, а духов­ной) к «поколению советских людей, боровшихся с фашизмом». Даже И. Шафаревич - самое некрасное, что есть в этой среде, счел нужным выразить свое негативное отношение к власовцам как к «людям, которые стреляли в своих». Именно здесь проходит грань между, скажем, А. Сол­женицыным и «патриотическими писателями», то есть между последова­тельными антикоммунистами и людьми, при всех оговорках все-таки принимающими «советское» как «свое». Отношение к РОА служит здесь безошибочным тестом.

 

     Подобно тому, как национальный характер движения не искупает в глазах национал большевиков борьбы РОА против советского режима, так и борьба власовцев против коммунизма не искупает национального характера РОА в глазах «демократической общественности». Националь­ные лозунги, да еще в сочетании с сотрудничеством с национал-социали­стской Германией вызывают понятную аллергию у страдающих «антифа­шистским синдромом». Так что и с этой стороны участникам Русского освободительного движения не приходится ожидать признания. В непри­язни к ним, таким образом, трогательно сходятся политические силы, провозглашающие друг друга злейшими врагами. Но это закономерно, коль скоро победа во II мировой войне есть равно победа и для людей, почитающих онтологическим противником «энтропийный Запад», и для самого этого Запада.

 

     Из изложенного можно заключить, что не только апологетическая, но и просто объективная оценка Русского освободительного движения станет возможной только с окончательной ликвидацией советчины. Напрасно некоторые полагают, что общественное сознание никогда не примирится с РОА. Психология общества изменчива, и то, что казалось общепризнанным и вечным всего лишь 10-20 лет назад, ныне воспринима­ется как чепуха, или об этом вообще никто не помнит. Сейчас, особенно молодому поколению, даже трудно себе представить, каковы были настро­ения, допустим, перед войной. Казалось, что так всегда и было «монолит­ное единство». И то, что очень значительное число людей заранее готово было перейти к немцам, выглядит почти невероятным. Но так было.

 

     До войны в составе населения преобладали люди, еще лично помня­щие старую Россию. Кроме того, значительная часть антисоветски на­строенных людей покинула СССР в ходе войны. Это и привело к тому, что в обществе утвердились нынешние стереотипы. Коренной перелом общественной психологии произошел в 50-60-е годы, когда, во-первых, в активную жизнь вошло первое чисто советское поколение (родившихся в 20-30-х годах), а , во-вторых, произошло привыкание к мысли, что со­ветский режим – навсегда. Однако в будущем ситуация неизбежно изме­нится по тем же, отчасти демографическим, причинам. Советчина, хотя и продолжает господствовать ныне, но, что очень важно, перестала вос­производится. Люди, родившиеся в 50-60-е годы, представляют в це­лом качественно иное поколение. Если из людей более старшего возраста только единицы имели силу и волю сделаться настоящими антикоммуни­стами, то те, кто заканчивал школу в 70-х - гораздо менее идеологиче­ски изуродовано. Недаром среди национал-большевицких идеологов лица моложе 40 встречаются довольно редко. Смена поколений - вооб­ще важнейшая причина идеологических сдвигов в обществе. Относитель­но более терпимое отношение к Белому движению времен гражданской войны помимо прочего объясняется и тем, что людей, воевавших против него, давно уже нет, а те, кто воевал против РОА – еще живы и часто за­нимают ведущие позиции в идеологии и культуре.

 

     Не надо воспринимать современное состояние общественного мнения как вечное. Оно в огромной степени зависит от идеологических устано­вок существующей власти. Могли же большевики успешно изображать из себя патриотов, несмотря на свое поведение в годы I мировой войны и самую сущность их доктрины, принципиально интернациональную и ан­тироссийскую? И ничего - сходило! А сама война — когда-то «вторая отечественная» — превратилась в массовом сознании в позорную «импе­риалистическую», так что подвиги на ней русских воинов были не только забыты, а вообще потеряли право на существование! Это было их обще­ство и они формировали его мнение, как хотели. Когда их последыши окончательно сойдут с политической сцены, изменится и отношение ко II мировой войне, подобно тому, как несколько лет назад стало меняться отношение к первой.

 

     Отношение к Русскому освободительному движению может, таким образом, измениться только со сменой отношения ко всей II мировой войне, к ее смыслу и итогам. До сих пор этому мешает как установив­шийся в результате нее «новый мировой порядок», так и сохранившаяся в неприкосновенности советчина в России. Но ни то, ни другое не вечно. Со временем станет возможно более свободное, без оглядок на различ­ные синдромы и психологические комплексы, изучение всех сложных во­просов этой войны. Тогда и будет по достоинству оценено и развернув­шееся в те годы Русское освободительное движение.