Образ Италии и ее культуры в стихах Анны Ахматовой

 

    Образ Италии имеет в русской культуре и литературе свою давнюю традицию. В течение более 2 веков возник целый ряд различных его интерпретаций, просматриваемых в их диахронных измерениях. Однако обширных исследований в области истории поэзии на эту тему пока не создано ни в России, ни в Италии, хотя ценный материал содержится в многоплановой работе З. Потаповой "Русско-итальянские литературные связи. Вторая половина XIX в."1 и в монографии Ettore lo Gatto "Russi in Italia"2. В статье В. Поттхоффа3 исследуется русская поэзия XIX в., обращенная к Риму, анализируются "римские мотивы" в творчестве поэтов. И хотя нельзя сказать, что Рим - это Италия, можно принять соображения Поттхоффа, исследующего исторический фон, на котором прослеживаются традиции русской поэзии XIX и XX вв., анализируются темы "Тютчев и римский вопрос" (1848), "Майков и Москва - третий Рим" (1869).

    Образ Италии, вырастающий из русской поэзии - это и накопление художественного, и познание неизвестного, незнакомого опыта, который может быть использован в дальнейших интерпретациях. Исходный пункт4 каждой поэтической интерпретации образа Италии - описание путешествий, начиная с точных и пространных впечатлений дневников и кончая лирической метафористикой.

    Если в XVI и XVII вв. Италию посещали в основном русские послы и дипломаты, такие, как Чемоданов, Севергин (1656-1675), Лихачев (1658-1659), Желябужский (1662) и Волков (1687), то во времена Петра I это были молодые люди, приезжавшие для получения образования, как например Шереметев (1697-1699) и Куракин (1705-1709). Фонвизин и княгиня Дашкова - это наиболее известные путешественники по Италии XVIII в., и только в XIX в. Италия начинает "призывать", "манить", "очаровывать" многих русских и не русских художников, поэтов и писателей, и в начале XX в. путешествие в Италию считается желанной обязанностью в жизни каждого русского поэта, независимо от литературного течения или направления. Из великих современников А. Ахматовой почти все успели побывать в Италии: от В. Иванова до Мережковских, от Блока до Белого, от Кузмина до Мандельштама и Пастернака. Феномен "обязательной и желаемой поездки" в Италию прекращается, как известно, в 30 гг., но уже по другим причинам...

    А. Ахматова приезжает в Италию весной 1912 г., и этот год, судя по ее личным воспоминаниям, оказывается одним из самых счастливых в ее жизни: уже напечатана ее первая книга "Вечер", книга о любви и печали, в 300 экземплярах с предисловием М. Кузмина, которую В. Иванов приветствует как "событие в русской поэзии"5; в октябре родится сын Лев.

    Встреча с Италией, с ее художественной традицией оставляет глубокие следы в памяти Ахматовой; поездка в Венецию, Падую, Пизу, Болонью, Флоренцию будет описана поэтессой в ее автобиографии как прекрасное сновидение: "Весну 1911 года я провела в Париже, где была свидетельницей первых триумфов русского балета. В 1912 году проехала по Северной Италии (Генуя, Пиза, Флоренция, Болонья, Падуя, Венеция). Впечатление от итальянской живописи и архитектуры было огромно: оно похоже на сновидение, которое помнишь всю жизнь"6.

    Поездку Ахматовой с Гумилевым можно проследить и по стихам Николая Степановича, опубликованным в книге "Колчан"7: "Венеция", "Пиза", "Рим" (впрочем, в Рим Анна Андреевна не поехала, чувствуя себя уставшей, и ждала мужа во Флоренции). Путешествие по Италии в поэзии А.Ахматовой запечатлено одним, но необычно радостным стихотворением "Венеция".

    Восприятие Венеции Анной Ахматовой, ее чувства и настроения странно перекликаются с впечатлениями А. Блока, который тремя годами ранее совершил это путешествие. Венский поезд пересекал границу между Филлахом и Тревизо, потом медленно шел по длинной и узкой дамбе, соединяющей венецианские острова с материком, шел словно по спокойной воде. Лагуна скрывалась в беловатом и прозрачном тумане и постепенно из тумана прояснялся пейзаж, знакомый по множеству изображений; совершенно зеленая вода Адриатического моря, черные гондолы, стройная башня и легкий купол Сан-Джорджо. Стихи Ахматовой подтверждают слова Блока: "Здесь хочется быть художником, а не писателем, я бы нарисовал много, если бы умел"8.

    Стихи Ахматовой стремятся уловить это неуловимое, казалось бы, впечатление, когда стих начинает рождаться из бесформенного клубка линий и цветов:

 

Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы9.

    И дальше общий фон становится более и более замкнутым, зрение начинает сосредоточиваться уже на определенных и отдельных образах, приближается как бы к центру картины, а центром картины оказывается лев, образ которого повторяется в разных аспектах:

 

Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.

    Над Венецией, выцветшей как "древний холст", "стынет небо тускло-голубое..." Это согласие материального и духовного создает своеобразный "монизм"10, и авторское я звучит только в последних строках:

 

Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.

    Так в согласии с реальной Венецией возникает ахматовская Венеция.

    Дополнением к стихотворению Ахматовой кажутся четко выписанные стихи Николая Гумилева о Венеции; "взятые с натуры острым карандашом искусного рисовальщика"11, они как бы дрожат и струятся в воздухе ночного города, материальность мира выступила в них в высшей точке своих поэтических возможностей:

 

Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней.
Путник, молчи и смотри.
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом.
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом12.

    Венеция Ахматовой живет, она вся в движении, в лучах солнца, хранимая львом, там толпа и яркие игрушки; Венеция Гумилева не только таинственна, но и прекрасна, она само царство наяд. Вспомним, что А. Блоку Венеция кажется городом ночи и смерти:

 

Все спит - дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака неверный шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак13.

    В лирике Ахматовой запечатлены не только природа и зодчество Италии, но вся ее художественная культура насыщает поэзию Ахматовой своеобразной метафоричностью. Особенно пристальное внимание обращено к личности Данте и образному строю "Божественной Комедии".

    Фигура Данте впервые появляется в ахматовском стихотворении "Муза" 1924 г. Образ музы постоянно меняется в ахматовской лирике. Как заметил А.И. Павловский: "будучи по-пушкински смуглой, Муза нередко еще у Ахматовой и "веселая"14. Но веселость Музы исчезает в стихах "Белой стаи":

 

И печальная Муза моя
Как слепую, водила меня15.

    Здесь она является тайной и могучей властью искусства, которое может спасать, может вывести человека из узкого существования, лишь бы он оставался верен искусству. Но когда тема родины все более входит в поэзию Ахматовой, Муза превращается в "нищую в дырявом платке", и ее унылый голос звучит над кровавой землей. Анна Ахматова как поэт полагалась главным образом на великую интуитивную силу художественного творчества, которое в этот период казалось ей чуть ли не единственной незыблемой ценностью в жизни поэта:

 

Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: "Я"16.

    Восхищение и увлечение Данте сближает Ахматову и Мандельштама, двух поэтов и двух друзей. Данте занимает особое место в их поэтическом мире, и его поэзия стала предметом историко-литературного и поэтического осмысления у Мандельштама и Ахматовой. Анна Андреевна дает нам изумительное свидетельство в ее "Листках из дневника" о страсти и силе влияния Данте на Мандельштама:

    "Я довольно долго не видела Осипа и Надю. В 1933 г. Мандельштамы приехали в Ленинград, по чьему-то приглашению. Они остановились в Европейской гостинице. У Осипа было два вечера. Он только что выучил итальянский язык и бредил Дантом, читая наизусть страницами. Мы стали говорить о "Чистилище". Я прочла кусок из XXX песни (явление Беатриче):

 

Sopra candido vel cinta d'uliva
Donna m'apparve sotto verde manto
Vestita di colordi fiamme viva.

E lo spirito mio che gia cotando
Tempo era fioto che alla sua prefenza
Non era di stupor, tramando affracto..

    Осип заплакал. Я испугалась - "Что такое?" - "Нет, ничего, только эти слова и вашим голосом". Не моя очередь воспоминать об этом. Если Надя хочет, пусть вспоминает".17     Через год после этого разговора арестовали в Москве О. Мандельштама, а через два года после его ареста А. Ахматова пишет стихотворение "Данте", повествующее о последних минутах дантовского изгнания из Флоренции:

 

Этот, уходя, не оглянулся,
Этому я эту песнь пою.
Факел, ночь, последнее объятье,
За порогом дикий вопль, судьбы"18.

    Как по-блоковски отчаянно звучат эти стихи. "Вопль судьбы" может быть выражением, непонятным для современного человека, но Ахматова, по личной и неличной биографии, знала силу и террор судьбы: этот вопль, который не забывается ни в аду, ни в раю. Но Данте не пошел в рубахе покаянной, держа в руках свечу грешника, по Флоренции, "вероломной, низкой, долгожданной...". Флорентийский Данте как бы вдруг переселился в Россию этого времени. Мы чувствуем его на сцене театра жизни 30-х годов; он связан воплем судьбы с действующими лицами этого театра.

    В эти годы Ахматова тщательно изучает судьбу Пушкина, занимается последними годами жизни и причиной смерти великого поэта. Борьба с властью у Пушкина и у Данте - это и ее личная судьба, и только она знает цену победы - сохранить вечную память:

 

И в раю не мог ее забыть.

    Мне кажется, что эти стихи можно считать данью памяти, подарком другу Осипу Мандельштаму, который остался верным своей поэтике, своей "тоске по мировой культуре"19. Это стихотворение как бы связывает двух поэтов общей трагической биографией - и именем Данте. Как известно, еще в 1915 г., когда они были молодыми, Мандельштам посвятил А. Ахматовой очень странные и тогда таинственные стихи, которые оказались, к сожалению, жгучей правдой:

 

Черты лица искажены
Какой-то старческой улыбкой,
Ужели и гитане гибкой
Все муки Данта суждены20.

    Так тема Италии объединяла русских поэтов в рассказе и пророчестве о собственной судьбе.