Фраппе и встречи

 

Из-за угла показался паром. Это лифт во времени, мы сядем в него и «поедем» к своему будущему.

 

– Игорь, хватит спать! Хватай мешки, вокзал отъезжает!

 

Игорь подхватил посох и рюкзак, и мы бодро взбежали на «Агиос Анна», обернулись и помахали удаляющемуся монастырю Григориат. Он нам ответил взмахами византийского флага с пристани.

 

У Симона-Петра наш кораблик подобрал еще паломников и бодро побежал к портовому селению Дафни. А мы снизу вверх долго смотрели на исполина, застывшего в камне, и думали о том, что если когда-нибудь мы сюда вернемся, то постараемся обязательно побывать там, впрочем, как распорядится игуменья Святой Горы. Кораблик резал волны и тащил нас с рюкзаками, как мулы тащат на гору поклажу утомленных паломников.

 

В Дафни мы сошли на берег. Люди с парома и те, кто здесь уже был, сидели под навесом закусочной Яниса и в большинстве своем пили фраппе. В жарком климате Греции этот напиток, кофе со льдом и сливками, бывает весьма кстати. Мы тоже попробовали.

 

Андрей, неплохо говоривший по-английски, выяснил всю диспозицию и сообщил нам, что монастырь Ксиропотам в связи с ремонтом сейчас паломников не принимает.

 

– Если хотите, можете туда подняться.

 

– Мы молча посмотрели вверх, вспомнили, как, с напряжением преодолевая серпантин и подъем, мимо этого монастыря ползет автобус, и более сосредоточенно принялись пить кофе. Между тем Андрей сообщил, что паром сейчас уйдет назад в сторону Великой лавры, а потом вернется и пойдет на Уранополис.  

 

– Если не пойдете в Ксиропотам, то можете на нем добраться до монастыря Святого Великомученика Пантелеимона.

 

– Так мы, скорее всего, и поступим. А вдруг и Валера появится на пароме, было бы хорошо. Наш русский монастырь с пристани Дафни был хорошо виден. Мы могли бы до него пройтись пешком, но наше созерцательное пребывание в тени прибрежного кафе под уравновешивающее покачивание волн походило на чайную церемонию, которую совсем не хотелось прерывать любым движением или суетой.

 

- А не повторить ли нам еще по чашечке да с пирожками? - А давайте, Владимир Георгиевич, повторим! Спустя несколько минут произошел еще один занимательный эпизод, о котором хотелось бы рассказать несколько поподробнее. Но сначала небольшое отступление.

 

Выполняя послушание нашего Архиепископа, мне довелось ездить по епархии и встречаться с духовенством, проводя беседы на предмет организации приходской жизни. В этих беседах я касался еще одной очень важной и больной темы – пастырского профессионального выгорания. Что-то я говорил коллегам по цеху из личного опыта, а что-то сообщал, основываясь на опыте, почерпнутом из специальных источников. И вот в одном из благочиний на такую встречу прибыли отцы-священники из разных приходов. Среди них были и опытные, уважаемые батюшки, и священники помоложе. И те, кому это было важно, и те, которые откровенно зевали, мол, это все нам давно известно и постарайся нас не задерживать.

 

Так случилось, что перед этой встречей я ездил по приходам с инспекцией и немного представлял реальное положение дел. Например, некоторые священники настоятельствовали в деревенских храмах, в которых, чего только ни делай, прихожан не будет. Многие из деревень сегодня являются вымирающими, а в плане развития совершенно бесперспективными. Служащие там батюшки не испытывают крайнюю нужду только потому, что ведут натуральное хозяйство и больше смотрят в землю, чем в небо. Это невероятно тесные для души условия. Мы, воспитанные еще в Советском союзе, не имеем тех сил, той веры, что наши святые предшественники, которые тоже в свое время и отчаивались, и даже унывали, попадая в пустые деревенские храмы. Я сейчас имею в виду святого праведного отца Георгия Косова (Чекряковского) трудившегося на Болховщине, Орловской земле. Но у него была опора – Оптинский известный старец преподобный Амвросий, который отца Георгия укреплял и благословлял. У нас нет таких столпов рядом. И отцы, имеющие большие семьи, но не имеющие возможности больше посвящать себя церковному служению, откровенно унывают. И я их очень хорошо понимаю и не осуждаю.

 

Так вот, на том собрании во время затронутой мною темы «выгорания» священник приятного, благообразного и даже, может быть, слишком ухоженного вида (он сидел почти во главе стола) вдруг с некоторой самоуверенностью и пренебрежением произнес: –

 

Выгорание – этот термин пришел к нам из западного христианства. А происходит это все от маловерия таких, с позволения сказать, отцов.

 

В другое время я, может быть, пропустил бы реплику мимо ушей, но со своего места я видел сидящего в конце стола священника с усталыми глазами и изможденным лицом. Этот батюшка жил добросовестно как священник, но очень тяжело, как отец большого семейства. А говоривший никогда не знал нужды, приняв сразу благополучный приход.

 

Я внутренне завелся.

 

– Совершенно верно, дорогой отец, это все от маловерия!

 

Взяв с подоконника священническую скуфею, я положил её на середину стола.

 

– Вот в Евангелии Господь говорит своим ученикам, что имеющий веру с горчичное зерно, горы переставлять будет. Вы, дорогой отченько, продемонстрируйте веру свою, горы не нужно, скуфею эту передвиньте верой. Возникло замешательство, а духовенство за столом оживилось, многие заулыбались. Виновник инцидента потупил глаза, пробормотав:

 

– Сегодня у нас нет такой веры…

 

– Так ведь и я об этом, а феномен пастырского выгорания есть. Дальше разговор проходил конструктивно и со вниманием к предмету нашей встречи. Сейчас Вам будет понятно, почему я рассказал историю с передвижением скуфеи. Мы взяли по чашечке кофе, горячие пирожки с брынзой и вышли из внутреннего помещения кафе, где было все-таки душновато, наружу. За одним столиком сидел монах, не греческой наружности, а скорее, славянской. Хотя внешний вид у него был стилизован под местных «аборигенов» – круглая греческая шапочка на голове, сверху подрясника надета черная монашеская безрукавка. Но рюкзак рядом выдавал хозяина, рюкзак был наш, русский.

 

– Разрешите? – Садитесь. – Монах пододвинулся, давая нам дополнительно место. Он так же, как и мы, отдыхал, попивая ароматный напиток. Но что-то все-таки с ним было не так. Он не пытался поддерживать беседу, знакомиться, что для наших соотечественников было несвойственно. Скорее всего, он старался сохранять внутреннюю тишину, приобретенную на берегах Афона. Некоторое время мы кушали молча. Но такая тишина, в конце концов, стала тяготить и нашего нового собеседника.

 

– Я ходил вчера на вершину… Обрадовавшись возможности с пользой пообщаться, я искренне восхитился:

 

– Здорово! А как там, расскажите, а то мы все по монастырям ходили… – Нормально, – с великим достоинством ответил монах. И добавил:

 

– Кто не ходил на вершину Афона, тот на Афоне не бывал!

 

– Вот так и сказал, ни больше, ни меньше. Мои товарищи почувствовали себя неловко, а я увидел в говорящем того самодостаточного священника, о котором я Вам рассказывал выше, и конечно, внутренне завелся. Духовно грамотно было бы промолчать и воздохнуть: « А я, грешный, не сподобился!» или что-то вроде того. Но моя натура вылезла наружу, и я, спокойно глядя ему в бесцветные глаза, сказал:

 

– А мы приехали сюда не альпинизмом заниматься. Не буду дальше передавать содержания нашей очень короткой «душеполезной» беседы. Он что-то резко ответил, видимо, я «насыпал соль на рану», быстро встал и, не прощаясь, пошел к показавшемуся автобусу. А мы остались обсуждать «инцидент» и смотреть вслед уезжающим в Карею паломникам. Но на душе было почему-то тихо и спокойно. Прости нас, грешных, незнакомый монах!