В первых номерах журнала за этот год читатель познакомился с очерками нашего корреспондента «Путешествие в Золотой век, или наши простаки за границей». Сегодня мы завершаем рассказ о плавании на лодьях по Средиземноморью.

Мы увидели его с плывущих лодий в лучах заходящего солнца. Целый день пустынная равнина моря, однообразный плеск волны о борт, и вдруг перед глазами возникает город твоих давних снов, приютившийся на груди скального монолита, отвесно обрывающегося в море. Дома лепились по склону горы, и две высоченные стены делили лабиринт улочек и кварталов на верхний и нижний город, защищая его от незваных врагов, а для богатых купцов была гостеприимно распахнута гавань (позже я узнал, что, к примеру, венецианский порт, действовавший в XV-XVIII веках, принимает корабли и поныне). Эту неприступную крепость венчал на вершине горы храм.

— Господи, что это за град Китеж? Или я сплю, — пробормотал я, не в силах оторвать глаз от сказочного видения, — а может быть, это всего лишь киношные декорации?
— Нет, сын мой, это не сон, а явь,— ответствовал мне, неразумному, сам архимандрит Августин, участник нашего плавания. — Мы подходим к древнейшему на Пелопоннесском полуострове городу Монемвасия, расположенному на его восточном побережье — Лаконии. Завтра я думаю посетить этот город — там было много византийских храмов. Если хочешь, можешь составить мне компанию.

Пока швартовались, упала ночная тьма, но я долго бродил по причалу и выходил к дороге, что вела из небольшого ярко освещенного поселка, где гремела музыка и развлекалась заезжая публика, к мрачно высившейся на фоне звездного неба горе, скрывавшей увиденный нами город. Лишь машины, шурша шинами по гравию, спускались с горы, ослепляя светом своих фар.

Проснувшись утром раньше обычного, я перебрался по сходням на берег, искупался и тут заметил батюшку — он обливался пресной водой из-под крана, обнаруженного им у придорожного ресторанчика, за которым торчала стрелка указателя с названием «Монемвасия». Стрелка была точно направлена на монолит горы. Не очень широкий мост соединял материк, то есть Пелопоннесский полуостров со скалой-городом. По этому-то мосту мы и направились с отцом Августином к стенам города, который окутывала завеса таинственности. Она ощущалась и на расстоянии, когда мы смотрели на город-скалу с моря, она чувствовалась кожей и нутром, когда мы вступили на мощенные камнем улочки.

Я был так поглощен своими ощущениями, что не могу точно припомнить, какие ворота прошел первыми: то ли ворота арки, прорезанной в толстенной стене каменной кладки с полуразвалившейся башней наверху; то ли деревянные ворота в стене, сложенной из крупных блоков песчаника. Лишь отчетливо вижу перед собой толстые железные полосы и засовы на дереве ворот, старое железо, все в язвах от ржавчины и соли морских ветров.

Сколько же столетий отшумело над этим городом! На этой скале археологи раскопали стоянку древнего человека; по свидетельству летописей, кто только здесь не вил свое гнездо: и готы, и эллины, и византийцы, и рыцари-крестоносцы, и венецианские купцы, и турки, и, конечно, греки...

Было такое раннее негромкое утро, что все окружающее: домики, цветущие кустарники, еще закрытые магазинчики — воспринималось совершенно нереально, будто мы передвигались по заколдованному городу, оставленному жителями. Единственно, мне все время бросалось в глаза, что новые улочки, лезущие вверх по склону, и свежепокрашенные домики вырастают из прежней жизни, из старого города. Многие фундаменты явно собирались из камня древних построек, а кирпич в стенах был старым, закаленным...

И поэтому я начну свой рассказ с описания старого города.
Мы карабкались с батюшкой, как козы (пусть отец Августин простит меня по старой дружбе за такое сравнение) по горной тропе, она тоже была когда-то улицей, вверх по крутому склону. Колючие, жесткие ветки кустарников-фригане, стелящихся чуть ли не по земле и образовавших целые заросли, цеплялись за одежду, в кроссовки сыпался песок и мелкие камешки, но мы упорно лезли вперед. Я, бывший альпинист, еле успевал за архимандритом Августином, заядлым туристом и байдарочником, объехавшим полсвета.

Наконец мы выползаем к подножию древнего храма на самой вершине скалы, и я устраиваюсь передохнуть на небольшой площадке.
Возможно, здесь была когда-то площадь, так как по краям ее лежат мраморные колонны, лишь одна сохранилась и упрямо стоит — наперекор всем ветрам и невзгодам. На таких площадях собирался народ на публичные собрания, устраивались театральные представления и спортивные игры. Посредине — овальное углубление, нечто вроде водоема или колодца. Здесь женщины набирали воду и обменивались новостями, а вечерами собирались мужчины, чтобы коротать время в неторопливых беседах. Солнечные блики играют на розоватом мраморе колонн, тени скользят по заросшим травой плитам, где ступали сандалии гречанок и кипела непонятная для нас жизнь, наполненная веселыми и грустными событиями.

Диковатая красота разрушенного города вызывает в душе поэтические образы. Возможно, еще и потому, что в нем родился известный поэт Яннис Ристос, продолжатель футуристических традиций Маяковского.
Невольно всплывают в памяти строки Блока:
Забытый гул погибших городов и бытия возвратное движенье...

Чтобы зарисовать круглый купол и ребристые колонны храма (потом мы определили по рисунку, что это действительно византийский храм), я выдираю из сухих веток плоский камень, подкладываю его под блокнот и оглядываю вокруг выжженную солнцем вершину холма, заросшую ломкой желто-бурой травой. Боже мой, а ведь здесь когда-то произрастали великолепные сорта винограда, и город этот в Европе называли — «Мальвуазия». Знаменитые мальвуазийские ликеры завоевали известность еще в средние века (помните, как погиб Ричард III? Его кинули в бочку с мальвазией, и он захлебнулся). Шло время, и на этих склонах перестали выращивать виноград, ведь городок неоднократно разрушался, а турки его сожгли. Однако саженцы муската были вывезены отсюда на Кипр, Сицилию, Сардинию, в Испанию и Францию. Москвичи наверняка помнят, как некоторое время назад прилавки винных магазинов были заставлены длинными, изящными бутылками с этикеткой «Мускат Лоэль», их к нам привозили с Кипра. Но почти никто не знает, что вино делалось из сортов винограда, которые когда-то произрастали в Монемвасии.

Я смотрю сверху на старый город, развалины которого, как позвонки динозавра, выпирают из спекшейся от жары земли. Мертвый город, где стены переходят в скалы, а скалы сливаются с постройками и полукружиями входов в разрушенные жилища. В высокой траве видны остовы домов, складские помещения, огромные кувшины для вина и зерна.

Отец Августин, поднявшись по ступеням храма, приглашает зайти внутрь. Если издали, с моря, храм смотрится весьма внушительно, то, стоя рядом с его стенами, я вижу осыпавшуюся штукатурку, обнажившую кирпич сводов. Внутри на стенах росписи на библейские сюжеты, некоторые из них были замазаны турками, а из медальонов смотрят лики святых. Слева на алтаре, прикрытом алыми занавесками, стоит икона: Святая София благословляет своих дочерей на муки во имя любви к Господу. Перед иконой несколько тоненьких свечечек и маленький букетик засохших цветочков. Все же здесь бывают люди.

Мы выходим из храма, стены которого переходят в отвесную скалу. Внизу, у причала, как раз под храмом, стоят наши лодьи «Вера», «Надежда», «Любовь», названные так в честь сестер-мучениц, и архимандрит Августин рассказывает мне их историю.
 
— Своих дочерей София назвала именами трех христианских добродетелей. Вдова-христианка София и ее дочери, жившие в Италии, не скрывали своей веры в Христа и открыто исповедовали ее. Наместник Антиох донес об этом императору Адриану, и тот повелел привести сестер в Рим.
Понимая, зачем их ведут к императору, мать и дочери горячо молились, прося, чтобы Господь ниспослал им силы для предстоящих испытаний.

София и дочери ее поразили всех, представ перед императором совершенно умиротворенными. Призывая по очереди сестер, Адриан убеждал их принести жертву богине Артемиде, но сестры, несмотря на юный возраст (Вере было 12, Надежде — 10 и Любови — 9 лет), остались непреклонны. Тогда император приказал подвергнуть их истязаниям: сестер бросали на раскаленную железную решетку, топили в котле с кипящей смолой, а младшую, Любовь, привязали к колесу и били палками, пока ее тело не превратилось в сплошную рану. Но Господь хранил их, и, перенеся жестокие муки, сестры не отступили от веры.

Мать подвергли не менее тяжелой пытке: она должна была смотреть на страдания дочерей своих. Но она вытерпела все, призывая дочерей быть мужественными и не предать Христа. Как избавление от мук, встретили свою кончину Вера, Надежда, Любовь — они были обезглавлены.

Не буду утомлять читателя описанием, как мы спускались, обходили каменные завалы и продирались сквозь кустарник, а потом снова взбирались по скалам, но примерно через полчаса мы были у цели.

Осторожно открываем довольно ветхую дверцу с вырезанным наверху крестом и входим в чисто выбеленную, небольшую пещерку, примерно метра два на три. Под невысоким сводом в полумраке теплится лампадка перед иконой с изображением апостолов, держащих в руках храм «Собор апостолов», а сверху, из облаков, их благословляет Христос. На столике в чаше лежат монеты и бумажные драхмы — подношения на содержание часовни.

Рядом с часовней в отвесной скале виднеется отверстие — вход в убежище отшельника, куда можно было опуститься только на веревке, на которой ему передавали еду и одежду.

Это в византийское время застройка городов стала скученной, с узкими улочками, вьющимися во всех направлениях, где дома весьма живописно громоздятся по горным склонам. От здешних домиков, зачастую выросших на древних фундаментах или переделанных по вкусу хозяев, трудно оторвать взгляд: до чего же они ухоженные, раскрашенные, воплотившие в своем обличье стили самых разных эпох.

Еще в античные времена возникла традиция возводить дома с внутренними двориками. Наиболее типичным видом такой постройки был перистиль эллинистического типа. И вот здесь мы воочию увидели этот древний перистиль: по периметру замощенного каменными плитами двора, вплотную друг к другу, располагаются жилые постройки, кухня, кладовые. Двери всех жилых и хозяйственных построек выходят во двор, а снаружи в дом ведет лишь один вход. Повсюду — на плитах двора, по краям наружных лестниц, по которым поднимаются на верхние этажи дома, на балконах — расставлены в кадках и вазонах декоративные цветущие растения.

Больше всего одноэтажных домов под двух- или четырехскатной черепичной крышей. Но попадаются двухэтажные дома под двухскатной крышей, которые больше характерны для гористой местности, их еще называют «средиземноморскими». На нижнем этаже держат скот (это в деревнях), на верхнем — живут сами хозяева. На открытых деревянных балконах вдоль одной или двух сторон дома обычно отдыхают или работают в теплое время года, там же развешивают для просушки гирлянды красного перца.

Посреди этого моря черепичных крыш и серых каменных стен резко выделяются левантийские дома, которые чаще всего встречаются на островах Эгейского моря. Они невелики, сложены из белого или розового камня, на фоне которого хорошо смотрятся желтые, зеленые, красные двери и оконные рамы. Отличаются и крыши домов — плоские, куполообразные — они все не похожи друг на друга.

... Да, время разрушает все, даже камень. Но когда наши лодьи уходят от берега, снова гигантским монолитом вырастает за кормой скала, ставшая островом, опоясанная ступенчатыми стенами. И, кажется, что из бойниц башен грозно торчат орудия, угрожая каждому непрошеному гостю. В морской дымке тает вечная, окутанная легендами Монемвасия.

Перефразируя известное выражение: «В Греции есть все», хочется сказать, что на островах Средиземного моря действительно есть все, что душа пожелает. Да, так кажется туристу, который жадно разглядывает в лакированном проспекте заманчивый островок в «винноцветном море», мечтая провести там отпуск.

Но не все знают, что среди почти четырех тысяч островов, разбросанных в Эгейском, Критском, Ионическом морях, лишь только двести обитаемых, и то в это число входят острова, где в купальный сезон работает лишь причал, или открыта таверна, или предприимчивый фермер вывез на летнее пастбище своих овец.

Почему же столь большое количество заманчивых островков в теплых морях необитаемы? Причин немало: почти все эти острова бесплодны, на скалах ничего не растет, кроме жесткой травы да колючего кустарника; на многих нет источников воды: не всюду есть удобные бухты, значит, не смогут причаливать и стоять на якоре роскошные катера и яхты; на многих островах нет электричества и так далее.

Может быть, давно пора было подумать об их продаже или сдаче в аренду? Но раньше нечего было и мечтать, чтобы купить на острове даже развалившийся домик, ферму или построить гостиницу без обширных связей в верхних эшелонах власти, а приобретение целого острова было просто невозможно. Теперь же, когда правительству приходится отчаянно изыскивать новые источники доходов, — пожалуйста, если хотите приобрести «небольшой кусок скалы недалеко от побережья», выкладывайте миллионов пять долларов и наслаждайтесь покоем. Хотя, когда какой-нибудь богатый немец или скандинав, желая уединения, купит остров, построит причал для судов, то нет гарантии, что сюда не будут заглядывать вездесущие туристы на яхтах. А что поделать?

Особенно повезло тем островам, которые отмечены печатью славных исторических событий, как Корфу (итальянское название острова Керкира) и Эльба, или овеяны легендами и мифами, как Лесбос и Итака, или имеют какие-либо достопримечательности, монастыри, античные развалины, как Порос.

Я уже рассказывал об Итаке, куда все стремятся, чтобы побывать на родине гомеровского Одиссея. Вот и итальянский остров Эльба, на который лодьи зашли, чтобы запастись водой, знаменит пребыванием там Наполеона.

... Вступаю с причала на набережную и сразу вижу в витринах магазинчиков бюстики Наполеона, брелоки и другие сувениры с изображением знаменитого императора в треуголке. Всюду аккуратные указатели с надписью «Проход к замку». Сворачиваю с набережной под арку и вхожу через ворота в крепость, где жилые дома окружены красной кирпичной стеной с бойницами. Спускаюсь ниже и вижу слова на стене двухэтажного здания: «Палаццо Наполеона». Ставни на окнах закрыты, над черепичной крышей торчат печные трубы. На двух каменных столбах, охраняющих железные ворота, по три чугунных ядра. Через забор рассмотрел запущенный двор (шел ремонт музея), где росли старые ореховые деревья. Может быть, под их сенью прогуливался император, сердито постукивая тростью по голенищам сапог.

Ну, а вечером приятно пройтись по ярко освещенной набережной — здесь пристают паромы, в старинной башне замка открыт вернисаж современной живописи. Приглушенный свет, тихая музыка, а под открытым небом, прямо у археологических раскопок — выставка скульптуры. Здесь же в переулке мастерская ремесленников, где делают миниатюрные кораблики. Заходи, смотри, покупай. Ближе к ночи можно зайти в бар или кафе — перекусить, выпить.

Особым размахом торговли меня поразил остров Керкира (Корфу), который опоясывают крепостные стены с бойницами, над ними высятся серые глыбы обветшавших домов, а в центре острова расположены старинные торговые ряды, где лавочки и витрины лопаются от товаров со всего света. По каменным улочкам цокают копытами лошадки, тянущие за собой кабриолеты с тормозами, и тихо ползут авто. Пестрые толпы туристов заполняют улицы весь день, и вечером здесь все гуляют, торгуются, сидят за столиками. Рядом в окнах старых домов видна распахнутая семейная жизнь, у подъездов в креслах сидят старички и беседуют. А над замшелыми стенами, уходящими в ночное небо, горит церковный крест.

Мне очень нравились в городках приватные праздники, которые проводились в скверах; иногда столы выставлялись прямо на улицах, и можно было подходить любому прохожему и угощаться. Нравились базары с играми, лотереями, над суетой которых реяли цветастые флаги и воздушные шары.

Но, пожалуй, апогеем бурно-веселой островной жизни для меня стал праздник с фейерверком. Это было целое представление, которое ежегодно дается в летний сезон. Вначале лилась тихая моцартовская музыка, под которую из-за дымовой завесы показались наши лодьи. Представляете, большая ночная гавань, где из тумана выплывают красно-черные корабли варваров. Медленно поднимаются паруса, бесшумно опускаются в воду весла, и звучит мужской хор, звучит «О, Виктория!» Оффенбаха. Впечатление незабываемое. Даже веселые толпы на набережной хранили полное молчание.

А затем раздался взрыв, посыпались залп за залпом, и в ночном небе расцвели невиданные цветы, распускались хризантемы, розы и ромашки, целый огненный букет. И под ним сходились и расходились, как в диковинном танце, лодьи с резными носами...

В. Лебедев

 Фото Ю.Масляева