Говоря о Православии в Англии необходимо отметить, что до революции оно существовало там в виде одной посольской церкви, и так как впоследствии Англия не стала крупным центром русской эмиграции, в ней не было того количества компактно проживающих русских эмигрантов, необходимых для создания новых православных приходов. Собственно говоря, Н.М. Зернов был первым, кто по-настоящему познакомил англичан с православием, причем именно с русским православием. Н.М. Зернов - фигура безусловно известная и достаточно изучаемая современными исследователями. Из последних публикаций о нем хотелось бы выделить статью Т.И.Ульянкиной в "Золотой книге русской эмиграции" и раздел, посвященный православию в Англии в фундаментальной книге О.А. Казниной "Русские в Англии" .

     Николай Михайлович Зернов родился 9.10 1898 года в Москве в семье известного врача и общественного деятеля Михаила Степановича Зернова. В 1921 году вместе с семьей эмигрировал в Югославию, где в 1925 году окончил богословский факультет Белградского Университета. Вскоре он становится одним из основателей Русского студенческого христианского движения, первым редактором "Вестника РСХД" и секретарем РСХД в Белграде и Париже. После получения докторской степени Оксфордского Университета в 1932 году он связывает свою дальнейшую судьбу с Англией, подданство которой он получил в 1936 году. С 1932 по 1947 годы он активно работал в братстве Св. Албания и Преп. Сергия в Лондоне - православно-англиканском экуменическом обществе, специально созданном для взаимоизучения этих двух религиозных традиций и подготовки почвы для возможного евхаристического объединения Православной и Англиканской Церквей. Духом этой экуменической идеи была проникнута и его докторская диссертация "Единство Церкви и соединение Церквей" (1932 г.), и его необычайно активная лекторская деятельность, особенно после учреждения в 1947 году кафедры по истории православной культуры Оксфордского Университета, которую он возглавил. В своих лекциях он говорил, как написал потом прот. А. Шмеман, "о трех органически связанных для него реальностях, которыми он не просто жил, а подлинно горел: о Православии, о христианском единстве, и о России, - об ее трагической судьбе и подлинном лике…" . Этим же миссионерским духом проникнуты и написанные им работы : "Москва - Третий Рим" (1937), "Церковь восточных христиан" (1942), "Вселенская церковь и русское православие"(1952), "Русское религиозное возрождение 20-го века" (1963) и др. Его усилиями был основан известный православный центр - Дом Св. Григория Нисского и Св. Макрины, где могли останавливаться и работать приезжавшие в Англию православные деятели.

     Однако главной заслугой Н.М.Зернова в деле ознакомления Англии с русской православной традицией, на мой взгляд, стало приглашение им в Англию в качестве духовника братства Св. Албания и преп. Сергия молодого иеромонаха из Франции Антония Блюма, с именем которого и ассоциируется русская православная традиция в современной Англии.

     Вкратце остановимся на его биографии. Родившись в семье дипломата в1914 году, Антоний Блюм раннее детство провел в Персии, где его отец был русским консулом. После революции его семья несколько лет скиталась по Европе и в 1923 году осела в Париже, где будущий преосвященный окончил школу, а затем медицинский и биологический факультеты университета. В это время он знакомится с крупными деятелями русского религиозного возрождения, сотрудничает с ИМКА. В начале Второй мировой войны тайно принимает монашество и в качестве врача-хирурга уходит во Французское сопротивление. Окончательно отходит от медицинской практики в 1948 году, когда его рукополагают во священники и приглашают на служение в Англию в качестве настоятеля православного храма св. Филиппа православно-англиканского содружества Преподобного Сергия и святого Албания, а также лектора. Приехав в Англию будущий митрополит не знал даже английского языка, но был уверен, что хорошее знание французского и немецкого, а также постоянное чтение лекций поможет ему освоить новый язык достаточно быстро. Однажды после одной из лекций один англиканский священник посоветовал ему не читать заранее приготовленные тексты с листа, ибо это было, как он выразился, необыкновенно скучно, а говорить экспромтом, несмотря на плохое знание языка и возможные грамматические ошибки. Так появился известный тип проповеди-экспромта, живого и заранее неподготовленного общения пастыря и паствы, который сделал Антония одним из самых известных и популярных современных православных проповедников. Впоследствии он вспоминал и об одной неграмотной русской прихожанке, которая была "как бы воплощением русского деревенского Православия". "Она меня научила говорить не птичьим языком, а нормальным. Я помню, раз после проповеди она ко мне подошла и говорит: "Ах, отец Антоний, как же вы хорошо проповедуете! Я стою и плачу, плачу - потому что ни слова не понимаю". После этого я понял, что надо говорить так, чтобы люди понимали". Так началась практика еженедельных вне богослужебных бесед митрополита Антония, принесшая ему огромную популярность не только в православной, но и в англиканской среде Великобритании.

     В 1956 году общине, возглавляемой Антонием, предлагают лондонский собор Всех святых, построенный по образцу базилики Сан-Дзено в Вероне, который был освящен в честь Божией Матери и получил двойное посвящение: :храм Успения и Всех святых. Первоначально этот собор был предложен как Антонию Блюму, возглавлявшему общину Московской патриархии, так и общине Русской Православной Зарубежной Церкви на условиях его совместного использования обеими православными юрисдикциями. Получив на это полное согласие Антония и столь же категорический отказ делить храм тогдашнего настоятеля Синодальной Церкви и нынешнего первоиерарха РПЦЗ митрополита Виталия англичане, как вспоминает сам митрополит Антоний, "вынесли столь типичное для них решение: они решили отдать храм той общине, которая проявила более христианское отношение к другим. И мы получили этот храм". Первоначально собор был предоставлен бесплатно, но с условием его ремонта за счет общины под надзором епархиального англиканского архитектора. Однако в конце семидесятых годов его решил купить китайский ресторан и митрополиту Антонию пришлось срочно собирать деньги не только среди своей английской паствы, но и всей сочувствовавшей ему части русской эмиграции, чтобы срочно выкупить этот храм, причем Владыка категорически отказался от материальной помощи Московской патриархии, заявив, что не хочет, чтобы собор принадлежал советскому правительству. Нужно также отметить большую роль, которую сыграли в этом деле английские журналисты, рассказавшие своим читателям о том, как динамичную и растущую христианскую общину хотят лишить храма в то самое время, когда англиканские церкви закрываются, поскольку в них никто не ходит. В результате митрополиту Антонию предложили написать воззвания в Тimes и в Church Times, которые имели большой отклик среди английской публики и очень помогли делу спасения собора. За короткий срок было собрано более 80 тысяч фунтов, причем в большинстве случаев люди действительно жертвовали последнее, что у них было.

     В 1957 году Антоний хиротонисан в Епископа. Через девять лет он становится митрополитом и патриаршим экзархом Западной Европы, в это время растет его известность и популярность как в Англии, так и в России, где он становится известным благодаря трансляции его воскресных проповедей русской службой BBC. "Был обычай на Руси - ночью слушать Би-Би-Си", и в этом качестве - в качестве радиопроповедника - он действительно входит не только в каждый русский православный дом, имеющий радиоприемник, но и в саму ткань русской христианской культуры. Анатолий Найман вспоминал, как необыкновенно скупая на выражение собственных религиозных чувств Анна Ахматова плакала, услышав по радио богослужение из Лондонского Собора, и даже в записных книжках Венедикта Ерофеева, который на православных глядел "флегматично, как на декабристов - диссидентов барон Дельвиг" , находим: "Нести неверующую Россию на своих плечах, как выразился митрополит Антоний Блюм" . В Англии он становится почетным доктором богословия Кембриджского и Абердинского университетов "за проповедь слова Божия и обновление духовной жизни в стране", в Лондоне выходят состоящие в основном из его проповедей книги "Living Prayer", "School for Prayer," "God and man", "Meditation on a Theme", "Courage to Pray", а также "Проповеди и беседы" и "Во имя Отца и Сына и Святого Духа" на русском языке в YМСА-PRESSовском издательстве в Париже. Можно сказать, что Антоний Сурожский является едва ли единственным авторитетным архиереем Московской Патриархии заграницей, однако в 1974 году он по собственному прошению уходит с должности патриаршего экзарха Западной Европы, чтобы полностью посвятить себя пастырскому окормлению все увеличивающейся паствы своей епархии и всех, кто обращается к нему за советом и помощью. Постепенно он становится любимым проповедником образованной русской публики, и даже, как это не забавно звучит в данном контексте, "культовой" фигурой т.н. либеральной церковной интеллигенции, находящей его лучом света в царстве малообразованных и агрессивно-стагнирующих церковных ортодоксов. Интересен недавний отзыв о нем неверующего академика Евгения Гинзбура в статье, посвященной защите атеизма и опубликованный в "Вестнике РАН". Приводя в качестве атеистического аргумента различия в религиозных и моральных взглядах самих церковнослужителей, он пишет: "В частности различия во взглядах и стилях разных православных деятелей просто поражают. Для примера сошлюсь на книгу Антония, митрополита Сурожского, образованного и гуманного человека, и полное ненависти и злобы письмо другого православного митрополита, тоже Антония" .

     "Ортодоксами" Антоний Блюм действительно нелюбим, причем это связано не только с его экуменической деятельностью, но и с его отношением к т.н. "исторической Церкви", которое он выразил достаточно определенно: "Для того, чтобы жить в эмпирической, современной нам Церкви, надо, с одной стороны понимать, во что мы верим, в какую церковь мы верим, а с другой стороны - принимать в учет, как историческая церковь развивалась, как она дошла до того состояния, в котором находится, и какова наша роль в том, чтобы эту церковь, похожую как бы на червячка, сделать светлячком. Это очень, мне кажется, современная задача, потому что возвращение к прошлому, к традициям, к путям дореволюционной России и т.д. - не решение вопроса" .

     Все неповторимое обаяние Антония Сурожского заключается в его проповеди. Воздействие его непосредственных и живых бесед на верующих можно сравнить с воздействием бардовской песни на общество в условиях засилья казенной литературы, являвшейся частью надоевшего всем коммунистического официоза. Кто знает состояние современной христианской, и особенно православной проповеди с ее распевным чтением ритуальных трюизмов, прекрасно понимает, о чем идет речь. Проповеди и беседы Антония явились по-настоящему живым словом человека, ведущего глубокий и абсолютно свободный внутренний диалог с Христом о жизни и смерти, о человеке и его страдании - с позиции любви к человеку. Его проповеди не являются собственно беседами на религиозные или религиозно-моральные темы: евангельские сюжеты всегда ставятся им в общий контекст основного евангельского измерения - любви и абсолютного сострадания с человечеством, или, как он сам выражается, "предельной солидарности между Христом и нами". Безусловно, "от избытка сердца глаголют уста", и стиль митрополита Антония лишь актуализирует это главное в его христианстве, соединяя в себе русскую глубину понимания проблемы с традицией демократического и неформального английского "спитча".

     Христианская любовь действительно является основным содержанием его проповеди. Он ссылается на Габриэля Марселя, который писал: "…Сказать кому-нибудь: "Я тебя люблю" - то же самое, что сказать: "ты никогда не умрешь" и на Ламенне, сказавшего, что "христианин - это человек, которому Бог поручил заботу о других людях" . В этом христианстве главное - не осуждение, а оправдание человека: "Научись любить и делай что хочешь", - повторяет он за Бл. Августином формулу христианской свободы, предпочитая говорить не о грядущем рае и аде, а о том, как из ада земной жизни и человеческих отношений Христос сотворил, а христиане дондеже должны творить рай любви:

     "Что касается вечного блаженства и ада (вопрос об этом ставят часто, то, я думаю, на него нет абсолютно исчерпывающего ответа. Мы скорее имеем право на все надеяться, чем высказывать непоколебимые убеждения по этому поводу. Существует мнение, что все спасутся; я думаю, об этом нельзя говорить как об "уверенности веры": можно лишь считать это "уверенностью надежды". Мы можем с надеждой ожидать всего от бесконечной и неисследимой Премудрости Божией; мы не знаем путей Божиих… Премудрость Божия глубока, как и его любовь к людям, и мы имеем право (я бы даже сказал: мы обязаны) на все надеяться. Перечитайте гимн любви у апостола Павла" .

     " …Царство Божие никогда не будет полно, если хоть один из нас будет вне его. Мозаика состоит из множества маленьких камешков; некоторые из них ничего как будто и не представляют; они и не золото, и не самоцвет. А вынь один из таких камешков - и постепенно мозаика начнет разрушаться и вся рассыпится. Таково Царство Божие: спасение всех".

     В таком христианстве спасение почти никогда не бывает поздно. Оправдание, или вернее отказ от всякого суда над человеком рассыпаны по всем его проповедям, как например, следующая ссылка на легендарного французского священника 19-го века Жана-Мари Вианнэ:

     "Мне вспоминается случай из жизни Cure' d'Ars: к нему однажды пришла женщина в отчаянии, так как ее муж покончил с собой, бросившись в реку. Он попросил подождать, пока он помолится, затем подозвал ее и сказал: "Утешься, между мостом и водой он пожалел о своем поступке"… Порой достаточно "мгновения ока": один вздох может все изменить" .

     Хочется привести его собственный "гимн любви" - небольшой отрывок из его выступления на Втором съезде православной молодежи в Западной Европе в 1974 году: "Конечно слово любовь мы употребляем на тысячу ладов и большей частью неуместно. Мы произносим: Я люблю клубнику со сливками так же легко, как говорим: Я люблю тебя - Богу или той, которую мы избрали. Оставим пока клубнику со сливками, оставим и Бога: подумаем о человеческих отношениях. Как часто, когда мы говорим я тебя люблю, "я" -огромно, "тебя"- совсем маленькое, а в "люблю" нет ничего динамичного, Можно было бы ,вопреки грамматике, сказать, что это простой союз, или, вернее, крючок, который позволяет огромному "я" подцепить и держать в плену то малюсенькое "тебя", которое имеет несчастье "быть любимым". Как часто в семьях, в человеческих отношениях, - в порыве честности или при вспышке досады, - мы бываем готовы сказать: "Люби меня поменьше! Дай мне свободу. дай мне покой. дай мне быть самим собой, я хочу дышать, я -пленник твоей любви".

     Начиная с этого малого, убогого уровня, мы можем расти, мы можем через все углубляющиеся, утончающиеся, расцветающие отношения постепенно обнаруживать, что "тебя" тоже имеет личность, что у него есть лицо, взгляд, душа, чувства, что глубже того, что нас привлекло поначалу, в этом "ты" есть вся человеческая тайна, где обитает Бог. Тогда "я" начинает умаляться, а "ты" расти, - между ними устанавливается своего рода равенство, равновесие, подлинные отношения: слово "любить" вместо того, чтобы означать простое обладание, выражает живое отношение, обмен, где и даешь, и получаешь. И если это отношение углубляется, если наш опыт любви становится тоньше и возвышеннее, тогда постепенно совершается чудо: тот, кто сначала думал только о себе самом и об обладании другим, - все больше забывает о себе. Он забывает о себе до такой степени, что в конечном итоге даже не может вспомнить о своем собственном существовании, потому что существует только любимый. Это мы находим в отношении Бога к нам, Христа по отношению к нам".

     Сам митрополит Антоний определил свою миссию в Англии, как некий православный евангелизм: "Наша миссия не пропагандировать православие, а говорить о Евангелии с православной точки зрения". Поэтому несмотря на целый ряд опубликованных на английском языке книг - в них нет никакой "схемы православия", нет систематического изложения догматического, апологетического или сравнительного богословия, четко очерчивающего границы данного вероучения и устанавливающего его преимущество перед иными исповеданиями, что собственно и есть проповедование или исповедание данной конкретной веры. И дело здесь не в определенной эмигрантской замкнутости, не в "психологии меньшинства", которая предполагает некоторую индифферентность в отношении религиозных воззрений чуждого ей окружения. Здесь все сложнее. В русской литературе есть особый тип поэтического мышления, присущий целому ряду русских поэтов, яркими примерами которого являются Ахматова и Мандельштам, когда стихотворение воспринимается ими не как вещь, замкнутая в себе, а непременно предполагает свое существование лишь в контексте иных реалий мировой культуры, причем этот контекст может быть расширяем практически до бесконечности. Кажется, что богословие Антония Сурожского относится именно к такому типу религиозного мышления, которое условно можно назвать религиозным универсализом. Православность для Сурожского это в первую очередь адекватность Евангелию, и, следовательно, адекватность Евангелию - есть "православность" в самом широком смысле. В его проповедях ссылки и на восточных Отцов, и на западных подвижников, богословов и литераторов совершенно равнозначны и равноценны, потому что говорят об одном - о Христе и о человеке, душа которого по природе своей христианка. Можно сказать, что православие для Сурожского - это "просто христианство", выражаясь словами цитируемого им Клайва Льюиса, также прославившегося своими неформальными радиобеседами на христианские темы.

     Исходя из этого универсализма и возник его титул "Сурожский". Как известно, православие исходит о невозможности существования двух епископов на одной территории. То есть, если на одной канонической территории есть два епископа - один из них ненастоящий. Поэтому когда православный архиерей берет титул, который уже носит какой-то инославный епископ - это свидетельствует лишь о незаконности и не каноничности последнего. Антоний Сурожский сразу же отказался от этой практики экклезиологического параллелизма, вместо английского взяв титул давно не существующей русской епархии.. Он сам описывает это так: "Когда я стал правящим епископом Великобритании и Ирландии (1962), мне сначала был дан титул Лондонского и Великобританского. Я обратился с вопросом к Архиепископу Кентерберийскому Михаилу Рамзею, которого я знал очень хорошо и близко: не создаст ли это каких-нибудь затруднений в отношениях с Англиканской Церковью, поскольку у англикан есть свой Лондонский епископ. Он мне ответил, что если я хочу, чтобы мое назначение правящим епископом было положительным делом для взаимоотношений между англиканами и Русской Церковью, лучше бы мне не иметь английского титула. Я тогда обратился в Патриархию с просьбой дать мне титул, который был бы русский. Причем тут два соображения играли роль. Во-первых, то, что мне сказал Архиепископ Кентерберийский, и, во-вторых, мне очень хотелось иметь русский титул... Мне было отрадно иметь титул чисто русской, древней, но кроме того миссионерской епархии, потому что я рассматривал нашу роль на Запале как миссионерскую" . Однако это миссионерство было понято и истолковано им не традиционно, а именно в духе того же христианского универсализма, где горячо любимое им православие - неотъемлемая часть, но все-таки только часть христианства, не претендующая на единоспасительную, исключительную и мессианскую роль. В отличие от, например, тоже выдающегося подвижника 20-го века архиепископа Иоанна Максимовича, который результатом своей миссионерской деятельности полагал создание поместных православных церквей , Антоний Блюм не ставил своей целью поиск новообращенных. "Мы не занимаемся прозелитизмом",- говорит он: "Мы не гонимся ни за кем и не стараемся никого, как я всегда говорил, "совратить " в Православие или даже "обратить" каким-нибудь собственным действием" . Следует отметить, что Антоний вообще крайне неохотно принимал англичан в православие, даже если основанием для перехода являлась глубокая неудовлетворенность секулярным характером нынешнего западного христианства, и никогда - если новообращенный начинал считать свою веру худшей, чем Православие:

     " …В какой-то момент они загораются очень пламенным желанием принять Православие, - говорит он о таких новообращенных, - и отталкиваются от той веры, которая была их верой; и вот в этот период я никогда их не принимаю: я не принимаю человека, который отрекается от своего прошлого. Потом начинается период, когда человек входит глубже в Православие и начинает чувствовать, как он должен быть благодарен той Церкви, которая вообще сделала его христианином, когда у него нет уже романтики такого чрезвычайного подъема. Он может спокойно войти в Православие, как блудный сын, который домой пришел, именно домой, а не в какое-то исключительное место, и когда он может обернуться и сказать: да, моя Церковь - католическая, протестантская, секта какая-нибудь, мне все-таки открыла Христа, и я глубоко благодарен ей, - то мы их принимаем" .

     Христианство для Антония Сурожского, как, впрочем, и любая иная конфессиональная принадлежность, не предмет гордости и превозношения над другими, но некий идеал, к которому следует стремиться, сознавая свое несовершенство. В проповеди на неделю торжества православия, он говорит, что это "торжество" легко понять, как то, что мы "на Божией стороне, поскольку мы православные, мы в особом положении, ибо Православие как чистота учения Христова, как совершенный образ духовной жизни восторжествовало хотя бы в нашей жизни. И вот от этого представления нам надо сразу же отделаться. Торжество Православия, в сущности, не торжество православных над инославными, даже не торжество над человеческой потемненностью, это торжество Божие над нами самими. И как мы должны быть благодарны Богу за то, что Он нас взыскал таких, какими мы являемся: в полутьме, полуслепые, тщеславные, бродящие по чужой стране, минутами к Нему бросающиеся, а потом снова Ему изменяющие, не понимающие величия ни Его, ни нас самих, ни ближнего нашего, забывшие или забывающие те изумительные моменты, когда мы близки Богу, потому что Он к нам приблизился, порой в ответ на то, что мы тоскуем по Нему, даже не зная по чему мы тоскуем, а порой - потому что Он приходит к нам, чтобы нас разбудить, оживить" . Впоследствии он скажет: "Если человек считает себя лучше других ввиду того, что над ним было совершено, будто некое действо. таинство крещения, он просто не понимает, что с ним случилось. Потому что самая сущность христианской веры в первую очередь - смирение. Не то, что признание себя хуже всех, - до такой меры могут дойти святые, но реалистическое отношение к себе. Вот я крестился или меня приняли в православную Церковь, и этим мне поставлен идеал, к которому я должен стремиться. Давай-ка я себя буду сравнивать с этим идеалом, сличать, и на каждом шагу видеть насколько я от него далек…А если человек превозносится над другими, потому что он христианин или православный, он просто чего-то очень основного не понял" .

     Этот же принцип "непревозношения над другими" распространяется Антонием Сурожским и на церковную жизнь: его раздражает известный православный "попизм", который он именует "младостарчеством", с его высокомерным разделением народа Божия на пасомых и пасущих с сакрализацией последних вне зависимости от их личных заслуг и с присвоением им права руководить человеческой совестью. Церковь для него - это "пирамида вверх дном", где "миряне - это не стадо, это живое тело Христа, и духовенство - это не вожди и не начальники, а слуги". О традиции на все "испрашивать благословения у батюшки" он высказывается достаточно резко: "…Этот подход часто встречается в православном мире: "Надо спросить…". Почему?! Если это не безнравственно, не идет против учения Церкви и против Евангелия, почему этого не сделать?.. Нет, надо, чтобы кто-то сказал. А этот "кто-то" в результате будет воображать, что он в чем-то особенный. Ничего особенного в нем нет, такая же жадная, грязная овца… И когда священник говорит вам: "Сделайте то-то", вы должны принять это с рассмотрением…" . Антония Сурожского раздражает духовенство, которое "возомнило, что оно имеет право "руководить стадом Христовым" : "На дискуссии в Троицкой Лавре молодой студент мне сказал: "Но разве священник не икона Христа?" Я ему ответил (может быть грубо…): "…Икона делается иконой, когда она освящена, до того она - дерево и краски. Так пока ты не станешь сосудом Святого Духа, ты дубина, на которой намазана краска…" . Только в силу своего сана один человек не может привести другого в Царство Божие просто потому, что он сам никогда там не бывал , зато может "действительно скривить вашу духовную жизнь" .

     Толкуя притчу о Страшном Суде он говорит, почти повторяя мать Марию Скобцову, что "ни в какой момент эта притча не обращается к нам с вопросом: А теперь скажи - во что ты верил? верил ли ты в Бога? верил ли ты во Христа? верил ты в то, в это? соблюдал ли ты обряды церкви или что бы то ни было? Ни один вопрос не ставится на этом уровне... вся суть в том: ты был человечным? Если ты был нечеловечным, то тебе нет места в Царствии Божием. Если ты был человечным, тогда тебе открыт путь для дальнейших отношений с Богом" .

     Проблема христианского межконфессионального единства толкуется им также не в вероучительном, а в гуманистическом духе:" Мы стоим разделенными перед трапезой Господней … Суть дела - в этом… Не говорит ли Он каждому из нас: Идите в мир, волей, не по принуждению, а как Я пошел; примите на себя все ограничения падшего мира; разделите всякое страдание, всякую человеческую беду. Но разделите также все, что есть в мире любви, красоты, славы и ликования. Живите среди людей, но оставайтесь людьми свободными: без страха и корысти, без превозношения и ненависти.

     Иисус хочет сказать этим: Сойдите, если нужно, в самые мрачные задворки ада, как Я сошел… Для многих в наши дни ад - это старческие дома, психиатрические больницы, тюремные камеры, колючая проволока вокруг лагерей... Сегодня Иисус ставит перед нами вопрос: что все это, если не любовь, сострадание и всеконечная солидарность со всеми людьми? Людьми доброй воли, которые радовали Меня, и людьми злой воли, за которых Я умер: Не предостерег ли Я вас: не признаю Я Своими учениками всех, которые говорят Мне "Господи, Господи…", не предостерег ли Я вас: Придут многие и скажут: вот, мы были в Доме Господнем, - и я отвечу им: Не знаю вас…

     Будем делать все, что уже можно сделать сегодня, в верности и послушании. Будем жить и. если нужно, отдадим свою жизнь, как это сделал Христос. Будем поступать так, каждый из нас в отдельности, и как члены великой общины учеников Христовых. И тогда мы обнаружим, что перегородки, разделявшие нас, пали сами собой".

     Следует отметить, что будучи убежденным сторонником христианского единства, много лет представляя РПЦ во Всемирном Совете Церквей, митрополит Антоний в конце - концов разочаровался как в конструктивном характере официального экуменического движения в целом , так и в искренности попыток Ватикана установить дружеские отношения с Православной Церковью, за которыми, по его мнению, скрывается старое желание католичества полностью поглотить православие.

     В заключение следует остановится на взаимоотношениях Антония Сурожского с русскими православными юрисдикциями. Безусловно весьма номинальная юрисдикционная подчиненность Московской Патриархии кроме романтического единства со "страждущей Церковью на Родине" позволяла ему быть реально независимым от местных зарубежных архиереев - и от Архиерейского Синода, и от рю Дарю. Эта свобода вероятно и позволила его проповеди быть столь свободной и эффективной, в том числе и для паствы на Родине, воспринимавшей его "своим" архиереем. Но эта же принадлежность к "красной церкви", как впрочем и сотрудничество с "евлогианами" и особенно с ИМКА, не могли не сказаться на его взаимоотношениях с РПЦЗ, нынешний первоиерарх которой митрополит Виталий, вынужденно деля с ним в свое время лондонский собор, освящал храм перед каждой службой по чину очищения от еретиков. Даже не принадлежащий к "карловчанам" известный священник, англичанин, принявший православие, в свое время говорил мне: "Антоний Блюм - прекрасный проповедник, но мы с ним не сотрудничаем, поскольку предполагаем его связи с КГБ". Следует отметить, что практически все архиереи принадлежавшие к Московской Патриархии носили на себе (и, к сожалению, в большинстве случаев не беспочвенно) клеймо агентов КГБ. Однако при всех этих более чем сложных взаимоотношениях с РПЦЗ, Антоний Сурожский выступил против осуждения Зарубежной Церкви на Предсоборном совещании Московской Патриархии 1988 года, послав в Москву гневное письмо в защиту карловацкой юрисдикции, которое было прочитано и на Архиерейском соборе РПЦЗ, проходившем под председательством митрополита Виталия.

     И вот, думая об Антонии Сурожском напрашивается параллель с другим Антонием, родоначальником Русской Православной Церкви заграницей,- митрополитом Антонием Храповицким. И тот, и другой несмотря на принципиальное различие в отношении к Московской Патриархии - и ярый ее противник, и верное ее чадо - при всеобщем почитании очень одиноки. Обоим душно в византинизме, к которому Храповицкий, как и Блюм, относится скорее сурово и сожалеет, что "наше религиозное сознание воспитано в направлении этого, исключительно отрицательного склада духовного саморазвития, исчерпывающегося в одной борьбе со страстями и мало знающего о положительных плодах царства Божьего, о жизни радостной любви к людям". Можно вспомнить, что будучи одним из наиболее известных критиков Вл. Соловьва, Антоний Храповицкий часто упрекал его за традиционный византийский "сакраментализм", за его взгляд на таинство "не как на акт моральный..., но как на акт только "мистический", т.е. как на какое-то священное волшебство". Миссия церкви мыслилась Антонием Храповицким также в моральном плане: "Богословие наше должно разъяснять, что жизнь земная представляет море страданий, горя и слез. Время ли, место ли заниматься бездеятельным созерцанием наличных сил своих и способностей и уклонятся от служения ближнему своему под предлогом нравственного несовершенства". Как и Антония Блюму ему претят "бесконечные речи о противоположности знания и веры, о религии безотчетного чувства, о гибельности любознательного разума, опасение религиозных споров и даже несочувствие к принимающим православие иноверцам". Призвание Церкви - строить Царство Божие, однако пастырь всячески должен оберегаться от внутреннего обмирщения, от заражения формализмом и законничеством, должен остерегаться духовного насилия.

     Церковными консерваторами богословие Сурожского относится к т.н. "протестантизму восточного обряда". С этим нельзя согласится. Антоний Сурожский, на наш взгляд, исповедует, конечно же, не протестантизм, а христианство восточного обряда, христианство - в котором главное, безусловно, Христос, однако есть и изумительная молитвенная традиция, заставляющая говорить приходящих в его храм англичан - "здесь Что-то или Кто-то есть"; христианство, о котором Шаляпин в свое время сказал так: "Не знаю, чей Христос красивей - протестантский, католический или православный, но когда я слышу православную панихиду - мне хочется плакать". Это христианство - не формальное, конфессиональное христианство, не смогшее противостоять известным катастрофам 20-го века, но т.н. "христианство после Холокоста", сосредоточенное на поисках главного в себе - любви и деятельного сострадания, которое есть "единое на потребу" для одинокого архиерея идеальной, но уже давно несуществующей, как невидимый град Китеж, православной епархии.