Я не хочу, чтобы получилось воспоминание "Мой путь". Не обо мне речь. Все мы, чада батюшкины, пришли (а чаще приползли) к нему сильно траченные жизнью. И я была на краю. Сейчас я это понимаю лучше, чем тогда. Но Ольга Шмелева, которая к тому времени окормлялась у Батюшки уже шесть лет, сказала: "Пора к отцу Василию идти". До этого общие друзья иногда говорили, что Ольга ходит к какому-то отцу Василию. Это было немножко странно (Ольга производила впечатление светское), но в памяти не откладывалось: слишком было далеко от меня.

 

Итак, середина ноября 1992 года. Встретились в метро "Черная речка". Немножко на трамвае, немножко по кладбищу, на котором я никогда не была. Маленький деревянный храм, такой не питерский, такой русский. Радость: на фронтоне узнала икону: за 2 месяца до этого была в Сергиевом Посаде (тогда еще в Загорске) и мялась в церковной лавке, не зная, как спросить иконку... вот того... дедушки на камешке... Так и не решилась. Иконку мне купила подруга, которая отважилась спросить  и сообщила мне: Серафим Саровский. Надо же, и здесь Серафим Саровский... Тогда еще батюшка Серафим был с мишкой, это уж через 10 лет во время ремонта  поменяли на нынешнюю икону. Говорят, та икона Батюшке была не по сердцу. А мне  нравилась...

 

Вошли мы с Олей в храм, народа было немного, но и не пусто. Посреди храма стоит священник со внешностью простого сельского батюшки. Правда, ни одного знакомого батюшки, тем более сельского у меня никогда не было, но таким он мне представлялся по художественной литературе. И вдруг - взгляд... Как лазером рассекло пространство и меня. Образовалась дорожка, и я пошла на этот взгляд. Оля представила: это Наташа и еще несколько слов сказала. Отец Василий - я еще долго называла Батюшку так - спросил: что у меня? Болела... долго... теперь плохо... Сказала - что плохо.  

 

-Ну, и что ты сделала?

-Покрестилась...

-Молодец! И как стало?

-Получше... кажется...

-Не получше, а хо-ро-шо!!!  

 

Я привожу прямую речь, потому что все помню так, как будто этот диалог состоялся только сейчас. Прошло уже  почти 20 лет.

 

Спросил, что сейчас душу беспокоит. Заплакала, сказала, а Батюшка так добро, почти весело:  

-Ну, это детский грех!  

 

Потом он тихо и долго говорил. Мне казалось непонятным, зачем он это говорит, при чем здесь я, да и речь даже не очень членораздельная... Только через много лет я поняла смысл сказанных им тогда  слов: он увидел корень всех моих бед с первого взгляда. Тогда я ничего не соображала, стояла как в тумане.

 

Многие, вспоминая свою первую встречу с Батюшкой, пишут, что потом летели как на крыльях. Ничего этого со мной не было. Но этот взгляд... Я сказала себе: "Если этот священник верит в Бога, значит Бог есть. Все дело во мне." И еще... Батюшка пожалел меня. После смерти мамы меня никто не жалел.

 

Я стала ходить в этот храм. Никакой благодати  не чувствовала, я не знала даже, что это такое.  Ходила, как на работу - не потому что хотела, но потому, что не могла не ходить. Ничего не понимала в службе, раздражалась, ждала конца когда «занавесочка закроется», но упорно ходила. Потому что там был отец Василий, и он сказал, что надо ходить. Я приходила, раздевалась в правых сенях (тогда там раздевались), снимала сапоги, надевала тапки и вставала в тот угол, где теперь икона Ксении блаженной. А Батюшка... неужели были такие времена? Батюшка улыбался и прямо пел: "Ната-а-шенька пришла!" и кадил мне, кадил. Но месяца через два уже не кадил отдельно и не приветствовал - другие немощные пришли, а эта  плотно в углу стоит. Больше меня потом Батюшка  по имени не называл, а так только: "Ну что, мать, полегче?" Я  грустила: кругом Леночки, Вовки, Сашки, Катеньки, только я безымянная. Внимания хочется, узнавания... Глупая я, глупая. Ведь он, как выйдет на амвон, всех мигом охватил, всех пронзил, все ухватил, за всех молится.  

 

   

 

 

Я стала очень медленно воцерковляться. Как говорил Чехов, что он всю жизнь выдавливал из себя раба, так я по незаметным каплям, с сопротивлением всего моего интеллигентско-диссидентского разума выдавливала прошлое. Нет, не я - Батюшкины молитвы, его сострадание к нам изломанным, исковерканным, его несгибаемая и неколебимая Вера, неизмеримая, Божественная мощь его души, его присутствие в твоей жизни, даже когда ты далеко от него, а он был рядом.

 

А воцерковляюсь я до сих пор. Кажется, что вот подошла я к первой ступенечке нашего Серафимовского храма и стою маленькая, а ступенька высокая - рядом, но не подняться.  20 лет стою.    

 

В 92-93 годах в храме еще не было такого огромного количества прихожан, к Батюшке можно было подойти и спросить, например:

 

-Отец Василий, я иду на день рождения, видите - иконки купила. Какую подруге подарить?

 

А надо сказать, что тогда только - только еще стали иконки продавать в нашей свечной и первые тоненькие молитвословы. Батюшка внимательно осмотрел, что я купила:

 

-Подари Спасителя. Эта иконка стала первой у моей подруги,  был декабрь 92 года. А я узнала, что Христос - Спаситель. Пусть смеются нынешние молодые, которых привели к Батюшке 3-4 летними одновременно со мной 45-летней. Мое поколение много знало, кроме того, что Христос - Спаситель. Так и стоит перед глазами: Батюшка на амвоне, а под ногами у него, ползают некие прихожане от 2-х до 5. А какой-то молитвенник уже и уснул на ступенечке. Счастливые!  

 

Погиб у меня в декабре 92 года двадцатилетний племянник - автокатастрофа. Я к Батюшке:

 

- Отец Василий! у меня племянник погиб, некрещеный...

Впервые вдруг резко:

-А тебе какое дело! Это матери дело!

Я вся сжалась. Теперь понимаю, мне ли, немощной вымаливать  его было. Тогда не поняла, испугалась, тем более, что мать его была психически больна. Правда, потом оказалось, что Леша был крещеный, незадолго до смерти крестился.  

 

Весна 93 года. Великий Пост. Первый мой Пост. Иду в будний день в храм.  Солнышко, а на дороге лед, скольжу. На ступеньках храма Батюшка - один. На солнышке, в рясе только, греется. Могут ли это представить себе те, кто пришел позже - в конце 90-х и потом?

 

-Отец Василий, меня подруга зовет на Соборование, а что это?

-Не надо... Собираются 7 священников... (стал немножко объяснять).

 

Но мне уже сразу расхотелось идти на Соборование. Потом частенько слышала, как Батюшка ругал рвущихся не по делу на Соборование, я все удивлялась, ну чего рвутся, если Батюшка не благословляет. Кто лучше-то чем он в этом разбирается?

 

Это не значит вовсе, что я такая уж послушная была. Правда, один раз как-то в умилении говорю:

 

-Спасибо Вам за все!

-И тебе спасибо. За послушание.

 

Я была поражена. А тем более, что два раза я Батюшку не послушала: один раз не поняла, а второй не смогла с собою справиться. И оба раза получила: обострилась сильно моя болезнь. "Достойное по делам моим приемлю!" - что тут скажешь еще. Дошло не сразу.  

 

Идет Батюшка из алтаря в придел, за ним бежит женщина:

 

-Батюшка, так принимать мне таблетки?

Не оборачиваясь:

-Не надо!

Я сбоку - заодно:

- А мне?

Не глядя:

-Принимай!

 

Какие я таблетки принимала, я Батюшке не говорила, доктор назначил.  

 

Раньше после Причастия все причастники сбивались в кучку у амвона и Батюшка каждому ставил чашу на голову, если не дотянуться, то хоть чуточку прикасался. Вот счастье было, когда поставит покрепче! Потом это стало невозможно, приход  увеличился в  геометрической прогрессии.  

 

 

 

Батюшка всегда все видел. Как-то еще в начале моего воцерковления пришла днем в будни в пустой храм. Иду свечечку поставить батюшке Серафиму. А зажечь не от чего - только лампадка. Неловко зажгла от лампадки свечку, а тут бабуля сердитая, мол ходют тут всякие новоначальные:

 

-Нельзя от лампадки свечку зажигать!

Я испуганно отдергиваюсь (бабуль церковных я долго боялась).

Голос батюшкин - с Небес, потому что в обозримом пространстве его точно не было:

-Она все правильно делает!

 

А бабуль этих уже нет – отошли ко Господу. Мне ли тогда было понять, что они веру-то сохраняли, пока мое поколение или на комсомольских стройках коммунизм строило, или Кафку читало – в зависимости от интересов. А крах всех нас настиг. Пьянство, депрессии, болезни, блуд, разрушенные семьи, детки – наркоманы. Вот такими красавцами мы, порождение страны советов, встретили 90-е годы. Слава Богу – меня прибило к берегу – к  Батюшке. Милостивый Боже подарил мне это счастье.  

 

Второй день плачем: вчера отошел ко Господу Святейший Патриарх - 5 декабря 2008 года утром. Вот, батюшка, ушел от нас и Ваш любимый друг.

 

Прожил, как и Вы 79 лет, все сделал, назначенное  от Господа. Я уверена, что он будет канонизирован - мы не доживем, но если будет стоять Россия и Церковь Православная, то это должно быть. Не перечислить, не охватить, не постичь разумом, сколько сделал Святейший за те 18 лет, что был он Первосвятителем и за всю свою жизнь. Слава Тебе, Господи, что сподобил жить и быть членом Церкви во времена Святейшего и Ваши, Батюшка. Какую Господь явил милость ко мне грешнейшей маленькой букашке, недостойной и глаза-то поднять к Небу. Мы плачем, но я радую себя тем, что Друга Вашего, Батюшка, взяла за ручку Божия Матерь и сказала: "Здравствуй, дорогой Алешенька! Пойдем к Васе!" И Она повела его Райские Обители, где уже ждут Ксенюшка, им прославленная, и Батюшка Серафим, чьи мощи были обретены Святейшим, и сонм Новомучеников и Исповедников Российских во главе с Царственными Страстотерпцами. И родители Святейшего, которые так много сделали для Вас, родной Батюшка, и Вы, его верный и преданный друг и соратник. Смотрю на ваши фотографии 45 года и надпись: "Дорогому Васе Ермакову, моему лучшему другу...". Какие красивые мальчики, какие светлые лица, какая впереди жизнь... воистину во Славу Божию... И фотография 2005 г.: Патриарх и Вы в Тихвине на торжестве возвращения иконы Тихвинской Божией Матери - два старца, уже чуть согбенные, но руки в руки, глаза в глаза и как рады! Встретились мальчики, други - и нет 60 лет длинного, такого узкого пути, нет седин и скорбей - есть только радость, даже озорная какая-то. Душа-то ведь не стареет: "Васенька, здравствуй, дорогой мой!". И вчера вы снова встретились. и вы, Батюшка, протянули руки: "Алешенька, дорогой, друг любимый!". Царствие вам Небесное, дорогие Отцы наши, путеводители, направители, утешители. Слава Вам, показавшим нам Свет, Истину и Жизнь! Молите Бога о нас! Земной Вам поклон, любовь, невыразимая благодарность... Нет слов, только слезы льются и льются...

 

   

 

92-93 годы. Ванька поступил в институт, я работаю в травмпункте. Денег нет, продуктов нет. Ели перловую кашу и гороховый суп на воде. Мне хватало, Ваньке, конечно - нет. Еду в храм, денег нет даже на свечку. Ездила по пенсионному невестки-инвалида. Но форс держу. Одежда была еще приличная, и пальто не старое, и шапочка меховая, на нищенку еще не похожа, Мне казалось, что даже какая-то элегантность присутствовала, во всяком случае мои сотрудники врачи были одеты даже похуже.

 

Служба кончилась, идем ко Кресту. Приложилась и слышу,  вроде, тихое:

 

"Подожди". Но уверена, что это не ко мне. Ухожу. В другой раз опять: "Подожди". Опять ухожу в полной уверенности, что не ко мне: народа много, а я себя еще своей не чувствую, даже не могу предположить, что батюшка ко мне обращается: смотрит в другую сторону, кому-то крест дает, кого-то за руку берет, кому-то что-то говорит... Я здесь явно ни при чем. Так продолжалось несколько раз: "Подожди". Как-то вскользь... или мне мерещится? Осенило спросить Олю Шмелеву: "Слушай, я не понимаю... может это мне?". Оля: "Значит надо подождать!". Я осталась. Народ идет, идет, я послушно стою, но недоумеваю. Наконец, все прошли. Батюшка берет меня за руку: "Пошли". Ведет на солею, я там в жизни не была, руку не отпускает, держит крепко. Тут уже "народы", всем надо ответить, посмеяться, утешить, благословить. Я стою, крепко припечатанная к батюшкиной руке и продолжаю недоумевать. Вдруг чувствую, как он другой рукой что-то вкладывает мне в руку, которую держит и зажимает мне кулак. Сперва ничего не понимаю... о, ужас... "Отец Василий, что Вы?!...". Мягко так выталкивает меня с солеи с моим зажатым кулаком. Спускаюсь ошеломленная, разжимаю кулак... Деньги. По тем временам  это была немаленькая для меня сумма. Я - к Оле: "Отец Василий... мне... деньги... он меня с кем-то перепутал!!! Опытная Оля: "Ну и что? Он мне тоже дает, когда у меня нет." "Ты ему ничего про меня не говорила?". " Да ничего я не говорила, он сам знает."

 

Через много лет вернула я батюшке долг. К нему было уже не подойти, "народы" крепко держали оборону, я передала долг в конверте с записочкой. С тех пор деньги много раз менялись - кризисы, девальвация, но я тогда уже встала на ноги (Батюшкиными молитвами, конечно) и положила в конверт столько, сколько могла на тот момент. Скорее всего, эти мои деньги уже через несколько минут после вручения адресату  были втиснуты в другой кулак.  

 

Зима 92-93 года. Ничего не понимаю, все для меня одинаково - литургия закончилась, но почему-то люди толпятся у "Умиления". Я сижу на лавочке, устала, ничего не понимаю. В руках записка, которую я почему-то не отдала на литургию. Подлетает батюшка, выхватывает записку, я роюсь в карманах, всовываю ему в руку какую-то последнюю денежку, он всовывает мне ее обратно в ладонь и отлетает к "Умилению". Начинается молитва. Молебен. Теперь-то я знаю, что это молебен, а тогда не знала.  

 

Все тот же первый год мой у Батюшки. Я еще тогда пыталась закаляться, чтобы окрепнуть и пореже болеть. В баню ходила. Сняла крестик, потому, что горячо в парилке - и забыла на крючочке. На следующий день, как ошпаренная, в ужасе - в храм.  

-Отец! Василий! Я! Крестик!! Потеряла!!! В ба-а-а-не!...

-А... Лезет в свой глубочайший карман.

-На вот. Протягивает крестик алюминиевый. Улыбается.

-Это искушение, не страшно.

 

Крестик батюшкин я недолго носила, вскоре Оля Шмелева подарила мне серебряный. Глупая, я глупая, и не знаю, куда делся этот батюшкин крестик, не помню. Ведь был он драгоценнее всех драгоценных. Если бы знать, если бы знать... Зато теперь, когда ко мне в лавочку прибегают такие же напуганные потерей крестика, и я успокаиваю: "Это искушение, не страшно." И рассказываю свою историю. Теперь отца Василия Ермакова знают почти все или слышали о нем. Простая история, но люди сразу успокаиваются, улыбаются, покупают крестик и расстаемся. Иногда почти друзьями.

 

Ванька мой надумал в 1992 году жениться. 18 лет едва стукнуло. Я в ужасе: первый курс медицинского института. Поступил-то сам, без всяких взяток. Правда год с двумя репетиторами занимался, а я пахала на 2 ставки.

 

Но подружке его очень замуж хотелось, да и родители ее были за. Мать даже приходила меня убеждать. Я упиралась изо всех сил, да и Ванька не очень даже рвался, но костюм на свадьбу они ему уже купили. Беда.

 

Я  к батюшке:

 

-Жениться надумал. В 18 лет, на первом курсе...

-Ох, нехорошо. Нехорошо!

И весь разговор.

 

Через три дня случился некий инцидент, и невеста, резко разочаровавшись в женихе, прогнала его. Жених не убивался. Правда, довольно быстро нашел себе новую подругу, на которой потом и женился, но это был уже конец 4 курса. Костюм дожил до свадьбы новеньким: ничего кроме джинсов и курток Ванька не носил.

 

Надо сказать, что размолвка между влюбленными выеденного яйца не стоила. Расстроил, конечно, безумную затею дорогой мой Батюшка своей молитвой. Тоже ведь далеко не сразу поняла. Когда уж стала чуть-чуть соображать. А это не один год прошел...

 

Начало девяностых, но в храме народу – ни перекреститься, ни вздохнуть: какой-то большой праздник, зима. Стою у аналоя, зажатая со всех сторон. Кому-то худо, передают святую воду – обычная история на наших праздниках. Вдруг передо мной появляется фигурка девочки нет – возникает (как у Евтушенко – «не появился, а возник») – откуда – не понятно: пробиться ко мне было все равно, что пробить стену или пройти сквозь стену, как ангел. Не спрашивает – утверждает: “ Вы – врач! Там плохо’’. Ведет меня сквозь толпу к левой двери, которая всегда закрыта, но сейчас открыта, и на улице какое-то беспокойство вокруг скамейки, на которой лежит женщина. Слава Богу, она уже пришла в себя, просто обморок. Никого знакомых вокруг не было, никто не знал, что я врач. Я и у девочки спросила, откуда она знает, я врач? А она: “ Я не знаю…” А ей лет шесть. Служил батюшка, он был глубоко в алтаре, к нам спиной. Все происшествие было беззвучно и незаметно, кроме слов девочки. Может это был ангел? Батюшка почувствовал, что неладно в нашей толпе и помолился. И через толпу меня эта девочка провела, как лодку по тихой воде – без всякого сопротивления… Ангел?

 

Чуть-чуть привыкнув к храму, я стала понимать главный ужас моей жизни: Ванька-то у меня некрещеный! Говорить ему бесполезно: 18 лет, в доме никто о Боге и не вспоминал. В детстве-отрочестве перечитал всю домашнюю библиотеку, довольно хорошую по тем временам, но к 18 годам интерес был уже только к Стругацким, Лему и более тяжелой фантастике под звуки металлического рока. И это был мой мальчик, который плакал в 9 лет над первым фильмом о Высоцком: “Мама, я его никогда не увижу!”… Теперь был кумир Кинчев, серьга в ухе, черная джинса, хайкинги (ботинки на шнурках чуть не до колен на толстой подошве), буйная шевелюра до плеч, стянутая пиратским платком с черепами, хамство, ну, понятно, в общем… Упустила я Ваньку со своими личными проблемам. Так что говорить о крещении, да что и говорить: сама-то лучше ли стала после крещения? Конечно, Господь омыл душу от грязи и смрада накопленных до 42 лет грехов, но прибранный дом был пуст и в него уже много набралось, пока я не начала хоть что-то соображать. В общем, свечой, которую ставят на подсвечник я не стала, солнышком не грела, и походы мои в церковь были расценены Ванькой, как и всем окружением: в религию ударилась – мода нынче такая. Или “чердак” поехал. Поэтому, когда Батюшка сказал: “Приведи его”, я только ухмыльнулась в душе и сникла, зная что Ванька нипочем не пойдет. Что я ему говорила без всякой надежды на успех – не помню, но Ванька пошел! Без всякого сопротивления и сразу. Даже оделся прилично. Батюшка взял Ваньку за руку, увел от меня и долго они о чем-то говорили между иконами “Взыскание погибших” и “Тихвинской”. Батюшкина рука лежала у Ваньки на плече. О чем говорил Батюшка – до сих пор не знаю. Решила, что, если он увел Ваньку – значит нечего мне лезть. Ванька потом сказал восторженно: “ Ну и силища у отца Василия! Как положил руку на плечо, я так в пол и вошел!”. А Ванька выше Батюшки почти на голову, да и в плечах уже и тогда был весьма пошире.

 

Больше мы о Батюшке не говорили, но впечатление он на Ваню произвел явно. Выразилось это в том, что вскоре Ваня решил познакомить с Батюшкой своего лучшего друга Сашку. Я шла на исповедь, и они увязались за мной. На этот раз оба были в полном “прикиде”: платки с черепами, серьги в ухе, хайкинги и пр… Но в храм вошли скромно: встали у свечной, а я пошла на исповедь к Батюшке к иконе Николая Чудотворца. Народа было мало, это был 93-94 год, будни. От места исповеди две выразительные фигуры в черном просматривались хорошо.

 

- Отец Василий, вон Ванька мой пришел… Батюшка, кажется, немножко даже оторопел от красоты такой:

-Слушай, … он еще не готов...

-Да он приятеля привел - на Вас посмотреть!

-А… Ну пусть постоят…

 

Но после исповеди Батюшка ушел служить, а до конца службы приятели не достояли. Так что Сашка с Батюшкой не познакомился. Но – посмотрел. Великим Постом 93 года к Батюшке пришла Ольга Боброва - моя давняя сотрудница и приятельница. Ее тоже привела Оля Шмелева, которой нужна была консультация стоматолога. Я ей рекомендовала Ольгу. Таким образом в храме появилась Оля Боброва, которую теперь знают почти все церковные Питера, потому что она всем лечит зубы.

 

Две Оли решили сделать мне на день рождения подарок – паломническую поездку в Пюхтицы. И в июне 93 мы с Бобровой поехали в монастырь. Там монахини научили нас, как надо молиться, чтобы Господь привел Крещению – у Оли сын был тоже некрещеный, как и мой Ванька. Мы, вернувшись в Питер, стали молиться, как нас научили. Прошел примерно год, и Олин сын принял Крещение, а мой нет.

 

Было начало Великого Поста 95 года, март. Как – то после Литургии Батюшка попросил, чтобы, если есть свободное время в будни, помочь в уборке храма, чтобы к Пасхе он засиял. Я тогда работала в травмпункте по сменам и в будни вполне могла придти. Пришла, помогла мыть хрусталики от люстры, еще что-то поделала. Вдруг подходит ко мне Наташа-бригадир и говорит: “Пойдем, для тебя есть очень ответственная работа.” И поручила мне вычистить крестильную купель. Уж как я старалась, терла, драила, полировала. И как мне по душе была эта работа! Купель постепенно начала блестеть, а к концу стараний просто засияла! В середине моих трудов заглянул в придел Батюшка. Я, вся в измазанная пастой и довольная:

 

-Батюшка! А я вот купель чищу!

-А! Давай…

 

Чистила я купель часа три, не меньше. Наташа меня похвалила, я счастливая пошла домой: такое почетное дело поручили и как хорошо получилось! На следующий день сижу я в кресле, читаю что-то духовное. Тут же Ванька мой вертится, я и скажи:

 

-Вот был бы ты крещеный, я бы хоть за тебя записки подавала в церкви… за некрещеных церковь не молится.

-Ладно. Покрещусь!

- Для тебя.

 

Я его в охапку, и на следующее утро мы были уже в соседнем храме – Илии Пророка. До Серафимовского боялась не довезу. Тем более, что Ольге Батюшка говорил, что когда ее сын созреет, тащить в ближайший храм, что она и сделала. Так же сделала и я.

 

Итак, Таинство Крещения состоялось. Символ веры читала я, больше было некому: никто из крещаемых и крестных его не знал – обычная история для начала 90-х.

 

Уже по дороге домой Ванька пожаловался на озноб. Дома измерили температуру: 41 градус!!! А крестик серебряный, что я ему купила храме перед самым Крещением был угольно-черного цвета! Сутки Ваню била лихорадка, наутро встал здоровенький и пошел в институт. Крестик я вычистила, он стал снова светленький и блестящий. Бесов Батюшка называл “эти ребята”. Вот так “ребята” оттрепали моего Ваню за Крещение. А у одной моей знакомой, серафимовской, сынок, тоже уже взрослый, после Крещения чуть не всю мебель переломал. И успокоился. Вскоре Ваня отвел на Крещение друга-Сашку, которого водил на Батюшку посмотреть.

 

C тех пор прошло 17 лет. К сожалению, воцерковляться Ваня не стал. Он читает Евангелие, венчался (во втором браке), покрестил своих троих сыновей. В храм заходит свечки ставить. Конечно, мне бы хотелось, чтобы сын пришел сын пришел к Богу сохранным, а не, как я, приполз на животе. Но Господу виднее, каким путем вести грешников, и как вразумлять таких негодных матерей, как я. Достойное по делам нашим приемлем, помяни нас, Господи во Царствии Твоем!

 

А у Батюшки Ваня был еще один только раз. Он расходился с первой женой. Я сказала Батюшке:

 

-От Ваньки жена ушла...

-А чего, обижал, что ли?

- Да он хочет жить отдельно, а она хочет только со своей мамой…

-Ну и пусть с мамой живет!

-А Ванька?

-А он с тобой пусть живет. Вот так. Надо сказать, что когда Ванька собирался вступать в свой первый брак, я Батюшке сказала:

-Ванька жениться собрался…

-А где венчаться будут?

-Да не будут они венчаться, там семья неверующая.

-А! Ну пусть поживут…

 

Пожили. 4 года с перерывами. Но когда случился окончательный разрыв, Ваня пошел к батюшке. Добровольно, но со мной. Уже в нормальной одежде, взрослый, интеллигентного вида молодой мужчина в очках. Хайкинги, серьги и прочие атрибуты юношества были забыты. Ваня работал в большой фирме и даже уже в начальниках ходил, но вид имел подавленный – не сладко, когда семья развалилась. На этот раз Батюшка никуда его не уводил, и меня не отсылал. Но говорил Батюшка вовсе не на ту тему, которая волновала Ваню. Батюшка сказал:

 

-Ты, Ваня мать-то береги. Ты вот книжки все читаешь, книжки-то что… Ты мать береги (никогда я не говорила Батюшке, что Ванька запойный чтец.) И ни о разводе, ни о жене ни слова. В то время отношения наши с Ваней стали ухудшаться, но тогда мне это было еще не понятно: все большие проблемы были еще впереди. Батюшка, как всегда, все видел вперед.

 

Года через три Ваня женился вновь. Они венчались, и я похвасталась Батюшке. Было это на дорожке от кухни к храму, где мы в последнее время отлавливали Батюшку. А Батюшка махнул рукой и показал на маленького несчастного вида нашего прихожанина, который, как раз и жаловался, кажется, на свою семейную жизнь:

 

-А-а… Вон, он тоже венчался!

Когда моя новая невестка собралась рожать – я к Батюшке:

-Батюшка! У меня невестка рожает, помолитесь!

-А в какой она храм ходит?

-Да они в Металлострое живут… В Александра Невского…

-Вот пусть за нее там и молятся!

Отрубил и пошел из придела в храм.

Я, маленько оторопев, бегу следом:

-Ну, тогда хоть за нас с Ванькой помолитесь…

-За вас-то помолюсь! Батюшка, родненький, как Вас не хватает!!! Помолитесь за нас!

 

Я забежала вперед, начав рассказ о Ванином Крещении. Вернусь назад в начало 90-х.

 

Как я уже упоминала, тогда еще только стала появляться духовная литература, больше в виде брошюрок. Не было тогда и знаменитого батюшкиного голубенького молитвослова. Оля Шмелева подарила мне тоненький молитвословчик с пояснениями, позже я купила себе карманный молитвослов. В этом молитвослове были молитвы ко Причащению, да и то не все, но полного правила не было. Я читала эти молитвы и шла на Причастие. Правда, постилась – (Оля научила).

 

Как-то в правом приделе мы с Батюшкой были одни – тем кто пришел в середине-конце девяностых, вероятно и не представить такую картину, все помнят, как потом придел трещал по швам не фигурально, а буквально. Батюшка спрашивает, показывая на середину груди:

 

-Ну что, полегче стало?

Я – неуверенно:

- Да…

-А ты готовилась к Причастию?

Тут я поняла, что делаю что-то не так.

-Да я не очень-то и знаю, как надо готовиться…

 

Но Батюшка меня не завернул, бестолковость моя была ему значительно виднее, чем мне самой…

 

Для меня всегда были проблемой мигрени. Если не поем с утра, то обязательно мигрень. Но всегда под рукой была спасительная таблетка. Однако, перед Причастием ведь не будешь пить таблетки. Но как-то приспосабливалась. Но, однажды, в декабре 93 года (у меня память ассоциативная - например я помню, что тогда работала в новом травмпункте, в какой одежде шла в церковь, какую шапку натягивала на больной лоб и т.д. – поэтому все говорят что у меня хорошая память, я просто вычисляю время из сопутствующих событий и обстоятельств) – так вот: это было в декабре 93 года – шла я на Причастие и голову мою начало сверлить и пилить еще в метро. Появился страх, что сейчас начнет тошнить, дальше еще хуже и т.д, как всегда, - кто страдает мигренями – тот представляет ее развитие. В общем, когда я пришла в храм, картина уже развернулась во всей красе и одна мысль была – только бы достоять до Причастия. И вот Батюшка выносит чашу, народ в земном поклоне, я же стою столбом, потому, что мне и головы-то не наклонить из-за жуткого прилива тошноты. Страх и ужас. Еще слышу батюшкин голос: “Cо страхом Божиим и верою приступите!”

 

Но я уже смогла только найти дверь и выскочила прочь к ближайшему дереву. Неукротимая рвота и раздирающая голову боль не дали мне хоть подальше отойти от храма. Как я добиралась домой и вся остальная история болезни – это уже не о том. Через несколько дней я поведала Батюшке о своей беде. Было очень стыдно и страшно. А Батюшка совершенно спокойно:

 

-Ничего… Это из тебя выходит. Ты приходи в будни ко мне. Служба короче, народа мало, и все будет хорошо.

 

Поэтому я долго ходила в храм по будням, а уж причащалась только по будням – несколько лет. Бывало спрашиваю в субботу на всенощной во время помазывания:

 

-Батюшка, Вы в понедельник будете?

-Ты что, мать, дожить надо…

 

С тех пор и я так говорю, когда меня подобным образом спрашивают о будущем, даже совсем ближайшем.

 

Всенощная. Все стоят в очереди на помазание. Тогда еще очередь была не очень толстая - не то, чтобы ручейком, а речкой – не напирающей толпой. А мне нельзя – женщины поймут – почему. Стою у «Взыскания погибших». Смотрю – батюшка идет, он и тогда помазывал не до конца, передавал кисточку другому священнику. Я навстречу:

 

-Батюшка, а у меня………мне нельзя на помазание…

- Я вот я тебя помажу!

 

Снимает пальцем масло со своего лба и мажет крестиком мой.

 

Привела в храм сотрудницу, всегда более или менее болеющую чем-нибудь. Сегодня у нее мигрень, таблетку пить не хочет или не помогло ей – не помню.

 

-Батюшка, это Нина, у нее голова сильно болит…

-А вот пойдем…

 

Ведет нас обеих на солею, уходит в алтарь, выносит маслице, мажет Нине лоб. Нина первый и последний раз пришла в наш храм, но у Батюшки никогда не было никому отказа, как будто и не вечер, и усталости никакой. Всегда бодрый, всегда щедрый на любовь, все-то с готовностью, все-то у него легко… Усталость батюшкину стало заметно буквально уже в последние недели его жизни, во всяком случае мне, никогда не бывшей ни в ближнем окружении, ни в тесном общении с теми, кто в этом окружении состоял. Я всегда была на периферии и чем дальше тем периферийнее, потому что приход рос в геометрической прогресс и нас,”стареньких” оттирали новенькие, среди которых было уже много молодых, сильных и напористых.

 

Не так все было гладко, как излагается теперь. Был у меня перерыв в посещении нашего храма – полтора года. В двух словах: я долго не могла понять, почему Батюшка такой противник Запада. Ведь я из советской интеллигенции, а все мы были воспитаны на том, что Запад – это свобода, которой мы всю жизнь свою были лишены. Оттуда и литература и искусство и права человека и пр. и пр. И религию там никогда не притесняли не то, что у нас. Все мы были теоретики и мечтатели. А тут Батюшка говорит совсем иное. О России, о ее величии, о том, что Православие – единственно верная религия, а с Запада пришел в Россию развал и будет еще хуже. Это мне тогда не было понятно и как-то, решившись, я высказала Батюшке на ушко в двух словах свое мнение по поводу… ну не буду уточнять, это сейчас никакого значения для меня не имеет, и я полностью согласна с Батюшкой. Время, конечно показало, кто прав, но тогда я получила:

 

-Дура!

 

Во всеуслышанье. И объяснение, почему – дура.

 

Происходило это у стены храма слева, батюшка шел из своей дверки и направлялся к площадке перед храмом. Его окружала стайка тетенек, которые мои слова не слышали, но «дуру» слышали и стали дружно голосить, подтверждая батюшкино мнение обо мне. На батюшкину “дуру” я бы не обиделась, я пыталась ему что-то объяснить, но дружный галдеж тетенек пресек мои попытки, и я пошла тихонько вперед, внимательно рассматривая бантики на своих зеленых туфлях. Был июнь 1996 года. Так я и пошла прочь. И ушла.

 

Полтора года я жила без Батюшки и Серафимовского храма. Потребность ходить в храм уже сформировалась, и я подыскивала себе храм и духовника. Больше всего мне нравилось в Князь-Владимирском соборе.

 

Ходила и в Чесменскую церковь. Иногда в храм Илии Пророка. Но собранности не было, я пропускала воскресенья, больше ходила вечером. Я оставила свою работу, ушла из практической медицины, нашла очень хорошо оплачиваемую работу в парамедицине. Приподнялась материально, накупила себе одежды и прочего, о чем даже и мечтать не могла, работая в травмпункте. Женился Ваня, родился Данька – мой первый внук. Даньку крестили дома. Батюшка, который крестил Даньку уныло обвел взором квартиру, не увидел ни одной иконы (молодая семья жила с родителями Наташи – Ваниной жены, там верующих не было, хотя все были крещеные). Когда надо было читать «Символ веры», прочитала его я. Батюшка был немало удивлен, но похвалил:

 

-Молодец, бабушка, откуда Вы знаете?

-Да я… в церковь… хожу…

 

Потом был обед, я сидела с отцом Николаем и немножко с ним говорила, что-то спрашивала, сказала, что перестала ходить к отцу Василию. Батюшка Николай родственник моей невестки, он не так давно был рукоположен, из инженерной интеллигенции. Он служил (и по сию пору служит) в монастыре Иоанна Кронштадтского. Это было в середине декабря 1996 года. Я уже полгода не была на Серафимовском. Потом был еще год моих скитаний по храмам, потеря высокооплачиваемой работы, попытка основать свое дело, не очень-то удачная.

 

Хоть и нравились мне некоторые священники, их проповеди, которые удовлетворяли мои интеллигентские искания, храмы, в которых было свободно и просторно – нигде я места себе не нашла. За полтора года я ни разу не причастилась. Все чаще стал вспоминаться серафимовский храм, Батюшка, обходящий его с кадилом на всенощной, иконы батюшки Серафима, «Взыскание погибших». Я вернулась. Просто пришла на службу. Батюшка не отреагировал никак. Как будто и не видел. Я была поражена насколько увеличилось количество прихожан. Такой плотности раньше не было даже в большие праздники. Все лица незнакомые. Много стало молодых, намного больше мужчин. Батюшка был уже в недосягаемой дали, и появились молодые ребята, охранявшие Батюшку. Я почувствовала себя совсем чужой. Но уже точно поняла, что пока есть Батюшка, и пока есть я другого храма мне не надо, и молитва нужна только Батюшкина. Было начало декабря 1997 года. Походила я немножко на службы и решилась исповедоваться и причаститься.

 

Это было 25 декабря 1997 г. Рано утром я долго пыталась поднять себя за волосы, потом снова ложилась, успокаивая себя тем, что ничего страшного: сегодня не пойду, пойду в воскресение. А была пятница, значит в транспорте народа будет много, да еще до церкви-то как далеко от Черной речки и, вообще, потом на работу до позднего вечера, а на улице мороз, нет уж сегодня ну никак не получится, вот с силами соберусь и т.д.

 

Встала. Пошла. Батюшка никак не выразил, что отметил мое появление, исповедь была общая. Причастилась. О, какая была радость! Вот уж точно крылья выросли, и на работу я даже не летела, а парила. Весь день пребывала в благодати и на тех же крыльях прилетела в 11 вечера домой.

 

Дверь квартиры моей была взломана и опечатана. Еще ничего не понимая, позвонила соседям. Напуганные соседи сказали, что увидели в 12 часов дня мою дверь взломанной и открытой. Зайти побоялись, боялись увидеть мой труп. Вызвали милицию, которая установила, что квартира ограблена, опечатали дверь. Все, что накупила я себе за полтора года вольной жизни в парамедицине, украли. Даже телефонный аппарат и чайник. Слава Богу, что был сильный мороз, и я была в новой шубе и сапогах, так что самое нужное Господь сберег. В квартире был жуткий холод: был открыт настежь балкон, через который воры сбрасывали в одеялах то, что не могло разбиться. Осталась только мебель и книги. Я вызвала Ваню, он приехал из Купчино, но милиция еще не приехала, и мы плакали с Ваней за опечатанной дверью по Кузе – любимому моему котику, который не отзывался на наши отчаянные призывы. Мы решили, что воры убили Кузю, и я послала Ваню поискать трупик под балконом. Трупик Ваня не нашел, но принес 2 тяжеленные “фомки”, которыми ломали дверь и, которыми мне, наверно, проломили бы голову, если бы я не ушла на Причастие. Вот так “эти ребята “ отомстили мне за возвращение к Батюшке. Но я осталась жива, а когда ушла милиция, и все утихло, из какой-то щели вылез совершенно обалдевший Кузя. И мы с Ванькой утешились. А барахла особенно не было жалко. Кое-что купила сразу – друзья помогли, да и дальше потихоньку набралось для жизни.

 

Я некоторое время не рассказывала Батюшке про эту криминальную историю, что-то меня сдерживало, понимала я , что получила по заслугам: ушла от Батюшки, гордыня заела. Через какое-то время все-таки сказала:

 

-Батюшка, пока я на Причастие ходила, меня обокрали...

-Да чего красть – то, у тебя и так ничего нет!

-Да вот…нашли чего было… Посмотрел вглубь меня даже немножко жестко:

-Ты что, совсем глупая, что ли?

 

Ну, что тут ответишь, я уже стала немножко понимать.

 

Началась моя “вторая серия” в Серафимовском храме. Батюшка стал практически не доступен. Стояла я уже у “Взыскания погибших”, иногда удавалось присесть на лавочку возле вешалки или уцепиться за канун.

 

Так много было незнакомых лиц, что знакомые встречались как вкрапления. Я стала чувствовать себя еще более новоначальной, чем 5 лет назад. Новенькие всегда более бойкие, их было много, они были уверенные в себе и в своем праве на Батюшку. Потом они куда-то исчезали, появлялись другие, тоже уверенные и плотно вставали у амвона. Но мне было уже все равно: мои искания закончились, я точно знала, что пока жив Батюшка и пока жива я, меня уже никакими силами от Серафимовского не оттащить. Я стала понимать, что такое молитва, и что такой молитвы, как у Батюшки не будет нигде, а где стоять, у амвона ли или на улице значения уже не имело, если в алтаре служил Батюшка. Потом провели трансляцию и на улице стало даже очень хорошо.

 

 

Действительно, присутствие Батюшки в храме ощущалось всегда, даже если его нигде было не видно. Всенощную обычно начинал какой-нибудь другой священник, но присутствие или отсутствие Батюшки в храме – в глубине ли алтаря, на кухне ли было почти осязаемо. Приходишь на всенощную, служит предположим отец Вячеслав, но чувствуешь, что Батюшка здесь, и действительно, вдруг: “Вар-ваа-ра! Или его частое: “Давай!”, или еще что-нибудь, не слышно что, но Батюшкин голос что-то бормочет и на душе теплеет. А в другой раз сразу чувствуешь, что Батюшки нет. И не потому что служба хуже, службы у нас всегда были хорошие, но…

 

Батюшки нет…

 

Исповеди теперь всегда были общие, меня это смущало – вот ведь маловерная. Но я почти всегда писала грехи свои на бумажке и показывала Батюшке, чтобы он запомнил, что вот она, моя бумажка, вот так выглядит, а Батюшка согласно кивал, перед тем, как мои грехи исчезали в общем мешке. Но один раз было иначе. Мне позарез надо было высказаться и я, написав свой грех на бумажке, решила, что обязательно надо проговорить вслух. Поэтому пошла в будний день, и народа было совсем немного. Стою и обдумываю, как бы это выразиться попонятнее и покороче, и чтобы не так стыдно было. А Батюшка меня сразу и подозвал:

 

-Ты когда исповедовалась?

-Тогда-то…

-А что так долго-то не исповедовалась?

-У меня кот болел…

Не успела оглянуться, как уже стояла за дверью – выгнал Батюшка из придела:

-Бога на котов не меняют!!! Иди молись!!!

 

Так и вылетела со своим написанным и непроговоренным грехом, зажатым в кулаке. Но стою рядом с приделом и заглядываю в открытую дверь – может вернет? А оттуда молнии:

-Не заглядывай! Молись!!! Какая уж тут молитва… Опять загляну, а оттуда:

-Скажи ей, чтобы не заглядывала! (Это тетеньке, которая оказалась под рукой и меня впервые, может, и видит).

 

Батюшка часто призывал в свидетели тех, кто был под рукой, часто вообще случайных “захожан”. Помню и мне на ходу жаловался на чтеца, который виновато тащился за Батюшкой: “Вот сейчас его на поклоны поставлю!” А я еще только-только в храм начала ходить, для меня каждый чтец митрополитом выглядел. Итак, стою, молюсь. Уже Причастие, а я так и не высказалась. Батюшка вышел из придела (он в этот день не служил, только исповедовал и беседовал с “народами”). Я - к нему:

 

-Батюшка, Вы меня совсем выгнали, или?... Брови “домиком”: -

Я никого не выгоняю, а вра-зум-ля-ю! Но молний уже нет, глаза смеются.

-Батюшка, ну… так хоть благословите на работу идти… Засмеялся совсем, обнял крепко:

 -Иди, мать! От работы кони дохнут, а мы с тобой - никогда!

 

Грех свой в кулаке так и унесла. Да все Батюшка знал – все грехи мои: и писанные, и не писанные, и неосознанные, и еще не сделанные…

 

И думаю я уже давно, что может и не за кота меня Батюшка выгнал, а за этот самый грех эпитимию наложил, или за маловерие мое – хотела –получай!

 

Обычно Батюшка не благословлял, когда мы уезжали в отпуск, причащаться там, куда ехали. Но как то раз у меня отпуск совпал с Успенским Постом и я уезжала в Гагры. Объяснила Батюшке ситуацию, а он и говорит:

 

-Поезжай, покупайся в море! Там и причастишься.

 

Я, уезжая, взяла с собой батюшкину книгу “Во имя спасения России”, дай думаю подарю священнику в Гаграх, похвастаюсь, какой у нас Батюшка, да и приятное ему сделаю. Первый раз пошла на Преображение на всенощную. Храмик в Гаграх в котловинке стоит, низенький, крошечный, очень бедненький. Там принято зажигать огромное количество свечей – каждому святому за каждого члена семьи. При том, что на солнце градусов 40, крыша накалена чуть не до красна, костры свечей пылают, окон нет, только небольшая дверка открыта – в общем температура в храме градусов 200 по Цельсию, мозги закипают. Исповедь вечерняя, конечно, индивидуальная. Священник перед исповедью сказал длинную весьма проповедь, в которой между прочим обличал бесстыдство приезжающих на отдых, которые на пляже валяются, да еще в купальниках (!), в общем стыд и безделье. Но из отдыхающих была я одна, в основном были местные бабули, от которых я, конечно, сильно отличалась и цветом кожи и платьем и лица другим, наверно, выражением. Ну, как всегда, на юге приезжие отличаются от местного населения. Платье, конечно, у меня длинное и шарф на голове, но - чужая и священник обратил на меня внимание. Подошла очередь исповедоваться, выложила все, не щадя живота своего. Получила эпитимию – 40 земных поклонов! А мне с моей спиной даже, если 3-4 сделаю придется неделю отлеживаться на обезболивающих и мазях. Что я местному батюшке и сказала: все-таки я не дома, заклинит спину, что я буду делать одна? На что строгий батюшка сказал, что монахи и по 500 делают. Еще я неуверенно сказала, что мой духовный отец специально послал меня в море покупаться, а если нельзя на пляж ходить, то зачем я сюда и приехала. Ну, что ж, если так – купайся, а, если сразу поклоны не сделать, то можно разбить на части. В заключение я преподнесла священнику Батюшкину книжку. Он открыл, увидел фотографию и говорит:

 

-Блаженный!... Ты, когда будешь уезжать, я ему обязательно напишу письмо, скажи, когда поедешь.

 

Назавтра я пришла на службу. Конечно, очень жарко, тяжело, но с Божией помощью я не расплавилась, не рухнула в обморок, причастилась. Перед причастием призналась, что поклонов сделала только 3, но была допушена, с тем, что остальные 37 доделаю потом в течение отпуска. В нашем Серафимовском храме при всем количестве народа служба заканчивалась около 12 часов, ну, если молебен большой, то к часу-половине второго в крайнем случае. Не тут - то было в Гаграх. После службы священник ушел минут на 40, но расходиться не благословил. Все остались сидеть на маленьких скамеечках. По храму и крошечному дворику носился вкусный запах жареной рыбы. А мы-то, причастники, с утра ни ели, ни пили.

 

Но все прихожане сидят, ждут – жду и я, тем более, что креста-то батюшка не давал еще. Наконец священник вышел, это было около часа дня, и… началась проповедь. Вся она была посвящена ИНН и паспортам, которые брать ни в коем случае нельзя. Со страшными примерами, от которых местные прихожанки вскрикивали и охали. Я не знала, куда девать лицо свое с “необщим выражением”. Уйти я не решалась, это был бы явный вызов: батюшка меня хорошо запомнил. Какая-то девушка пищала, что у нее уходит автобус и до завтра другого не будет, но батюшка так грозно ей выговорил, и даже пригрозил, что бедняга почти в слезах осталась. Уж как она потом добиралась через горы – не знаю. Только в три часа проповедь была закончена и полуживые прихожане поползли ко Кресту. Оказывается, постоянные прихожане в Гаграх паспорта не меняли и ИНН не брали. Как уж они существовали – не знаю. Ведь, чтобы попасть в Адлер, надо переходить границу – на границе паспорта проверяли очень тщательно. Все продукты в Гагры завозились из Адлера – опять же через границу. Но меня волновало другое – и очень сильно. Я подарила священнику Батюшкину книжку, где очень ясно выражена позиция нашей Церкви в отношении раздутых проблем с ИНН. И Батюшкина проповедь на эту тему там была. А я же обещала местному батюшке, что обязательно передам его письмо нашему Батюшке с отзывом на книжку. Я человек обязательный и просто не придти не могла. В общем, отпуск был подпорчен сомнениями и недоумениями, как выйти из этой проблемы, которую сама же и создала: надо же было похвастаться, какой у меня замечательный духовный отец. А благословения-то у духовного отца не взяла, чтобы дарить его книгу. Представлялось мне, что гагрский батюшка, прочитав книжку, напишет моему дорогому батюшке, и что мне с этим письмом делать – прочитать не могу, отдать тоже не решусь. О-хо-хо… Пошла на Успение, а там скоро и отъезд. Умоляла Господа, чтобы он внушил гагрскому батюшке все забыть, или, чтобы он книжку не читал, или чтобы про письмо забыл, или чтобы меня запамятовал.” Господи, пусть он все забудет, пусть он ничего не пишет, Господи спаси меня от этой ситуации, помоги выбраться. Только бы он никаких писем не передавал!”

 

Слава Богу! Скорее всего книжку гагрский батюшка и не читал. Спросил только, когда еду, и мы с ним распрощались навсегда. Без всяких писем!!! Вот теперь думаю: “Батюшка мой родной, ведь ты же прозорливец, ведь ты же знал, куда меня благословлял!”. Узнала на практике и, что такое эпитимия (поклоны я так и не доделала, иначе пришлось бы меня на тележке везти до самолета), и на практике узнала , что возня с ИНН – это не фунт изюма, и какой у нас необыкновенный Батюшка, и какой у нас необыкновенный храм. И, что нечего оглядываться по сторонам, а смотреть только на Батюшку, делать все как он велит – лучше нет нигде.

 

А теперь, когда Батюшка ушел, теперь даже не верится порой, какие мы были счастливые, какие мы были любимые, Слава Тебе, Господи, за это.

 

Было как-то, что долго и сильно болела душа. Батюшка был в отъезде. А меня все закручивает и закручивает. Пошла в один храм, хотела поговорить – приходите в среду. В другом – приходите завтра. Больше никуда не пошла, потерпела, приехал Батюшка, и все обошлось его молитвами. Батюшка никогда не отправлял без помощи. Услышит одно слово только, за руку возьмет, поводит за собой по храму, разговаривая с другими, утешая других, а не тебя. Иногда скажет придти на молебен. Один раз даже на кухню меня завел: -

 

Стой здесь!

 

Поставил прямо у входа в алтарь и говорит, как водилось у него, первой попавшей на глаза девочке-свечнице:

 

-Полечи ее!

Та аж присела:

-А как ?

-А успокой!

И пошел в алтарь.

 

Девочка осталась в смущении, а я стала успокаиваться.

 

Другой раз стала я канючить, что надо поговорить.

 

-Приходи завтра на раннюю перед исповедью.

 

Была зима, добираться со Ржевки тяжело и долго, потому что надо на первую электричку метро идти пешком через заснеженное поле. Выходить надо было за час до электрички т.е. в 4-45. Даже когда хорошо себя чувствуешь, это было трудно, а когда тоска и ноги не держат… Но, что делать. Приехала. Села в углу в приделе. Батюшка исповедует. А меня, как нет. Только изредка приблизиться, и опять ушел. Сижу. До всех есть дело, только не до меня. Гляжу на люстру и копаюсь в черных мыслях.

 

Так и просидела до “Отче наш”, а после “Отче наш” Батюшка, как известно, не исповедует. Взял Крест, Евангелие, ну, все - уходит. Поговорили… Поворачивается, подходит ко мне вплотную и строго, почти жестко:

 

-Думай!! И молись!

И пошел из придела. Я вслед:

-Батюшка… Я молюсь…

 

И тут в голове прояснилось, что вовсе и не молюсь. И мозги встали на место.

 

Кстати, о мозгах. Это было году в 94 и надо бы было написать раньше, но вспомнила только сейчас. Тогда еще было очень мало духовной литературы. Книжка о.Иоанна Крестьянкина “Опыт построения исповеди” мне досталась для прочтения после того, как она побывала, наверно, в сотнях рук и разваливалась на истертые листочки. Я ее прочитала в один вечер, пришла в полнейший ужас от того, что места во мне нет безгрешного. То, что казалось нормой жизни, оказывается было смертным грехом, а то, что казалось добродетелью было ровно наоборот. На следующий день я примчалась к Батюшке в полном ужасе, волосы на голове стояли дыбом. Батюшка даже вроде припугнулся:

 

-Мать, ты чего??

-Я-а…прочи-та-ла-а…Крестьянкина-а!

-А-а! А ты что думала? Глаза во-о!! (показал руками широко по вертикали), мозги во-о!! (развел руки на всю длину по горизонтали).

Но к Причастию допустил. Как сегодня помню, как я, обалдевшая, в шерстяном платке на голове (тонкий шарфик дома забыла, не до того было) отвалила от Батюшки и долго еще приходила в себя от пережитого ужаса с одной стороны и от облегчения, что грехи отпущены.

 

Конечно, интеллигентские мозги, которые я горделиво считала достоянием, как и острословие, и критичность, и насмешливость, были одной из главных моих бед в жизни. Из-за них-то я и рухнула так глубоко, что только с помощью Батюшки и его молитв, буквально обламывая ногти до крови, столько лет выползала и до сих пор выползаю из этой ямы.

 

Умерла Алла Ивановна, давняя батюшкина прихожанка. Я не была очень близка с ней, но знала хорошо. Она долго болела, но никогда не унывала, а мне еще удавалось ее успокаивать по части болезни медицинской лапшой, которую я удачно вешала ей на уши. Алла Ивановна была очень чистым и доверчивым человеком и охотно верила, больше, конечно, в силу своего легкого оптимистичного характера, нежели моего виртуозного вранья, но слушала меня с интересом. И вот болезнь все-таки победила.

 

Стоим на отпевании вокруг гроба, Батюшка мне и говорит:

 

-Ей-то уже хорошо, а вы еще покувыркаетесь!

 

Кувыркаемся, Батюшка. Без Вас-то как трудно кувыркаться! Помолитесь за нас!

 

В 2000 году я провела отпуск в Пушкинских горах. И так все было удачно, что наполненность этим отпуском сопутствовала мне весь последующий год. Тем более, что была она украшена перепиской с Г.Н. Василевичем – директором Заповедника. Он очень талантливый человек, присылал мне книжки, буклеты, сопровождая их забавными стихами собственного сочинения и серьезными выговорами по поводу моей дилетантской критики того, что мне не нравилось в новом подходе к осмыслению сущности пушкинского музея. Мне все вспоминался С.С. Гейченко, а Георгий Николаевич пытался меня убедить, что в новые времена – новые подходы и пр., посвящал в планы развития, в общем, оценил мое неравнодушие и искреннюю заинтересованность и был очень снисходителен и доброжелателен, приглашал приезжать. И летом 2001 года я запланировала отпуск только в Пушкинских горах. Как-то после исповеди, я ничуть ни в чем не сомневаясь, даже как-то формально испросила батюшкиного благословения на эту поездку. А Батюшка промолчал. Я подождала немножко, думала, что он не расслышал, опять спросила. Он как-то меня оборвал, что вроде не к месту сейчас спрашивать. Я подождала, опять спросила – Батюшка, как не слышит, прошел мимо.

 

Я даже не осознала, что Батюшка не благословил пока, значит надо подождать. Решила, что поездка недалекая, билет уже был, душа рвалась в Пушкинские горы. Я поехала.

 

Что это был за отпуск! Во-первых, не было места в гостинице (при том, что в прошлом году она была полу-пуста). Пришлось остановиться в деревне в каком-то сарайчике, в котором даже окна не было. Во-вторых. началась безумная жара, крыша сарайчика раскалялась, и в нем было градусов 40, ночью чуть меньше. В связи с жарой слепней было такое количество, что даже в 12 часов ночи было невозможно раздеться, чтобы окунуться в Сороти. Гулять по заповеднику из-за этих слепней тоже было невыносимо. Самое смешное, что Георгий Николаевич, с которым мне очень хотелось увидеться, срочно уехал в Питер утром того дня, вечером которого я приехала. Сказали на 7-10 дней. Вернулся из Питера больной и до конца моего отпуска был на больничном. Естественно, что тащиться с визитом к больному, знакомому только по переписке человеку у меня нахальства не хватило. Экскурсовод, с которой у нас были чудные отношения в прошлом году, в этом встретила меня, как чужую. Но я не отчаивалась до конца, потому что должны были приехать приятельница с мужем на машине, и я надеялась, что хоть поездим по окрестностям. Я ждала их 10 дней – накануне их приезда позвонила – сказали не приедут.

 

Решила уехать - не было билетов. Самое смешное, что никаких средств от слепней в аптеке не было, приходилось или отсиживаться в раскаленном сарайчике или терпеть их нападения. А потом я заболела и проболела до самого отъезда. Еле ноги унесла. Вот и съездила в отпуск без батюшкиного благословения. И хоть потом мы и встретились с Георгием Николаевичем в Питере, и он приглашал меня неоднократно приехать, с тем, что буду жить в гостевом доме со всеми удобствами, но я вспоминала три недели мучений, и ничего мне уже не хотелось. А потом и переписка сошла на нет. Очень жаль.

 

После этого отпуска я брала благословение у Батюшки на каждый шаг.

 

И никогда он не отказывал. Даже такой был случай: прошу благословение на работу в православной лавке – уже ушла на пенсию.

 

-Давай! Потом узнала, как мало платят, решила вернуться в аптеку.

-Батюшка, они так мало платят…

-Ну и не работай у них!

-Я вернусь в аптеку?

-Давай! Пока был жив Батюшка, я так и работала в аптеке, еще 5 лет, будучи на пенсии работала. Ушел Батюшка – и меня “ушли”.

 

В конце 2005 года Батюшка во второй раз в своей жизни побывал на Святой Земле. Вернувшись, благословил всех за предстоящий год побывать на земле Христа. Им, совместно с его духовными чадами в Иерусалиме, был создан там паломнический центр «Россия в красках». Как говорил мне потом руководитель этого центра и наш бессменный гид Павел – название придумал Батюшка. «Россия в красках», именно в красках, потому что за рубежом за годы советской власти привыкли считать Россию чем-то серо-бледным, как старая бесцветная фотография.

 

Не имея никогда, даже в лучшие годы, никаких сбережений, я тут же, как Батюшка благословил, поэтому ничтоже сумняшеся в успехе, записалась в поездку первая и быстренько убедила подругу. Уже марте 2006 мы побывали на Святой Земле. Рассказывать о потрясении этим паломничеством я не буду, потому что, кто побывал там – сам знает, а кто еще не был - должен сам побывать. Скажу только, что когда мы приземлились в Тель-Авиве, я никак не могла сопоставить, что я - и вдруг - здесь? Как это могло случиться? Когда же мы приземлились в Питере, я еще в аэропорту поняла, что я вернусь, и очень скоро, иначе просто не смогу жить. Ведь я была так потрясена, что все время слезы лились и такое огромное потрясение перемешало в голове все, а перенести то, что я не могу все расставить по местам - было не в моих силах. И что же? В ноябре я опять летела на Святую Землю. Если бы мне кто-нибудь хоть за год до этого сказал, что я не только побываю на Святой Земле, но даже за год два раза, я бы сочла это просто бестактной шуткой. Денег- то ведь, по идее, и на одну поездку не было. По Батюшкиным молитвам все было возможно и даже совсем не трудно.

 

Во время первой поездки, в Спасо-Вознесенском монастыре на Елеонской горе, в часовне Святого Пророка и Предтечи Иоанна, которая стоит на месте обретения главы Крестителя Господня, монахиня Христина, несущая послушание в этой часовни очень интересно рассказывала нам историю обретений Святой Главы. Во время второй поездки, я с ней разговорилась, попросила, чтобы она и этой группе также много рассказала, как и нам в первый раз. А нас ограничивало в этот раз время, потому что был конец ноября, и в это время года в Иерусалиме рано темнеет, мы же приехали уже под вечер. Матушка Христина рассказала, хоть и не так подробно, но зато она рассказала мне уже о себе, о том, что она арабка, что в монастыре уже 50 лет, а взяли ее в 10 летнем возрасте. У нее великолепный русский язык, настоящий, не советский, а какой-то даже бунинский. Очень мне понравилась матушка Христина, но, вероятно, и она расположилась ко мне, потому что, когда мы уже распрощались и уходили из монастыря, вдруг я услышала: «Наташа! Наташа!». Оглянулась и увидела, как в темноте бежит за нами в развевающихся одеждах матушка Христина. Подбегает ко мне и просит так просто, как будто, я живу не на другом краю Земли: «Наташа, когда в следующий раз приедешь, привези мне икону св.князя Владимира, а-то я, когда была в Петербурге, купила св.Ольгу, а св.Владимира не нашла». Я выразила сомнение, что еще вернусь, но икону обещала прислать с другой группой. Паломники наши, свидетели этой сцены дружно стали меня убеждать, что я обязательно вернусь. Уж коли матушка Христина меня выделила, значит не просто так, значит вернусь. Икону я послала через месяц. Христина мне позвонила и поблагодарила. Сказала, что повесила ее в часовне Иоанна Предтечи!!!

 

 

Мне трудно было даже как-то увязать в сознании, что моя икона висит в часовне на Елеонской горе… Но, забегая вперед на полтора года: все случилось так, как убеждали меня мои спутники: я вновь была на Святой Земле. В часовню Иоанна Предтечи шла с некоторым трепетом… Но едва войдя, сразу же увидела свою икону, которая висела на левой стене… Вот ведь какие чудеса! Группа была иная, нежели в прошлый раз, не из нашего храма, поэтому предыстории никто не знал, а матушки Христины на этот раз в часовне не было. Сначала я никому не хотела раскрывать свою тайну, но, естественно, не удержалась, ведь так и прет похвастаться, и шепотом сказала одному юноше, что это моя икона. Он, конечно, в радости тут же всем раззвонил, начались ахи и почтительные восторги. Меня сфотографировали на фоне иконы. А тут и Христина появилась, подтвердив эту почти невероятную историю. Вот ведь какое чудо. Это был, конечно, подарок Батюшки уже ОТТУДА. Он скончался за год до этого. Он скончался через два месяца после того, как я вернулась из своей второй паломнической поездки в Иерусалим.

 

Из первой поездки я привезла Батюшке ладан. Во время второй поездки искала, чтобы Батюшке подарить, а мне одна наша прихожанка серафимовская, которая была ближе к Батюшке, порекомендовала привезти ему смирну: мол она необходима на отпеваниях и бывают проблемы. Я купила смирну и подарила Батюшке, в полном восторге сообщив ему, что я второй раз за год побывала на Святой Земле.

 

Батюшка как-то странно посмотрел на меня и взял подарок. Через два месяца мы его хоронили. Ладан и смирна… Ничего просто так не бывает. Я помню последний взгляд Батюшки… Я помню последний взгляд о. Анатолия… Конечно, я не знала, что это последний…

 

Об отце Анатолии я напишу отдельно. Прослужил он у нас в храме лет 5, но очень его любили. Он два раза ходил со мной к моим родным, чтобы покрестить, причастить. Немощные совсем были, до храма не дотащить, а о.Анатолий был безотказный. Царствие ему Небесное, в 34 года Господь его призвал.

 

Я собиралась уже закончить мои маленькие записки и вдруг вспомнились еще какие-то эпизоды.

 

Проходит Батюшка с молебна мимо меня на амвон. А у меня такая любовь к нему, что не скрыть умиления:

 

-Батюшка, краса-а-а-вец наш!

Батюшка поворачивается вполоборота, делает лицо, позирует:

-Был красавец!

 

Всем известно, что Батюшка перед Великим Постом последний раз причащал на Сретение. А я то ли работала, то ли болела – не помню, но ослушалась. Пошла на следующий день. Вышла, как водилось тогда в 4-45 и потопала на первую электричку в метро. Было очень холодно и страшная метель. Я была в длинной шубе и в довольно смешной, но теплой шапке-дубленке. Она была смешна цветом – какая-то густо- оранжевая и еще более фасоном: колпак а-ля 20-ые годы с бомбошками. Но мне она нравилась своей смехотворностью. В церковь я ее не носила, только в «свет», и то по настроению. Но на этот раз надела из-за холода: ее можно было натянуть на нос, а идти мне в метель надо было час до метро. Ну, в метро оттаяла, но пока дошла от «Старой деревни» до храма, вновь превратилась в сугроб. Народу уже полно, кое-как отряхнулась и стала протискиваться к Батюшке, а про шапку забыла. Т.е. не повязалась платком, а прямо такая стильная и к Батюшке. Батюшка оторопел:

 

-Ой! Ну и шапка!

Я, стаскивая шапку:

-Батюшка, да это я, я сейчас…

-Да вижу, что ты! Ну и шапка… Каска!

Я накидываю платок, а Батюшка:

-А ты чего пришла-то?

-Так…вот… вчера не смогла… Причаститься…

-А ты когда причащалась-то?

-А… Постом…(рождественским, естественно).

Батюшка ехидненько так:

-Великим!!

 

Не допустил. Потому что не во-время пришла. Велел ждать до Поста. Шапка, конечно, была ни при чем. Но Батюшка про нее не забыл. Прошло много времени. Года два, а то и больше. Приношу я как-то что-то Батюшке, или спросить что-то надо было – не помню, но меня вдруг пропустили в домик, где трапезная. Стоит Батюшка, в окружении, как всегда, но ко мне близко. И на голове у него скуфья, которая ему явно велика: как-то сваливается набок, неловкая, но видно, что новая. Батюшка увидел меня и приосанясь, говорит:

 

-Вот! У меня тоже шапка! Подарили! Я неуверенно:

-Да-а… Хороша…

-Каска!

 

Кстати, когда меня Батюшка тогда завернул с Причастия, я, отстояв, службу, пришла домой, ничуть не расстроенная и даже радостная, как всегда после службы. А у меня гостила приятельница из Москвы – духовная дочь о.Александра Меня. Поздравляет:

 

-С Причастием!

-Нет! Не допустил. После Сретенья пришла.

 

Та была поражена: ведь я уходила ночью в метель и холод, шла час по пустырю – и не допустил? И говорит:

 

-Но ведь это подвиг?

 

Не понимала она, что это никакой не подвиг, а самость. А любую самость Батюшка пресекал. Он не выносил разболтанности, несобранности и всячески приучал к порядку, послушанию, церковной дисциплине. Надо – значит надо. Слава Богу за Батюшкину школу.

 

Как-то в проповеди Батюшка распекал тех, кто любит чересчур выпить.

 

-Вот говорят: «Не могу…». А сила воли? Где сила воли?!

 

Я же только вернулась из Евпатории и привезла Батюшке бутылку массандровского кагора. Лежала она у меня в сумке. После службы как-то пробилась на кухню к Батюшке. Он пил чай в окружении «народов».

 

-Батюшка, вот Вам из Крыма бутылочка.

-Мать, ты что? Я ж сопьюсь!

-А сила воли?!

«Народы» грохнули…

 

Месяца за два до батюшкиной кончины, я пожаловалась ему, что не успеваю на раннюю на исповедь. Дело в том, что даже приехав на первой электричке метро, в храм я войти не могла. Появилось очень много молодых, которые были значительно резвее нас, старичков. Они так лихо срывались в карьер от ступенек метро, что, когда я, торопясь изо всех сил, подходила к храму, перед храмом уже была толпа. И на исповедь было не пробиться. И Батюшка сказал:

 

-А ты приходи на позднюю.

 

А на поздней тогда исповедовал отец Сергий, Батюшка служил.

 

Так я попала к отцу Сергию.

 

О кончине Батюшки несколько слов. В четверг, 1 февраля 2007 г. мне позвонили и сказали, что Батюшка потерял сознание и госпитализирован. Велели молиться. Я молилась, но как-то неглубоко: то что Батюшки не станет не помещалось в голове. Рано утром в субботу 3 февраля позвонила Ира Савватеева и сказала, что нашего Батюшки нет.

 

Поехали с Ларисой в храм. Была оттепель, лужи. Была уже очередь к часовне, но Батюшку еще не привезли. Света Белова сказала:

 

-Вот теперь Батюшка станет всем доступен…

 

Потом привезли Батюшку и мы стали двигаться на прощание. Пока стояли в очереди было как-то даже и не грустно. Потери не ощущалось. Когда вошла в часовню, вот тут полились слезы… Батюшкины руки были такие же белые, мягкие и немножко пухлые, как при жизни. И ТЕПЛЫЕ. 5 февраля было отпевание. Было холодно и валил снег. Мы стояли несколько часов под снегом, плечом к плечу и превратились в какие-то заснеженные горы. Потом Батюшку вынесли, мы шли далеко, я видела гроб только периодически. Цветы наши заледенели.

 

Когда Батюшку опустили в могилу и стали бросать ледяные комья земли, снег вдруг прекратился, вышло солнце, и с деревьев взлетели птицы. Я не помню почти ничего после того, как Батюшка ушел и до того времени, как я пришла в Пантелеймоновский храм за отцом Сергием в начале июня, т.е через 4 месяца после кончины Батюшки. Не помню Пасхи, ни одного праздника. Помню только, что как зайду в храм, начинают литься слезы.

 

Все четыре месяца. Нет Батюшки, нет Батюшки… Не знаю, что было бы, если бы отца Сергия не перевели в Пантелеимоновский храм. Наверно, я перестала бы реветь, не знаю. Но все эти годы после смерти Батюшки, если я иногда захожу в Серафимовский храм, начинаю плакать. Такой родной храм, такие любимые иконы, батюшка Серафим, «Взыскание погибших»… А мне пусто. А ведь здесь все началось, и 15 лет жизни, самые главные годы моей жизни прошли здесь. Может быть потому, что прошли…

 

«Никогда не возвращайся в прежние места…» Батюшка Серафим, прости меня. Ты же все видишь.

 

И последнее. Два раза я помогала в уборке храма к Пасхе. В 1995 г. чистила купель, а через день Ваня покрестился. В 2006 г. пришла помогать, а Наташа-бригадир говорит, что мол я опоздала, поэтому купель уже отдали (ведь вспомнила же!). И направила меня убирать часовню. Там работали уже две новенькие женщины, они еще ничего не знали, и Наташа просила, чтобы я постаралась. Мы постарались. Выскребли и пол, и стены. Вымыли все иконы, Наташа показала, как надо обращаться с иконами. Часовня блестела. А через несколько месяцев в ней лежал наш Батюшка. Обычно часовня была закрыта. Несомненно, перед тем, как привезти Батюшку, там прибрали. Но конечно, так как перед Пасхой не скоблили. Тогда я вычистила купель для Вани, теперь выскоблила часовню для Батюшки. Ладан и смирну Батюшке привезла…

 

Просто так ничего не бывает. Все чудно сплетено, Промысел Божий везде.

 

Теперь Батюшка доступен всем. Я не часто езжу к нему. Иногда Беловы после службы отвезут. Иногда на панихиду с отцом Сергием ездим. Конечно, когда беда какая-нибудь. Но в июне в белые ночи я люблю приехать к Батюшке одна вечером. Иногда уже и кладбище закрыто, но к Батюшке охранник пускает. Помолюсь одна, повспоминаю, расскажу ему все и иду, как после исповеди. Радость, легкость, чистота. И слышу:

 

-Ну, что, мать? Полегче?

-Полегче, Батюшка! Царствие Вам Небесное, родной наш!

 

Вот и получилось все про меня. Но иначе я не знаю, как написать. С другой стороны, писать повествовательно про Батюшку, какой он был, про его замечательную душу, ум, его жизнь – может только тот, кто был с ним все время рядом. Я же была всегда в толпе, в отдалении, я была одной из тысяч тех, для кого Батюшка жил. И помню я, естественно Батюшку, когда мне приходилось с ним соприкоснуться, это были мгновения, минуты, но эти мгновения и минуты знаю только я. И они из моей жизни, они – мои.

 

Рассказать о этих мгновениях, вырвав их из контекста моей жизни – невозможно.

 

Вот поэтому я предлагаю: давайте все - все, кто был батюшкиным чадом, у кого были такие же минуты, мгновения, а у кого-то больше – напишите – этого, кроме вас не знает, никто. Потом ведь мы уйдем и унесем все свое с собой. Давайте оставим тем, кто будет потом, давайте расскажем друг другу, не будем жадничать! Ведь мы все одинаково сильно его любили – нашего драгоценного, нашего красавца – БАТЮШКУ!