"Остров" младостарчества

 

О пути спасения души бессмертной, предложенном Лунгиным и Соболевым  
 
Постер к фильму Павла Лунгина "Остров"

О фильме Павла Лунгина уже написано много. "За" и "Против". Но есть тема, которая пока ускользнула от рецензентов: она упоминается на уровне частных наблюдений, реплик на форуме, но на уровне идей ее никто пока не разбирал. Тема очень актуальная и болезненная – "младостарчество" и его последствия – кризис представлений о единстве хотя бы в границах одной Поместной Церкви и подмена подлинной религиозной традиции его "виртуальным" аналогом.

 

Сразу оговорюсь, что не считаю "Остров" плохой или ненужной картиной – темы затронуты очень важные, о чем свидетельствует хотя бы оживленная дискуссия вокруг фильма. Из актерских работ отмечу только игумена Филарета в блестящем исполнении Виктора Сухорукова. На этом я закончу художественное вступление и перейду к разбору идеологии, предварительно сделав два замечания: я буду писать "о. Анатолий", или "игумен Филарет"; "герой Мамонова" и "герой Сухорукова", понимая, что это кино; что ни к Мамонову, ни к Сухорукову, как к актерам, у меня претензий нет. Все положительные и отрицательные оценки даются типам религиозной жизни, показанным в фильме.

 

Главную претензию к "Острову" можно сформулировать в одном абзаце. Создатели картины невольно подменяют подлинный опыт религиозной жизни вымышленным и революционным, выдавая за образец, за некую норму монашества подвиг юродства, в его самом соблазнительном проявлении. Это может привести к новому всплеску нездоровых ожиданий чудес и поиску "младостарцев", манипулирующих сознанием своих "духовных чад" и лишающих их "свободной воли".

 

Напротив, единственный в фильме традиционный, православный, святоотеческий, внутрицерковный опыт спасения в лице игумена Филарета, сознательно опресняется, принижается, уходит в тень, а потому можно говорить о противопоставлении в картине двух типов духовной жизни или житийных образцов – преподобнического и юродского.

 

Не вдаваясь в научные определения, напомним читателю, в чем состоит принципиальное отличие этих двух агиографических парадигм.

 

Как в Восточной, так и в Западной Церкви юродство воспринималось как весьма странный и опасный подвиг, для которого невозможно было подобрать точных критериев, отличающих "безумие Христа ради" от обыкновенных сумасшедших, а подлинных святых от проходимцев, желавших с помощью внешних атрибутов юродства заработать себе на жизнь обманом. Лишь отчасти можно говорить о том, что важные черты для этого типа святости – анонимность и бегство от людской славы. (Для более подробной информации отошлем читателя к исследованию С.А. Иванова "Блаженные похабы. Культурная история юродства". М.2005.). Вместе с тем, странные, театральные поступки юродивых часто направлены на обличение традиционных парадигм принятых в обществе. В Византии основной мишенью была Церковь, на Руси – царь. Однако, "похабы" никогда не признавались Церковью в качестве традиционного пути ко спасению. Напротив, многочисленные соборы говорили об опасности чрезмерного распространения "похабов", а сами тексты соборных решений показывают некоторую беспомощность Церкви в отношении этого подвига. Если несколько упростить, то изначально все юродивые в момент их подвижничества были "под подозрением", а критерием отличия подлинного юродства от подражания под него служило время и принятие того или иного святого Церковью, выражавшегося в общецерковной канонизации.

 

Напротив, "преподобные" – святые-монахи: настоятели монастырей, отшельники, постники, молчальники, гробокопатели и много еще кто, были самым традиционным и признаваемым (наряду с мучениками) путем ко спасению. Уже к VI – VIII веку в Византии складывается канон пространного преподобнического жития, который с небольшими изменениями дожил до наших дней. Первое пространное древнерусское житие, дошедшее до нас, – житие Феодосия Печерского, написанное Нестором до 1088 года. Иными словами, преподобные наряду с мучениками составляют две основных агиографических парадигмы, всегда признаваемой всей Церковью во все времена. Конечно, в разные времена монашество играло неоднозначную роль в истории христианства, но все–таки – это наименее "чудесный" и наиболее "безопасный" путь ко спасению. (Читателей, которые более подробно интересуются данным вопросом, можно для начала отослать к работам Г. П. Федотова "Святые Древней Руси", и В. М. Живова "Святость. Краткий словарь агиографических терминов")

 

После этих предварительных замечаний можно перейти уже не к разбору отдельных спорных эпизодов фильма, как это сделала Татьяна Черных в статье "Фильм 'Остров'. Pro и Contra. Contra: Остров – чего?", а к рассмотрению того пути ко спасению, который предлагается зрителю.

 

Несомненно, что основные черты героя Мамонова совпадают с юродской парадигмой святости: эффектные зрелищные поступки (кукареканье на колокольне или сжигание сапог и одеяла), предвиденье будущего и настоящего, завуалированное странными действиями и актерским спектаклем (кидание головешек в игумена, рассказ о судьбе мужа в Париже, "разыгранный по ролям", манкирование церковными службами и таинствами (отказ от исповеди и причастия перед смертью), сцена изгнания беса). По отдельности все эти черты можно найти и в преподобнических житиях, особенно византийских (преподобный Моисей оклеветал себя, чтобы не встречаться с мирским начальником, преподобный Виталий приходил в публичный дом, чтобы привести блудниц к покаянию), и некоторых древнерусских (преподобный Исаакий из Киево-Печерского патерика, отчасти Феодосий Печерский и Сергий Радонежский). Но в таком концентрированном виде они однозначно свидетельствуют о попытке о.Анатолия следовать по юродскому житийному образцу, на что неоднократно обращает внимание игумен Филарет, называя его "Проказником". (Заметим в скобках, что между о. Анатолием и игуменом Филаретом нет никакого неразрешимого конфликта, в конце фильма противоречие двух путей спасения практически снимается, но при первом, эмоциональном просмотре оно остается у многих людей).

 

"Проказы" героя Мамонова отчасти напоминают действия тех реальных священнослужителей, которых Священный Синод РПЦ 28 декабря 1998 года назвал "младостарцами". Приведем из этого документа только одну цитату, точно обозначающую проблему: "Некоторые священнослужители, получившие от Бога в Таинстве Священства право на духовное руководство паствой, считают, что таковое право означает безраздельную власть над душами людей". Теперь обратимся к трем эпизодам фильма, которые уже разбирали в вышеприведенной рецензии: о. Анатолий, не благословляя на аборт, говорит молоденькой девушке, что ее никто не возьмет замуж, он же в категоричной форме советует вдове, ищущей мужа, продать все и отправляться в Париж, и весьма артистично занимается изгнанием беса из дочери того самого Тихона, которого он едва не застрелил в начале фильма.

 

Очевидно, что героем Мамонова двигали благие побуждения во всех трех случаях, однако, выставление такой душепопечительской практики как нормы и образца может привести к негативным последствиям. В первых двух случаях о. Анатолий предсказывает судьбу малознакомым людям, и на основании своего предвидения дает категоричные авторитарные советы, которые переворачивают всю жизнь вдовы, считавшего мужа убитым, или молоденькой девушки. Еще раз подчеркнем, что проблема не том, что "старец" не благословляет делать аборт, а в том, в какой форме он это делает. Важен сам факт того, что некто пытается использовать "безраздельную власть над душами людей". Можно возразить, что в фильме подобное окормление "духовных чад", а точнее малознакомых людей, которых герой видит в первый и в последний раз, – всего лишь художественный прием, не претендующий на роль всеобщего желаемого образца. Однако, в РПЦ наших дней и так слишком много "пастырей" и "пасомых", стремящихся поруководить и переложить ответственность на другого. Демонстрация весьма сомнительного опыта подобных отношений в художественном фильме с одной стороны узаконивает такую модель поведения, для тех, кто ее уже придерживается, с другой – может создать у мужчин и женщин, стоящих на пороге храма, впечатление, что такое "старчество" – некий идеал, который они будут искать в реальной Церкви. В результате виртуальный духовный опыт самого сомнительного свойства может у людей, не имеющих перед глазами других примеров, подменить реальный опыт православного христианства. Сильный эмоциональный заряд фильма уже приводит некоторых зрителей к выводу о том, что церковь, как институт, не нужна для спасения.

 

И здесь мы можем говорить о второй важной проблеме, возникающей при просмотре фильма, – сужении границ Церкви до размеров одного монастыря, храма и даже духовника. Иными словами, утрачивается представление о единстве христиан даже в рамках одной Поместной Церкви. (Заметим, что хотя действие фильма происходит в эпоху гонений на веру, смотрят его в тот момент, когда РПЦ, несомненно, обладает нормальной административной структурой и роль епископата в Церкви весьма существенна). В чем опасность такого подхода? В отсутствии иерархии авторитетов, когда слово одного "старца" может перевесить мнение Патриарха и епископов, а также Святых Отцов. За примерами далеко ходить не нужно – достаточно вспомнить истории с отказами от ИНН и новых паспортов и попытки сомнительных канонизаций.

 

Естественно, что создатели фильма не ожидали подобной реакции, быть может, худшие опасения не оправдаются, однако, воспевая дифирамбы этому фильму, все-таки стоит помнить о тех опасностях, которые таит в себе увлечение виртуальным юродством и старчеством, а также попытки судить о православной традиции по одному "Острову". Иначе его название приобретает зловещий смысл, и единая традиция превращается в острова младостарчества, где единственным и абсолютным авторитетом становится приходской священник или монах – "старец".