– Восприятие эмиграции в России с незапамятных времен было весьма своеобразным. Для меня как для православного священника и, дерзну сказать, русского патриота, здесь важны два фактора, которые определили такое отношение. Первое: приняв Православие от Византии и став часть православного мира, мы, как и византийцы, остальной мир воспринимали в определенной степени как профанный, и не только мусульман Востока, но и христиан Запада. После падения Византии (XV) и совпавшего с этим освобождения Руси от монгольского завоевания возникает ощущение ее полного одиночества как православного царства, в котором православный идеал воплотился в полной мере, в отличие от всего остального мира. Поэтому с XV века возникает представление о том, что оставить Святую Русь, Третий Рим, уехать из страны – это значит предать, прежде всего, свою Церковь. Покидая Святую Русь, ты покидаешь православный мир, становишься богоотступником. Ведь служить Богу (благодаря воспринятой в то время Русью византийской идее симфонии) можно только, служа православному государю. Так что идея эмиграции как предательства имеет архетипичные корни. Византийский менталитет исключительности, восприятие Церкви и государства как единой ценности, привели нас к тому, что на протяжении XV-XVII веков отъезд из страны считался предательством самых основополагающих вещей. 

После реформ Петра I ситуация постепенно меняется. Петр рассматривает Российскую Империю уже как составную часть европейского мира, и по мере того, как у нас появляется европейски образованное дворянство, в этой среде мысль о возможности жизни, даже временной, на Западе начинает представляться вполне оправданной. Мы постепенно становимся русскими европейцами, а европейцу незазорно жить в любой европейской стране. И не очень важно, родился он там, или нет. 

С другой стороны, продолжает давать о себе знать и прежняя тенденция, то ослабевая (при Александре I), то усиливаясь (при Николае I). При Николае I, например, служение России рассматривается как главное дело в жизни человека. Как христианин и как русский, гражданин должен служить русскому государю, пребывая в русской Церкви. Позднее эта тенденция оформляется в доктрину: «Православие, самодержавие, народность». 

Но европеизация России продолжается, и к концу XX века возможностей для поездок за границу ее граждан, в частности, представителей интеллигенции, становится больше. Возникают прецеденты, когда русские ученые, воспринимая себя как людей, принадлежащих к европейскому космополитическому обществу, уезжают из России заграницу, считая, что именно там им будет лучше работать, как это сделал почетный доктор Кембриджского университета, член Петербургской академии наук, Французской академии медицины и Шведского медицинского общества, Нобелевский лауреат Илья Мечников. 

Легче становится уезжать и представителям низших слоев общества. Например, в конце 1890-х из России разрешили уехать духоборам, которые органично вписались в многообразный религиозный мир Канады.

После революции 1917 года советская власть в отношении к эмиграции реанимирует допетровские стереотипы. Только Третий Рим становится первой в мире страной социализма, которая противостоит враждебному окружению. Покинуть СССР означает предать и свою страну, и новую коммунистическую веру.

Но феномен русского зарубежья эти стереотипы изрядно поколебал. Оказалось, что русским гораздо легче было сохраниться в эмиграции в 20-30-х годах, чем на родине в СССР. И мы видим, как в русской эмиграции 20-30-х годов, в инославной среде развивается свободная русская культура, философия, церковная жизнь. 

И вот этот феномен во многом должен быть нами учтен в понимании того, что такое эмиграция. Многие из эмигрантов были горячими русскими патриотами, которые не могли примириться с разрушением своей страны и, не имея возможности защитить ее на поле битвы, пытались сохранить историческую Россию в рамках европейского мира, который давал такую возможность благодаря своим правовым гарантиям и универсалистскому укладу жизни. Но оказалось возможным даже большее, чем сохранение исторической России: в православном рассеянии стала реальной вселенская православная миссия. 

Каждый человек в первую очередь призван не к тому, чтобы служить государству (режимы которого могут быть разными), а служить Богу. Родина христианина – Церковь, Царство Небесное, реализующееся здесь, на земле, в Церкви. А Церковь – везде. Все остальное уже вторично.

Тот транснациональный мир, в котором мы сегодня живем, – это секуляризованный, во многом очень ущербный, искаженный вариант христианской идеи Вселенской Церкви. Для меня очевидно то, что в условиях современного мира традиционное понятие эмиграции в позитивном и негативном плане меняется, и ее место занимает нечто большее: а именно: способность человека сохранить себя, реализовать себя, если он христианин, то как христианин, в любой части земного шара, во взаимодействии с любой культурой и ментальностью. И разные люди, в зависимости от обстоятельств их судьбы, вправе иметь возможность свободного выбора места, где они могут состояться как люди, сотворенные Богом, где легче раскрыться талантам, данным им от Бога. 

Есть пример, который для меня хорошо иллюстрирует эту мысль: я был во Франкфурте со своим сыном, и мы зашли в католический магазин, где продавались католические святыни, сувениры. За прилавком – две монахини: индианка и филипинка. С покупателями они говорили по-немецки. Я не говорю по-немецки, мой сын тоже, и он обратился к ним по-итальянски, в надежде, что все католические монахи хоть немного знают этот язык. Они ответили нам по-итальянски и, узнав, что я русский православный священник, стали показывать мне иконы прпп. Сергия Радонежского, Серафима Саровского, которых они очень почитают. И вот для меня это был образ того христианского мира, где монахини индианка и филипинка, служа в Германии, готовы по-итальянски выразить свое искреннее уважение русским православным святым. 

Безусловно, у граждан своей страны есть ответственность перед ней: они должны соблюдать ее закон, заботиться о ее благе. Но и у страны есть ответственность перед своими гражданами: она должна дать право на труд, на достойные условия жизни, чтобы ее граждане – христиане и не христиане, не бежали из своей страны в мирное время. А если она этого сделать неспособна – какие же могут быть обвинения? 

Удерживать насильственно людей бессмысленно и бесполезно. Любая эмиграция – это большое испытание. Не с легкостью нормальный человек покидает свою страну. И если есть у него хоть какая-то возможность жить в своей стране и состояться духовно, нравственно, профессионально, он останется. Но если другие страны предлагают ему лучшие возможности, он вправе этим воспользоваться. Главное, чтобы он оставался христианином. 

Конечно, эмиграция 20-30-х годов была вынужденной, когда выбор стоял - погибнуть или выжить, а сегодня большинство уезжает из соображений большего материального и морального комфорта. Но большинство людей не склонны реализовывать в своей жизни какие-то высокие принципы. Многие люди живут, приноравливаясь к обстоятельствам. Но для некоторых принципы очень важны. И, покидая страну, они делают это более мучительно и трудно и по более серьезным мотивам, чем просто материальный или моральный комфорт. Если человек в своей стране жил, руководствуясь мотивами возвышенными, и в другой стране он будет жить также. 

Поэтому я думаю, что и христиански, и культурно-исторически эмиграция – это явление, которое можно рассматривать, в том числе, и с позиции икономии: если в той или иной стране государство и общество не создают для людей условий, предпочтительных для их существования, обрекая их на драму перемены своего местожительства, они вправе его поменять.

 

По материалам сайта "Нескучный сад"