Соловки в целом и Соловецкий монастырь в частности могут рассматриваться как своеобразные символы исторического пути православной России. Со всеми присущими этому пути искушениями, испытаниями, успехами и неудачами.

 

Природа, некогда сотворенная Богом, но после грехопадения первых людей глубоко изменившаяся, даже в этом падшем состоянии является выразительным свидетельством присутствия благодати Божией в мироздании. И Соловки в этом смысле всегда были особенно красноречивы. В них присутствует отблеск того первозданного Эдема, который некогда должен был окружать человека. Тем показательнее, что многие века на Соловецких островах обитали лишь охотники и рыболовы — люди, которые в поте лица добывали себе хлеб насущный, люди, чья жизнь менее всего предрасполагала их к какому-либо духовному творчеству. Это было действительно испытание человека и человечества, отпадших от Бога.

 

Появление на Соловецких островах монахов было своеобразным свидетельством того, что эти отделенные от суетного мира суровыми морскими водами острова могли бы стать пристанищем для подлинно одухотворенной монашеской жизни. Казалось бы характерное для русского православного человека в течение многих веков стремление созидать подлинную христианскую жизнь вне мира, вне суеты мирской и должно было бы и воплотиться на Соловецких островах. Собственно, так и начинался Соловецкий монастырь: как монастырь отшельнический, скитской, а отнюдь не как общежительный. Но уже в первые десятилетия существования этого монастыря, основанного стремившимися к уединенной, затворнической жизни преподобными Савватием и Зосимой Соловецкими, обозначилась иная линия развития монашеской жизни.

 

Соловецкому монастырю суждено было в чем-то уклониться от первоначального замысла своих отцов-основателей во имя того, чтобы утвердиться среди этой суровой северной природы. Монастырь начинался как место преображения отдельных человеческих личностей, а продолжался как место преображения окружающего социума, окружающей природы. В этом противоречии между индивидуальным подвигом и подвигом монастырско-общинном, когда главным делом монахов становилась уже не «умная молитва», не мистико-аскетическое индивидуальное делание, а совершение монастырских послушаний, в которых преодолевались плотские страсти, выстраивались новые социальные отношения между людьми, преображалась природа, — в этом противоречии происходила вся последующая жизнь Соловецкого монастыря. Чего здесь было больше: испытания или искушения — этот вопрос до сего времени остается без ответа.

 

Иногда кажется, что предназначение сохранить в Соловецком монастыре некий баланс между индивидуальным иноческим благочестием и развитием обители как отлаженного хозяйственного и социального организма было дано игумену Филиппу. Но случилось так, что после того, как он покинул обитель, этот баланс был нарушен, а мученическая смерть ставшего митрополитом Московским Филиппа, безуспешно пытавшегося ограничить деспотизм Ивана Грозного, прообразовала будущую трагическую судьбу Соловецкого монастыря, которая будет также безуспешно пытаться сочетать в себе образы Царства Небесного и царства земного. Те немногочисленные монахи, которые старались жить в соответствии с за ветами преподобных Зосимы и Савватия Соловецких, вынуждены были искать себе пристанище в отдаленных пустынях и скитах. А Соловецкий монастырь стал органично встраиваться в картину «иосифлянского» монашества, которое победило в Русской Церкви и которое видело свое главное дело в осуществлении Царства Божьего не в душе человеческой, но в человеческом социуме в рамках его земного бытия.

 

Показательно, что ставший убийцей великого соловецкого игумена Филиппа царь Иван Грозный уже в последние годы своего царствования стал вынашивать идею превращения Соловков из монастырской обители в военно-политический форпост разраставшегося под его скипетром православного царства и строительство крепости вокруг Соловецкого монастыря, которое началось при его сыне Федоре Иоанновиче, символизировало собой своеобразное отречение обители от первоначального замысла ее отцов-основателей. Создавалась крепость по существу так и не имевшая никакого очевидного ни военного, ни политического значения в русской истории.

 

XVII век знаменовал собой период окончательного перерождения Соловков в один из многих русских монастырей, в котором внутренняя, духовная жизнь была принесена в жертву внешней административно-хозяйственной организации. И в тяжелый для Русской Церкви XVIII век Соловецкий монастырь в своем очевидно наметившемся угасании разделял участь многих других монастырей той эпохи. Кажется, монастырское монашество умирало, умирало в тех формах, какие оно приняло в Московской Руси.

 

XIX век лишь отчасти изменил жизнь монастыря, который вновь стал одним из выдающихся в хозяйственном, социальном и даже в культурном отношении монастырей Русской Православной Церкви, но первоначальный дух молитвенно-аскетической жизни его основателей оказался почти полностью утрачен в его повседневной монашеской жизни.

 

Перед нами не только парадоксы соловецкой жизни, жизни Соловецкого монастыря, перед нами глубокие противоречия всей русской исторической жизни. История Соловков — это история России, история постоянного, но не всегда правильно делаемого русским человеком выбора между горним и дольним. И с какого-то момента воздвигавшиеся силами соловецких монахов грозные стены как будто начали прообразовывать собой зловещую историческую перспективу перерождения этого монастыря в один из первых, но ставший основополагающим для созидания будущего ГУЛАГА исправительно-трудовой лагерь обезбоженной Советской России.

 

Мы видим, как в XX веке Соловки опять символизировали собой одновременно и испытание, и искушение русской истории. Изначально созданные для того, чтобы преображать людей духовно, они превратились в место, в котором нередко лучшие представители нашего народа обрекались на такую жизнь, которая должна была раздавить их духовно, уничтожить их физически. Появление на месте Соловецкого монастыря Соловецкого лагеря особого назначения олицетворяло собой своеобразную дьявольскую пародию на монастырь. Любой монастырь воспринимается прежде всего как место, куда люди приходят свободно для того, чтобы преображаться в этом мире налагая на себя внешние физические послушания, ограничивая себя постом в пище, проявляя полное послушание своему священноначалию. И все эти черты карикатурно проступали в Соловецком лагере особого назначения. Труд в нем не являлся ни исправительным, ни созидательным делом, а превращался в средство истребления людей, истребления физического и морального. На место поста пришел полуголодный паек, возраставший по мере того, как человек умерщвлял сам себя, выполняя непосильные трудовые нормы. Послушание, но не Богу, не священноначалию, а дьяволу, воплощаемому в образах лагерного начальства, направлялось на то, чтобы раздавить человека по существу, как личность. И самое главное: отныне в Соловецкие стены люди стали приходить не свободно, но были приводимы силой, для того, чтобы вместо преображения пережить здесь духовную и физическую деградацию. Действительно, дьявольская пародия на монастырь — это именно исправительно-трудовой лагерь.

 

Соловецкий лагерь особого назначения перестал быть таковым несколько раньше, чем это произошло со всей системой ГУЛАГа, пройдя в конце 30-х годов через кратковременный этап Соловецкой тюрьмы особого назначения, СЛОН превратился в СТОН. Затем в стенах бывшего монастыря и уже бывшего лагеря появилась школа юнг, мало чем отличавшаяся от лагерного мира по своим нравам, по тяготам, которые несли попадавшие в нее русские юноши. Наконец, статус закрытой военной зоны должен 6ыл сокрыть от России преступления гулаговского периода истории Соловков.

 

Показательно что за два десятка послереволюционных лет веками создававшееся уникальное и в хозяйственном, и в культурном, и в социальном отношении своеобразие соловецкого мира было растоптано и уничтожено. Соловки стали одним из самых ужасающие по мерзости запустения мест нашей земли. Не только пребывавшее в запустении, но и обагренное кровью многих тысяч выдающихся представителей нашего народа, как народа, исповедовавшего православную веру, так и тех, кто в своем человечком достоинстве, в искренности, в мужестве был обречен погибнуть в условиях советского тоталитаризма.

 

Кажется, что в и в 50-е годы, перестав быть лагерем, Соловки так и не могли ^тать монастырем. Попытка немногочисленных энтузиастов русской истории, русской культуры сохранить Соловки как музей были по существу попыткой сохранить хотя бы частицу той самой исторической, православной России, которой, казалось бы, советская страна готова была потерять, как потеряла она историческую Россию во всей ее полноте.

 

Когда в конце XX века Россия и Русская Православная Церковь, оказалась неожиданно перед выбором своего дальнейшего исторического пути встал один очень важный вопрос: а какими же должны стать Соловки в условиях России, которая, казалось бы, получила возможность вернуться на свой исконный исторический путь развития? И тогда Соловки прошли через новые искушения: когда-то трепетно сохранявшие церковные достопримечательности, церковные произведения искусства, музейные работники оказались в конфликте с Русской Православной Церковью. Это было противостояние между Церковью как живой, сдобой реальностью русской жизни и «музеефицированной» церковью как памятником исторического прошлого.

 

Можно ли было в таких условиях просто созидать монастырь? Или же монастырь Должен был, возрождаясь, сохранять и христиански осмыслять опыт уже не только Соловецкого монастыря, но и Соловецкого лагеря особого назначения? вот вопрос который вставь тогда, по существу не только перед Соловками, но и перед всей нашей страной. Можно ли было делать вид, что не было семидесятилетнего советского прошлого, и из развалин Советского Союза пытаться сразу перепрыгнуть в Святую Русь, или же нужно было отдать себе духовный отчет в том, что Богом попущенное перерождение Соловецкого монастыря в Соловецкий лагерь должно быть христиански осмысленно. Этот вопрос, по существу, до сего времени не разрешен в полной мере, именно потому, что попытка игнорировать наше недавнее прошлое или обеляя его, или предавая его забвению, мешает нам понять, что настоящее порождается не только нашим отдаленным, но и нашим близким прошлым.

 

И с этой точки зрения совершенно естественной представляется мысль о том, что при безусловной необходимости возрождать Соловецкий монастырь (это и происходит уже не один год), следует не просто воспроизводить внешние формы ушедшей монашеской жизни. Важнее вырастить таких подвижников церковного благочестия, которые будут жить на этом месте в ощущении, что их задача заключается в том, чтобы продолжить подвиг не только тех праведников, которые жили в Соловецком монастыре, но и тех, которые умирали в Соловецком лагере особого назначения. И в этой попытке не политически, а именно религиозно, христиански осмыслить наше совсем еще недавнее ГУЛАГовское прошлое заключается одна из величайших духовно-исторических задач монахов Соловецкого монастыря, ибо кто как не они, почитающие сонм Новомучеников, принявших свою смерть в Соловецком лагере особого назначения, должны стать для нас не только молитвенниками, но и толкователями этого страшного духовно-исторического падения православной России.

 

Соловки — это нечто живое, живое именно потому, что здесь Господь говорит с нами через историю особенно прямо и ясно! Ведь Бог явился людям именно в истории, он явился к ним как конкретная личность, в конкретную эпоху, и поэтому для любого христианина история — это форма откровения Божия. А в Соловках это откровение звучит настолько ощутимо, что здесь поневоле начинаешь духовно осмыслять исторический путь своей Церкви, своей страны, своего народа.

 

[1] Впервые опубликовано в альманахе «Соловецкие острова».