В начале 1870-х гг. персидский шах Насреддин в очередной раз решил провести реформу армии по европейскому образцу [1]. К 70-м гг. ХІХ в. персидские вооружённые силы отражали все пороки общества. Невысокие боевые качества низшего и командного состава дополнялись коррупцией, что делало армию малопригодной для исполнения возлагаемых на неё функций [2]. Для России реформистская деятельность шаха оказалась как нельзя кстати. В конце марта 1877 г. из Министерства иностранных дел в Военное министерство было направлено уведомление о том, что император решил «командировать в Тегеран офицера Генерального штаба, который состоял бы при нашем посольстве в качестве военного агента. Офицер должен быть избран главнокомандующим Кавказской армией». Предлагалось указать рекомендовавшихся офицеров Геншштаба и предоставить справку о них [3]. Практически сразу из Военного министерства за подписью Д.А. Милютина была отправлена шифрованная телеграмма главнокомандующему Кавказской армией великому князю Михаилу Николаевичу, в которой военный министр писал следующее: «высочайше повелеваю командировать в Тегеран в качестве военного агента [4] опытного офицера Генерального штаба, уже знакомого с соседними азиатскими странами и восточными делами. Кого угодно будет Вашему Высочеству избрать из числа состоящих при Кавказской армии будет дана посланцу нашему в Тегеране инструкция относительно ... назначения означенного офицера» [5]. 3 апреля последовал ответ: «главнокомандующий назначил бы командировать в Тегеран вместе с генералом Франкини Генерального штаба капитана Гибера, который мог бы там оставаться когда сей последний должен был ожидать приказаний и инструкций» [6]. Александр ІІ одобрил назначение, о чём Д.А. Милютин сообщил в Тифлис: «предложение Его Высочества относительно командирования военного агента в Тегеран высочайше одобрено. От Министерства иностранных дел дана посланнику инструкция» [7].

 

Военную миссию составили начальник кавказского горского управления генерал-майор от артиллерии В.А. Франкини и капитан Генштаба А.Г. Гибер фон Грейфенфельд. В помощь им были прикомандированы поручик Велибегов и подпоручик Корпуса военных топографов Лупандин [8].

 

Остановимся несколько подробнее на личности главы миссии – генерал-майоре В.А. Франкини. Предки Виктора Андреевича Франкини (1820–1892) имели итальянские корни. Сам он родился в России, был воспитанником артиллерийского училища, по его окончании служил в гвардейской артиллерии (с 1844 г.), участвовал в военных действиях в Крыму (оборона Севастополя) во время Крымской (Восточной) войны 1853–1856 гг. «За отличие в сражении» в апреле 1856 г. произведён штабс-капитаны. После окончания войны, в июне 1856 г. был назначен состоять при Императорской миссии в Константинополе, то есть военным агентом [9]. В.А. Франкини участвовал в летней экспедиции 1859 г. на Кавказе, штурме аула Гуниб, присутствовал при пленении Шамиля. Свою должность он занимал до 1870 г., дослужившись до генерал-майора (с 1868 г.), фактически курируя российскую военную разведку в Османской империи. В частности, по заданию Военного министерства он занимался сбором сведений о Малой Азии через назначенных в города Анатолии консулов и корреспондентов [10]. Успешной работе В.А. Франкини способствовало знание им восточных языков [11]. С 1871 г. он был переведен в распоряжение главнокомандующего  Кавказской армии, а с 1872 г. назначен заведующим военно-горским управлением на Кавказе. Не исключено, что его переводу протежировал наместник Кавказский и командующий Кавказской армией великий князь Михаил Николаевич, который также свой путь в армии прошёл как артиллерист, долгое время был генерал-фельдцехмейстером и начальником артиллерии Гвардейского корпуса, имел звание генерала от артиллерии [12]. Как видим, вся биография В.А. Франкини свидетельствует, что, выбирая его в качестве главы военной миссии, кавказское начальство во главу угла ставило профессионализм и интересы дела.

 

В апреле 1877 г. офицеры отправились в Персию. В проекте инструкции военному агенту в Тегеране было указано, что последнему «вменяется в обязанность доставлять наивозможно точные и положительные сведения» о воружённых силах Персии (численность, состав, комплектование, расположение, вооружение и т. п.), а также сведения для составления карты страны и носящие стратегический характер (о возможных военных театрах против России и Турции, данные для составления маршрутов и т. п.) [13]. Особое внимание требовалось уделить Курдистану и деятельности в Персии иностранцев [14]. «Все означенные сведения должно собирать с самою строгою осмотрительностью и тщательно избегать всего, что могло бы навлечь малейшее подозрение местного правительства во всём, что не касается прямой его пользы», – предписывалось «Инструкцией» [15]. Донесения военный агент должен был доставлять в Главный штаб и в штаб Кавказского военного округа, или («по предметам политическим или административным заслуживающим особого внимания») с надписью «секретно» – на имя военного министра и командующего Кавказской армией [16].

 

В.А. Франкини следовало ознакомиться с состоянием каджарской армии, а после – возвратиться в Россию для предоставления отчёта о проделанной работе. С его отъездом место военного агента должен был занять А.Г. Гибер фон Грейфенфельд [17]. В.А. Франкини успешно справился с поставленной перед ним задачей. По словам офицера, шах попросил его изучить недостатки своей армии и представить ему проект её переустройства. Генерал-майор детально ознакомился с персидскими вооружёнными силами. «Дальнейшее своё знакомство по настоятельной просьбе шаха с организацией персидской армии, – писал он в своём рапорте от 29 августа 1877 г., – частые поездки в расположенный под Тегераном лагерь … осмотр арсенала … убедили меня, что персидская армия … существует только на бумаге, и что вся деятельность военных властей направлена на то, чтобы держать шаха в заблуждении, между тем, как отпускаемые на содержание армии суммы бессовестно расхищаются» [18]. В.А. Франкини отмечал, что «участие наше в устройстве вооружённых сил Персии и должно само по себе упрочить наше влияние … реформа, предпринятая особо руководством русских офицеров не может потерпеть неудачи; она должна быть ведена с настойчивостью и последовательностью» [19]. В своём рапорте В.А. Франкини высказал предположение, что шах скорее всего попросит его участвовать дальнейшей реализации этого проекта. Генерал спрашивал у помощника командующего Кавказской армией генерал-адъютанта князя Д.И. Святополк-Мирского, с которым он вёл официальную переписку, как ему поступить, если таковое предложение последует [20]. Его предположение подтвердилось – шах действительно предложил генерал-майору составить проект о переустройстве вооружённых сил Персии, что и было сделано [21]. Однако прямого ответа на вопрос русского военного представителя в документах, изученных нами, не содержится. Безымянный автор на сайте Википедии указал, что «по возвращении из Персии Франкини представил обширный доклад о политическом, экономическом и военном состоянии Персии, в котором рекомендовал принять возможное предложение шаха о посылке военных инструкторов и командного состава для предполагавшейся к формированию Персидской казачьей бригады» [22]. К сожалению, на данном ресурсе отсутствует ссылка на источник информации. В некрологе, на который ссылается автор статьи, указанные сведения отсутствуют [23]. Как нам кажется, здесь допущена ошибка. В.А. Франкини действительно рекомендовал присылку инструкторов. Однако речь шла не о предполагавшейся части, а об армии вообще. К тому же на тот момент идея о российских инструкторах в персидских вооружённых силах среди русских военно-политических кругов только вызревала.

 

Известно, что «Записка о состоянии вооружённых сил Персии и о необходимости реорганизации персидской армии» была составлена и подана на рассмотрение шаху Насреддину в 1877 г. [24]. Однако В.А. Франкини после выполнения своего задания в Иран не вернулся. Что касается качества проделанной генерал-майором работы, то вот как характеризовал его деятельность в своём донесении военному министру генерал-адъютант князь Д.И. Святополк-Мирский (опиравшийся, помимо прочего, на мнение российского посланника И.А. Зиновьева): «Выгодное впечатление, произведённое с первого раза на шаха, крайне облегчило ему доступ к исследованию военной организации Персии … (В.А. Франкини – О.Г.) принёс существенную пользу в отношении объяснений, которые он давал шаху и его министрам, о ходе военных событий (речь идёт о русско-турецкой войне 1877–1878 гг. – О.Г.). Объяснения эти … постоянно поддерживали шаха убеждённым в несомненном торжестве русского оружия, парализуя все попытки недоброжелателей наших убедить шаха в неудачах … Деятельность генерал-майора Франкини подготовила почву для будущих военных агентов наших в Персии, т. к. выгодное впечатление, произведённое его пребыванием в Тегеране, служит залогом того, что военные агенты наши будут встречаться с полным доверием» [25].

 

По прибытии в Россию в начале октября генерал-майор предоставил сначала главнокомандующему Кавказской армией, а затем в Военное министерство аналитическую записку о состоянии персидских войск, составленную им в сентябре 1877 г. в летней резиденции русской дипломатической миссии Зергенде [26]. В ней были детально разобраны все составляющие иранской военной системы в связке с социально-экономическими и политическими проблемами страны. В заключении В.А. Франкини подвёл итог своей работе. Он отметил, что содержание армии стоит казне до 3,5 куруров или 1 750 000 туманов в год (из общей суммы государственных доходов в около 8 куруров (до 40 млн франков) в год [27]). «Приняв наличную численность армии … в 40 000 человек и оценя без преувеличения в ½ курура деньги и натуральные повинности, лежащие на сельских обществах по сдаче и содержанию рекрутов, – констатировал генерал-майор, – мы убедимся, что персидская армия стоит государству до 4 куруров, то есть 2 миллиона туманов или 20 миллионов франков. Если же, с другой стороны, вспомним, что 100-тысячная бельгийская армия поглощает лишь 1/5 всех доходов, и что в Персии силы населения, промышленность, торговля и все источники народного богатства истощаются, то нельзя не прийти к заключению, что Персия разоряется на военные издержки и при том не имеет ни одной организованной боевой части … Что касается до нравственности персидской армии, то … продажность господствует всюду до высших ступеней военной иерархии» [28].

 

Таким образом, миссия В.А. Франкини подготовила почву для усиления военного влияния России в Персии. Вопрос о нём, судя по косвенным сведениям, почерпнутым из документов, связанных с деятельностью миссии, кавказским руководством рассматривался. Следует высказать также несколько соображений по поводу целей российских офицеров в Иране. Как нам представляется, значение миссии в контексте русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и «Большой игры» недооценено исследователями. Внешняя политика России в период «Восточного кризиса» 1875–1878 гг. вообще изучена довольно однобоко: если балканское направление имеет богатую литературу, то европейское, а уж тем более восточное, разработаны недостаточно. Об этом свидетельствует хотя бы сравнительно недавнее «открытие» миссии генерал-майора Генерального штаба Н.Г. Столетова в Афганистан в 1878 г. и связанных с ним военных манёвров войск туркестанского военного округа [29], а также проект посылки военно-дипломатической экспедиции в Тибет в 1878 г. с целью давления на Англию в вопросах урегулирования балканских проблем [30].

 

Миссия В.А. Франкини, по нашему мнению, была одной из акций внешнеполитического и, отчасти, военного обеспечения грядущей войны, которые предпринимались с 1876 г. на Балканах [31]. Разработчик плана войны с Османской империей на Кавказском театре генерал-майор Генерального штаба С.М. Духовской писал: «Мы строим наши военные соображения на предположении, что ныне опасность Закавказью ожидается с запада и юго-запада, со стороны Турции, в союзе с которой могут находиться и западные европейские державы, что со стороны Персии опасности не предвидится» [32]. Иран действительно в военном отношении не представлял для русской армии серьёзной угрозы при столкновении один на один [33]. Не был также так актуален для российского командования, как перед Крымской войной 1853–1856 гг., и вопрос о пограничных с империей Романовых курдских племенах [34]. Однако позиция тегеранского двора играла определённую роль в выработке стратегии войны на Кавказском театре. В случае враждебного отношения персидский монарх мог вновь, как это бывало в первой половине столетия, подпасть под влияние англичан. Результатом могла быть реальная угроза для российских границ не столько со стороны регулярной иранской армии, сколько со стороны подстрекаемых шахским двором и его ставленниками в провинциях пограничных кочевых племён. Это, в свою очередь, отвлекло бы с театра войны с Портой часть сил Кавказского корпуса, что неблагоприятно сказалось бы на ходе военных действий.  Посылка военной миссии перед войной и задачи, поставленные перед В.А. Франкини, свидетельствуют о том, что российское кавказское командование рассчитывало если не привлечь Иран в качестве союзника, то, по крайней мере, нейтрализовать его. Это было особенно актуально, исходя из опыта войн с Османской империей первой половины ХІХ в., когда западные державы пытались вовлечь в них Персию на стороне турок. В 1877–1878 гг. Англия также стремилась создать на Востоке антироссийскую коалицию из Османской империи, Афганистана, Кашгара и среднеазиатских ханств [35]. Несмотря на религиозную вражду между указанными суннитскими государствами и шиитской Каджарской монархией, усиление здесь присутствия англичан сформировало бы враждебный для России пояс стран на её южных границах и угрожало бы стабильности среднеазиатских владений империи.

 

В научной литературе существует мнение, что Насреддин-шах «пожелал вступить в войну на стороне России, однако Александр ІІ выразил желание, чтобы Иран оставался нейтральным, что было в той ситуации для России выгодным, так как ей не пришлось бы тогда держать на границе с Ираном значительную часть войск» [36]. К сожалению, оно не подкреплено ссылками на источники. Советский историк Н.А. Халфин утверждал (также без указания источника), что «на протяжении всей войны 1877–1878 гг. шахские власти добивались заключения военного союза с Россией, однако встречали мягкий, завуалированный, но всё же решительный отказ» [37]. Однако выдержки из донесений российского посланника в Тегеране И.А. Зиновьева, которые приводил в своей работе Ш.В. Мегрелидзе, свидетельствуют об обратном. В начале войны Насреддин-шах фактически занял позицию, подобную предложенной его первым министром в период Крымской войны. Майское сообщение И.А. Зиновьева доказывает, что персидский правитель отнюдь не был  настроен очертя голову втягиваться в развернувшиеся события. «Шах по-прежнему полагает, – писал посланник, –что ещё не настало время для вмешательства Персии в войну, держась мнения, что одно лишь заключение с Россией наступательного и оборонительного союза, обеспечивающего Персию от территориального ущерба, в состоянии вывести Е.В. из выжидательного положения» [38]. Идею привлечения Тегерана к войне на стороне России инициировал, судя по всему, всё тот же И.А. Зиновьев [39]. Видимо, и на Кавказе, и в Петербурге нашлись её сторонники. Однако Насреддин-шах настаивал на заключении письменного договора, в то время, как русские представители обещали, что «его «рвение» и дружественная позиция «найдут вознаграждение» во время переговоров о мире» [40].

 

Сложно с уверенностью утверждать, каким именно способом стороны пришли к соглашению. Непосредственный ход дипломатических переговоров и манипуляций требует отдельного детального рассмотрения с привлечением документов российских и иранских архивов (если таковые имеются), что мы, к сожалению, сделать не в состоянии. Однако можно смело утверждать, что Ирану было выгоднее сотрудничество с Россией, чем противостояние. Для тегеранского правительства по-прежнему актуальным оставался вопрос о границе с Османской империей и о принадлежности курдских племён на ней. Пользуясь успехами русских войск, шах желал решить эту проблему в свою пользу. Например, в июне 1877 г. Тегераном был выражен протест Лондону и Стамбулу с угрозой в случае активных действий курдов на османо-персидской границе объявить Турции войну [41].

 

В свою очередь, российские власти также нуждались в благожелательном отношении Ирана, и И.А. Зиновьев прилагал все усилия, чтобы добиться его. К сожалению, детали его деятельности нам пока неизвестны. Но очевидно, что военная миссия 1877 г. была результатом политики по обеспечению пророссийской позиции персидского шаха в разразившемся «Восточном кризисе». Русское правительство не могло послать военных агентов с такими полномочиями, которые имел В.А. Франкини, по своему усмотрению, без согласования с персидской стороной. Учитывая особые задачи, поставленные перед генерал-майором, вполне можно предположить, что его миссия была ответом царского правительства на предложение шаха. Однако был ли это шаг к союзу или дипломатический ход, чтобы его избежать, но не оттолкнуть Насреддин-шаха, с уверенностью сказать пока сложно.

 

Изучение на месте персидской армии, скорее всего, окончательно сняло с повестки дня идею привлечения Персии в качестве полноценного союзника [42] (если таковая была). Ещё в первой половине 1870-х гг. наместник на Кавказе великий князь Михаил Николаевич утверждал, что как военный союзник Иран слаб [43]. Но сведения о персидских вооружённых силах были неполными, основанными главным образом на сообщениях иностранных авторов, российских наблюдателей первой половины века и донесениях дипломатов из Тегерана. К тому же с конца 1860-х они не обновлялись. Об этом свидетельствует и сама инструкция В.А. Франкини и (косвенно) публикации в начавшем издаваться с 1883 г. «Сборнике географических, топографических и статистических материалов по Азии». В первых его номерах значительное место было уделено характеристике и анализу каджарской армии [44]. Исходя из данных В.А. Франкини, шахское государство могло стать опасной обузой в случае вступления его в войну с Османской империей. Поэтому лучшим выходом могла быть нейтрализация Тегерана, как в период Крымской войны 1853–1856 гг. [45] Сам генерал указывал, что России выгоднее довольствоваться нейтралитетом Ирана [46]. Возможно именно этим объясняется поведение В.А. Франкини, за которое его так хвалил впоследствии Д.И. Святополк-Мирский. Фактически, эта миссия оттянула вопрос о необходимости нападения Ирана на Османскую империю, который Насреддин-шах без сомнения лелеял, как и 24 года назад.

 

В результате, российским представителям удалось добиться благожелательного нейтралитета Тегерана без подписания каких-либо обязующих документов. Персия была нейтрализована дипломатическими средствами и не стала при этом обузой. На время боевых действий на османо-иранской границе персы выставили два военных отряда [47]. Отряды были размещены в районах расселения курдских племён. Один из них был сосредоточен в районе Керманшаха (8 фоуджей пехоты [48], 600 человек иррегулярной кавалерии, 26 орудий), другой – у Хоя (4 фоуджа пехоты, 1 500 иррегулярных всадников, 22 орудия) [49]. Можно согласиться с мнением Ш.В. Мегрелидзе, что «в течение всей войны левый фланг русских войск находился в безопасности» [50]. Взамен российское правительство пообещало учесть интересы шаха в будущих переговорах о мире. Обещание это было выполнено. В Сан-Стефанском прелиминарном мирном договоре от 19 февраля 1878 г. вопросу Персии была посвящена статья XVIII. Правда, интересы Ирана в ней защищались в довольно обтекаемой форме. «Блистательная Порта, – писали составители документа, – обратит  особенное  внимание на мнение, выраженное комиссарами посредствующих держав по вопросу  о  праве владения городом Котуром [51], и обязуется  привести  в исполнение работы по окончательному проведению турецко-персидской границы» [52]. При пересмотре договора между Англией и Россией была достигнута новая договорённость, зафиксированная в тексте Берлинского трактата от 1 июля 1878 г. За возвращение туркам Баязета и Алашкертской долины Стамбул в качестве компенсации обязался уступить Тегерану Котур. Статья LX гласила: «Долина Алашкерта и город Баязет,  уступленные России статьёй XIX Сан-Стефанского договора, возвращаются Турции. Блистательная Порта уступает Персии город и территорию Котур соответственно тому, как она была определена смешанной англо-русской комиссией по турецко-персидскому разграничению [53]» [54]. Таким образом, в результате войны 1877–1878 гг. формально Персия осталась в выигрыше, приобретя новые территории. Однако, как показали последующие события, противоречия с Османской империей на этом урегулированы не были [55].

 

Миссия 1877 г. имела ещё одно немаловажное следствие. Она инициировала создание Персидской казачьей бригады в 1879 г. – части, представлявшей собой сначала полк, позже развёрнутый в бригаду, под руководством русских военных инструкторов [56].

 

Война 1877–1878 гг. выделила тенденцию, которая чётко прорисовывалась на протяжение 1850-х – 1870-х гг. – резкое снижение роли Ирана в «Восточном вопросе» в сравнение с первой половиной века не только как самостоятельного игрока, но и как фигуры в руках великих европейских держав. Главной причиной этого нам видится прогрессирующий внутренний упадок страны, чьё развитие в крепкое по меркам традиционного общества государство, было остановлено и законсервировано внешним вмешательством.

 

В одной из последних работ по истории русско-турецкой войны 1877–1878 гг. постоянно подчёркивается, что событие это нуждается в дальнейшем исследовании и создании фундаментального монографического труда [57]. Однако нельзя полностью согласиться с его мыслью  о том, что «степень изученности русско-турецкой войны 1877–1878 гг. требует переноса центра тяжести научной работы на осмысление всего накопленного материала, а не простое его количественное наращивание» [58]. Даже не касаясь западной историографии, можно отметить, что многие темы войны остаются неисследованными или изучены слабо, однобоко: военная разведка, процесс военного планирования, взаимоотношения русских солдат и офицеров с местным населением, отношение к войне солдатской массы и т.п. Это утверждение относится и к дипломатической истории событий не только 1877–1878 гг., но и истории Восточной войны 1853–1856 гг. Исследователи уделяли и уделяют большое внимание центральному узлу противоречий, оставляя на заднем плане периферийные области. Это значительно обедняет, искажает отображение исторической действительности. Доказательством сказанному могут служить русско-иранские отношения в период «Восточных кризисов» 1853–1856 и 1875–1878 гг.

 

Xapькoвcкий нaциoнaльный пeдaгoгичecкий унивepcитeт имeни Г. C. Cкoвopoды

[3] Российский государственный военно-исторический архив (далее – РГВИА), ф. 446, д. 41, л. 1.

[4] В силу того, что термин «военный агент» в источниках и литературе имеет разное наполнение, следует остановиться на нём детальнее. Понятие это вошло в российский лексикон во второй половине ХІХ в., когда в Европе появляется военно-дипломатическая должность военного атташе при дипломатической миссии (А. Алексеев, Лексика русской разведки (Москва: Международные отношения, 1996), с. 44–47). В России с 1860-х гг. под военным агентом понимали и военного атташе, и военных представителей в целом, посылавшихся в другую страну. В советской и постсоветской исторической литературе часть исследователей применяет термин «военный агент» исключительно как синоним военного атташе. Это понимание отражает практику ХХ в., но никак не ХІХ-го и создаёт определённую путаницу и искажение реальной работы российских спецслужб. Так, например, в документах Военного министерства военные представители России в Персии, начиная с 1877 г., именуются военными агентами, хотя полномочиями атташе они не обладали. С другой стороны, понятийной неопределённости способствует и множественность терминов, использовавшихся для определения военных разведчиков в ХІХ–ХХ вв., а также перенос учёными понятий ХХ в. на более раннее время. В итоге, в историографии значение словосочетания «военный агент» стало зависеть исключительно от компетентности и личных предпочтений исследователей. Во избежание неточности в понимании, мы предлагаем следующее определение и градацию, которые основаны на функционально-статусном принципе. Под «военным агентом» мы понимаем военное лицо, посланное официально или неофициально в другую страну с задачами военного характера. Последние не исключают и иных задач (дипломатических, научных), однако являются основным компонентом при отнесении того или иного офицера к военным агентам. Исходя из положения и функций, последние разделяются нами на официальных (гласных, действовавших на основе международного законодательства или межгосударственных соглашений) и неофициальных (тайных, негласных, действовавших под прикрытием другой должности, неофициально). В свою очередь, в каждой из категорий можно выделить по две подкатегории, связанные, главным образом, с длительностью пребывания в стране – постоянные и временные. В данном случае разделение до некоторой степени носит условный характер, однако основано на реальном положении вещей во второй половине ХІХ в. Среди гласных военных агентов на постоянной основе действовали военные атташе – официальные военные представители России при дипломатических миссиях. С 1863 г. они были выведены из-под контроля Министерства иностранных дел и подчинены военному ведомству (А. Алексеев, Лексика русской разведки (Москва: Международные отношения, 1996), с. 46). В 1864 г. офицеры, прикомандированные к внешнеполитическим представительствам получили официальный статус, соответствовавший дипломатическому рангу советника или первого секретаря миссии, и стали числиться в составе дипломатического корпуса (П. Ф. Рябиков, “Разведывательная служба в мирное и военное время”, Антология истории спецслужб. Россия. 1905–1924, (Москва: Кучково поле, 2007), с. 138; Е. Сергеев, А. Улунян, Не подлежит оглашению. Военные агенты Российской империи в Европе и на Балканах. 1900–1914 (Москва: Реалии-Пресс, 2003), с. 38). Непостоянные гласные военные агенты – это главы или участники военных, дипломатических и прочих миссий и экспедиций, отправлявшихся в различные страны на официальном уровне. Постоянные тайные военные агенты, как правило, находились на официальных постах, не связанных внешне с Военным министерством (например, консулы). Непостоянные же – это офицеры, временно пребывавшие в той или иной стране с военным заданием, но под чужим видом или под своим именем, но не афишируя цель поездки.

[5] РГВИА, ф. 446, д. 41, л. 4–5.

[6] Там же, л. 6.

[7] Там же, л. 7.

[8] Там же, л. 6.

[9] Официально его должность именовалась «корреспондент Военного министерства при Императорской Российской миссии в Константинополе», то есть, согласно предложенной нами градации, В.А. Франкини был постоянным негласным военным агентом.

[10] Ш. В. Мегрелидзе, Закавказье в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. (Тбилиси: Мецниереба, 1972), с. 30. Здесь он ошибочно именуется Франклином.

[11] Исторический вестник, т. 50 (1893), № 10, с. 280. Правда, какими именно языками он владел, нам выяснить не удалось.

[12] Там же, с. 279–280; Н. В. Скрицкий, Балканский гамбит. Неизвестная война 1877–1878 гг. (Москва: Вече, 2006), с. 73. После войны 1877–1878 гг. В.А. Франкини был назначен губернатором новоприобретённой Карсской области, и эту должность занимал до 1881 г., когда покинул её и уехал в Италию. Здесь он проживал до самой смерти в 1892 г. (Письма Н. П. Ломакина консулу Ф. А. Бакулину (о среднеазиатских делах). 1874–1878. (Санкт-Петербург: тип. П. Усова, 1914), примечание 9, http://militera.lib.ru/db/index.html.

[13] РГВИА, ф. 446, д. 41, л. 11–12.

[14] Там же, л. 12.

[15] Там же.

[16] Там же, л. 13.

[17] Там же, л. 14.

[18] Там же, л. 17.

[19] Там же, л. 18.

[20] Там же, л. 17–18.

[21] Там же, д. 42, 14 л.

[22] http://ru.wikipedia.org/wiki Франкини,_Виктор_Антонович.

[23] Исторический вестник, т. 50 (1893), № 10, с. 279–280.

[24] РГВИА, ф. 446, д. 42, 14 л.

[25] Там же, д. 41, л. 21–23. Работа, проделанная В.А. Франкини, была по достоинству оценена и на Кавказе, и в Петербурге. Ходатайство Д.И. Святополк-Мирского о присвоении ему звания генерал-лейтенанта (Там же, л. 23) было в том же году (1877 г.) удовлетворено.

[26] Франкини, “О нынешнем состоянии персидской армии. Докладная записка генерал-майора Франкини его императорскому высочеству главнокомандующему  Кавказской армией”, РГВИА, ф. 446, д. 41, л. 25–83; Франкини, “Записка о персидской армии”, СМА, вып. 4 (1883), с. 1–34.

[27] Франкини, “Записка о персидской армии”, СМА, вып. 4 (1883), с. 1.

[28] Там же, с. 29–30.

[29] “Большая игра” в Центральной Азии: “Индийский поход” русской армии. Сборник архивных документов, (Москва: Институт востоковедения, 2005); Т. Загородникова, ““Индийский поход” Александра ІІ и его последствия”, Азия и Африка сегодня, № 11 (2005), с. 51–53; Т. Загородникова, “Индийский поход” русской армии и миссия генерала Н. Г. Столетова в Кабул”, Восток, № 4 (2006), с. 21–36; Л. М. Смирнова, Англо-русское соперничество в Центральной Азии в 70–90-е годы XIX века, дис. ... канд. ист. наук (Москва: Б. и., 2005), с. 90–101. Впервые в советской историографии в контексте «Восточного вопроса» миссия была детально рассмотрена Ф. Юлдашбаевой (Ф. Юлдашбаева, Из истории английской колониальной политики в. Афганистане и Средней Азии 70–80-е годы XIX в. (Ташкент: Госиздат УзССР, 1963), с. 96–111), но впоследствии вплоть до 2000-х гг. в русскоязычными исследователями акцент делался на её значение для англо- и русско-афганских отношений.

[31] О. А. Гоков, “Офицеры российского Генерального штаба в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове”, Дриновський збірник/Дриновски сборник, (Харьков–София: Академічне видавництво ім. проф. Марина Дринова, 2007), с. 113–115, 122–123; В. А. Золотарёв, Противоборство империй. Война 1877–1878 гг. – апофеоз Восточного кризиса (Москва: Animi fortitudo, 2005), с. 15–16.

[32] Ш. В. Мегрелидзе, Грузия в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. (Батуми: Государственное изд-во, 1955), с. 32; Ш. В. Мегрелидзе, Закавказье в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. (Тбилиси: Мецниереба, 1972), с. 75.

[33] Хотя в этом смысле тезис Ш.В. Мегрелидзе, что причиной этого была небольшая численность иранской армии (60 000), представляется неполным. Важно было не количество, а качество войск и управления ими. А здесь, как показала «разведка» В.А. Франкини, каджарские вооружённые силы оставляли желать лучшего.

[34] П. И. Аверьянов, Курды в войнах России с Персией и Турцией в течение XIX столетия. Современное политическое положение турецких, персидских и русских курдов. Исторический очерк (Тифлис: Типография штаба Кавказского военного округа, 1900), с. 158–177; Н. А. Халфин, Борьба за Курдистан: Курдский вопрос в международных отношениях XIX века (Москва: Изд-во восточной лит-ры, 1963), с. 102–105.

[35] Г. А. Ахмеджанов, Гератский вопрос в XIX в. (Ташкент: Фан, 1971), с. 60–62; Н. А. Халфин, “Английская колониальная политика на Среднем Востоке (70-е годы ХІХ века)”, Труды Среднеазиатского государственного университета им. В.И. Ленина, Новая серия, вып. 110 (1957), исторические науки, кн. 24, с. 5–125.

[36] С. А. Сухоруков, Иран: между Британией и Россией. От политики до экономики, (Санкт-Петербург: Алетейя, 2009), с. 131.

[37] Н. А. Халфин, Борьба за Курдистан: Курдский вопрос в международных отношениях XIX века (Москва: Изд-во восточной лит-ры, 1963), с. 104.

[38] Ш. В. Мегрелидзе, Закавказье в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. (Тбилиси: Мецниереба, 1972), с. 76.

[39] Там же, с. 75.

[40] Н. А. Халфин, Борьба за Курдистан: Курдский вопрос в международных отношениях XIX века (Москва: Изд-во восточной лит-ры, 1963), с. 104.

[41] Там же, с. 104.

[42] Косвенно существование идеи использования иранской армии для борьбы с Турцией подтверждает рапорт В.А. Франкини от 29 августа 1877 г. Здесь он, охарактеризовав упадочное состояние персидской армии, высказывал желание «довольствоваться нам нейтралитетом Персии» (РГВИА, ф. 446, д. 41, л. 17.

[43] Ю. Н. Абдуллаев, Астрабад и русско-иранские отношения (вторая половина XIX – начало XX в.) (Ташкент: Фан, 1975), с. 49.

[44] СМА, вып. 4–5 (1883); вып. 11 (1884).

[45] М. И. Венюков, “Россия и Англия в Персии”, Русский вестник, т. 131 (1877), № 10, с. 459.

[46] РГВИА, ф. 446, д. 42, л. 17.

[47] П. А. Риттих, Политико-статистический очерк Персии (СПб.: Б.и., 1896), с. 226.

[48] Точную численность пехоты в обоих случаях назвать сложно. Формально фоуджи были 8-ротные и 10-ротные при штатном составе роты в 100 человек. Фактически же количество человек в каждом из них могло колебаться от 300 до 1 200.

[49] Сборник новейших сведений о вооружённых силах европейских и азиатских государств, (СПб.: Военная типография, 1894), с. 804.

[50] Ш. В. Мегрелидзе, Закавказье в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. (Тбилиси: Мецниереба, 1972), с. 76.

[51] Область с центром в Котуре являлась центром пограничных противоречий между Османской империей и Персией на протяжении почти всего XIX в.

[53] Детальнее о работе комиссии см.: Р. Б. Асланов, Ирано-турецкие отношения в 20–60-х годах XIX в., дисс. ... канд. ист. наук (Баку: Б. м., 1983), с. 71–110; В. Ф. Минорский, Турецко-персидское разграничение (Пг.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1916); Е. И. Чириков, “Путевой журнал Е.И.Чирикова, русского комиссара-посредника по турецко-персидскому разграничению 1849–1852”, Записки Кавказского отдела Императорского русского географического общества, т. 9 (1875); М. Хуршид-эфенди, Сияхэт-намэ-и-худуд. Описание путешествия по турецко-персидской границе (Санкт-Петербург: Типография О.И. Бакста, 1877). [54] “Берлинский трактат Берлин, 1/13 июля 1878 г.”, http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/FOREIGN/berlin.htm.

[55] Детальнее о судьбе Котура и ирано-османских отношениях см. Н. А. Халфин, Борьба за Курдистан: Курдский вопрос в международных отношениях XIX века (Москва: Изд-во восточной лит-ры, 1963), с. 107 и след.

[56] Детальнее см.: О. А. Гоков, “Кризис в Персидской казачьей бригаде. 1889–1895 гг.”, Клио, № 2 (2008), с. 91–98; О. А. Гоков, “Российские офицеры и персидская казачья бригада (1877–1894 гг.)”, Canadian American Slavic Studies, vol. 37 (2003), № 4, р. 395–414; О. А. Красняк, “Русская военная миссия в Иране (1879−1917 гг.) как инструмент внешнеполитического влияния России”, http://www.hist.msu.ru/Science/Conf/01_2007/Krasniak.pdf; О. А. Красняк, Становление иранской регулярной армии в 1879–1921 гг. По материалам архивов русской военной миссии (Москва: ЛКИ, 2007), с. 71–91; Н. К. Тер-Оганов, “Персидская казачья бригада: период трансформации (1894–1903 гг.)”, Восток, № 3 (2010), с. 69–79; U. Rabi, N. Ter-Oganov, “The Russian Military Mission and the Birth of the Persian Cossack Brigade: 1879–1894”, Iranian Studies, vol. 42 (2009), issue 3, p. 445–463.

[57] В. А. Золотарёв, Противоборство империй. Война 1877–1878 гг. – апофеоз Восточного кризиса (Москва: Animi fortitudo, 2005), с. 8, 122.

[58] Там же, с. 7.