Вот сельский храм, часто деревянный и убогий, стоит в уединении, окутанный мраком ночи, тихой и звездной, и рядом около него кладбище, уставленное деревянными крестами. Ничто не нарушает тишины этой ночи: нет шума людского на улицах, не слышно скрипа колес и стука от езды экипажей, разве только то там, то здесь раздается глухое кваканье лягушек в канавах, рытвинах и низких местах, наполненных водой от тающей земли, да редкие визгливые крики чаек, толпою носящихся над озером или над разлившейся по лугам рекой, — отголоски пробуждающейся от зимнего сна природы. Но вот в полночь ударил колокол. Еще удар, еще... Далеко среди тихой ночи и на просторе разносится гул колокольный! Подобно напору волн морских в урочное время прилива, с ровными промежутками времени следующих одна за другою и покрывающих одна другую, несутся в воздушном пространстве звуковые волны, настилаясь одна на другую; они проносятся по горам и лесам, по равнинам и полям, «по всем окрестным деревням, всех и вся будя к жизни и всем и всему благовествуя радость Воскресения из мертвых и торжество жизни над смертию, во всех и во всем вызывая предвкушение жизни вечной, нестареющейся и нетленной. Эти звуки, благовествующие радость, проникнут в душу случайно застигнутого этой ночью путника, коснутся слуха и тех немногих, которые в силу разных обстоятельств должны были остаться дома, вольют и в их скорбное сердце отраду и утешение, осенят и их лица радостью Воскресения из мертвых.

«Тишина стояла удивительная... Вдруг что-то как будто всколыхнуло неподвижный воздух. До слуха едва внятно долетел густой, продолжительный, волнообразный звук — и снова все стихло... Но вот звук повторился, уже гораздо более ясный, металлический, еще более густой и продолжительный, — но и этот, так же, как и первый, прокатившись крупною волною, куда-то унесся, исчез, словно растаял в воздухе, — и снова пауза, длинная, торжественная, полная чего-то таинственного... Раздался третий удар — это начался благовест. «Тяжкий кампан» мерно и плавно загудел густым, мягким, бархатным тоном; как волны полились его могучие звуки, раскатились по заливу, по лесу, забежали в овраги и долины, прорвались сквозь гранитные твердыни береговых скал и неудержимо ринулись, полетели по безбрежной поверхности многоводного озера. Стоустное горное эхо бесконечно-причудливыми перекатами пошло повторять величавые удары колокола по глубоким ущельям и ложбинам, и вся окрестность наполнилась беспрерывным неумолкаем ым звуком, вся загудела, зазвенела, вся ожила, отозвалась, заговорила.

Призывно гудит благовестный колокол... Сколько в этом святом звуке чудесного обаяния, благодатного озарения, сколько и нем церковной сладости! Какое православное сердце, заслышав этот дорогой звук, не забьется благоговейным трепетом, чья рука не поспешит сложиться в крестное знамение! Как он неотразимо влечет к себе, какое упокоение, отрезвление, сколько нравственной бодрости и силы вливаетон вдушу. Нет той немощи, которая не почувствовала бы силы и укрепления; нет того горя и печали, которые не растворились бы миром и отрадою; нет того уныния, которое не окрылилось бы надеждою и успокоением при звуках этого священного глагола. Рука злодея, поднятая на страшное преступление, при ударе колокола бессильно опускается и бросает смертоносное орудие...

Даже на людей чужестранных и иноверных наш русский звон производит неотразимое впечатление. Один американец, находившийся в Москве во время священного коронования Императора Александра III и имевший доступ в Кремль, рассказывает, что он поражен был здесь такой массой звуков, какой дотоле не только не слыхал, но и не воображал. Пели хоры, играли оркестры, раздавалось восторженное «ура!» народных масс; все это было грандиозно, торжественно, поднимало дух... Но вот ударил и победно загудел Иван Великий, а вслед ему ударили и загудели все колокола московские и, слившись в один общий потрясающий звон, царственно понеслись над стогнами первопрестольного града. В этот момент, по словам чужестранца, душевное волнение его достигло крайней степени, им овладел какой-то непонятный трепет, и слезы восторга полились из глаз его.

Дивное значение и глубокотаинственный смысл усвояет звону колокольному Православная Церковь. В молитвах, при освящении «кампана» или колокола, она испрашивает ему благодать «звенением» своим возбуждать верующих к славословию Святого Имени Бо-жия, утолять и утишать грозные явления в природе: бури, громы и молнии, далече отгонять от оград верных «противные воздушные силы» и угашать «вся разжженные их огненные, яже на нас стрелы»; она сравнивает колокол с ветхозаветными трубами серебряными, по повелению Божию пророком Моисеем сотворенными; она вспоминает над колоколом «трубный глас» жрецов, при котором пали и разрушились твердые стены иерихонские.

Русский народ нашел достойное выражение церковного значения колокола в своих могучих торжественных звонах, в своих высоких, своеобразных колокольнях; он любит колокол и почитает его, он красою узорною изукрасил его, он гордится им. Это его спасительный оплот, его знамя победное, его торжественное пред лицом всего мира исповедание лучших и заветнейших его уповании — того, что ему всего дороже и священнее, чем он силен и непобедим...

О Русь православная! Вознеси рогтвой, воздвигни силу твою, возгреми в «кампаны» твои и в «тяжкая», и да пронесется глас звенения их от моря и до моря, от конец и до конец земли; да возвестит он всем друзьям твоим и недругам, что высшая слава и сила твоя есть вера твоя святая, православная; да дрогнут и расточатся все супостаты твои, да сотрясутся и падут все воздвигаемые против тебя стены иерихонские!..» (Церковное пение в Валаамской обители. СПб., 1889. С. 15-18).

Приведенные строки невольно напоминают нам такие слова одного высокоученого мужа, профессора: «Кто вооружается против шума доброгласных колоколов (так выражались в Древней Руси. См., например, и сочинениях преподобного Максима Грека), тот недалек от того, чтобы вооружаться и против шума словес евангельских».

С вечера же пришедший из дальних окрестных деревень народ, заранее в ожидании праздника расположившийся в храме и около него или в соседних домах, встрепенется и оживится, и дремавшие дотоле быстро воспрянут и наполнят храм. В храме еще царит полумрак, лишь около стоящей среди храма плащаницы мерцают слабо огни. Вот священник благословил уже полунощницу, в последний раз раздается в храме печально-торжественное пение канона: «Волною морскою скрывшего древле гонителя мучителя, под землею скрыта спасенных отроцы... Тебе, на водах повесившего всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, ужасом многим содрогашеся... Богоявления Твоего, Христе, к нам милостивно бывшего, Исаиа свет видев невечерний, из нощи утреневав взыва-ше: воскреснут мертвии, и восстанут сущие во гробех, и вси земнородные возрадуются... Неизреченное чудо, в пещи избавивши преподобные отроки из пламене, во гробе мертв, бездыханен полагается, во спасение нас... Ужаснися бояся, небо, и да подвижатся основания земли : се бо, в мертвецех вменяется в вышних Живый и во гроб мал странно приемлется... Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе, Егоже во чреве без семени зачала еси Сына: восстану бо и прославлюся, и вознесу со славою непрестанно, яко Бог, верою и любовию Тя величающия».

Какие содержательные и чудные песнопения! Сколько в них поэзии и чувства! В них каждому слышится отголосок прожитой в этом мире страннической и скорбной жизни, конец которой смерть — общий удел всего живущего; но и за нею, за смертию, чувствуется жизнь. В них звучит уверенное ожидание и по смерти, в неизвестном будущем, жизни, и жизни лучшей и совершеннейшей, и это чувство наполняет душу какою-то особенной не то печалью по той жизни за гробом, не то отрадой и предвкушением ее. Пение простое и безыскусное, но какая сила чувства в нем: звуки так и переливаются один в другой, а с ними и чувства то поднимаются вверх, знаменуя тем подъем, полноту и силу чувства печали, то резко упадают вниз, изображая подавленность чувства и глубину его и своими переливами вселяя в сердце все новые и новые оттенки печали, но такой печали, сквозь которую, как солнечный луч через облачное небо, просвечивает радость — непонятная, необъяснимая, бессознательная радость предвкушения иного жития, вечного. Это чувство радости Вос кресения, подобно искре под пеплом, скрывается где-то в глубине души: скорбишь, но чувствуешь, что сквозь печаль светится радость. Это — неложный голос самой человеческой природы, бессознательно радующейся собственному воскресению.

Но вот берется и уносится в алтарь на престол плащаница: Христос воскрес, но Воскресение Его еще не возвещено словами. Вот выносится из алтаря крест, символ самой позорной смерти преступника, какая была уготована и Сыну Божию на земле, и тут же рядом образ Воскресения Его из мертвых; берутся хоругви — знамена победы и торжества учения Христа над злом и неправдою людскою и самою смертию; отверзаются врата алтаря, и выходит священник в блистающем одеянии, с крестом и возжженной свечою в руке. Мгновение — и торжественная и многознаменательная песнь: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех; и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити» — оглашает своды храма, вырывается наружу и, нарушая мертвую тишину ночи, разносится по кладбищу и точно будит мертвецов от их долгого сна. Чудное зрелище представляет этот крестный ход вокруг храма, при перезвоне колоколов, под звездным небом, в тихую весеннюю ночь; уже освещенный внутри, снаружи храм кажется охваченным длинною и узкою по лосою света от идущего вокруг его с возжженными свечами народа.

Вот растянувшаяся длинная светлая лента сомкнулась у входа в храм; торжественный звон во все колокола; хоругви, иконы и священник уже в притворе, и перед заключенными дверьми храма раздается многократное и радостное: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», прерываемое словами пророчественной ветхозаветной песни: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его! Яко исчезает дьщ да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся! Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь!» Сердца всех загораются светом радости искренней и неподдельной, и не той земной радости, какою радуется иногда человек, получив какое-либо земное удовлетворение или наслаждение, не радостию яств и питий и земных, плотских удовольствий, а радостию высшей, духовной, небесной. Но каждый радуется по-своему, сообразно своему духовному развитию и нравственному превосходству: чем духовнее и нравственнее человек, чем чище ум и сердце у него от помышлений и привязанностей земных, чем свободнее он от злобы и лукавства и чем праведнее в своей жизни перед Богом, тем и радость его выше и совершеннее. Так всякий сам себе и по смерти уготовляет известную степень радостного состояния и блаженства. То, что радость Воскресения благовествуется впервые в притворе храма, при дверях заключенных, и тут же возвещается удаление от лица Божия и погибель грешников, и призываются к радости праведные, мысленно переносит каждого к тому отдаленному от нас целым рядом веков событию, когда Господь душой Своею по смерти нисходил во ад и там возвестил всем прощение грехов и радость вечной жизни, и извел из него души всех, с верою ожидавших Его и уверовавших в Его проповедь.

Вот священник крестом отверзает двери храма, входит в них первый, и уже за ним народ, знаменуя тем, что Христос крестом разрушил преграду, отделявшую человека от Бога, и отверз всем вход в царство небесное, сам первый взойдя на небеса. Храм, освещенный сверху донизу, и народ, стоящий с возжженными свечами, — все это представляет сплошное море света; к небесам несутся звуки радостных пасхальных песнопений, говорящих сердцу каждого о свете и радости того невечернего, непрестающего, нескончаемого дня вечной жизни, который наступит для каждого по воскресении из мертвых, и тем большей и большей радостью наполняются сердца молящихся. В чувстве душевного мира и отрады, навеваемых этими песнопениями, уже как бы слышится отзвук того блаженного посмертного состояния, живо чувствуется и как бы предвкушается радость той жизни будущего века, того состояния по воскресении, когда «праведники просветятся, как солнце», «спасенные народы будут ходить во свете» и «сам Бог будет обитать с н ими». Отверстые врата алтаря и частое явление священника для каждения с крестом и свечою в руке знаменуют это общение Бога с человеками. Крест в руке его и непрестанное возглашение им «Христос воскресе!» говорят сердцу молящихся, что вся радость жизни вечной доставлена через страдания и смерть на кресте Агнца, закланного от сложения мира для спасения всех. Но вот при пении пасхальных стихир «Пасха священная нам днесь показася» начинается и трогательный обряд христосования, обряд, которым выражается, с одной стороны, исповедание веры в Воскресшего из мертвых и собственное воскресение, а с другой — взаимное общение в небесной радости всех по воскресении, в жизни будущей. Выносят запрестольный крест, образ Богоматери и икону Воскресения, выходят священнослужители с крестом и Евангелием, становятся лицом к народу, и начинается взаимное целование со взаимными приветствиями: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» При этом дарят друг друга яйцами — слабое под обие жизни нашей, сокрытой, подобно зародышу в яйце, в прахе и тлении и имеющей вновь возникнуть из них и распуститься пышным цветом нетления и бессмертия. Как соответствует такому братскому общению и радости и поемая в это время стихира: «Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга объимем, рцем: братие! и ненавидящим нас простим вся Воскресением и тако возопиим: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» Многие благочестивые люди яйцо первого христосования в церкви в этот день хранят в течение целого года и в следующую Пасху разговляются им. Дознано опытом, что яйца христосующихся с истинною радостию и чистым сердцем в течение года и более сохраняются соверщенно свежими, не подвергаясь никакой порче, если только свежие были употреблены для христосования. Нам приходилось разговляться яйцом, сохранявшимся в течение целых пяти лет, и оно было совершенно свежее и без всякого запаха.

К сожалению, этот прекрасный обряд христосования все более и более выходит из употребления, особенно в городах, а за ними и в деревнях — явный знак того, что с уменьшением ныне веры и любви не стало и чистой духовной радости. Чудное слово святого Иоанна Златоуста, полное божественной любви и всепрощения всех богатых и бедных, знатных и незнатных, друзей и врагов, постившихся и непостивших-ся, призывающее войти в радость Господа и ликовать друг с другом, завершает торжественную пасхальную утреню. Следующие за нею пасхальные часы, также состоящие из одних радостных песнопений, и божественная литургия, эта спасительная вечеря любви, совершаемая тоже открыто и торжественно, указывает нам на тот нескончаемый день нашей будущей жизни по воскресении, когда все мы приобщимся Божеству и будем в любви и единении с Ним.

По окончании литургии народ, расходясь из храма, тут же разговляется принесенными и освященными пасхами и яйцами и спешит не прежде домой, как посетив могилы своих родителей, братии и сродников. Трогательно видеть, как, придя на могилу своих усопших и дорогих сердцу родных, и стар и млад христосуются с ними, приветствуя и их словами: «Христос воскресе!» Иные при этом разбивают яйцо о могилу и тут же едят; другие совсем оставляют его на могиле. Как бы там ни было, но эта связь душ, живущих еще на земле, с душами мира загробного очень трогательна и имеет свой глубокий смысл живого сердечного общения и единения живых с умершими — смысл веры в жизнь загробную и общее воскресение мертвых. Как знать, может быть, христосующийся теперь на могиле со своими сродниками не доживет до будущей Пасхи и успокоится тут же... Это приходит на мысль каждому христосующемуся на могиле, примиряет его с необходимостью смерти, ее неизбежностью и сильнее укрепляет в сознании уверенность в воскресении мертвых. Заме чательно, что в этот день даже самая смерть перестает быть страшной для человека, исполненного чувством радости Воскресения Христова.

После литургии причт с крестным ходом отправляется по домам своих прихожан: впереди избранные из прихожан несут запрестольный крест, образ Богоматери, икону Воскресения и Евангелие, позади в светлом облачении и с крестом в руке шествует священник и другие члены причта. С иконами входят в каждый дом, и везде служится краткий пасхальный молебен. Иногда в течение всей Светлой недели ходят так из селения в селение, проходя поля, луга и леса и нередко переправляясь в лодках и челноках через озера и разлившиеся реки; и не останется ни одного дома, самой жалкой лачуги, куда бы не была внесена радостная весть воскресения из мертвых и где бы не было проповедано Воскресение Христово. Это невольно напоминает собою хождение апостолов с проповедью Воскресения Христова и пронесение ими этой радостной вести по всем концам вселенной. Целодневный, с утра до вечера, в течение всей недели звон также проповедует Воскресение Христово и красноречиво свидетельствует о величии и радости воспоминаемого события. Какая бы вели чественная картина представилась взору, если бы взглянуть с высоты, на некотором расстоянии от земли, в эти дни Пасхи на Русскую землю! Какой бы чудный и величественный оркестр представлял из себя этот неперестающий целодневный звон в нескольких десятках тысяч церквей нашего обширного отечества и какое бы необыкновенное и умилительное зрелище изображали священнослужители, в церковном облачении и с крестным ходом шествующие по лицу Русской земли в разных направлениях, из селения в селение, из дома в дом!..