Истории, рассказанные Нами Микоян

У Нами МИКОЯН мягкий, спокойный голос, и она улыбается, когда рассказывает про себя и близких ей людей. Про отца -- он был приверженцем Берии. Про мужа и свекра -- была замужем за сыном А. И. Микояна Алексеем. Про сына, названного в честь дедушки Стасиком и взявшего себе псевдоним Намин

Некрасивый, в пенсне -- тогда это уже было редкостью, -- Берия обладал каким-то неясным магнетизмом. Его взгляд был пронзительным. Бросались в глаза уверенность в себе и сильный мингрельский акцент.

По воскресеньям Берия любил собрать коллег-соседей -- и в волейбол! Наигравшись, мужчины собирались у Берии к чаю, окна были раскрыты, и их шумные голоса, громкие разговоры слышались издалека. Всех их расстреляли в 1937 году. Отец покончил с собой. После смерти отца я воспитывалась в семье дяди..

А еще Берия увлекался и фотографией. У него на даче, где мы часто бывали, он сфотографировал и меня.

Во время войны ходил анекдот. Сталин, прочитав только что вышедший большим тиражом двухтомник Симонова, сказал: «Зачем так много? Можно было издать две книги -- одну ему, а другую -- ей». Да, тогда так никто не говорил о любви, о войне. Его стихи для нас были откровением. Мы ими зачитывались! И вдруг узнаем: Симонов приезжает в Ереван, читает свои стихи в университете. Попасть туда невозможно. У нас в Армении во время войны много было знаменитостей. Жил и Игумнов -- профессор московской консерватории, приезжал на экзамены Гинзбург, с гастролями -- Ойстрах, Оборин, Гилельс. Но Симонов не просто знаменитость. Как бы это объяснить, он был для нас богом.

В 1950 году я вышла замуж за Алексея Микояна. Его отец (он был тогда депутатом Верховного Совета СССР от Армении), приезжая в Армению, останавливался у нас в доме. А когда мы бывали в Москве, он приглашал нашу семью к себе. С одним из его сыновей, Алешей, у меня начался роман. (У него было четыре сына, вообще-то пять, один погиб на фронте.) Он меня покорил обаянием и молодцеватой выправкой летчика, но я долго не выдавала себя. Когда мы поженились, переехали в Москву. Однажды в первое лето моей московской жизни, на даче в Усове (Усово было зоной правительственных дач) поднялся переполох -- какой-то небольшой самолет то снижался, то поднимался резко вверх, то просто кружил над нами -- охрана заволновалась, кто-то куда-то начал звонить. А вечером приехал из Кубинки муж, веселый: «Ну что, напугались? Мне, правда, влетело от командующего, но когда узнал, что хотел похвастаться перед молодой женой, простил».

А вообще Стасик был очень бурный, живой мальчик. Но в школу меня не вызывали. А вот когда он поступил в высшее учебное заведение, я всегда находилась в состоянии боевой готовности. У меня были красные сапоги, красные перчатки и красный берет. Я надевала это обмундирование и шла к ректору со словами: «Для чего существует ваш институт?! Чтобы учить? Так учите, а не выгоняйте!» Правда, за что конкретно его собирались тогда выгонять, до сих пор не знаю. (Именно тогда началась эта эпоха рок-музыки, после чего он стал Стасом Наминым.) Что бы ни делали мои дети, я всегда старалась им помочь. Свекровь меня даже ругала, что я не умею сердиться. А я объясняла ей, что очень люблю своих детей и что любовью смогу их воспитать лучше, чем если буду их ругать.

Совсем недавно я услышала от Примакова такую историю. В период Карибского кризиса на Кубе были сняты ракеты. Как раз в то время там находился мой свекор Микоян. Фидель снимать ракеты не хотел. В это время пришло известие о смерти жены Анастаса Ивановича. Фидель передал Микояну, что его самолет готов для отлета в Москву. Микоян посмотрел на него и как отрезал: «Я никуда не уеду» -- потом отошел к окну -- хотел скрыть катящиеся по щекам слезы. Но от Фиделя ничего не могло укрыться. И согласился Фидель на снятие ракет.

Приехал Фидель Кастро в Советский Союз. Микоян был уже не у дел. Захотел непременно встретиться с Анастасом Ивановичем. А в ЦК ему сказали, что Микоян уже пенсионер. И нецелесообразно с ним встречаться. 

Мне довелось знать много интересных людей, среди них Арам Хачатурян.

На премьере «Спартака» в Москве, тогда еще ставил Якобсон, я сидела как завороженная. Арам Ильич рядом: «Ты обратила внимание, я в красном жилете? Ну как он смотрится?» Я даже сразу не поняла. Конечно, для того времени красный жилет -- это неимоверно. Но для него, видимо, в тот момент жилет был одним из самых важных аккордов.

Однажды я не попала на торжественный банкет по поводу празднования его шестидесятилетия. Утром просто пришла с дочкой к нему домой. В подарок купила старинный кубок для вина. Мы посидели немного, поздравили, ушли. Через день встретились: «Почему ты меня не поздравила с днем рождения?» Я в недоумении: «Как не поздравила?! Вам не понравился кубок?!» -- «Нет, очень понравился, но в историю это не войдет! Ты же забыла отправить телеграмму!»

Его хоронили в Армении невероятно торжественно. Гроб привезли из Москвы. Был страшный дождь. На аэродроме на ступеньках стояли хоры, как это бывает в греческих трагедиях, и под диким дождем пели. Совершенно невероятное зрелище. А на другой день, после похорон, вся дорога от оперного театра до кладбища была усыпана розами.

Фурцева была доброй, хорошей женщиной. Вернее, нет, она была умным человеком, а умный человек бывает добрым -- просто по необходимости. Умной, но вздорной.

Однажды мы с мужем В. Кухарским пошли в гости. (Я всегда оставляла детям телефон того места, куда иду.) Через некоторое время туда кто-то позвонил. Хозяйка дома сказала, что какая-то женщина спрашивает моего мужа. Я думаю: «Что же это такое? Какая-то женщина звонит моему мужу?! В гости!» И подошла к телефону. А женщина мне говорит: «Это Екатерина Алексеевна. Что же ты делаешь? Зачем ты таскаешь мужа по гостям?! Он человек больной, ему это совершенно не нужно! Зачем?!» Я возмущенно: «Екатерина Алексеевна, вы пользуетесь тем, что я не могу вам ответить. Он что, обещал вам быть на работе сейчас? Так он сейчас будет». Она приказным тоном: «Пусть сейчас же приезжает!» Мы стали срочно искать машину. И муж примчался на работу. А там невозмутимая Екатерина Алексеевна спокойно так: «Я не понимаю, почему Нами так разволновалась? Что случилось?» Дела у нее, оказывается, не было никакого.

Когда мы отдыхали у моря, часто ездили на рыбалку. Даже я пыталась что-то ловить. Но это было баловство. Я это чувствовала, когда оказывалась в окружении таких людей, как Фурцева. Она без рыбалки жить не могла. Вставала в шесть утра и до двенадцати, до часу пропадала где-нибудь в море. Потом привозила пойманных ею рыб и сама для нас готовила.