Архиепископ Василий (1900-1985) был студентом Санкт-Петербургского университета, когда разразилась революция. Он бежал на юг, где воевал в рядах Белой армии. Владыка Василий окончил исторический факультет Сорбонны, учился в Свято-Сергиевском институте в Париже и был участником Русского Студенческого Христианского Движения. Позже он принял монашеский постриг в монастыре св. вмч. Пантелеимона на Афоне.

 

     Владыка Василий знаменит своими богословскими трудами. В 1947 он переехал в Оксфорд для участия в составлении “Греческого Святоотеческого словаря”. С 1960 года владыка Василий был Архиепископом Брюссельским и Бельгийским. В сентябре 1985 владыка Василий посетил Ленинград. После совершения Божественной литургии в Спасо-Преображенском соборе, в котором его крестили 85 лет тому назад, он почувствовал себя плохо и вскоре скончался. Погребен архиепископ Василий на Серафимовском кладбище в Петербурге.

 

     В настоящее время вышли в свет три тома его сочинений: “Преподобный Симеон Новый Богослов”, “Богословские труды” и “Воспоминания”.

 

     — Я не могу сказать, что хорошо его знал. Я его знал как священника в Оксфорде, когда он уже вернулся с Афона. И я его знал потом как викарного епископа в Париже и епископа в Бельгии. Он жил у нас в церковном доме. Когда он вел богослужение, мне и людям бросалась в глаза его физическая неуклюжесть. Он никогда не научился кадить, никогда не научился в облачении ходить «павой», но молиться он мог научить без слов кого угодно. Он никогда не говорил: «Делай то-то и молись так-то». Я у него исповедовался, поэтому у меня есть какой-то малый опыт. Он почти что ничего не говорил. Я помню, когда он в церкви стоял, было такое чувство, что вся молитва постепенно собирается в нем как бы «под кожей» и идет к небу. Бывало, придешь к нему в комнату, постучишь – ответа нет, войдешь – он даже не заметил, сидит с четками и молится. И только тогда тебя заметит, когда ты к нему обратишься. Вот это меня очень поразило. Наряду с этим он мог быть очень резок на слово. Я помню, один подвижник-монах жаловался, что мало денег ему достается. Владыка Василий ему сказал: «А Вы разве не помните, что сказано в службе Великого Четверга – О Иуда, зачем ты пришел к учителю без корыстности, когда ты денег хочешь?» Так что он мог очень резко сказать. Он был ученый. То, что он писал, говорил, было всегда очень глубоко обосновано.

 

     На Афон он попал одновременно с о. Софронием. Их отправили к старцу. Кажется, его звали Ефрем,— я не уверен. Он спросил будущего о. Софрония: «Для чего Вы сюда приехали?» — «Для одинокой созерцательной жизни» — «Вот хорошо, так вот ты пойди и стань помощником сторожа дверей».

 

     А будущему владыке Василию говорит: «А вы для чего приехали?» — «Я приехал заниматься исследованиями богословскими, рукописями афонскими» — «Вот хорошо, так ты иди на кухню».

 

     И вот, он продержал того и другого некоторое время там, чтобы они стали в первую очередь монахами. Это мне рассказывал владыка Василий, поэтому в этом нет ничего тайного. И только потом владыке Василию было разрешено работать в библиотеке, и он пришел к библиотекарю. Библиотекарь был некультурный, в библиотеке был страшный беспорядок. Когда выпадали страницы из рукописей, он просто складывал их в угол. И вот, он говорит владыке Василию: «Что тебе надо?» — «Да вот, меня благословили работать в библиотеке» — «Это хорошо, вот тебе метла – чистить» — «Да нет, я хочу рукописями заниматься» — «Но так это же не работа!» Потом уже он работал там без метлы, над рукописями.

 

 

     Митр. Антоний: Просто. Он проповедовал немного резко, незатейливо, непродолжительно. Говорил только то, что он имел сказать.

 

 

     М. А.: О да, но для этого надо читать его труды, потому что так, в разговоре, он не проявлял себя в этом отношении. Он не из тех людей, которые пользуются каждым случаем, чтобы тебя просветить. Он отвечал на вопросы.

Владыка Василий был практически совершенно неспособен устроить свою жизнь. Когда он попал в Оксфорд после войны — он был еще тогда монахом, не священником — тогда были карточки на еду. Он их взял, сходил, накупил всю еду, разложил все пакетики на столе и потом ел один пакетик в день. Хлеб отдельно, картошку отдельно, масло отдельно, то-другое отдельно, пока не нашелся добрый человек, будущая мать Екатерина. Она ему сказала: «Что вы, что вы, так нельзя». Потом она его спросила: «Почему у вас здесь такой беспорядок?» — «Да вот, я не знаю, как убирать. Я доедаю пакетик и толкаю его рукою на пол, так они там и лежат…»

 

     Вот такой своеобразный человек. Он был очень культурный и совершенно неприспособленный к простым вещам в жизни.

 

     О. М.: Как он относился к современным событиям? Мне казалось, что он был всегда страстным критиком эпохи. Его отец был министром царского правительства в России (отец владыки Василия, А. В. Кривошеин был министром земледелия и землеустройства при Николае II и главой Крымского правительства Врангеля в 1920 г). Он рос, жил в этом мире.

 

     М. А.: Он рос в этом мире, и у него сохранились убеждения старой России. Я знаю один случай и до сих пор не могу понять, как он уцелел. Он куда-то ехал на машине в России, это было в брежневское время. Они проезжали мимо какого-то места, и сопровождающий его священник говорит: «Вот это место, где был расстрелян преступник Власов». «Преступник не Власов, а Сталин»,— ответил владыка. И ничего не случилось.

 

     О. М.: Я тоже помню, как владыка собрал какой-то материал и писал письмо Брежневу по поводу ареста о. Дмитрия Дудко. Он был горячий человек.

     М. А. Смелый, совершено смелый.