Об Арине Родионовне мы знаем много - и еще больше не знаем. Не осознаем, точнее. Со школы привыкли думать, что именно она взрастила поэтический дар Пушкина, и никого не смущало, что в 70-е годы ХХ века в деревне Кобрино под Гатчиной открыли "Избу-читальню имени Арины Родионовны". Она в этой избе читать бы не могла: не знала грамоте.

Неясность и с анкетными данными. Скажем, какова фамилия пушкинской няни? У рабов фамилий не бывает - вот и крепостная Арина Родионовна с такой же степенью достоверности Яковлева (что значится в справочниках), как и Родионова (по имени отца), и Матвеева (по мужу). Имя ее - то ли Ирина, то ли Иринья. Арина - домашний вариант. В общем, достоверно только отчество.

Да и его поэт Николай Языков, с нежностью относившийся к няне Пушкина, сумел перепутать в стихах: "Васильевна, мой свет, забуду ль я тебя?.." Стихотворение это было прислано в Тригорское, а там знали, как правильно, и помогли Языкову исправить: "Свет Родионовна, забуду ли тебя?.." - даже народнее получилось. В своем журнале "Северные цветы" эти стихи напечатал Антон Дельвиг, который тоже любил Арину. Известный своей добротой и чувствительностью, он в 1826 году писал Пушкину, который только что покинул Михайлов ское: "Душа моя, меня пугает положение твоей няни. Как она перенесла совсем неожиданную разлуку с тобою". Князь Петр Вяземский передавал Пушкину: "Родионовне мой поклон в пояс".

Арина Родионовна умерла 29 июля 1828 года. Пушкинская сестра Ольга, выйдя замуж за Николая Павлищева, в начале того года взяла свою престарелую кормилицу в Петербург, где та и скончалась в возрасте 70 лет. Хоронил Арину тогдашний ее хозяин Павлищев. Пушкин ни на отпевание во Владимирской церкви 31 июля, ни на похороны на Смоленском кладбище не приехал. Хотя был в то время в Петербурге, где его как раз в эти дни безуспешно разыскивал Вяземский: "Слышу от Карамзина жалобы на тебя, что ты пропал для них без вести, а несется один гул, что ты играешь не на живот, а на смерть".

И стихи на смерть няни написал не Пушкин, а все тот же Языков - второе уже посвященное ей стихотворение.

Коллизия, современному сознанию диковатая - в духе того времени. Одно другому не противоречит: и хоронить не стал, и ценил высоко. Арина Родионовна была прообразом мамки Ксении из "Бориса Годунова", няни из "Дубровского", мамки княгини из "Русалки", и - главное - "оригиналом няни Татьяны" из "Евгения Онегина". К самой реальной Арине Пушкин искренне был привязан. Писал о ней с теплотой неподдельной - и в стихах ("голубка дряхлая", "добрая подружка"), и в письмах.

Она была женщина добрая и общительная. Языков: "Ласковая, заботливая хлопотунья, неистощимая рассказчица, порой и веселая собутыльница". Мария Осипова: "Лицом полная, вся седая, страстно любившая своего питомца, но с одним грешком - любила выпить". Грешок - это как поглядеть: поэту и его друзьям нравилось. Хрестоматийное: "Выпьем с горя, где же кружка". Пущин: "Попотчевали искрометным няню". Языков: "Сама и водку нам, и брашно подавала"; а в стихах "На смерть няни А.С. Пушкина" подробно: "Мы пировали. Не дичилась / ты нашей доли... / ...Взял свое токай / Шумней удалая пирушка. / Садись-ка, добрая старушка, / И с нами бражничать давай!" Бражничала, даром что еще в 1801 году ее муж Федор Матвеев умер от пьянства.

У Пушкина всюду симпатичный образ: "Являлась ты веселою старушкой / И надо мной сидела в шушуне". Не с плеча ли Арины Родионовны позаимствовал Есенин этот самый шушун для своей матери?

Короче, Арина была своя. Судя по путанице с ее отчеством у Языкова, ясно, что Пушкин и его друзья звали няню в основном по имени, несмотря на то, что ей было в Михайловском уже под семьдесят. Но ведь - не ровня, а раба.

Жизнь с прислугой - практически круглосуточно, без перерыва - жизнь "под стеклом". У Пушкина в Михайловском дворни было 29 душ. Не спрятаться. Нормальный обиход сословия. Единственный способ преодолеть такое бытие напоказ, противное естественной тяге к "прайвеси" - исключить услужающих не просто из числа равных, но, по сути, из рода человеческого. В языке - парадоксальным образом именуя их "людьми", как раз людьми и не считая.

Кто из крепостных попадал в дворовые? С одной стороны, наиболее способные, но они же и самые хитрые, пронырливые, лицемерные. Какой-нибудь толстовский Левин косаря и пахаря мог уважать, но лакея - ни за что. Пользовался, но презирал.

При этом от тесного общения баре и дворня были в круговой поруке "стокгольмского синдрома" - что позволило Георгию Иванову с иронической правдивостью написать про тургеневские времена: "Золотая осень крепостного права".

Такая патриархальность насмешливо, но и трогательно подана Пушкиным в его "Истории села Горюхина", где описывается прибытие барина в свои владения: "Мужчины плакали. Женщинам говорил я без церемонии: "Как ты постарела" и - мне отвечали с чувством: "Как вы-то, батюшка, подурнели".

На чем-то ведь проросла шутка: "Барин, я постель постелила - идите угнетать!" Этому виду угнетения Пушкин предавался охотно, и няня Арина была ему в том, по всей видимости, помощница. Авторитетный пушкинист П. Щеголев считал, что это няня содействовала, не сказать грубее, связи поэта с крепостной Ольгой Калашниковой. "Неосторожно обрюхатив" (его выражение), Пушкин отправил ее в город и писал Вяземскому: "Прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик... Милый мой, мне совестно, ей-богу, но тут уж не до совести". Иван Пущин вспоминал о швеях в няниной комнате в Михайловском, где он "заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других... Пушкин тотчас прозрел шаловливую мысль мою, улыбнулся значительно... Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала с чулком в руках".

У Алексея Цветкова есть стихи о таком не замусоленном юбилеями Пушкине: "с этой девкой с пуншем в чаше / с бенкендорфом во вражде / Пушкин будущее наше / наше все что есть вообще". Пушкинистика подобной интонации - далекое будущее и знак перемен в сознании и самосознании российского общества. Пожалуй, не дожить.

Арина была своя: собутыльница, сообщница, сказочница. Правда, ее сказки Пушкин стал слушать только в 25-летнем возрасте, о чем он писал в 1824-м: "Слушаю сказки и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания". Их общение - два года ссылки в Михайловском. Не Арина выкормила поэта, и не Пушкин создал интеллигентско-советский миф о няне, обучившей его всему. Легенда коренится в народничестве XIX века, потом пролетарское государство подхватило и развило идею: как иначе сделать из Пушкина "наше всё". По сути, это отчаянное неверие в поэта и поэзию: без руководства никак. Пушкин так и остался при народе, при няне.