Русские сказки — эти слова рождают множество эмоций и чувств. Картинки так и всплывают из памяти: изумрудная лягушка с блестящей стрелой, Иван-царевич, в высокой сафьяновой шапке пробирающийся сквозь дремучий лес, закопченная избушка Бабы-яги.
А еще вспоминаются авторы этих родных с детства образов: Виктор Васнецов, Иван Билибин, Игорь Ершов.

 

Представлять Васнецова, Билибина, великих мастеров Серебряного века, нет нужды — они художники мировой величины. Впрочем, как и Игорь Иванович Ершов, их ученик и последователь. О нем вспоминает Ксения Кривошеина, дочь, друг и соавтор художника.

Атмосфера сказки

Среда, в которой рос Игорь Иванович, была удивительная. Его родители Иван  Ершов и Софья Акимова были известнейшие в Петербурге и Ленинграде оперные певцы. Дружили с Борисом Кустодиевым и Ильей Репиным, переписывались с Сен-Сансом и Козимой Вагнер. Поэт Александр Блок был соседом и поклонником таланта моего деда… В семье всегда царила музыка: Римский-Корсаков, Прокофьев, Вагнер. Древний эпос «Кольца Нибелунгов» переплетался с «Градом Китежем», сказками Гофмана. Отца взрастила атмосфера в полном смысле слова сказочная. У меня с детства сохранилось ощущение таинственности нашей огромной ершовской квартиры. Все стены комнат и коридор были завешаны сценическими фотографиями деда и бабушки, были и скульптуры, и картины Кустодиева (он лепил, много рисовал деда), рисунки Репина, эскизы костюмов Бенуа к вагнеровским циклам. В нашей квартире было два рояля, нотные шкафы и книжные полки до потолка. Здесь же на кушетках и креслах валялись шкуры, мечи и щиты Зигфрида, гусли Садко, многочисленные гримерные ящики и масса зеркал самых разных форм и размеров.

 

Природа щедро наделила талантом и отца. Он обладал сильным, приятным баритоном, музыкальным темпераментом и  эффектной внешностью. Ученик своих  родителей, сразу после войны  Игорь Иванович был зачислен в  труппу Малого оперного театра в Ленинграде. Здесь он исполнял партию Курагина в «Войне и мире» Прокофьева, Дон Жуана в одноименной опере Моцарта. Одновременно в Академии художеств им. Репина он работал над дипломом серии  иллюстраций к «Медному всаднику» Пушкина. В нем боролись две стихии, два таланта. И он выбрал живопись. Мне он объяснял это так: «На оперной сцене я был бы обречен на вечное сравнение со своим великим отцом, и я решил пойти своим путем».

 

В Академии художеств Игорю Ивановичу повезло  с учителями. Он начал на живописном отделении в мастерской Исаака Бродского, а потом перешел на графический факультет, где его педагогами были Шилинговский, Зайцев, Билибин и Рудаков. Эта плеяда последних маэстро Серебряного века сложила его приоритеты и вкусы. Отец навсегда запомнил слова Билибина: «Никогда не важничать, всю жизнь относиться к себе строго и помнить, что ты вечный ученик». Вот отец и совершенствовал себя всю жизнь, а потом стал учить меня.

Второстепенный жанр

Ни мой отец, ни я никогда не относились к иллюстрации  как к чему-то второстепенному. Вообще, в СССР многие художники находили в книжной графике убежище таланту и неплохой заработок.

 

Вопрос  лишь в том, почему иллюстрацию к  русской народной сказке отец предпочел, например, «Дяде Степе» или «Тимуру  и его команде»? Я знаю точно: это был сознательный выбор. Рассказывая мне об иконах, показывая их в музеях, отец называл их высшим примером «прикладного» искусства в сочетании с «иллюстрацией». «Именно икона, — говорил он, — своими житиями, ярким, и точным живописным языком иллюстрировала неграмотному человеку слово Ветхого и Нового Завета, жития святых». Игорь Иванович тщательно и глубоко изучал икону, русский фольклор, лубок, узоры, вышивки, кружева… Конечно, Билибин сыграл не последнюю роль в этом, но отец стремился развить по-своему стилистику русской сказки. Ему удалось создать иллюстрацию, которая соединяет в себе все это… И еще — любовь к маленькому читателю, чтобы каждая сказка не только словом, но и зрительно осталась в памяти и в душе.

Игорь Ершов. Обложка к сборнику русских народных сказок «Чудо чудное».
Бумага, акварель. 1969 г. Соавторство

Я окончила театральный  институт, но для театра работала мало, оформила лишь несколько балетных спектаклей. Вообще, в такой артистической среде, как наш дом, меня учили многому: играть на рояле, петь и даже заниматься балетом, и рисовала я с детства. Лет с тринадцати я наблюдала за тем, как работает папа, потом захотелось пообезьянничать и даже стало что-то выходить. Первыми были иллюстрации к «Красной Шапочке» Шарля Перро. Отец отнесся к моей попытке очень внимательно, стал учить композиции, рисунку, макетированию. А уже через десять лет (мне было двадцать четыре) вышла наша первая совместная книжка «Ой-ду-ду». В ней каждый из нас делал свою иллюстрацию, и если присмотреться, то в нижнем уголке страницы всегда есть инициалы «И» или «К». Потом появились литографии, линогравюры, шелкография, и хотя у каждой работы свой автор, чаще стали писать «рисовали художники Игорь и Ксения Ершовы». В Русском музее есть большая коллекция наших совместных с папой работ.

 

В советские  времена выпускалось немало детских  книг, однако значительная их часть была насквозь пропитана идеологией; в стране ощущался дефицит «другой» детской книжки. Прежде всего — сказок, которые и по сей день чувствуют себя «Золушками». Между тем маленький человечек именно через русскую сказку, через традицию стиля и языка может с колыбели получить первое представление о Православии. Даже если ребенок родился не в церковной семье, то, слушая с детства русские сказки, песенки, потешки, он душевно будет подготовлен к следующему шагу. Через «своих» героев ребенку легче объяснить, что такое добро и зло, хитрость и любовь, храбрость и предательство. Ученые убеждены: как родители разовьют ребенка до пяти лет, какой красотой или ужастиками его напитают, так и сложится его личность. Воспитательная роль сказки огромна! К сожалению, в СССР был длительный период, когда под запретом находились сказки Афанасьева, песенки и потешки в обработках Корнауховой и Колпаковой, да и вообще русский фольклор. Теперь это кажется диким, но нам с папой приходилось воевать с редакторами: не разрешалось изображать церкви и кресты, не говоря уже об ангелах и святых. Отец нашел отклик во мне как в соавторе, в единомышленнике. Наверное, это во многом скрашивало его одиночество. Нам уже вдвоем приходилось защищать «свою» русскую сказку.

Игорь Ершов. «Георгий Победоносец».
Холст на доске, масло. 1976 г.

 

Иконно-сказочный стиль

Продолжал отец заниматься и большой живописью. Где-то  в 1955 году он решил совершенно отказаться от т.н. соцреализма и посвятить себя «эксперименту». С этого времени Игорь Ершов  много работал «за шкаф» (по аналогии с писательской работой «в стол»). Писал натюрморты, пейзажи, абстракции, ходил смотреть на импрессионистов и кубистов в Эрмитаж, которых в 1956 году после многих десятилетий вновь разрешили показывать. Для интеллигенции  это стало настоящей революцией! Все как сумасшедшие искали альбомы Дали, Брака, Пикассо. «Оттепель» была всюду: в кино, в живописи, в поэзии… Вот и отец в свои сорок лет захотел испытать себя в другой стилистической форме. Его работы того периода хранятся теперь в запасниках Русского музея, в частных коллекциях Англии, Франции и России, но при жизни его живописные эксперименты никто так никогда и не выставил. Мне кажется, он не мог найти покоя и принять окружающую действительность. Он не был карьеристом и не был диссидентом, он шел своим путем, и ему было тяжело сознавать, что его работы не хотят выставлять.

 

Папа  был искателем веры и своего места  в ней. Он сформировался как бы в двух сферах, совершенно разных. С  одной стороны —ершовский  дом, полный русскости и трепетного отношения к искусству, а с другой стороны — внешний мир, вполне советский. Раздвоенность русской интеллигенции того времени была ужасна. Многим приходилось скрывать свои убеждения. Да, папа был верующим человеком, он много читал Библию, ходил в церковь, пытался докопаться до истины. Во многом благодаря ему я пришла к вере.

Последние годы отец посвятил себя «иконно-сказочной» живописи, он придавал этим работам  огромное значение. Это не иконы  в традиционном смысле, на них нельзя молиться, но в них большая красота, поиск гармонии, цвета, стиля, они очень напоминают эксперименты художников Серебряного века.

 

После выезда в 1980 году во Францию я окунулась  в другой мир, другую культуру. Мои  стиль и техника изменились, я  стала писать картины на досках, и  тоже «сказочно-фантастические». Но это уже моя сказка, мой волшебный мир. А наш совместный труд с папой до сих пор продолжает жить:  работы продаются на аукционе «Кристи», а русские сказки с нашими иллюстрациями были переизданы во всем мире, почти на всех языках! Мой супруг привез нашу «Жар-птицу» аж из Австралии!

Иногда  я думаю, что отец, умерший в 1985 году, из неведомого нам мира смотрит  и радуется результатам своего детища. Я имею в виду не только себя, но и  то, что он оставил в наследство русским малышам.

Игорь Ершов. «Архангел Михаил».
Холст на доске, масло. 1976 г.


Игорь Ершов. Илл. к сказке «Василиса Прекрасная»
Бумага, акварель. 1972 г.


Игорь Ершов. Илл. к сборнику «Ой-ду-ду»
Бумага, акварель. 1970 г.


Ксения Кривошеина-Ершова. Иллюстрация к сказке «Кот, петух и дрозд»
Бумага, акварель. 1982 г.

Ксения Кривошеина-Ершова. «Первая любовь»
Масло на доске


Ксения Кривошеина-Ершова «Букет в пейзаже»
Холст, масло. 1993 г.