Наблюдения за известными семьями на протяжении нескольких поколений наглядно демонстрируют, как четко наследуются иногда некоторые детали - форма носа и рта, почерк... Известны интересные размышления крупного российского генетика В. П. Эфроимсона о наследовании качеств, определяющих личность, - не только таких, как способности, талант, гениальность, но и таких, например, как альтруизм. Одна из первых статей Эфроимсона на эту тему, опубликованная много лет назад в журнале "Новый мир", так и называлась: "Генетика альтруизма". Развивая эту тему, другой известный генетик Д. К. Беляев пишет: "Нет специальных генов, например, гуманизма или альтруизма или генов антисоциального поведения, но есть генетически детерминированные свойства психики, сочетание которых, преломляясь через определенные социальные условия, способствует формированию либо человека с высоким чувством совести, ...либо же человека, который плохо понимает, что такое совесть, со всеми вытекающими отсюда поступками".

В этой статье я хочу проследить, как передается от поколения к поколению еще одно крайнее проявление человеческой личности - стремление к риску, к поиску, стремление испытать себя в экстремальных ситуациях, а не избежать их, что абсолютному большинству людей представляется гораздо более естественным.

На примере одной семьи, которую я знаю частично по семейным рассказам, а частично - по книжкам, на которые меня вывели эти рассказы, я попытаюсь проследить, как на протяжении двух столетий сохраняются самые неожиданные черты характера и в то же время как причудливо складываются человеческие судьбы...

Не имея возможности организовать собственную экспедицию, он в 1783 году поступает на русскую службу. Причины этого поступка, резко изменившего его дальнейшую жизнь, становятся ясными из письма Биллингса графу Чернышеву. Он пишет: "Я прибыл в Россию не столько с целью служить ее величеству в качестве офицера флота, сколько с надеждой, что я буду использован в какой-либо экспедиции в соседние с Камчаткой моря. Прослужив на флоте двенадцать лет, из которых пять лет сопровождал знаменитого капитана Кука в его последнем вояже с целью открытия северо-западного прохода между Азией и Америкой, я льщу себя надеждой, что меня сочтут способным открыть торговлю мехами с островами, открытыми во время этого плавания... В то время, как занимались бы добычей пушнины, я мог бы продолжить исследования капитана Кука в этих морях, определить точное положение этих островов... Поскольку астрономия всегда была моим делом, я надеюсь, что и в этом я оправдаю оказанное мне доверие. В заключение я прошу ваше превосходительство в качестве первого знака вашего покровительства подвергнуть меня самому строгому экзамену, чтобы устранить всякое сомнение в моей опытности и способности".

И вот уже через два года молодой англичанин руководит русской экспедицией. В высочайшем Указе Адмиралтейской коллегии об ее организации мы читаем:

"Назначая географическую и астрономическую экспедицию в северо-восточную часть России для определения долготы и широты устья реки Колымы, положения на карту всего Чукотского носа и мыса Восточного, також многих островов в Восточном океане, к американским берегам простирающихся, и совершенного познания морей между матерою землею Иркутской губернии и противоположными берегами Америки, повелеваем:

... Быть начальствующим сей экспедиции флота поручику Иосифу Биллингсу, объявя ему ныне чин капитан-поручика флота и нарядя с ним команду потребных людей по собственному его избранию...

Снабдить начальника сей экспедиции математическими, астрономическими и другими инструментами, також для руководства всеми картами прежних мореходцев и сухопутных в тамошних местах путешествий...

Буде посредством сей экспедиции открыты будут вновь земли и острова, населенные и ненаселенные и никакому государству европейскому непокоренные и непринадлежащие, то по мере пользы и выгод, от такового приобретения ожидаемых, стараться оные присвоить скипетру российскому. И буде тамо есть дикие или непросвещенные жители, то, обходяся с ними ласково и дружелюбно, вселить хорошие мысли о россиянах...

На подлинном собственною е. и. в. рукою написано тако:

Екатерина В Царском селе, августа 8, 1785 года".

Всего в указе тринадцать очень подробных пунктов. В составе экспедиции 141 человек, в том числе лейтенанты Роберт Галл, Гаврила Сарычев, Христиан Беринг, штабс-лекарь Михаила Робек, рисовальный мастер Лука Воронин, "зверовщик" и даже четыре музыканта.

Маршрут экспедиции отражен в названиях трех "Журналов или подёнников флотского капитана Иосифа Биллингса", переведенных на русский язык (сам капитан писал по-английски), но так и оставшихся неопубликованными:

- "Путешествие из Санкт-Петербурга в Охотск; из Охотска на реку Колыму и в Ледовитый океан; возвращение в Якутск, в Иркутск и потом в Охотск; возвращение из Охотска в Якутск и описание Якутского народа; возвращение из Якутска в Охотск и отъезд на Камчатку на судне, именованном "Слава России", от 1785-го до 1789-го года".

- "Путешествие из Охотска на Камчатку; пребывание в сей стране; отправление на американские острова; возвращение на Камчатку; вторичное шествие морем до тех же островов с северной стороны; оттуда в Берингов пролив и на Чукотский нос. 1789. 1790. 1791".

- "Поход Землемерной по Чукотской стране до Ануйской крепости. В годах 1791-м и 1792-м"...

Поход по Чукотке был, пожалуй, труднее морского плавания. Жестокие морозы и ветры. То полный мир, то неожиданные осложнения в отношениях с местными жителями, которых Биллингс в сердцах называл "неповоротливыми и упрямыми". И как знать, может быть, при каждом таком осложнении вставала перед его мысленным взором страшная смерть Джеймса Кука, свидетелем которой он был.

Вот только одна дневниковая запись от 4 декабря 1791 года: "Имел я в погребце одну хрустальную бутылку, и в ней слишком три фунта ртути; половина замерзла и составляла твердое тело и совершенно отделилась от другой половины, которая еще была жидка. Водка, которая в Охотске продается по 17 руб. 96 коп. ведро, тому уже 5 суток, что замерзла в моем дорожном погребце..." И еще одна запись, уже после возвращения из экспедиции: "Каково нам было сносить жестокость морозов? Каждый день при пронзительных ветрах по шести часов быть на открытом воздухе, не находить никаких дров к разведению огня, кроме мелких прутиков, местами попадавшихся, едва достаточных растопить немного снегу для питья, ибо реки замерзли до дна".

Но ведь ничто не гнало его в такие края, он сам этого хотел, уже будучи однажды где-то рядом и зная, что его ждет!

В общей сложности экспедиция длилась более восьми лет. К концу ее Биллингсу 32 года, он капитан 1-го ранга и неизлечимо болен: "...всегда, а паче на море от случающихся сырых погод страждет несносно стеснением груди". Он еще два года остается в Петербурге для завершения отчета об экспедиции, а потом переводится на Черное море, где, несмотря на болезнь, продолжает служить: командует фрегатами "Святой Андрей", потом - "Святой Михаил". В 1799 году издает атлас Черного моря. 9 мая 1799 года его производят в чин капитан-командора, но уже в ноябре он подает прошение об отставке по болезни. Ему всего 38 лет. Он проживет еще семь.

Много позднее, в 20-30-е годы XIX века, остатками корнильевских стекольных мануфактур - Аремзянской стеклоделательной фабрикой управляла Мария Дмитриевна Корнильева, по мужу Менделеева, мать знаменитого химика Дмитрия Ивановича Менделеева, родная сестра Василия Дмитриевича. Собственно, Аремзянская фабрика принадлежала Василию Дмитриевичу, но он отдал ее в управление нуждавшейся в средствах сестре.

1936 год застает Елизавету Николаевну в сражающейся Испании. Она - корреспондент "Комсомольской правды", капитан танковой бригады Народно-республиканской армии. Внешний облик Елизаветы Николаевны, которую я хорошо помню, и ее непростые отношения с мужем очень верно переданы Хемингуэем в романе "По ком звонит колокол", где Михаил Кольцов с фактологической точностью представлен в образе Каркова: "Из четырех женщин три были в обыкновенных простых платьях, а на четвертой, черной и невероятно худой, было что-то вроде милицейской формы строгого покроя, только с юбкой, и сапоги. Войдя в комнату, Карков прежде всего подошел к женщине в форме, поклонился ей и пожал руку. Это была его жена, и он сказал ей что-то по-русски так, что никто не слышал, и на один миг дерзкое выражение, с которым он вошел в комнату, исчезло из его глаз. Но оно сейчас же опять вернулось, как только он заметил красновато-рыжие волосы и томно-чувственное лицо хорошо сложенной девушки, и он направился к ней быстрым, четким шагом и поклонился. Жена не смотрела ему вслед. Она повернулась к высокому красивому офицеру-испанцу и заговорила с ним по-русски..."

Романтику антифашистской Испании, привезенную оттуда фигурку Дон-Кихота и даже описанную Хемингуэем "милицейскую форму" Елизавета Николаевна сохранила до конца дней. В последние годы жизни она была секретарем испанской группы при Комитете ветеранов войны, испанские добровольцы проводили ее в последний путь в 1964 году.

Ее сестра - Софья Николаевна, уезжая с родителями в Лондон, оставляла в России мужа, сгинувшего где-то на полях гражданской войны, а с собой увозила трехлетнюю дочь и еще одного ребенка под сердцем. Ее сын, Алик, Александр Михайлович Богданов, как и прапрадед Иосиф Биллингс, родился в Англии, а потом подростком приехал в Россию: учился в школе, в институте, перед войной был призван в армию, а осенью 1941 года пропал без вести в боях под Москвой... В письме к матери он жалуется на то, что случайно проспал встречу Нового года: прилег на минутку и увидел замечательный сон - дом, елка, родные красивые лица, звон бокалов, а когда проснулся, новый год уже наступил. Это был последний Новый год в его жизни. Кто знает, как сложилась бы его жизнь, будь она хоть немного длиннее...