— Прежде всего, я учу их думать. И они понимают мои слова в практическом смысле. Я говорю им, чтобы они не ходили и не решали вопросы их трудного бытия где-то на стороне, у экстрасенсов, которых теперь очень много, но чтобы шли в Церковь. И чтобы они думали и осознавали: куда они пришли, зачем пришли и что они хотят получить в этом месте. Надо много и усердно молиться, чтобы пришло это сознание. Вот они придут, мы вместе помолимся, и постепенно, исподволь они получат духовное облегчение, а довольно часто и полнейшее облегчение в своем крестоношении. Вот это и означает «думать». Торопиться не надо, я помогу. Как в школе учились: подумай над задачей, а я как учитель помогу.

 

Но, к сожалению, многие из приходящих ныне в Церковь думать не умеют. Они приходят и сразу: «Мне надо. Я хочу». А я говорю им: «Подумайте, подумайте, потому что сразу дать ответ очень сложно». Я могу его дать, но они его не поймут. Требуется время, т.е. надо воцерковиться и побыть вместе с нами — вот это и означает «думать».

К

ак духовник я общих советов стараюсь не давать. У меня один девиз: ходи в Церковь, молись, а что не ясно, спроси отдельно, я все разъясню, потому что у каждого свои духовные болячки. Врач же не дает общих советов.

 

А если человек не спрашивает у духовника, это дело его. Он сам и в ответе. Куда это приводит, мы знаем: к гордости, к такому состоянию, когда человек решает, что он достиг уже совершенства и начинает чувствовать вседозволенность.

 

Сейчас людей надо воспитывать, воспитывать терпеливо, воспитывать много лет в частной беседе. Вот как сегодня: пришла одна женщина поплакать. Ну, что ей сказать? — Ты приходи, я буду с тобой заниматься, как с отстающим учеником, я буду тебя учить, чтобы ты не отставала. Буду репетитором. Я всех приходящих спрашиваю: что ты хочешь от Церкви? Как ты понимаешь: вот лампады, свечи, иконы? Зачем тут стоят все эти «народы», что, им делать нечего? Зачем они терпеливо идут ко мне по грязи, в дождь, в слякоть? Зачем они тащат сюда своих детишек-ребятишек? Зачем? — Потому что они знают, что их здесь ждут, здесь их любят, здесь их отогреют и приласкают.

 

 

— А это дело их души. Я их не держу, я им говорю: сходите, посмотрите, помолитесь в других храмах. Но они приходят сюда и говорят: «Нет, лучше Вашего храма не нашли». Почему так? Здесь пение у нас чисто духовное: они больше думают, о чем поют, а не как поют. Старается наш хор. Потом храм, как я уже сказал, — намоленный. Потому что это храм, где собрано большое людское горе, большой крест тяжелый собирается, но и совершается большая молитва и проявление великой милости Божией.

 

Я говорю своим прихожанам: сходите, поучитесь, может быть, вам легче будет. Кто-то есть и поумнее меня, и я с большим удовольствием получил бы у них наставления. Но трудно молодым батюшкам понять людей 50-60летнего возраста, они не имеют опыта послевоенного времени и говорят с ними как бы на разных языках.

 

Люди приходят и терпеливо ждут, пока я к ним сойду, пока я их помажу, пока я с ними поговорю, их пообласкаю, здесь они ищут не только духовничества, но и отцовства. На сегодня, к сожалению, так много детишек, обездоленных отцовской любовью. Они это очень чувствуют: ластятся, стремятся как-то это восполнить. Почему я их так люблю?

 

Потому что я сам с отцом мало прожил, лет десять только. Для меня это святое.

 

А священник я, наверное, самый либеральный. Мое первое дело — научить молиться. Чтобы у людей был молитвослов. Чтобы они, идя два раза в месяц или хоть один раз в месяц причащаться, почитали правило. Я учу их, чтобы они читали молитвы днем — вечером некогда, мирская суета и усталость дают о себе знать. А больше ни епитимий, ничего такого я на них не налагаю, потому что в этот безумный-безумный век надо дать человеку возможность оглянуться, прочувствовать и ощутить благодать причащения, с молитвой. На нашем приходе всегда много исповедников — до 80 человек каждый день, а это предел для нашего маленького храма. Люди идут до храма 1,5-2 км пешком, чтобы помолиться вместе и получить благодать.

 

 

— Во-первых, человеку в храме должно быть хорошо, я уже говорил об этом. Я слежу за благолепием службы: хор, священнические облачения, все священники должны быть вовремя на своем месте, должны говорить с людьми, чтобы люди не ждали батюшек, чтобы было, к кому обратиться с вопросами.

 

В церкви все должно быть гармонично, на своем месте, и человек почувствует красоту и радость нашей православной веры, церковной жизни. А чтобы научиться молиться: слушай внимательно, что хор поет, что читают в храме, не любопытствуй — опусти глаза, сосредоточься. И со временем все дается, все приходит постепенно.

 

— Очень серьезная проблема нашего времени — это отсутствие страха Божия по отношению к Таинствам. Я часто встречаюсь теперь, почти каждый день, с такими вещами: приходят ко мне молодые люди и говорят: «Вот, ему или ей надо причаститься», — а он невоцерковленный. Я к нему обращаюсь: «Как ты понимаешь, почему ты идешь на причастие?» — «Да вот, надо». — «А как ты это понимаешь?» — «Да вот, она мне сказала». Очень это страшно сегодня. На моей памяти это года три-четыре, как пошло. «Иди, причастись, иди, иди». А потом что? Идут причащаться без моли вы, а зачастую и исповеди. Эта практика есть во всех храмах Петербурга. Когда ко мне приходят, я же это вижу, слава Богу, они уже примелькались. «В какой храм ты ходишь?» — «Туда-то». — «Читала правило?» — «Нет». Священники допускают до причастия со словами: «Грядущего ко Мне не изжену вон», — забывая, что «шедшее, научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Сначала научить надо! Есть такое настроение в Церкви, оно очень пассивное и душеубийственное. Такое свободное отношение к Причастию. После войны этого не было. Если положено готовиться — готовились, как положено. Святые Отцы требуют? — Требуют. Если я христианин, если я верю в Бога, если я боюсь Бога, люблю Бога, так я обязан и заповеди Его соблюдать. Обязан! Пойду днем, и почитаю правило, и буду готов. Если дома не позволяет обстановка, то двери храма всегда открыты, можно прочитать и в храме правило. Если надо, значит — надо!

И поститься надо, и приходить вовремя на службу. Я всю жизнь в Никольском соборе боролся с этими опозданиями, которые люди допускали, приходя после Херувимской. Я ее в 7 утра жду, а она идет ко мне в 9-м часу.

 

Или, вот, объясните. Люди Великим Постом не причащались, и все идут на Страстной седмице Поста. Я спрашиваю у братьев-священников: «Почему?» Мне никто не дает вразумительного ответа. Один ответ: «Она хочет, пусть идет». А почему я обязан потакать ее распущенной воле? Почему?! И опять я вернусь к тому, что у нас очень плохо обстоит дело с духовным воспитанием. Традиционно, в духе святых Отцов необходимо: пост, молитва, исповедь, причащение! А мы один раз в году причастились — и хватит. Был у меня и такой случай. Приходит ко мне один человек: «Я причащаюсь каждый день, а были случаи — и два раза. Меня благословил отец Савва...» — «Ну, и иди к нему, а я, как духовник, не имею права дать тебе благословение причащаться, потому что чувствую по твоему духовному состоянию, что у тебя получается привычка. Это — магия, а не сознательное отношение к Таинству».

 

Нет общего правила, но у меня заведено, если человек болен или умирающий — надо, чтобы его жизнь освящалась. Особенное внимание должно быть к женщинам, которые находятся в положении. Малых детей, однозначно, надо причащать как можно чаще. Дети воспитываются, приобщаясь Святым Тайнам. Вот это самое главное. Я подхожу практически к решению этого святое святых вопроса. Практически! Мне же видно, как лучше. И никакой мистики, магии.

 

— У нас на сегодня и такое Таинство как соборование тоже превратилось в магию. Я наблюдаю, смотрю, у меня есть много даже таких смешных примеров. Например, говорят: «Сегодня я два раза соборовалась», или вот такое: «Я соборуюсь каждую неделю в разных храмах». И вот я вижу за руку тянущих: «Идите». А на это существует духовник, и мне видно: дать ли ей собороваться?!

 

Вы поймите: Петербург — столица, и эта столица до революции не знала о стихийном соборовании. В послевоенные годы, когда я стал священником, я видел умных, опытных, больших священников, которые так не делали. И сам я никогда не соборовал стихийно многих, а только отдельно тех, действительно верующих, которым была необходима духовная помощь. Но когда — это абсурд и кощунство — соборуют всех подряд толпами, и они потом, не понимая ничего, рвутся за этим маслом, всех расталкивая и вновь согрешая. Это — магия! Это — кощунство! И я — против! А вина наша в том, что никто не хочет разъяснить. Нас привлекает, что все просто: «Подай, Господи!» А здесь важна душа. Я интересовался. До революции Валаам не знал соборований, Оптина — не знала, Троице-Сергиева Лавра — не знала, не было стихийного соборования. До революции люди, верующие, очень ценили это Таинство и к нему так не относились. Мы сами заблудились и ведем заблудших молодых священников к этому делу, не разобравшись, что к чему.

 

То же самое происходит с «отчитками». Всех тянут на «отчитки», объясняя, что сейчас, мол, все болящие. Да болезнь болезни рознь. А на этих «отчитках» столько бесов на себя набрать можно. Вы посмотрите, все одни и те же люди годами ездят на эти мероприятия. То же самое и с поездками к старцам. Совершенно не рассуждая, люди называют старцами батюшек направо и налево. А я скажу: сейчас нет старцев. Есть духовно опытные пастыри. Я, например, уже более 50 лет священствую, много людей перевидал за это время, конечно, кое-что знаю о жизни. Могу поэтому и совет кое-какой дать человеку. Да даже и старец может иногда ошибиться по немощи человеческой. А люди думать теперь совсем не хотят — разучились!

 

 

— Я подхожу к этому очень просто — беседую со взрослыми, спрашиваю, зачем человек хочет креститься, что ему нужно в этом Таинстве, требую, чтобы если человек покрестился, то ходил бы ко мне, здесь он должен молиться, я его научу. При храмах сейчас есть школы для взрослых, беседы. Но поговоришь — да-да, приду, а потом годами не видишь человека. Отсюда и страдания — вы обманули Бога и священника. А Бога и священника обманывать нельзя. Но это уже ответственность самого человека перед Богом за свою душу — когда-нибудь придется держать ответ, почему я не думал о своей душе, не позаботился о ней, поленился.