«Золотые годы мои»

Александр Михайлович Гуськов  

Я с батюшкой пробыл ровно 20 лет, с 1987 по 2007 год. В 1987 году у меня умерла мама в Мордовии, она болела. Я поехал, схоронил ее. Еще туда пока ехал курил все, нервничал очень. Вернулся, места себе не нахожу. Думаю: «У нас в доме у мамы иконки были, надо зайти в церковь». И как-то я проезжал мимо Лавры и потянуло меня туда. Подошел к свечнице, спрашиваю: «Вот у меня мама умерла, что делать надо?» Ну, она мне все объяснила, что записочку надо написать, я тогда ничего не знал. А тогда дни Пасхальные были, отдание Пасхи. И вдруг Крестный ход начинается, я хотел уйти, а это будний день был. Мне мужчина какой-то говорит: «Давай сейчас за руки возьмемся, чтобы бабушки сильно на священников не напирали, обойдем вокруг Лавры, а потом ты и пойдешь, куда тебе надо». Я согласился. Крестный ход закончился, я с этим мужчиной поделился своим горем, а он мне в ответ: «На Серафимовском кладбище есть один священник – отец Василий. Ты сходи к нему и расскажи свои беды». И объяснил мне как лучше до Серафимовского доехать. Через какое-то время я собрался, приехал на Серебряков переулок. Вышел с трамвая. Иду по кладбищу. До этого как маму схоронили, я на кладбище никогда не был. Не знаю то ли страх, то ли что, но я быстро, быстро шел и вдруг передо мной храм. Это был будний день. Я зашел, в храме пусто, только бабушка старенькая: «Вам кого?» – А можно отца Василия повидать?» Она так громко стала кричать: «Отец Василий, отец Василий к Вам молодой человек пришел».       

 

И буквально через минуты две батюшка выходит и идет ко мне, а я стою у «Знамения». Он идет такой светлый, взял меня за руку, я весь и задрожал. Мы зашли в придел, где воду светят. Сели. Я успел ему сказать буквально два слова: «Мама умерла». У меня слезы рванули. Ощущение, что он насквозь меня видит и всю жизнь мою. Я ничего больше сказать не могу. А он обнял меня и говорит: «Ходи ко мне». Дал мне Евангелие почитать, и я ушел. Ну, и стал   Евангелие читать и к батюшке ходить. Потом с дочкой старшей стали в храм ходить, жена два года не шла. А потом дочка упала в садике, и сильное сотрясение мозга было, в больнице лежала, много переживаний. После этого и жена пришла в храм. Батюшка на это сказал: «Дитя не заплачет – мать не разумеет». Я работал, сутки через трое и только отработаю, скорее бы увидеть батюшку мчался на Серафимовское. Тогда нас мало молодых в приходе было. Вот батюшка и говорит: «С вас и начнем». Потом батюшка нас в «двадцатку» взял. В храме печки еще стояли, парового не было, мы дровами топили. Помню, как дом из красного кирпича строили, котлован вырыли, солдат нагнали. В Страстную пятницу батюшка сам первый кирпичик подал, и легко пошло у нас дело. Так это в память вречалось. А потом я разболелся, болячки серьезные, операцию надо было делать. А на Украине у меня дядька мой жил, мамин брат, батюшка благословил ехать туда. Там мне врачи сразу: «Надо операцию делать». Я испугался и обратно. Приезжаю в храм, Литургия шла, батюшка служил. После подхожу к нему, а он мне: «Что же ты испугался? Ты всегда в сердце моем, я всегда с тобой». И я уже с та-кой радостью и таким облегчением поехал и вернулся только через полгода. Инвалидность мне дали. Выжил только батюшкиным молитвам, я бы без него никогда не поднялся. Отцу моему сказали: «Все, сын умирает». У меня весу было 48 килограмм. И уже у меня на родине в Мордовии папа место присмотрел, куда хоронить меня. Ну, а батюшкиными молитвами я все-таки выжил. Пока я лечился, батюшка дочку мою младшую покрестил, кумом мне стал.  

 

Помню, как батюшка самый первый приезжал в храм, на первой электричке. А уезжал последний, пока всех нас не помажет. Вот мы идем по Серебрякову переулку, по Савушкина пешком после всенощной, идем счастливые с батюшкой, толпа. Сядем на трамвай и едем, потом в метро. Мы последние с ним оставались. Выходили на Ломоносовской, я в общежитии там жил, а он еще на правый берег ехал, до Большевиков. Такие были чудесные годы – все время с батюшкой. Ну, дом тот красный приходской достроили. Кузьмич разрешил там воскресную школу. А потом как-то батюшка так ему смиренно говорит: «Пал Кузьмич, давай Саше, дадим ключи. Пускай там поночует, он там и сделает все, он умеет. Он и посторожит и присмотрит». А я до этого как-то сказал батюшке, что на КАМАЗе работать не могу больше из-за болезни своей, а он меня спросил, что я умею. Я сказал, что обувь чинить, меня дед научил. Кузьмич взял меня за руку и привел в этот дом. Снимает ключи со связки, дает мне и говорит: «Ну, выбирай место, где расположишься». Я выбрал. И все он ушел. Как ведь батюшка мог с людьми разными. Я по храму там много делал: подсвечники, кадило паял, обувь чинил и многое другое . Я три дня при храме жил в доме том ночевал, а на три в семью домой. Это батюшка с женой моей поговорил, она разрешила так. И так все годы. За двадцать лет батюшка меня ни разу не поругал, я чувствовал себя его сыном. Он всегда заботился обо мне, я с батюшкой во многих местах был.  

 

Серафимовские годы, вот эти 20 лет – золотые годы. В песне одной поется: «Молодые годы мои, годы молодые», а я переделываю ее на свой лад и пою: «Золотые годы мои, годы золотые». Я жил, как у Христа за пазухой. Три дня дома, три дня с батюшкой, сыт, обут. Потрудился, для людей сделал, для храма. Такие блага. Люди, конечно, копеечку давали, я им чинил, делал – они благодарили. Ну, вот, моя пенсия по инвалидности, да людская благодарность – так вот семья не бедствовала. И это батюшка устроил мне такую благодатную жизнь.  

 

Батюшка тоже иногда ночевал в доме. Время 12 часов ночи, а люди все идут к нему, и он всегда принимал. А мы переживали, что ему хоть немного отдохнуть бы. Там такой маленький диванчик, и как-то я хотел ему там поправить, чтобы поудобнее ему было, а он мне: «Саша, я солдат Второй мировой». Ему не надо ничего было, он подвижнически жил, как святой человек. По четыре часа спал, совсем немного ел, непритязательный.  

 

А самое главное, что было в эти годы, то что я был с батюшкой и старался делать, что он скажет, сразу. Батюшка сказал, посмотрел и идешь делаешь что нужно, уже понимаешь, что он хочет. Молиться – значит молиться, делать – значит что-то делать.  

 

Батюшку мы всегда провожали и встречали, сидели за столом, слушали его, всегда были с ним. И, поэтому, никаких вопросов не задавали, знали, что люди к нему издалека с разными бедами и скорбями приезжают, а мы тут всегда с ним. А проблемы сами решались, все как-то устраивалась. Вообще у батюшки все по порядку было, все слажено, четко, все распределено, работало, как часы. Каждый знал, что ему делать и свободно, без всякого давления. Полная гармония. По его молитвам, по его жизни, которая была примером для всех. А если он благословлял – то все... Вот у меня ни один раз так было. Принесут что-нибудь сделать, а я, например, никогда этого не делал, ну и говорю батюшке: «Я не знаю, как делать». А он в ответ: «Сделаешь», и по его молитвам все получалось.  

 

 

На его молитве все держалось. И что еще поражало, что не было у него различия между богатым и нищим, вельможей и простолюдином, губернатором и таким простым обычным человеком, как я, например. Он также говорил, с таким же уважением обращался. Для него все были дороги, ценна каждая душа. И двадцать лет я все это видел. Ведь люди постоянно шли. И насколько мы были счастливы, те кто были рядом с ним и могли слушать его. Вот сидим, например, в понедельник, он утром съездит, кого-то причастит и потом с нами завтракает. Он, конечно, часто говорил, рассказывал нам. Это были одновременно и проповедь, и рассказ, он лечил наши души. Много говорил душеспасительных бесед. После революции, войны, богоборчества, когда все души были искорежены, Господь по- слал нам батюшку, который сам видел и знал все это с детства, столько пережил и никогда не боялся говорить правду. Многие боялись, а он нет. Даже в советские богоборческие годы, всегда говорил правду, какой бы она не была. Вот такой у нас батюшка.