Батюшка звал меня «Мишка-вертолетчик».

 

Впервые я увидел батюшку нашего при таких обстоятельствах. С другом ехали после сдачи очень трудного зачета из Академии имени Можайского, доехали до Иоанновского монастыря и дальше решили немножко пройтись. Начался ливень. Ближайшее место, где можно укрыться, — это Иоанновский монастырь.

 

Заскакиваем — сидит монахиня: «Заходите, ребята, заходите».

 

— «Матушка, мы случайно». Она говорит: «Сынки мои, к батюшке Иоанну случайно никто не заходит». Постояли мы, а потом попросили отца Иоанна Кронштадтского нам помочь. Тут все кричать начали: «Батюшка Василий Ермаков!» — и побежали наверх. Мы тоже пошли. По коридору идет бодрый такой священник, люди берут у него благословение. «Давайте вы!» — «А как, чего?» Он остановился, рукой махнул. А перед этим: «Давайте, ребята, подходите». Он товарищу моему ничего не сказал, а на меня пальцем показал и говорит: «Ты ко мне придешь».

 

Это был 91-й год. В 95-м году к нам с космодрома приехал майор, помню, что Юркой звали. Разговорились. Потом смотрим, у него лицо такое белое: «Ты что?» Он говорит: «Пощусь». — «Чего?»

 

— «Ребята, уезжал с Плесецка, была проверка медицинская, у жены обнаружили онкологическое заболевание. Пощусь и пойду к отцу Василию на Серафимовское кладбище». — «А кто такой отец Василий?» — «Ребята, вы сколько здесь? Вы что, с ума сошли?» Тут я вспоминаю, что видел этого батюшку. Юрка говорит: «Я завтра пойду, пойдешь со мной». Но из-за учебы не удалось пойти с ним. На следующий вечер опять его встретил. Он — веселый. «Чего?» — «Батюшка сказал, что ошибка».

 

Тут же Юрка позвонил, узнал, что у жены все в порядке, и сказал нам: «Давайте, ребята, идите к отцу Василию».

 

В тот год мне так и не удалось попасть к батюшке, но попал я к нему в 96-м году.

 

Был у меня знакомый — капитан Евгений, он предупредил: «Ты если пойдешь к батюшке, надевай форму, сзади стой. Народу будет очень много. Ты просто стань сзади, голову опусти и скажи: “Батюшка, нужно поговорить”. А дальше как будет, так и будет».

 

Я прихожу: собралось человек двести, наверное. И я стою: «Батюшка, поговорить надо».

 

Буквально через несколько секунд: «Мишка, иди сюда». «Какой Мишка?» — «Расступитесь. Тебя зовут». — «Ну что, — говорит, пришел?» Я отвечаю: «Пришел». И первое, что он мне показал, — шеврон ВВС России. «А ты знаешь, откуда это?» Я говорю: «Знаю». Он мне по лбу как дал! И говорит: «Ничего не понимает, но все знает. Походи ко мне, и ты узнаешь, как и чего, откуда именно этот шеврон». Я говорю: «Батюшка, откуда?» — «Скажу, не поверишь». — «Откуда?»

 

— «Из Власовской армии. Походи, походи, время у тебя есть». Потом я с женой сюда пришел, с детьми, затем уехал к себе в Сольцы, по благословению батюшки стал алтарником. Но ездили к нему и оттуда. Эпизод такой расскажу. На 9 мая приехали, а Юрка, майор экипажа, отравился салом. Он сало терпеть не мог.

 

Стоим с ним, толкают все. Нас предупредили, чтобы мы на это внимания не обращали. Батя выходит: «Стоите?» — «Стоим, стоим». — «Смотрите». Потом в сон клонить начало. Батя зашел, на нас смотрит — с нас как будто что-то упало, проснулись — все нормально.

 

«Ребят покормить. Этому воину и этому вот такой кусок сала, вот такой кусок ржаного хлеба!» Нас завели в трапезную.

 

Юрка отказывается, а я говорю: «Тебя ж благословили. Как благословение отца не выполнять?» Он глаза закрыл, откусил, на меня:

 

«Мишка, что это?» — «Это батино сало». И вот мы это сало съели с хлебом, такие довольные были!

 

Почему именно мы, военные, батю батей зовем? Я говорю гражданским: «Ребята, для вас он батюшка, а для нас, военных, он — батя». Вот у меня три бати.

 

Это мой отец, который три войны прошел, он на «папа» не откликался. Так как на срочной я был в ДШБ в бригаде, второй у меня батя — это Маргелов Василий Филиппович. Я знаю: за ним, как за Александром Невским, за Суворовым, за Кутузовым шли воины-десантники. А третий у меня батя — отец Василий.

 

Иногда мы сюда приезжали, и нам негде было остановиться.

 

Пару раз мы у батюшки в домике останавливались, потом здесь у ребят в сторожке, но если бы один, а когда орава такая... С нами не только взрослые, но и дети были, а иногда и сорок градусов мороза, и никакой простуды ни у кого не было. Батюшка приезжал утром рано. Все приводили себя в порядок и бегом бежали здороваться с ним. Заходили в храм, он говорил: «Так, на батареи сели, отогревайтесь».

 

Было такое дело. А однажды, когда мы приехали, восемь человек, батя говорит: «Ну вот, прибыли мои или крестники, или крестные». Мы все: «Да какие мы крестные?»

 

— «Да, ваш полк меня, тяжелый бомбардировочный, четыре раза бомбил». Первый раз бомбили около Болхова, когда они, местные жители, убирали мертвых наших, которых немцы на поле раскатали танками. Второй раз — когда батюшку вели немцы, все побежали, а он с сестрой остался и со священником. Говорит, прямо над головами ходили бомбардировщики. Третий раз бомбили, когда их везли в Эстонию.

 

А четвертый — говорит: «Я иду к отцу Михаилу из концлагеря, у меня Святые Дары, которые мне передали, чтоб я отнес, а ваши бомбили там и бухту, и все. Кирпичи летят, осколки. Высота метров четырнадцать, самолеты ваши ходят надо мной, бомбы сыплются — в меня хоть бы осколок попал! Я иду, молюсь. Дальше я не знаю, что в бухте, но хорошо помню, что в самом городе двести человек, именно гражданских, ваши на тот свет отправили».

 

Батя очень расстраивался, что русские люди не ходят в храм. Одна женщина к нему подходит, а мы с ребятами рядом стоим. Он: «Мать. Мать! Крест-то у тебя есть?» — «А зачем мне крест?» — «Ну как же зачем? Ты ж без защиты находишься! В Бога-то веруешь?» — «А зачем?»

 

— «Ну как зачем?» — «Ну, у меня Бог внутри, в душе». Он говорит: «Подожди, мать, давай я тебе расскажу, как Он в душе. Вот ты в школу ходила?» — «А как же, ходила». — «А чего ты в школу ходила? Сидела бы дома, на диване лежала бы, в потолок плевала, а в душе бы в школе училась. Через десять лет пришла, в душе аттестат бы получила. Работала где-нибудь?» — «А как же!» — «А до этого училась где-нибудь?» — «А как же, в университете училась».

 

— «Ну, ты бы тоже в университете в душе училась, а диплом бы получила». Та смотрит на батю.

 

«Ну а работала?» — «Работала, нормальная работа». — «Ну а чего ж ты на себя работала, а так бы, говорит, в день получки приходила бы к кассе и в душе получала бы». Та рот открыла, смотрит. — «Иди, мать».

 

Про батю можно рассказывать, конечно, до самого утра. В тот день, когда батюшки не стало, ему в Покровском храме Новгорода подрясник благословили.

 

Я приехал специально на могилу к батюшке на Пасху и этот подрясник положил.

 

Любимая песня у батюшки была «Любо, братцы, любо…»

 

Когда его хоронили, холод был, снег хлопьями валил. Батюшку из храма выносили, я тоже плечо под гроб подставил. Потом казак один — я запомнил, что его Николаем звали, — папаху мне дал и рукавицы. И пока батюшку несли, он говорил мне: «Так как батина любимая песня “Любо,братцы, любо…”, давай батю будем хоронить, как атамана». Он вытаскивает два кинжала серебряных — один мне дает, а один себе, и мы по чину казачьего атамана скрестили клинки, пока батюшку не похоронили. Вот такой эпизод.

 

Прокопов Михаил Федорович,

ветеран вооруженных сил, майор запаса