Афанасий Никитин. Андрей Юрганов (отрывок из статьи Вера христианская и Правда) - Хождение Афанасия Никитина за новой верой? Зураб Гаджиев - ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ - ТУРЦИЯ И РОССИЯ - Турция - Русское Зарубежье

Афанасий Никитин

(отрывок из статьи Вера христианская и Правда. Андрей Юрганов)

Особый интерес представляют, конечно, экстремальные ситуации, в которых подобные вопросы (вопросы веры, ее сохранения и правды, прим. "России в красках") приобретали для автора особую остроту и актуальность, нуждались в рефлексии и четких (насколько это было возможно) формулировках. Именно в таком положении оказался русский путешественник Афанасий Никитин...

Он не собирался специально путешествовать, а стал путешественником поневоле... В 1468 г., как считает Л.С. Семенов, новейший исследователь записок Афанасия Никитина, русский купец «с товарищи» отправился вниз по Волге — от Твери. Он намеревался дойти до Дербента, а оттуда, переложив товары во вьюки, поехать в Шемаху. Афанасий Никитин и его спутники погрузились на корабль не ранее апреля 1468 г., когда в верховьях Волги вскрывается лед. Двигался караван от Твери через Калязин, в Углич и Кострому, а оттуда — в Нижний Новгород. Здесь купцы пробыли две недели, чтобы соединиться с посольством от Ивана III, которое возглавлял Василий Папин. Дальше можно было плыть только под охраной. Дождавшись Папина и посла татарского ширваншина Асанбега, купцы двинулись в путь. Караван мог представлять интерес для татарских отрядов, грабивших торговцев. «И Казань, и Орду, и Услан, и Сарай, и Берекезаны проехали есмя добровольно», — записал Афанасий Никитин. Казань, расположенная на высокой горе, была хорошо видна со стороны реки. Над городом высились минареты, мечети и ханский дворец. Отношения с Казанью в этот момент были очень сложными, и можно было ожидать нападения: в 1467—1468 гг. Иван III ходил с ратями на Казань... Однако бедствия начались тогда, когда караваны Асанбега и тверских купцов приблизились к Астрахани. Появившиеся три всадника сообщили, что по Бузани, в низовьях Волги, их ждет засада. Получив за счастливую новость «по однорятке и полотну», вестники взялись проводить караван иным путем — мимо Астрахани... там, где как раз и была устроена настоящая засада. «Поехали есмя мимо Хазтарахан. А месяц светит, и царь нас видел, и татарове к нам кликали: качма — не бегайте!» А мы того не слыхали ничего. А бежали есмя парусом»,— писал Афанасий Никитин. Ограбленные купцы продолжили свой путь. Они вышли в Каспийское море и плыли до Дербента. В Дербенте произошла, наконец, встреча Фарух Ясара с московским посольством. Однако надежды на возвращение части имущества, захваченного кайтаками, когда выбросило на берег одно из судов каравана, себя не оправдали. И вот после двух катастроф Афанасий Никитин решается: «Аз же от многыя беды поидох до Индеи, занже ми на Русь поити не с чем, не осталося товару ничево...» — См.: Лихачев Д.С. Хождение за три моря Афанасия Никитина // Великое наследие. М., 1980; Семенов Л.С. Путешествие Афанасия Никитина. М., 1980; Хожение за три моря. Л., 1986; Ленхофф Г.Д, Мартин Дж.Б. Торгово-хозяйственный и культурный контекст «Хожения за три моря» Афанасия Никитина // Труды Отдела Древнерусской литературы (далее ТОДРЛ). Т. 47. Спб., 1993.

Случайно попав в Индию, он не был готов к тому, что ему придется бороться за сохранение своей «веры». Попытаемся проанализировать его реакции на сложившуюся ситуацию:

1. «Веру» нужно «оставить», если «кто хочеть поити в Ындейскую землю»; таков печальный итог жизни и совет Афанасия Никитина, записанный им в дневнике. Основанием для такого вывода служит следующий эпизод.

2. В Чюнейре (Джунейре) хан забрал у путешественника жеребца, но, узнав, что Афанасий «не бесерменин, русин», сказал: «И жерепца дамъ да тысячю золотыхъ дамъ, а стань в веру нашу въ Махметъ дени». Хан даже пригрозил: «... а не станешь в веру нашу в Махметъ дени, и жерепца возму и тысячю золотыхъ на главе твоей возму». Срок для принятия решения — четыре дня. «И Господь Богъ смиловася на свой честной праздникъ, не отстави отъ меня милости своея грешнаго и не повеле погыбнути въ Чюнере с нечестивыми».[54]Погибнуть не буквально, конечно, а душою: лишиться надежды на спасение ее на Страшном Суде. В «канунъ Спасова дни приехалъ хозяйочи Махметъ Хоросанецъ, бил есми челомъ ему, чтобы ся о мне печаловалъ; и онъ ездилъ к хану в городъ, да мене отпросилъ, чтобы мя в веру не поставили, да и жерепца моего у него взялъ».[55]К такому повороту событий Афанасий отнесся как к «чюду» на Спасов день.

Русскому купцу перед возвращением на родину вновь предстояло решать ту же проблему. Идти на Ормуз и Хорасан? Пути нет. На Чагатай, Бахрейн и Йезд — тоже пути нет: везде «булгакъ (мятеж — А.Ю.) сталъ». Открыт путь на Мекку! Но туда идти — значит принять мусульманство: «хрестьяне не ходят на Мекку веры для, что ставят в веру».[56]

3. Русский купец познакомился в Бедери со многими индийцами и «сказахъ имъ веру свою». В том, что «веру» можно «сказать», нет ничего удивительного, ибо в межконфессиональных контактах древности и средневековья людям нужно было уметь ясно и четко определить главные внешние проявления своей религии. «И они же не учали ся отъ меня крыти ни о чемъ, ни о естве, ни о торговле, ни о маназу, ни о иныхъ вещех», — писал Афанасий Никитин. Его интересовала «их» вера. «Да о вере же о ихъ распытахъ все, и оны сказываютъ: веруем въ Адама, а Буты, кажуть, то есть Адамъ и роду его весь. А веръ въ Индеи всех 80 и 4 веры, а все верують в Бута; а вера с верою ни пиеть, ни естъ, ни женится».[57]Говоря о количестве «вер», Афанасий Никитин, судя по всему, имел в виду многочисленные секты и ответвления индуизма (относя к ним также индийские касты и их подразделения).[58]То, что Афанасий Никитин включает в «веру» индийцев, косвенно определяет, какой смысл вкладывал русский купец в это слово.

В «вере» его интересовали, во-первых, религиозные обряды и праздники («К Бутхану же съеждается вся страна Индейскаа на чюдо Бутово; да у Бутханы бреются старые женкы и девки, а бреють на себе все волосы... А намазъ же ихъ на восток по руськы, обе рукы подымаютъ высоко, да кладутъ на темя, да ложатся ниць на земли <...> то ихъ поклоны. А ясти же садятся, ини омывають рукы да и ногы, «да и рот пополаскывають»); во-вторых, ритуальное питание и пищевые запреты («Индияне же не ядятъ никоторого мяса, ни яловичины, ни боранины, ни курлятины, ни рыбы, ни свинины, а свиней же у них велми много... Индияне же вола зовуть отцемъ, а корову матерью, а калом ихъ пекуть хлебы и еству варять собе, а попелом темъ мажуться по лицу, и по челу, и по всему телу ихъ знамя. В неделю (воскресенье — А.Ю.) же да въ понедельник ядятъ единожды»); и в-третьих, святыни («К Первоти же ездять о великомъ заговейне, къ своему Буту, той ихъ Иерусалимъ, по бесерменьскыи Мякька, а по-рускы Ерусалимъ, а по-индейскы Парватъ»).[59]

4. Настоящей драмой обернулись для Афанасия Никитина годы его проживания на чужбине. «А Великого дни въскресения Христова не ведаю, а по приметам гадаю Великий день бываеть хрестьяньскы первие бесеременьскаго багрима за 9-ть день, или за 10 дни. А со мною нет ничево, никакоя книгы, а книгы есмя взяли съ собою съ Руси; ино коли мя пограбили, ини ихъ взяли и язъ позабылъ веры хрестьяньскыя всея и праздников хрестияньскых, ни Велика дни, ни Рожества Христова не ведаю, ни среды, ни пятницы...».[60]Итак, «веру» можно не только «сказать», но и «позабыть».

5. Откровенность признаний купца поражает: «А иду я на Русь с думою: погибла вера моя, постился я бусурманским постом».[61]Если «веру» забывают — она «погибает». «Месяцъ март прошелъ, и язъ месяць мяса есмь не ялъ, заговелъ с бесермены в неделю, а ялъ есми все по двожды немъ хлебъ да воду, и с женкой связи не имел, а молился есми Богу Вседержителю, кто сътворилъ небо и землю, и иного есми не призывалъ никоторого имени: Бог Творец наш, Бог милосердный, Боже, ты Бог великий».

Можно понять горечь средневекового путешественника, находящего слабое утешение в «едином» Боге и признающего одновременно, что посещение других стран сопряжено с главной проблемой — впаданием в грехи: «О благоверныи християне! Иже кто по многымъ землямъ много плаваетъ, во многыя грехы впадаетъ и веры ся да лишаеть христианскые. Азъ же рабище божие Афонасие и сжалися (исстрадался — А.Ю.) по вере». Именно это противоречие мучительно действовало на сознание Афанасия Никитина. Можно без всякого преувеличения назвать дневник путешественника своеобразным плачем по утерянной вере, ибо тема эта возникает постоянно и даже с повторами, которые придают дополнительные краски описанию христианских чувств русского купца, путешественника по необходимости и замечательного бытописателя по божьему дару.

6. В сознании путешественника к концу его пребывания в Индии формируется странный религиозный синкретизм. Как быть, если человек лишен возможности выразить свою «веру»? Афанасий Никитин свой ответ записал особым языком восточных купцов (зашифрованный текст выделен): «А промежу есми веръ я молю Бога, чтобы он хранил меня: «Боже Господи, Боже истинный, Боже, ты Бог милосердный. Бог творец, ты господь еси. Бог един, то царь славы, творец неба и земли»». Если Бог «един», то молитва Ему может совершаться и не по строгим правилам православия? Описывая силу султана, купец не удержался от опасного, а потому и скрытого от посторонних глаз шифром замечания: «Такова сила султана индейского бесерменьскаго; Мухаммедова вера еще годится.[62]А правую веру Бог ведает, а праваа вера Бога единого знати, имя Его призывати на всякомъ месте чисте чисту». Вот, думается, почему плач по вере Христовой завершается поразительной молитвой[63]— тоже закодированной: «Боже, творец! Прошел я, милостию Божией, три моря. Остальное Бог знает, Бог покровитель ведает. Во имя Бога милосердного и милостивого. Бог велик! Боже благий, господи благий, Исус дух Божий! Мир тебе, нет Бога, кроме Аллаха, творца...»

В молитве о Русской земле, записанной на тюркском языке, Афанасий Никитин восклицал: «На этом свете нет страны подобной ей, хотя вельможи (бояре) Русской земли несправедливы. Но да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость».[64]Купец обращался в этой молитве к Богу, имя которого повторено на четырех языках: арабском, персидском, русском и тюркском. Трудно сказать, какой была бы эта молитва на древнерусском языке. Афанасий Никитин, оказавшись на чужбине, заметим, размышлял именно о «вере», что весьма симптоматично. Видимо, исполнение «всякой правды» не имело никакого смысла без «веры».

Русь была страной, где существовала, по мысли средневековых людей, сама «чистота»; отсюда и земля Русская воспринималась как земля «чистая», в отличие от «нечистых», неправославных. Афанасий Никитин оказался в тупике жизненном, религиозном: у него не было никакого опыта сохранения веры в тех условиях, в каких он оказался, — без книг, да еще за тремя морями от православной родины. Современный человек усмехнется: чего проще? Веруй «про себя» в любой земле, будь то Япония или Африка...

Но русский купец так не мог. «Вера» не стала еще автономной частью мироощущения человека, «уверенностью в вещах невидимых». Она требовала ежедневного подтверждения причастности, и само это подтверждение олицетворяло собой «веру», т.е. истину, данную в определенных правилах. Потому-то и печалился Афанасий Никитин о вере, которую он «не сохранил». Не сохранил в чистоте. Кем он вернулся бы на родину, если бы дошел до нее и не умер в литовской Руси? Вопрос этот трудный, и решается в науке по-разному. Леннхоф полагает, что русский купец принял мусульманство. Для этого в те времена и в тех местах, как выясняется, не требовалось совершать обряд обрезания, достаточно было «воскликнуть Махмета», произнести «шахаду» (символ веры). Ряд исследователей, и в том числе Б.А.Успенский, считают, что нет оснований говорить о принятии купцом иной веры, его неправильное поведение определялось тем, что он находился в нечистой земле. Думается, в случае с Афанасием речь должна идти не о сознательном выборе веры, а о конкретной ситуации, когда человек не мог остаться совсем без веры, как он ее понимал. Мусульманский характер его молитв неопровержим. Но утверждение «Бог ведает правую веру» стало надеждой, способной вернуть Афанасия Никитина в православие. Этот переход к правой вере, т.е. к правильной, нашел бы в сознании русского путешественника оправдание в духе существовавших идей об истине.

Итак, обостренное ощущение своей «веры» мы встречаем тогда, когда православный человек оказывается вне своей страны. Характерно, что Андрей Курбский, бежавший в Великое княжество Литовское в 1564 г., спорил с царем, главным образом, о «правде», хотя в своих посланиях, не обращенных в сторону Москвы, писал преимущественно о «вере», обличая католиков, лютеран и еретиков...

Примечания

[54]Хожение за три моря Афанасия Никитина. 1466—1472 г. М.; Л., 1948. С. 14.

[55]Там же. С. 14.

[56]Там же. С. 26.

[57]Там же. Комментатор текста, И.П.Петрушевский, абсолютно исключал, что «выражение «Бут» означало у Афанасия Никитина Будду. Со словом «бут», как и со словом «кафир», Афанасий Никитин познакомился в мусульманской среде. Слово «бут» — персидская форма арабского «будд» и имеет разные значения. Афанасий Никитин употребляет выражение «бут» и «бутхана» в тех же значениях, в каких они употреблялись всеми мусульманами: «идол» (или «кумир», «истукан», «языческий Бог») и «капище идолопоклонников». Культ и изображения, виденные нашим путешественником в «бутхане» в Парвате, явно индуистские, а не буддийские. Слова «а все верують в Бута» следует понимать в том смысле, что все индийские «кафиры» поклоняются идолам. Слова «и оны (индусы) сказывают: веруем в Адама...» основаны, по-видимому, на плохо понятых путешественником объяснениях индуистов, у которых не было культа Адама и которые не заимствовали этого культа от мусульман. По-видимому, Афанасий Никитин отождествил с Адамом Атман, который по учению брахманизма (индуизма), представляет первооснову всего существующего, мировую душу или божество...». (Хожение за три моря. С. 176—177).

[58]Кстати, именно в значении ‘секта’ слово «вера» употреблено еще в так называемой Супрасльской рукописи (болгарской мартовской минее сер. XI в.): «Обретошя... едного отъ веры фругиискыя» (Супрасльская рукопись. Спб., 1904. С. 133).

[59]Хожение за три моря. С. 16—19.

[60]Там же. С. 20.

[61]Там же. С. 63.

[62]В переводе А.Д.Желтякова: «А Мухаммедова вера им годится» (Хожение за три моря. Л., 1986. С. 55).

[63]Подробнее о характере ее см.: Lenhoff G. Beyond Three Sea: Afanasij Nikitin’s Jorney from Ortodoxy to Apostasy // East European Quaterly. 1979. Vol. 13. P. 432—447; Успенский Б.А. К проблеме христианско-языческого синкретизма в истории русской культуры: 2. Дуалистический характер русской культуры на материале «Хождения за три моря» Афанасия Никитина // Вторичные моделирующие системы. Тарту, 1979. С. 60—62.

[64]В переводе А.Д.Желтякова: «Пусть же устоится Русская земля, а то мало правды в ней!» (Хожение за три моря. С. 53). Я.С.Лурье в статье «Афанасий Никитин» упоминает еще один перевод А.Д.Желтякова — «новый»: «Пусть же устроится Русская земля устроенной, хотя правды мало в ней!» (Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вторая половина XIV—XVI вв. Л., 1988. Ч. 1. С. 87).