Доктор Жорж. Фотография автора

Русская эмиграция появилась в Венесуэле после второй мировой войны. В 1947 году страна предложила льготные условия для специалистов из Европы, и наряду с испанцами, итальянцами, немцами, португальцами откликнулись на этот призыв и несколько тысяч эмигрантов из России.

За последнее десятилетие численность русской диаспоры в Венесуэле сильно уменьшилась. Одни ассимилировались, другие уехали из страны, не приняв курса на строительство «социализма XXI века», который проводит правительство Уго Чавеса.

Но есть эмигранты, которые не собираются покидать свою новую родину и не хотят забывать свои корни. Один из них – Георгий Анатольевич Ган. Доктор Жорж, как называют его в Каракасе, – ученик Святослава Фёдорова, один из лучших офтальмологов страны. Когда проходили Дни России в странах Латинской Америки, профессор Ган дал интервью сайту «Православие.Ру». 

– Доктор Жорж, расскажите о себе.

– Я – Георгий Анатольевич Ган, врач-офтальмолог. Родился в Каракасе. Учился здесь, в Венесуэле, дважды раза бывал в Москве у Фёдорова – в институте «Микрохирургия глаза». Это было в 1980-е годы, когда началась вся эта эйфория с рефракционной хирургией. Знакомство со Святославом Николаевичем переменило мою жизнь. Переменило и наш взгляд на офтальмологию – мы научились лечить рефракционные проблемы глаза.

– Как ваша семья оказалась в Венесуэле?

– Родители приехали сюда после войны из Бреста. Профессии не имели – когда началась война, они только окончили гимназию. Папа должен был поступать в технический институт, но помешала война.

– Когда началась массовая иммиграция в эту страну?

– После войны правительство Венесуэлы стало принимать иммигрантов из Европы. Было очень много испанцев, португальцев, итальянцев – большинство из них эмигрировали по экономическим причинам, а из Испании также из-за проблем с Франко. Среди испанских иммигрантов было много интеллектуалов: врачей, исследователей… Эта волна эмиграции переменила жизнь Венесуэлы, потому что приехали люди, которые имели другие способности, другие взгляды, хорошую семейную жизнь, умели работать. Они подняли страну. Сейчас в Венесуэле очень большая этническая смесь. Но здесь никогда не было расовых проблем и шовинизма. Страна была всегда очень гостеприимна, всех принимали как своих.

– Что русская эмиграция дала этой стране?

– Почти все русские, что приехали сюда, и особенно их дети, например, как я, – почти все получили высшее университетское образование. Очень многие русские стали инженерами, зубными врачами… Я, например, офтальмолог. У меня есть друзья хирурги, урологи, травматологи… Русские инженеры участвовали в строительстве высотных зданий, как, например, мой отец. Вы видели здание на горе – отель «Гумбольдт»? Это был в свое время символ Каракаса. Мой отец участвовал в строительстве этой гостиницы.

– Почему же теперь русские стали уезжать из Венесуэлы?

– С самого начала были русские, которые приехали сюда, потому что их не приняли в других странах. Они пробыли здесь несколько лет и потом эмигрировали в США или Канаду. Но самое главное, русским не нравятся политические перемены, которые произошли за последние десять лет. Так что многие продали все свое имущество и решили уехать. Даже бывает так, что приехали когда-то сюда, например, русские из Аргентины – и теперь уехали обратно в Аргентину. Многие уехали в Америку, в Испанию…

– То есть новый политический курс способствует оттоку русской эмиграции?

– Да. Наш президент хочет построить коммунизм, провести в жизнь идеи 1960-х годов. Русским это не очень нравится.

– Но сейчас в Венесуэлу снова приезжают из России. Есть ли какая-то связь между старой эмиграцией и приезжающими в последние годы?

– Центр объединения, ядро русской эмиграции здесь – это Церковь. Те, кто приходят в храм, – держатся вместе. Раньше здесь был русский клуб, потом был другой русский клуб. Но знаешь, если соберутся трое русских – так образуется четыре партии сразу. Было два русских клуба – потом они исчезли. А то, что шестьдесят лет уже держится, – это Церковь. Из новых, которые приезжают, некоторые тоже вливаются в общину. Сейчас здесь много филиалов предприятий из России: «Газпром», «ЛУКОЙЛ», еще какие-то. И некоторые из их сотрудников тоже приходят в церковь. Раньше у нас не было никакого контакта с посольством. А теперь у нас очень хороший контакт. Многие из моих пациентов – сотрудники посольства.

– Мы ездили на кладбище – там сплошная разруха. И на русских участках тоже. Почему люди не ухаживают за могилами? Чего боятся?

– Это не только там, где русский участок, а все кладбище – оно совсем запущено. Наверное, вы обратили внимание – там горы мусора и грязной земли. Даже трудно проехать. И все кладбище запущено, потому что состояние кладбище зависит от мэра Каракаса, а он абсолютно не беспокоится о благосостоянии города и меньше всего о кладбище. Много случаев бандитизма на кладбище. Так что, если ехать туда, нужно собираться группой, а это не всегда получается. Обычно мы едем туда на Радоницу – довольно много людей тогда собирается. А так, как раньше мы ездили, по крайней мере, два раза в месяц, каждый на свою могилу – то сейчас это очень трудно. Действительно опасно.

– Старое поколение постепенно уходит. Новое – либо уезжает, либо ассимилируется. Есть ли будущее у русской общины в Венесуэле?

– Дело в том, что на этот вопрос можно смотреть с разных точек зрения. Те, что отошли от Церкви, – ассимилировались, а те, кто держится у Церкви, – те не ассимилируются. Даже если у них смешанные браки, потому что «смешанный брак» – не этническое, а религиозное понятие. Например, моя жена – венесуэлка, но она перешла в Православие. Она считает, что самое хорошее, что она сделала в жизни, – это приняла Православие. У моего двоюродного брата жена тоже не русская – у нее родители испанцы. Но она тоже перешла в Православие. И все наши дети считают, что они русские. Конечно, они венесуэльцы, но они – русские венесуэльцы. И мы в семьях придерживаемся русских традиций, русских обычаев, отмечаем православные праздники. Так что, я думаю, главное дело в этом. Например, у нас в храме есть православные дети, которые не говорят по-русски. Но у нас есть переводы молитв и богослужебных текстов на испанский язык – многие из них сделаны в Аргентине или в Мексике. И ты можешь с ними говорить не по-русски, а по-испански, но они будут думать так же, как ты.

– Так на каком языке служат в храме?

– Все зависит от того, кто приходит на богослужение. Если все понимают по-русски, то священник служит по-церковнославянски. Но если он видит, что стоят люди, которые не говорят по-русски, то он часть службы проводит по-испански.

– А в семье вы каким языком пользуетесь?

– Частично русским, частично испанским. Потому что жена по-русски не говорит, но понимает довольно хорошо.

– Сколько у вас детей? Чем они занимаются?

– У меня их двое. Сын Саша уже врач. А дочка Наталья учится в университете. Я тебе расскажу случай. Два или три года назад крестный отец Натальи – он уже больше пятнадцати лет живет в Москве – пригласил к себе Наталью и Сашу. Есть поблизости от Москвы такое место, где интенсивно обучают русскому языку. Наталья очень хотела поехать, а Саша не хотел. Но он решил, что должен ехать, чтобы за ней присматривать. И в первый день, и во второй были телефонные звонки: «Зачем мне надо было сюда ехать?» – и так далее. На третий день претензий уже не было. А через неделю уже не звонили вообще. Я даже не знал, где мои дети. Телефон не отвечал. Я звоню родственнику: «Что случилось?» – «Не беспокойся – все под контролем». – «Ну скажи Саше, чтобы позвонил, чтобы узнать, как и что». Звонит Саша. Спрашиваю: «Ну что? Как вы там?» – «Очень хорошо. Самое главное, что люди здесь такие же, как и мы – никому ничего не нужно объяснять».