Современная русская диаспора в Латинской Америкe сложилась в процессе почти вековой миграции, которую условно можно разделить на несколько этапов: дореволюционная (со второй трети XIX века) – в своей основе "крестьянско"-трудовая; послереволюционная – белая, интеллигентская; послевоенная – "перемещенные лица" и лица, сотрудничавшие с фашистами, и современно-брачная (супруги латиноамериканцев, обосновавшихся в нашей стране) и лица, переселившиеся в этот регион на постоянное место жительства в поисках работы по приглашению живущих там родственников. При рассмотрении нынешних миграционных потоков следует также иметь в виду приезжающих в Латинскую Америку на временную работу по контракту российских специалистов и ученых, часть из которых потенциально может считаться резервом для российской эмиграции в этот регион.

Численность русских эмигрантов и их потомков в странах Латинской Америки по данным на начало 1990-х гг. не так уж велика – около 150 тысяч человек, причем сосредоточены они главным образом в странах Южной Америки – Аргентине и Бразилии (около 110 тысяч человек), Парагвае (около 10 тысяч русских), Уругвае, а также Чили и Венесуэле.

Даже при отсутствии точных статистических данных (несмотря на значительные масштабы – в 1828-1914 гг. Россию покинуло в общей сложности более 4,5 миллионов человек, – до революции статистика не велась), очевидно, что первый – до 1914 г. – поток эмиграции был одним из самых многочисленных.

Что способствовало довоенной эмиграции? Прежде всего, политика "привлечения рабочих рук" правительств многих латиноамериканских государств и широкая пропаганда в прессе и непосредственно в населенных пунктах, развернутая агентами различных колонизационных обществ. Аргентина и Бразилия привлекали обширной территорией и возможностью получить землю и быстро разбогатеть. Уругвай, Парагвай, Перу, Чили стремились с помощью иммигрантов решить не только проблему развития промышленности и сельского хозяйства, но и проблему роста населения, "улучшения расы", укрепления своих внешних границ. Правительства стран Латинской Америки, которые начали еще во второй половине XIX века осуществлять политику привлечения иммигрантов, не располагали необходимыми финансовыми ресурсами для оказания им действенной помощи, а потому государственная политика была в высшей степени избирательна и противоречива.

В целом, не столь уж большая численность русских выходцев в Латинской Америке (по сравнению с эмиграцией из западноевропейских стран) объясняется ее удаленностью от Европы, от крупных центров русской эмиграции, большими дорожными расходами, которые не все могли себе позволить, своеобразным климатом, неизвестными болезнями, не сравнимым с европейским уровнем экономического, социального и культурного развития, незнанием или плохим знанием испанского языка. К тому же эмигранты "второй волны" собирались вернуться на родину, как только произойдет крушение большевистского режима, которое, как им казалось, – лишь дело времени. А поэтому они предпочитали обосновываться в странах, расположенных в непосредственной близости от России.

Поскольку переселилось в Латинскую Америку несколько десятков тысяч, то, казалось, что на чужбине они должны объединиться хотя бы для того, чтобы выжить. Однако подлинного единения русской эмиграции по примеру немцев, армян, евреев, так и не произошло. Единению препятствовал ряд субъективных причин. В Латинскую Америку переселенцы перенесли с собой старые политические распри: монархисты конфликтовали с кадетами и вместе дружно "не принимали" послевоенных (имеется в виду, после Второй мировой войны) эмигрантов. Даже в церковь проникли семена раздора и нетерпимости. Правда, в данном случае раскол происходил не по религиозным, а по чисто политическим мотивам (по вопросу о подчинении Американской епархии или Зарубежной). Все это вносило сумятицу в умы русских людей и способствовало их разобщению. А ведь именно церковь могла бы стать силой, объединяющей всех выходцев из России. Психотерапевтическая помощь христианской религии была особенно необходима для большей части русских эмигрантов – усталых, разочаровавшихся, растерянных, не нашедших себе применения в Европе людей, прибывших сюда без гроша в кармане, но с огромным грузом смутных воспоминаний о России. Для многих из них (главным образом, для белой эмиграции) Латинская Америка была уже не первым местом, где они пытались начать новую жизнь.

Таким образом, политические и моральные анахронизмы, по сути, сводили на нет такие объединяющие факторы, как единство языка, культуры, национального характера, религии и прочие. К тому же не нашлось лидера, вокруг которого могла бы сплотиться колония. В результате русская диаспора не представляет собой подлинной общности ни в политическом, ни в религиозном, ни в культурном, ни в социальном отношении. Известным исключением в этом плане является русская община в Парагвае, скрепляемая традициями борьбы ее дедов и отцов в парагвайской армии в войне против Боливии в 1930-е гг. и монархистская диаспора в Аргентине.

Оказавшись в одиночестве, русские довольно быстро ассимилировались. Третье поколение эмигрантов уже практически не говорит на русском языке. Потребности выживания вынуждали иммигрантов говорить по-испански, перенимать общепринятый тип одежды, обычаи, образ жизни. Обязательное обучение в муниципальных школах только ускоряло этот процесс. Приехав в Латинскую Америку, русские столкнулись со сложной дилеммой: как совместить необходимость и желание интегрироваться в социальном и культурном отношении в местное общество с возможной потерей своей самобытности.

Первое поколение иммигрантов говорило только на русском языке, но, тем не менее, их культурная ассимиляция началась сразу же после прибытия в Латинскую Америку, хотя, несомненно, этот процесс был сложным и длительным. Этому поколению было особенно трудно. Они были чужими, их можно было легко обмануть, запугать, присвоить себе результаты их труда. Они были "людьми второго сорта", их считали нахлебниками, хотя они и зарабатывали на жизнь тяжелым трудом. Русским было еще тяжелее, чем другим иммигрантам: у них не было помощи извне, связей с родственниками в России, они не могли надеяться, что заработают много денег и возвратятся на родину. Они просто были вынуждены приспосабливаться к жизни в новых условиях.

Иммигранты первого поколения, прожившие в Латинской Америке большую часть жизни (многие здесь же обзавелись семьями), не отождествляют себя с местным населением; напротив, считают себя истинными русскими – мыслят и чувствуют российскими масштабами, посещают русскую православную церковь, российские выставки, общаются с русскими друзьями, бережно сохраняют все, что связывает их с родиной, готовя блюда национальной русской кухни, поют русские песни, стараются с детьми говорить только на русском языке.

Второе поколение – дети иммигрантов, рожденные или выросшие в Латинской Америке, провели детство и юность как бы между двумя мирами: русским – дома и латиноамериканским – в школе, вузах, на работе, в других общественных местах. Неизбежное отторжение от культуры, традиций и языка исторической родины, приобщение к новой культурной среде шло у них гораздо быстрее. Отсутствие книг на русском языке и широкой разговорной практики ускоряло этот процесс. Они старались повсюду пользоваться испанским, отказывались от обычаев и традиций, вступали в смешанные браки.

Для этого поколения характерен возросший социальный статус, улучшенные жилищные условия. Проблема материального выживания уже не стояла перед ними в столь острой форме, как перед их родителями, они смогли воспользоваться плодами относительного экономического благополучия и возросшей приспособляемости к местной жизни. Кстати, уже второе поколение стало "терять" русский литературный язык. В общении между собой они, а их дети еще чаще, стали употреблять переиначенные на русский лад испанские слова. Образовался своеобразный жаргонный язык.

Третье поколение – внуки иммигрантов, в большинстве своем занятые в "беловоротничковых" профессиях и принадлежащие к среднему классу (среди русских много преподавателей, инженеров, врачей, адвокатов), имеют уже довольно отдаленное отношение к русскому культурному наследию. Они воспитывались в значительной степени латинизированными родителями, имели гораздо меньше русских среди одноклассников, друзей, соседей. Третье поколение иммигрантов ощущает себя аргентинцами, бразильцами, чилийцами и т.д.; практически все говорят только на испанском языке, детям стремятся дать университетское образование и еще чаще, чем их родители, вступают в смешанные браки. Однако и они "чувствуют" свои русские корни.

В гораздо большей степени, по сравнению с предками, они ощущают свою безопасность в качестве латиноамериканцев, их меньше тревожит проблема выживания, они не стесняются своей идентификации как русские. Под влиянием таких факторов, как повышение образовательного уровня молодежи, перемещение ее по стране в поисках работы и перспектив лучшей профессиональной карьеры, заметно ослабло влияние родителей на детей.

Катализатором ассимиляции стало чувство оторванности от родины, забытости, заброшенности. До Второй мировой войны среди эмигрантов советскими миссиями не проводилось никакой работы. Их не замечали, их игнорировали, а если и вспоминали на родине, то только как о врагах.

Определенную роль в этом сыграла и целенаправленная политика правительств отдельных латиноамериканских стран. Например, в Уругвае во время Второй мировой войны создавались клубы им. Горького, признанные властями в качестве национальных организаций русских эмигрантов, проводилась активная работа по сбору средств, продовольствия и одежды для Красной Армии. Однако в период "холодной войны", после установления военной диктатуры, клубы были закрыты и разграблены, а наших соотечественников причислили к "агентам Москвы". В этих условиях говорить по-русски стало просто опасно, а советское правительство не оказало никакой поддержки. После падения военной диктатуры на русском языке также предпочитали не говорить, ибо не считали произошедшие в стране изменения необратимыми и опасались худших времен. Сейчас, похоже, положение меняется…