Блестящий военачальник, военный землемер, этнограф, невероятно работоспособный и любознательный человек высокой культуры и просто хороший, открытый и беспокойный, он обладал незаурядной способностью располагать к себе людей. Быстро обосновавшись в здешних краях, Беляев разослал письма-приглашения своим знакомым, однополчанам и друзьям по несчастью - изгнанным из России и осевшим в Константинополе и других центрах сосредоточения белой эмиграции. Самые отчаянные и отчаявшиеся вернуться на Родину один за другим потянулись в неизвестные заокеанские края.

Парагвай встретил их радушно, впрочем, как и всех иммигрантов. Но помощи им ждать было не от кого, и становиться на ноги приходилось самим. Сил у них хватило, а блестящая военная, техническая и научная подготовка, высокий уровень культуры в сочетании со способностью россиян к труду, помогли им и обжиться, и громко и достойно заявить о себе. Не прошло и десятка лет, как о «белых русских» узнал весь Парагвай.

Генерал Беляев с группой топографов и землемеров отправился на освоение одного из самых суровых и необжитых краев страны - северо-западного, приграничного с Боливией района Чако. К началу 30-х годов Чако был исхожен и обмерен вдоль и поперек, а жившие там индейцы, до этого очень настороженно и даже враждебно относившиеся к белым пришельцам, благодаря исключительным душевным качествам русского генерала стали союзниками Асунсьона. Индейцы боготворили Беляева за его чуткое внимание к ним, их культуре, языку и традициям. Они приняли его как своего, и - редкий случай - белый человек, чужеземец стал для них своего рода духовным наставником, чуть ли не вождем-касиком.

Когда Беляев умер, индейцы не позволили похоронить его ни на русском кладбище, ни в Пантеоне Героев на главной площади Асунсьона. Прямо из храма, где состоялась прощальная панихида, не доверяя обещаниям властей, они на руках вынесли его гроб и увезли к себе на островок, где и захоронили. Позже, на собственные средства установили там его бронзовый бюст.

…Николас Ермаков достал из шкатулки с семейными реликвиями сложенный вчетверо листок, бережно развернул его. В могучих руках потомка донских казаков ветхая, потрепанная с краев, пожелтевшая от времени бумага казалась еще более хрупкой. Николас протянул ее мне:

- Переведи, пожалуйста, что тут написано. Русским владею плохо.

 

Семейная реликвия оказалась рапортом начальнику отдела снабжения Добровольческой армии от его бывшего секретаря, поручика Николая Николаевича Ермакова, деда моего собеседника. 

 

В нем сообщалось, как 2 апреля 1918 года «во время отхода Добровольческой армии из местечка Немецкая Колонка (так значится в рапорте – А.К.), что под Екатеринодаром», автор документа был «разорвавшимся неприятельским снарядом сбит с лошади и контужен», подобран сестрами милосердия и местными жителями и укрыт ими до выздоровления в подземном леднике одного из домов. «Это, - пишет далее Ермаков, - было наше счастье, потому что вошедшие в Колонку большевики первым делом перекололи всех раненых, помещённых в доме при кирхе и на пивоваренном заводе. Сёстры милосердия были тоже расстреляны».

Николас слушал внимательно и, теребя свой шикарный казацкий ус, испытующе поглядывал в мою сторону, следя за реакцией. Конечно же, он давно и прекрасно знал, о чем там было написано: люди, владеющие русским языком, в его окружении, не перевелись. Но ему очень хотелось, чтобы «озвучил» его реликвии не кто иной, как «человек оттуда», с Родины его предка. Зачем ему это понадобилось, стало ясно, как только перевод был закончен.

- Есть среди нас еще и такие, - сказал он, - кто, узнав, что мы устраиваем тебе встречу, возмутились: «Его дед, наверное, убивал наших, а вы хотите пожимать ему руку!»

Последовала пауза, и я вновь перехватил его настороженный взгляд. Замерли и его друзья, сделавшие возможным эту встречу, собравшиеся в доме Ермакова на, как говорили недоброжелатели, «встречу с коммунистом».

- Мой дед твоего не убивал, - успокоил я его. - Революции он симпатизировал, это верно. Он всегда был на стороне бедных, бесправных людей, много писал о них, а оружия в руках не держал никогда. Он был писателем, человеком сугубо штатским. А вот контрразведка армии твоего деда замучила моего в застенках почти до смерти, это факт.

Над столом опять зависла тишина.

- Знаешь, - нарушил я молчание, - что было, то было, и прошлого не вернешь и не изменишь. Главное, сейчас нам с тобой и всеми вами дружбу добрую наладить, не рассориться за дедов наших. Как ты считаешь?

- Вот то-то и оно! - обрадовано встрепенулся Ермаков, словно своими словами я снял какое-то препятствие, мешавшее нам начать открытый, задушевный разговор. - Я ведь тому человеку точно так же и ответил. А ты для меня - прежде всего посланец нашей общей Родины. И если мы и сегодня станем сводить счёты за дела наших предков, то окажемся попросту дураками.

Мы поняли друг друга. И понимание это я постарался донести до всех друзей Николаса, с которыми довелось повидаться.

Один из первых вопросов, который я задал, естественно, был о причинах, побудивших их предков избрать Парагвай второй родиной. Сын одного из крупнейших парагвайских судовладельцев, Святослав Канонников, ответил:

- Очень просто. Наши деды и отцы, не согласные с властью большевиков, бежали от революции и всего, что она принесла, искали самое удаленное от нее место, такое, куда бы она ни за что не добралась.

Русская послереволюционная иммиграция в Парагвай началась в 1924 году. Приезжие были в основном военные - от поручиков до генералов, но стекались сюда и профессора университетов, инженеры, архитекторы, врачи, музыканты, специалисты разного профиля. Это была российская элита, люди золотого фонда императорской армии, русской научной и инженерно-технической мысли. Для многих путь сюда из России лежал через Константинополь, а туда, как известно, в отличие от Европы, люди в большинстве своём бежали без средств, практически в том, что на плечах было одето, да в карманах лежало. Отец Канонникова, крупный судовладелец из города Николаев, чтобы добраться с семьёй до Южной Америки, нанялся матросом на греческое судно.

Очутившись в Парагвае, люди шаг за шагом, год за годом, помогая друг другу, становились на ноги. Они прибыли сюда как обычные иммигранты, стали обосновываться, обстраиваться, обзаводиться хозяйством. Непросто это было: чужая земля, язык, привычки и традиции, климат с 45-градусной жарой.

 

Иммиграция - мир особый. Пока всем трудно, она сплочённая, люди помогают друг другу. Так было и здесь. Без взаимной выручки русским было бы трудно подняться на новой земле. Чтобы облегчить процесс адаптации на новой земле, помочь каждому в отдельности и всем вместе, организовали свое землячество.

 

6 февраля 1932 года в Парагвае было зарегистрировано «Общество культуры - Русская библиотека». Его целью стало, как говорилось в уставе, «создание библиотеки с преобладанием книг на русском языке для пропагандирования русской литературы, русского национального искусства, проведения выставок, лекций, научных экскурсий, собраний для обмена идеями». Они частенько собирались, вспоминали российскую жизнь, горевали о потерянном, старались поддержать, не дать погаснуть камельку русского духа, наших традиций в одежде, кухне, увлечениях. Парагвайские власти не раз предлагали им принять местное гражданство, приглашали офицеров на военную службу. Но они медлили.

«Ведь мы же офицеры!»

До той поры, пока не вспыхнула война с Боливией. И российские офицеры, «истосковавшиеся по запаху пороха», и в благодарность за то, что Парагвай приютил их на своей земле, влились добровольцами в его армию. Свое право на новое гражданство они решили заслужить на поле брани, пошли защищать свою новую родину.

В августе 1932-го группа офицеров собралась обсудить сложившуюся в стране ситуацию. Слово взял майор Николай Корсаков: «Почти двенадцать лет назад мы потеряли нашу любимую Императорскую Россию, оккупированную силами большевиков. Сегодня Парагвай, эта страна, которая приютила нас с любовью, переживает тяжелые времена. Так что же мы ждем, господа? Это же наша вторая родина, и она нуждается в нашей помощи. Ведь мы же офицеры!»

И они возглавили пехотные эскадроны и батальоны, артиллерийские батареи, помогли парагвайцам разработать и применить современную тактику ведения боя. Неоценимую помощь оказали парагвайцам военные врачи и вместе с ними сестры милосердия: Вера Ретивова, Наталья Щетинина, Софья Дедова и Надежда Конради. Ученые-физики, математики, архитекторы и инженеры разработали новые для Парагвая системы оружия и бомбометания, инструктировали пилотов, строители обучали своих коллег основам передовой фортификации. «Наша армия, - писала в ноябре 1990-го газета «АБЦ колор», - к началу войны не располагала опытными офицерами, и участие русских стало решающим».

Парагвай одержал победу. Военные хроники сохранили героические поступки россиян, их безмерно ценный вклад в победу.

 

Немало «наших» отличилось в решающих сражениях этой войны, пало на земле Чако. Гибли, как правило, смертью геройской, солдатской. Многие были награждены высшими боевыми наградами, удостоены посмертно славы национальных героев.

 

И все - вечного признания парагвайцев. Дивизионные генералы Иван Беляев, Николай Эрн и Степан Высоколан, бригадные генералы Николай Шимовский, Николай Щеголев и Александр Андреев, полковники Иосиф Пушкаревич, Георгий Бутлеров и Сергей Керн, военврач полковник Артур Вейс, майоры Сергей Салазкин, Борис Касьянов, Владимир Срывалин, Николай Чирков, Николай Голдшмидт, майоры медицинской службы Константин Граматчиков и Митрофан Ретивов, капитан флотилии воено-речных судов Всеволод Канонников, армейский капитан Николай Блинов... Так, самоотверженностью, героизмом, а нередко и своей кровью заслужили они гражданство этой страны. Сейчас об их подвигах написаны книги, их имена даны целой дюжине улиц Асунсьона, выпускам школ и академий, им воздвигнуты памятники…

Но и это не все. Закончилась война, и уже в новом качестве, осененные воинской славой, они продолжили традицию россиян, с детства приученных высоко держать марку своей страны, своего народа, самого понятия «русский». Кто-то остался на службе в армии и дослужился до высших рангов - полковников и генералов, преподавал в военных училищах и академии. Интеллигенция влилась в среду парагвайских коллег. Военные и гражданские специалисты и профессора основали первое в Парагвае высшее политехническое училище, и без преувеличения можно сказать, что большинство парагвайских инженеров, руководителей производств и множества государственных ведомств, в той или иной степени прошло школу русских преподавателей и профессоров.

Вспоминают, например, что в министерстве общественных работ, особенно в его дорожно-строительном отделе, долгие годы рабочим языком был русский. Вслед за Беляевым русские землемеры обошли всю территорию республики и составили её подробнейшие топографические карты. Российские иммигранты и их ученики изучили энергоресурсы Парагвая и создали основу всей его системы энергоснабжения. Масса оборонных объектов построена или реконструирована по проектам русских архитекторов. Русские же занимали многие высокие посты в правительственной администрации, некоторые назначались заместителями и советниками министров, начальниками крупных департаментов, государственных институтов. В Асунсьоне была основана первая школа классического танца.

- Да, русские пустили здесь глубокие корни, - говорил мне Игорь Флейшер, десять лет работавший директором ведомства промышленного планирования Парагвая, а затем несколько лет заместителем министра промышленности, - В Парагвае нас уважают как отличных специалистов, честных предпринимателей и коммерсантов, как людей высокой культуры и морали. Все эти годы мы ревностно следили за тем, чтобы ни один наш соотечественник не был замешан в каком-нибудь неприглядном деле, коррупции или мошенничестве, чтобы имя русского человека ничем не было запятнано, опорочено. Так мы воспитываем и наших детей. Считаем, что это наш долг и перед нашей матерью-Родиной. Ведь по нам здесь судили и о России в целом.

Как строилась их повседневная жизнь? Полная оторванность от матери-Родины, фатальное осознание невозможности вернуться, конечно же, сказались на их бытии, и наступило, казалось бы, неизбежное для такой общины - русский дух некогда крепкого землячества стал рассеиваться, русский язык в семьях начал размываться испанским и гуарани. Тихо-тихо российские традиции стали затушевываться, отходить на второй план. Кто-то еще держался друг друга, но это были лишь разрозненные ячейки. Единственное, что собирало их вместе, - это церковь. Да и то «своего», постоянного священника у них не было. Для богослужений к ним приезжал батюшка из Буэнос-Айреса, но раз в месяц да по большим праздникам.

Но была в их жизни и проблема иного рода.

 

И многим из «русос бланкос» приходилось жить в состоянии повышенной бдительности. Зубной врач, купивший новое оборудование для своей клиники, попал в охранку по доносу о том, что якобы хранит в кабинете «зачехленный крупнокалиберный пулемет для обстрела президентского дворца». У другого по не менее глупому доносу конфисковали небольшую хлебопекарню. У кого-то таким же образом отняли земельный участок, у кого-то дом. Не раз вследствие наветов русские и их парагвайские родственники попадали в тюрьмы…

Их родителей изгнали с родной земли, но обрушенное на их головы проклятие продолжало висеть над ними и во втором, и в третьем поколении, косвенно мстя им, подвергая незаслуженным унижениям, а порой - даже и репрессиям. Парадоксально звучит: противники коммунизма становились жертвами антикоммунистов.

А мы? Сколько было запущено всяких ядовитых рассказиков о якобы имевшем место «сотрудничестве» русских белых иммигрантов со стресснеровской охранкой. Уже в 90-е годы посол СССР в Уругвае Игорь Лаптев безапелляционно утверждал, что русский военный, некто Малиновский, будто бы помог Стресснеру создать в Парагвае систему тайного сыска и службу политической разведки. Сказки, я уточнял эту «легенду» у самого министра внутренних дел Парагвая – ничегошеньки подобного нет даже в их архивах. Но как же она «работала» все эти годы, эта гнусная «легенда», отгораживая наших однокровников от Родины.

Как строились отношения «белых русских» со Стресснером - разговор особый. Сам диктатор относился к ним с большим уважением. Ещё во время войны с Боливией, будучи артиллерийским капитаном, на передовой он сдружился с командиром батальона майором Николаем Чирковым. Как и многие ветераны, Стресснер остался верным этой фронтовой дружбе до конца.

 

- Стресснер очень высоко ценил вклад русских военных во время войны и в строительство вооруженных сил Парагвая в послевоенный период, - рассказывал Святослав Канонников. - Он также всегда хорошо отзывался о роли наших соотечественников в развитии страны.

Не было случая, чтобы он, например, не пришел на панихиду по умершему русскому офицеру. По правде сказать, мы не одобряли его режим, но это никак не сказывалось ни на нашем отношении к Парагваю, ни в целом парагвайцев к нам. Когда мы наконец решили вновь возродить наше землячество и создать Ассоциацию русских и их потомков в Парагвае - это произошло 12 апреля 1988-го, - то декрет об официальном признании организации подписал Стресснер.

- Ассоциация русских и их потомков в Парагвае прежде всего нужна была нам для сближения, консолидации всех русских, живущих в Парагвае, для сохранения наших традиций, фольклора, языка, даже кухни, - пояснил Канонников. - Но если сказать по совести, то главным импульсом для создания АРПП стала ваша перестройка. Мы поняли, что многое из того, что нас разделяло, и то, из-за чего наши предки покинули Россию, меняется к лучшему. Почувствовали, что настал момент, когда сможем восстановить сожженные ранее мосты между нами и Родиной. Мы даже сочли бы за высокую честь, если хоть чем-то смогли бы помочь делу восстановления России. Однако с коммунистической Россией поддерживать связи мы не хотели, и это нашло отражение в уставе ассоциации. Там есть пункт, отказывающий в членстве в ассоциации людям, «принадлежащим к советско-коммунистическим организациям или симпатизирующим таким политическим организациям». Так что ты, например, стать членом АРПП не сможешь, даже почетным…

Тогда мы долго думали вместе, как вдохнуть жизнь в возрождавшийся, срочно ремонтировавшийся «Русский дом», как наполнить его предметами русского быта, сувенирами, музыкой. Кое в чем я обещал помочь им сам, стал присылать из Монтевидео книги, афиши, сувениры, пластинки, матрёшки, руководства по русской кулинарии и пошиву национальной одежды. Но всё это было каплей в море. Многое зависело от Москвы.

После долгих поисков и переписки удалось, наконец, заинтересовать москвичей в «контакте парагвайского типа». И в феврале 1991 года первая маленькая группа решилась отправиться в Москву. В нее вошли Ермаков с женой, Канонников и врач Ольга Каллиникова. Там их принимали мои друзья из бывшего Комитета молодежных организаций и одна из коммерческих фирм.

Подготовка к встрече с Родиной их отцов и дедов шла непросто. Свою идею поехать в Москву они выставили на обсуждение ассоциации, инициатива вызвала самую разную реакцию. Силен еще был груз прошлых обид, недоверия к искренности и долгосрочности перемен, происходивших в России. Кто-то, не одобрив этой поездки, даже демонстративно вышел из ассоциации. Кто-то отвернулся от «туристов», как от предателей. Другие же, наоборот, солидаризировались с «первооткрывателями» новой России, третьи заняли нейтральную позицию.

 

А сами «туристы» нервничали и переживали, даже боялись поездки.

Но стоило им пройти иммиграционный контроль в Шереметьево, как все страхи остались позади. Пригласившие их словно соревновались между собой в том, как сделать месяц их пребывания в России наиболее удачным и полезным. И они вернулись в восторге. Им удалось не только прикоснуться к земле их предков, но и громко заявить о существовании их землячества и в тогдашнем Верховном Совете России, и в МИДах России и СССР. Они встречались с деловыми людьми, были приняты в обществе «Родина», совершили поездку в Ленинград.

Это было отличное и многообещающее начало. После возвращения они устроили изумительную выставку сувениров и вообще всего, что накопилось у них о Москве и России - от значков и балалайки до самоваров, пластинок и матрешек с ликом наших политических лидеров.

Одновременно, используя все свои, - и, надо сказать, очень влиятельные - связи, они начали активно «пробивать» установление дипотношений с Россией. Методически и настойчиво бомбардировали очень глухие стены предвзятости и недоверия, окружавшие парагвайский МИД. Они же принимали и организовывали пребывание в Асунсьоне всех приезжавших из Москвы делегаций - от молодежных и коммерческих до парламентских. Все встречи посланцев России с парагвайскими официальными лицами, вплоть до самых высоких, тоже состоялись в Асунсьоне исключительно благодаря усилиям наших соотечественников.

Наконец лед тронулся, и 14 мая 1992 года в посольстве России в Уругвае было подписано совместное заявление об установлении в полном объёме отношений между нашими странами. Но, к сожалению, за исключением разового обмена парламентскими делегациями и чисто протокольных, да, увы, шмоточно-туристических наездов российских дипломатов в Асунсьон, никаких существенных сдвигов в связях обеих стран в первые годы после подписания заявления не происходило.

Инициативная группа продолжала работу. Ими была создана и зарегистрирована «Парагвайско-российская торговая палата», начались попытки наведения прямых торговых связей с Родиной. Расчет на помощь российских дипломатических и торговых представительств в соседних Уругвае и Аргентине не оправдался. Те, кого им рекомендовали в партнеры, оказывались несостоятельными, да и сама манера отдельных наших загранработников застолбить в первую очередь свой личный интерес, тоже не устраивала парагвайцев. По наивности они ожидали видеть в официальных представителях России прежде всего людей, пекущихся об интересах державы.

Много было разочарований на пути первых контактов и контрактов. Не сбылись и мечты создания в Асунсьоне большого и авторитетного центра русской культуры - со своими курсами русского языка, классом балета, рестораном русской кухни. Им одним этого было не осилить, а надежного контакта, опорной точки в России у них не оказалось. Многие, и не раз, обещали помочь, но все оставалось либо на словах, либо на уровне ни к чему не обязывавших протоколов о намерениях.

 

Да и новые российские предприниматели, нет-нет да залетавшие на берега реки Парагвай, оставляли о себе славу далеко нелестную, а если быть откровенным, то попросту порочащую только начинавшие зарождаться коммерческие связи.

К сожалению, по таким проходимцам и авантюристам складывалось там мнение о новой России, о ее предпринимателях.

- Если бы мы вовремя, и не на словах, а на деле, получили российскую поддержку, - говорил мне Николай Ермаков, - может быть, и не возникло бы среди нас ни противоречий, ни взаимных претензий и обид. И наверняка мы бы уже имели наш культурный центр, солидный, подстать нашему землячеству и достойный нашей матери-Родины. И не вынуждены были бы сталкиваться со всякими заезжими болтунами и жуликами от коммерции.

В самом деле, кому, как не им, быть в Парагвае строителями прочного моста торгово-экономических связей, подвижниками культурного обмена, взаимного познания народов обеих стран?

В первую же встречу со мной парагвайские русские показывали мне бережно хранимые в их семейных архивах пожелтевшие от времени дореволюционные фотографии, российские боевые ордена, которыми были удостоены их предки, личное наградное оружие, нередко с благодарственными надписями выдающихся полководцев царской армии. В их домах можно полистать подшивки дореволюционных газет, увидеть денежные знаки и открытки тех времен, множество военных бумаг и документов, связанных с деятельностью отцов и дедов, попить чаю из старенького, украшенного медалями тульского самовара. В последние годы к этим российским «сувенирам» добавились новенькие матрешки, изделия из гжельского фарфора, хохломские поделки, наши, сажаемые на заварочные чайники куклы, картины с русскими пейзажами, и многое другое, привезённое из турпоездок на далекую Родину их предков.

Я глядел на все это и меня не покидала одна и та же мысль. Как было бы хорошо, если бы в ряду столь дорогих им предметов появились такие, как, скажем, диплом их сына или дочери об окончании российского вуза, грамота или хотя бы сертификат участника российской торговой ярмарки, документ торгово-промышленной палаты Парагвая о признании их вклада как подвижников развития парагвайско-российской торговли...

Не покидал меня один и тот же вопрос: где же те российские честные и бескорыстные колумбы, готовые помочь открытию матери-Родине этого островка русского духа?

Ну а дипломатические отношения между Россией и Парагваем были установлены в 1992-ом. О том, как стремились приблизить это событие потомки парагвайских «русос бланкос», я и рассказал. Теперь в Асунсьоне наконец открылось полноправное посольство новой России. Кто знает, может быть, сейчас многолетние мечты «русос бланкос» станут явью…