Известно, что к музеям относятся по-разному. Большинство, конечно же, знает, что в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве бывают интересные выставки, научные сессии, музыкальные — так называемые «Декабрьские вечера». Но есть и такие, кто думает, что в музее пыль и скука или, как сказал один из посетителей о научных сотрудниках Отдела гравюры и рисунка: «Подумаешь, работа — сидят за шкафами и перекладывают картинки...».

А что такое Музей изобразительных искусств для меня? Моя 50-летняя работа, точнее, жизнь в музее, похожа на увлекательное путешествие в пространстве и времени. Когда я в 1950 году после окончания искусствоведческого отделения МГУ поступила на работу в музей в качестве научного сотрудника — хранителя дальневосточной живописи и графики, я и не представляла себе, чем должна заниматься. В настоящее время на моем хранении находится японская коллекция (более 6 тысяч произведений): живопись на свитках и ширмах, рисунки тушью, цветные ксилографии (по-японски — нисикиэ, букв. — парчовые картины) и иллюстрированные книги (эхон, ёмихон, гафу) всех ведущих художников укиё-э XVIII–XIX веков — Утамаро, Хокусая, Хиросигэ, их предшественников и современников. Именно гравюры (около 3 тысяч листов) и книги (более 500 наименований) — самая значительная часть музейной коллекции.

До 1950 г. в течение многих лет изучением этих произведений никто специально не занимался. И поэтому моя первая задача, как ее определил заместитель директора музея профессор Б. Р. Виппер, заключалась в выяснении происхождения коллекции. Правда, было известно, что она поступила в ГМИИ им. А. С. Пушкина в 1924 г. из Румянцевского музея и ее первым владельцем был Сергей Николаевич Китаев. Но кто он, когда и почему у него оказались японские произведения, никто не знал. После долгих и безуспешных поисков в архивах и библиотеках Москвы и Санкт-Петербурга мне наконец повезло. Я случайно узнала, что о С. Н. Китаеве что-то помнит художник П. Я. Павлинов. По моей просьбе он написал письмо-воспоминание о Сергее Китаеве — своем бывшем соученике по Морскому кадетскому корпусу, которое любезно передал в музей вместе с письмами самого Китаева, полученными им из Японии. Из воспоминаний Павлинова мы узнаем, что Сергей Николаевич, окончив кадетский корпус, служил на кораблях, ходивших в водах Тихого океана. «Это был широко образованный человек, — пишет Павлинов, — смолоду интересовался изобразительным искусством, рисовал, писал акварелью. Попав в Японию, он познакомился с японской графикой и при стоянках корабля в японских портах стал приобретать художественные произведения. Купленные вещи... хранил на своем корабле в герметических металлических коробках... предохраняя от сырости».

Это была первая удача, та нить, ухватясь за которую, можно было продолжать поиски. Они привели меня в Архив Военно-Морского флота, где из «Полного послужного списка Морского кадетского корпуса Подполковника по адмиралтейству Сергея Николаевича Китаева», составленного 27.01.1906 г., я узнала, что Китаев родился 10.06.1864 г. и происходил из потомственных почетных граждан Рязанской губернии.» Воспитывался он в Высшем морском училище в Санкт-Петербурге, по окончании которого его имя было занесено золотыми буквами на «Морскую доску» училища. С 1 октября 1881 г. он находился на действительной службе, а 11.06.1885 г. был назначен в заграничное плавание.

Кавалер многих отечественных и иностранных орденов, Китаев служил вначале на фрегате «Владимир Мономах», затем на клипере «Вестник» и крейсере «Адмирал Корнилов».

Вернувшись в Петербург в 1896 г. из плавания, он был прикомандирован к Морскому кадетскому корпусу, где и служил до своей отставки по болезни примерно в 1912 г. А в 1916 г. он по совету врачей уехал с семьей на лечение за границу и по существовавшей в те годы практике передал свою коллекцию на хранение в Румянцевский музей в Москве, откуда она в 1924 г., после расформирования этого музея, перешла в Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.

О том, как и где собиралась коллекция, мы узнаем из писем самого Китаева: «...агенты мои исколесили всю страну вдоль и поперек, приобретая произведения в Токио, Киото, Иокогама, Осака, Кобе, Симоносэки и многих других городах и деревнях Японии». Он знакомится и приобретает произведения у самих художников и их родных, посещает Огато Гэкко, едет в Оцу к потомкам Ганку и в знак особого уважения посещает могилу Хокусая, где зарисовывает его памятник и кладбище.

Но дальше опять неизвестность. Что стало с Китаевым после 1916 г.? Куда он уехал из России, где скончался?

К дальнейшим поискам присоединились различные люди. Прежде неизвестные материалы из старых русских газет о брате С. Китаева — художнике Владимире Китаеве — прислал Б. А. Кац из Санкт-Петербурга. Но особенно интересные сведения передала г-жа Кацу Исигаки из Японии. В музее г. Иокогамы она нашла сообщения о прибытии в Японию С. Н. Китаева с женой А. Китаевой и сыном И. С. Китаевым, а в японской газете «Новые торговые известия» («Боэки синхо») от 16.10.1918 г. — сообщение о том, что «русский художник, который покинул свою родину, имея более 10 000 старых японских гравюр, проживает сейчас в г. Иокогама». Но уже через несколько лет «Иомиури симбун» (от 16.06.1922 г.) пишет: «Г-н Китаев, который внес огромный вклад в мир японского искусства (благодетель японского искусства), проживавший в г. Иокогама в Ямадэ-тё, неожиданно психически заболел, вероятно, из-за душевных переживаний, связанных с положением в России...»

И последнее — в «Православном вестнике» («Сэйкё дзихо» №5, 1927 г., т. XVI) был помещен некролог: «Ушел навечно... г-н Китаев, адмирал русского флота... (Ошибка. Он плавал на крейсере «Адмирал Корнилов», но сам адмиралом не был. — Б.В.)... Китаев умер в больнице Мацудзава в Токио; его проводили в последний путь патер Инага и его помощник отец Василий».

Так закончился жизненный путь одного из первых русских собирателей японского изобразительного искусства, который в одном из писем говорит: «...мне не хочется вывозить ее (коллекцию) за границу и я ревниво берегу ее для России...»

Известно, что в конце прошлого века японским искусством заинтересовались во многих странах и иностранные дипломаты собрали в Японии большие коллекции. Но, по словам американского специалиста R. Keyes, коллекция ГМИИ самая большая в Европе, уступающая лишь собраниям США и Японии.

Одновременно с выяснением происхождения и личности собирателя шло изучение самого японского собрания, в котором оказалось немало редких произведений. Среди них можно назвать так называемые большие суримоно (в виде театральных и концертных афиш) Сюнмана «Хитёбо на белом журавле» (1806), Киёнага «Сарувака» (1804), Киёминэ I «Лангуст в виде корабля сокровищ и гербы актера Итикава Дандзюро VII» (1830); небольшие суримоно Хокусая из серии «Все о конях, или Игра в раковины...» (ок. 1815–1828), одна из гравюр которой, «Маленькая раковина», по словам специалистов, отсутствует во всех известных коллекциях японского искусства.

При этом многие гравюры музея имеют не только художественное, но историческое и социальное значение. Во второй половине XIX века после жестоких ограничительных законов периода Тэмпо (1830–1843), запретивших, кроме всего прочего, художникам изображать актеров и куртизанок, графики хотя и обратились к старине (классической поэзии, литературе), к истории и мифологии, однако не смирились с цензурой и продолжали изображать любимых актеров и куртизанок, лишь называя их именами исторических героев (что еще больше усложняет работу по идентификации сюжетов). Так, например, Кунисада на гравюре «Фудзи из Киба» изобразил своего близкого друга, прославленного и опального актера Дандзюро VII родом из Киба, который сравнивается на гравюре с великой горой Фудзи. Известно, что актер был подвергнут репрессиям и изгнан из столицы только за то, что осмелился на сцене Кабуки во время представления надеть вместо бутафорского настоящий меч, который, по японским законам, разрешалось носить только воинам-самураям.

Художники школы Утагава, и прежде всего Куниёси, в своих многочисленных триптихах и графических сериях высмеивают всё и вся: духовенство, социальные институты, традиционные обычаи, современную медицину. А на триптихе «Битва туши» Куниёси изображает ожесточенные споры враждующих художественных школ. Но современники видели в его произведениях прежде всего явную или скрытую политическую сатиру. Триптих «Привидения Цутигумо в резиденции Минамото Райко», который входит в число двадцати семи самых популярных сатирических ксилографий этого времени, горожане оценили как открытое издевательство над сёгуном Иэёси и его бесталанными министрами. Издатель был оштрафован, доски конфискованы, а художнику сделано серьезное внушение. Однако несколько отпечатков, сделанных нелегально, сохранились до наших дней (один из них находится в коллекции ГМИИ).

Интересным документом эпохи оказался небольшой сборник неизвестного автора. При внимательном рассмотрении обнаружилось, что в нем сброшюрованы форзацы многотомного издания под названием «Дзидай кагами» («Зерцало эпохи»), иллюстрированные различными художниками. На одном из форзацев указано имя Сюнсуй. Можно предположить, что это тот самый Тамэнага Сюнсуй (1790–1843), который был родоначальником жанра ниндзёбон («книг о любви»). В 1842 году он, как и многие другие деятели культуры, подвергся жестоким репрессиям, его книги были сожжены, ему было запрещено писать, и для верности он был даже закован в кандалы. Все это повергло писателя в тяжелую депрессию, и через год он скончался.

Очень заманчиво предположить, что этот странный сборник — одна из немногих сохранившихся работ этого некогда очень популярного автора (хотя сведений о том, что у него было произведение под названием «Дзидай кагами», нами пока не найдено).

На отдельных станковых листах и триптихах художников XIX века перед нами проходят все важнейшие эпизоды японской истории, военные правители, прославленные герои-воины.

О коллекции музея можно писать до бесконечности. К настоящему времени сделаны аннотации почти ко всем гравюрам музея (около трех тысяч листов). Все они входят в «Каталог классической японской ксилографии XVIII–XIX веков», работа над которым идет много лет. Но первая задача автора каталога заключалась в том, чтобы отделить оригинальные гравюры от более поздних перепечаток (с оригинальных, но подновленных досок при жизни автора или вскоре после его смерти) и перегравировок (отпечатков с вновь вырезанных досок по рисункам, сделанным с оригинальных гравюр), затем следовало определить не только художников — авторов произведений, названия и время создания каждой гравюры, но их сюжеты, содержание, символику, понять штампы и марки издателей на гравюрах (что помогало при датировке произведений), а также прочесть по возможности скорописные пояснительные тексты и стихотворения — хайку, нередко сопровождающие изображения.

Неоценимую помощь в этом мне оказали не только русские японисты В. М. Константинов, Н. Г. Иваненко, Е. В. Маевский, но и японские специалисты Сигэру Фукунага, Асано Сюго, Сэйдзи Нагата и другие знатоки укиё-э. Так, например, оказалось, что на одной из гравюр Утамаро с изображением красавицы куртизанки у клетки с птицей из серии «Стихи знаменитых женщин. Цветы, птицы, пейзажи» (1804–1805) было стихотворение прославленной Мурасаки Сикибу, автора «Гэндзи-моногатари» (ок. 1016–1030):

В 2000 году после трех безуспешных попыток опубликовать каталог собрания были сделаны первые реальные шаги. Группа «Эпос» сделала электронный каталог на 400 лучших гравюр, базу данных и альбом с 50 факсимильными репродукциями, выполненными современной цифровой технологией (совместно с издательством «Константа» при поддержке японской корпорации J.T.I.). «Эпос» предполагает также на основе электронного издать каталог в виде традиционной книги с хорошими цветными иллюстрациями и подробными аннотациями, для чего, однако, потребуется дополнительная финансовая помощь. В последнее время стало очевидно, что электронные издания, хотя они дешевле, проще и иногда удобнее в работе, все же не заменят полностью привычных изданий на бумаге, ведь читать книгу через компьютер — отнюдь не то же самое, что держать ее в руках, рассматривать или послать в подарок. Надеемся, что подобная книга будет интересна не только специалистам, но и всем любителям японского искусства и будет способствовать осуществлению мечты ее первого собирателя С. Н. Китаева, который в одном из писем писал: «Я лично в нее (коллекцию) влюблен... мне только жаль, что она не составляет общего достояния, чтобы люди, понимающие истинное художество, почерпали из нее ту массу наслаждения, которое она дает».

Беата Воронова