Россия в красках
 Россия   Святая Земля   Европа   Русское Зарубежье   История России   Архивы   Журнал   О нас 
  Новости  |  Ссылки  |  Гостевая книга  |  Карта сайта  |     
Главная / Россия / Литературный раздел / СОВРЕМЕННАЯ ПРОЗА И ПОЭЗИЯ / Рассказы художника. Владимир Щербинин

ПАЛОМНИКАМ И ТУРИСТАМ
НАШИ ВИДЕОПРОЕКТЫ
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 2-я
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 1-я
Святая Земля и Библия. Часть 3-я. Формирование образа Святой Земли в Библии
Святая Земля и Библия. Часть 2-я. Переводы Библии и археология
Святая Земля и Библия. Часть 1-я Предисловие
Рекомендуем
Новости сайта:
Новые материалы
Павел Густерин (Россия). Дмитрий Кантемир как союзник Петра I
Павел Густерин (Россия). Царь Петр и королева Анна
Павел Густерин (Россия). Взятие Берлина в 1760 году.
Документальный фильм «Святая Земля и Библия. Исцеления в Новом Завете» Павла и Ларисы Платоновых  принял участие в 3-й Международной конференции «Церковь и медицина: действенные ответы на вызовы времени» (30 сент. - 2 окт. 2020)
Павел Густерин (Россия). Памяти миротворца майора Бударина
Оксана Бабенко (Россия). О судьбе ИНИОН РАН
Павел Густерин (Россия). Советско-иракские отношения в контексте Версальской системы миропорядка
 
 
 
Ксения Кривошеина (Франция). Возвращение матери Марии (Скобцовой) в Крым
 
 
Ксения Лученко (Россия). Никому не нужный царь

Протоиерей Георгий Митрофанов. (Россия). «Мы жили без Христа целый век. Я хочу, чтобы это прекратилось»
 
 
 
 
Кирилл Александров (Россия). Почему белые не спасли царскую семью
 
 
Владимир Кружков (Россия). Русский посол в Вене Д.М. Голицын: дипломат-благотворитель 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). Мы подходим к мощам со страхом шаманиста
Борис Колымагин (Россия). Тепло церковного зарубежья
Нина Кривошеина (Франция). Четыре трети нашей жизни. Воспоминания
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). "Не ищите в кино правды о святых" 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). «Мы упустили созидание нашей Церкви»
Популярная рубрика

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Публикации из архивов:
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.

Мы на Fasebook

Почтовый ящик интернет-портала "Россия в красках"
Наш сайт о паломничестве на Святую Землю
Православный поклонник на Святой Земле. Святая Земля и паломничество: история и современность

Фёдор Мешков
 
На днях зашел к своему знакомому Николаю, что живет в части деревянного дома со своей женой Нэляшей. День был по-весеннему теплый, хотя до Нового года оставалось не более десяти дней. Во дворе залаяли собаки, оповещая, что пришел еще один гость. В комнатёнку вошел небольшой старик-бурят лет семидесяти, в очках. Обращало на себя внимание его пальто, сшитое из добротного армейского сукна. Из такой ткани в армии шьют шинели для офицеров. Старик подал руку, представился, что зовут его Фёдором Мешковым, разделся и сел за стол. Нэляша налила чаю, и мы продолжили беседу. Фёдор был коротко подстрижен, по-армейски подтянут и аккуратен. Он стал сетовать, что отдал сто пятьдесят тысяч рублей зятю своей гражданской жены, с которой проживает уже девять лет. Переехал в Иркутск из Улан-Удэ, а зять оформил дом на себя, и ныне его выгоняют из дома, хотя он там прописан. В милиции его слушать не стали, а отправили в суд. Я спросил Фёдора, почему у него такая фамилия и откуда у него такое пальто. Он ответил, что родился в Иркутске, где многие буряты обрусели и носят фамилии Ивановых, Сидоровых и Мешковых. Это там, за Байкалом, Базарсадыковы и Топхаевы. А пальто сшил из сукна, которое выдавали им в армии. Служил в Риге, где и окончил авиационное училище, но затем перебрался обратно в Сибирь. Дети его живут в Улан-Удэ. Он оформился в дом престарелых, но гражданская жена позвала его к себе, переехал к ней, да вот случился такой казус. Провожая меня, Фёдор вышел из дома. Яркое солнце освещало его короткие седые волосы, глубокие морщины на мужественном лице. Глядя на меня усталыми глазами через стекла очков, он сказал, что люди стали хищниками, а мы еще, может быть, встретимся.
 
23.12.2006
 
Карлыч
 
Волей судьбы мне пришлось работать у водных путейцев – так иногда называют тех, кто обеспечивает безопасность и необходимые условия для судоходства: расчистка русла рек, установка указателей для движущихся судов... На этом предприятии я познакомился с инструментальщиком Карлычем. Это крупный человек, похожий на борца; так оно и оказалось – в молодости он занимался борьбой. По национальности Карлыч – немец. В начале войны его с родителями, как и других немцев Поволжья, выселили в Казахстан, где он испытал много лишений. Карлыч любит свою работу – все инструменты у него находятся в хорошем состоянии, на своем месте. Страх получить проблемы из-за своей национальности он сохранил на всю жизнь – впечатления детства живучи, часто уходят в область подсознания. Карлыч с грустью говорил, что настоящее его призвание быть моряком, но из-за возраста работает инструментальщиком. (На обед он часто покупает консервированную фасоль.)  
 
27.12.2006
 
Поездка из Магистрального в Иркутск
 
В Магистральном я был недолго – приехал на Новый год к своей дочери Дарье. Она живет там третий год в своей новой семье. Магистральный – это поселок, который был образован в результате строительства БАМа. На станции стоит несколько пятиэтажных благоустроенных домов; в самом поселке – деревянные дома, магазины, школы. Одним словом, вся необходимая инфраструктура. Перед взором открывается красивая панорама – бесконечная гряда горных хребтов, покрытых хвойным лесом. Все это завалено девственно белым снегом. По поселку то там, то здесь бегают собаки, редко встретишь жителя. Чистый воздух и звенящая тишина в ушах преследуют тебя повсюду. Водка дорогая, самая дешевая – 120 рублей бутылка. В Иркутск добирался на микроавтобусе. Выезд был назначен на 8 часов утра, еще не рассвело. Ночью ударил мороз, градусов тридцать, по местным меркам небольшой, но водитель беспокоился, что можем в горах заморозить солярку (там холоднее). Из темноты неожиданно вышли пассажиры, набралось человек семь. Заняли места в салоне и отправились. В начале пути попадались разрозненные участки леса, очень редко – небольшие полузаброшенные деревеньки, пустые дома тоскливо смотрели темными глазницами оконных проемов без стекол и рам. Водитель сказал, что начинается дорога в горы и продлится она километров тринадцать. Через некоторое время начался крутой подъем, вдоль дороги стояли вековые ели, кедры, сосны. Не только крона деревьев, но и стволы были в снегу. Где-то далеко из-за горизонта поднималось солнце, его лучи проходили через снежные шапки этих гигантов, зимний лес засверкал, посыпались искры, вся эта снежно-световая паутина меняла представление о привычном восприятии среды. Ты словно оказался в сказочном мире, даже самое буйное воображение вряд ли могло нарисовать  подобную картину. Но вот горный участок пути закончился, мы спустились в русло Лены. Дорога шла в основном по левому берегу реки– здесь открывалось другое зрелище. Местами берег состоял из слоеного камня и поднимался на большую высоту. Время и стихия сотворили причудливые фигуры, пещеры. Казалось, что в этих местах время остановилось. Уже часам к 7-ми вечера, когда уже стемнело, над дорогой показалась большая вывеска «Иркутск».
07.01.2007  
 
Улицы Иркутска
 
Сегодня пришлось побродить по Иркутску. Мороз, белая мгла. Солнце запуталось в ватных облаках. Город еще не отошел от праздничного похмелья. Настроение плохое (может, утром переел за завтраком). Бросались в глаза названия улиц. Любили раньше градоначальники воспевать революционное былое: улица Желябова, Пролетарская, Декабрьских событий, Бабушкина, Марата, Польских повстанцев, Красноармейская, Халтурина, Володарского, Октябрьской революции, Урицкого, Литвинова… Этот барабанный бой можно продолжать, и продолжать и всё это в центе города. Вот стоит дом на улице Польских повстанцев, в нём жила моя знакомая, с которой я лет тридцать назад крутил любовь. То была хрупкая девушка из семьи преподавателей вуза, иногда мы с ней делали пробежки по набережной Ангары. Не успел я вспомнить это, как увидел её. Она шла из магазина с покупками, солидная дама в норковой шапке. Сделала вид, что не узнала меня. Вот дом на улице Декабрьских событий. Здесь жила моя знакомая художница. Я как раз в то время развелся и с мешком картошки перебрался к ней на временное проживание. (Сейчас она живет в Омске.) Вот дом на Пролетарской. Здесь в тесной комнатушке коммунальной квартиры жила спортсменка Лена. Моё жилье находилось недалеко. Вот дом на улице ... Революционные названия улиц у меня вызывают совсем другие ассоциации.
 
08.01.2007  
 
В Грузии
 
В Грузию первый раз я приехал на поезде из Сочи. Из окна вагона можно было видеть горные реки, дома с террасами, которые гармонично вписывались в местную панораму. Тбилиси – удивительный город, многие улицы выложены каменным булыжником (еще с XVIII в.), фасады домов отделаны розовым туфом, многочисленные фонтаны, скульптуры, памятники национальным героям, ночная жизнь, красивые женщины... Я не видел ни одного пьяного, хотя вина там много, в том числе и очень дешевого и в большом количестве, при желании можно пить с утра до вечера. Тбилиси – это музей под открытым небом. Там много интересного и диковинного: воды Логидзе, Черепашье озеро, кладбище Вакке, разнообразие вин, чача (виноградная водка), национальная кухня, грузинское гостеприимство... Уже в первые часы приезда у тебя появляются новые друзья (монахи, художники, таксисты), и ты уже с ними общаешься, пьешь вино, ведешь беседу. На следующий день я отправился в институт психологии им. Д.Н. Узнадзе. В приемной секретарша сказала, что директор занят, у него посетители и много работы, что он меня не сможет принять. Когда я сказал, что из Сибири, – меня сразу приняли. Состоялась длительная душевная беседа. Директором оказался мужчина пятидесяти лет, лысый, с орлиным профилем и пронзительным взглядом. Его звали Шота Александрович Надирашвили. Он интересовался, как мы живем, БАМом, нашей природой, какой у нас климат, какие бывают морозы, нашим образом жизни... Я рассказал о своих планах, что занимался психологией, изучал и работы грузинских психологов Узнадзе, Прангишвили, Нотадзе... Сказал, что подготовил научный труд, и спросил можно ли защитить диссертацию в Тбилиси. Директор ответил, что всё будет зависеть от уровня работы и моей подготовки. И что надо еще предварительно сдавать экзамен, чтобы подтвердить уровень. Шота Александрович показал на круглый большой стол, за которым мы сидели, и пояснил, что это стол основателя школы грузинской психологии – Дмитрия Николаевича Узнадзе... Защита проходила при большом количестве людей, собралась профессура из других университетов. Перед защитой ученый секретарь, молодой парень Акакий, принес какие-то бумаги для заполнения, сообщил, что многие еще не пришли, ибо у них считается хорошим тоном опаздывать, мол, человек очень занят и не может везде успеть вовремя. Предложил национальные вкусные пирожки с острой мясной начинкой, но мне было не до пирожков – волновался... После защиты мой оппонент Зураб Бигвава привез хорошего вина, накрыли богатый стол. Я сидел в окружении новых друзей, напряжение спало, был очень им благодарен – одна поставленная цель достигнута. Шота Александрович вызвал главного бухгалтера института и велел мне помочь, так как мною истрачены деньги на гостиницу, дорогу... Мне выдали запечатанную пачку денег, на которые я купил не только билет на самолет через Москву до Иркутска, но и много подарков – платье жене, игрушки детям, овечьего сыра (в Иркутске в то время не было никого), язычковой колбасы, рюкзак вина (в камере хранения Москвы мне его ополовинили). Себе – карманные часы, на крышке которых были выгравированы волки, бегущие по лесу.   В следующий раз по Грузии я путешествовал с женой. В Иркутске мы познакомились с грузинской девушкой Дали Габисония, она жила в городе Зугдиди, оставила нам адрес и просила обязательно приехать, когда будем в Грузии. Вначале мы посетили древнюю столицы Грузии – Мцхету (основана в I тысячелетии до нашей эры). Там в усыпальницах покоятся былые правители – царица Тамара, другие члены династии Багратионов. В Зугдиди приехали рано утром поездом. Когда искали улицу Папанина, где стоит дом Дали и ее отца, под ногами хрустели многочисленные яблоки, груши, сливы. Дворники разметают эти вполне спелые и съедобные плоды курчавыми вениками с тротуаров, чтобы не мешали ходьбе. Дали не ожидала нашего приезда, искренне обрадовалась, позвонила отцу на работу. Это был небольшого роста, обаятельный простой человек, он сразу расположил нас к себе. Мы ощущали их теплоту, радушие и чувствовали себя как дома. Как раз в это время была пора сбора винограда, и я стал помогать собирать спелые гроздья, но отец вначале возражал: соседи могут подумать, что заставляют гостей работать. Я убедил его, что мне это очень интересно и что я не могу сидеть без дела. Дали попросила Свету не ходить в брюках по улице, поскольку у них не принято женщинам выходить в таком виде, и мы достали платье. Нам решили показать местную природу, своих родственников, и мы в маленьком рейсовом автобусе поехали в отдаленное селение. Узкая дорога вилась по дну ущелья, с обеих сторон наступали горы, густой лес, водопады... На одной остановке в автобус впорхнули две молодые женщины, которые сразу привлекли мое внимание. Хотя они были одеты так же, как и местные грузинки, – в длинные черные платья, всё же отличались грациозными движениями, горделивой осанкой; изящные головки, непривычно длинные шеи. «Горные дикие лани», – подумал я. Тихо спросил у Дали: «Кто это такие?» – Это черкешенки, они живут в горах, – сказала  Дали. Родственники её жили в доме на сваях, хотя кругом не было воды. Так раньше строили дома по всей Грузии. Посреди дома стоял камин. Никто из родственников не понимал по-русски, переводчиком выступала Дали. Крепкая виноградная водка и вино сделали свое дело – из процесса общения я вскоре выпал до утра.
 
26.01.2007  
 
Пианистка
 
На самом деле она не пианистка, а скрипачка, но так уж повелось, что мы зовём её Пианисткой. Может потому, что слово «пианистка» звучит приятней, чем слово «скрипачка». Прозвище, как шрам на теле, – получить легко, а избавиться от него трудно, оно остаётся надолго, чаще всего, как и имя, на всю жизнь. Но как бы то ни было, Пианистка, и всё, хотя она окончила музыкальное училище по специальности «Скрипка», и ей присвоена квалификация преподавателя по классу скрипки и артиста оркестра. Об этом говорит и ее диплом, который сейчас лежит передо мной. Пианистка около двух-трех лет назад говорила мне, что потеряла все документы и не знает, что делать, я, правду говоря, забыл про это... На днях встретил своего знакомого Серёгу Колесникова, он вырезает из корней и сучков разные декоративные вещи: чаши, скульптуры и прочее, и продает их возле памятника Ленину, где торгуют своими работами уличные художники. Это он меня познакомил с Пианисткой, откликнувшись на мою просьбу о необходимости иметь натурщицу, и высказал при этом пожелание, чтобы я подкормил её, поддержал, поскольку она бедствует и наверняка голодает. И действительно, Пианистка была высокого роста, но непомерно худа. Светлые волосы, голубые умные глаза; цитировала наизусть Ахматову, Блока и других поэтов, что не сочеталось с ее неопрятным видом, поношенной одеждой. В беседе она показывала эрудицию, острый ум, чувство юмора. Рассказала, что окончила школу с золотой медалью и среди студентов музыкального училища была первой. На вопрос, почему находится в таком бедственном положении, ответила, что вначале давала уроки игры на скрипке детям состоятельных родителей, хорошо платили, но с началом перестройки стало трудно находить работу, при полном отсутствии у неё практической хватки. С рождением ребёнка начались другие трудности, развод с мужем, проблемы с жильём. Второй брак также оказался неудачным, ребёнка забрал к себе отец, и они живут где-то на берегу Байкала. Ее дочери от первого брака Кате уже шестнадцать лет, она очень красива. Но как ей помочь? Воспитанием в основном занимается её бывший муж, отчим Кати. Он зарабатывает на жизнь установкой телевизионных антенн. Встретив Сергея, я поделился, что Пианистка была беременна и уже, видимо, родила – она была влюблена в какого-то военного. Сергей вспомнил, что нашел при переезде красную папку с её документами – паспорт, диплом, ордер на жильё и другие. (Эти документы она прятала у Сергея от своего мужа до развода, но они затерялись.) Сергей собирался съездить на длительное время на Байкал для сбора сырья для своей работы и просил меня передать найденное. Получив документы я с хорошим настроением отправился, чтобы обрадовать нашу знакомую находкой, она находилась в это время в больнице на улице Советской. В регистратуре мне сообщили, что Наташа перенесла тяжелую операцию, чудом осталась жива, ребенка спасти не смогли. В палату меня не пустили. А я все думал, как и на что будет она растить ребенка – без жилья, работы, поддержки – тот военный ее бросил.
28.01.2007  
 
Знакомство
 
Мой знакомый Анатолий Сурушкин (это было в 1983 году) дал объявление в местную газету, что набирает группу для проведения репетиторских занятий по физике для поступающих в вуз. Откликнулось так много желающих, что он не смог со всеми проводить занятия. Предложил мне взять часть группы, на что я без колебаний согласился, нужны были деньги. Набралось пять человек. Когда зашла она, то сразу бросила взгляд на высокие потолки – дом, где я жил, был дореволюционной постройки, с большими окнами и очень высокими потоками. Она выглядела стройной, в вельветовых серо-голубых брюках, с короткой стрижкой. Когда решала предложенные задачи, я рассматривал ее запястья –по-детски тонкие, как и кисти рук. Размер ноги также был детским – 34. (Впоследствии мы иногда покупали для нее обувь в детских магазинах.) Она выделялась своей логикой, независимым характером; в ней чувствовалась жажда жизни, всегда спешила успеть, как бы опасаясь что-то пропустить, потерять. Сомнения в чём-то, конечно были, но если принято решение, то поставленная цель достигалась. Только сейчас я стал понимать, что в ней поражало: её что как ее волевые качества, ум и поистине мужская хватка сочетались с физической хрупкостью. Но как оказалось впоследствии, у неё наиболее всего была развита интуиция. Логика только помогала интуиции, и если то и другое вступали в противоречие, то она выбирала свой внутренний голос. Это был её дар. Из продуктов любила кефир, фрукты, особенно яблоки. Цвет одежды предпочитала белый. Следила за модой. Была левшой. Умела прощать обман и другие слабости подругам. Смелая, любила путешествовать.
29.01.2007  
 
Голодовка
 
Сейчас моей младшей дочери восемнадцать, значит, это произошло восемнадцать лет назад. В то время я проживал с семьей в коммунальном доме на улице Фурье в центре города. Этот дом власти наметили под расселение, и на жильцов оказывалось всевозможное давление, через работу, по месту учебы и другими хитроумными способами, чтобы принудить к переезду на самую окраину города с нарушением их прав. Большая часть жильцов не стала испытывать судьбу и, собрав вещи, переехала в «гетто». Против остальных жильцов, кто остался и просил решить расселение в соответствии с жилищным правом, возбудили гражданские дела и таскали нас по судам. Мы стали срочно изучать судебное право, процессуальный кодекс; особенно в этом преуспел Яков Моисеевич Адельсон. Его фамилия, имя и отчество говорят сами за себя. Мы отыскали множество лазеек, чтобы бесконечно затягивать решения суда. У властей кончилось терпение, и они, не дожидаясь, чем кончится дело в суде, наметили день выселения, предупредив нас письменно. Я не находил себе места, всё ломал голову, что можно противопоставить государственной машине, которая была запущена, надо было найти нестандартный ход. В это время к власти пришел Горбачёв, началась перестройка, возникали разные неформальные движения. На столбе  прочитал объявление, что в здании госуниверситета собирается философский клуб неформалов, они там устраивали диспуты. Я пришел на этот диспут, попросил слова и рассказал о проблемах жильцов дома. Участники диспута оживились – появилось конкретное дело, и пообещали нам свою помощь. В день выселения неформалы, человек двадцать, пришли раньше намеченного времени и забаррикадировались внутри здания. Часть осталось снаружи, пригласили журналистов из разных газет. Приехали омоновцы и начали штурмовать здание, лезли в окна, выбивали входные двери. Около семи человек увезли в милицию и посадили за решётку. Мы не знали, чем это кончится, но через несколько часов от судьи принесли решение о нашем освобождении и нас отпустили. Через несколько дней против семи человек возбудили уголовные дела, что якобы сломали руку одному омоновцу, и даже оформили медицинское подтверждение. Нас объявили во всесоюзный розыск (хотя никто не скрывался и находился по месту прописки), это грозило каждому до восьми лет тюремного заключения. Надо было предпринимать что-то радикальное. На картонках я написал крупными буквами «голодовка», и трое жильцов – я, Адельсон, Шамсуддинов, а также группа поддержки из числа неформалов – Игорь Подшивалов, Владимир Топхаев, Сергей Поздников, Николай Фокин с утра в сквере Кирова вышли проводить голодовку. Николай Фокин был очень отважным человеком, он защищал демократию в Москве, когда обстреливали из танков Дом Советов. Там ему повредили позвоночник; позднее он скончался в доме инвалидов Иркутска. Игорь Подшивалов также ушел из жизни – в прошлом году его сбила машиной в Шелехово. Первые дня три-четыре власти не реагировали, но постепенно вокруг нас стало собираться все больше и больше народа, люди возмущались действиями властей, и образовался постоянный митинг. Появились плакаты, фотодокументы на стендах, зеваки не расходились ни днём, ни ночью. Стали подходить чиновники, скорее всего политработники из агитотделов, и предлагали разойтись, но мы решили стоять на своём. Проходили жаркие дисскусии под открытым небом. Потом пришёл губернатор Ю.А. Ножиков и пообещал нам решить наши жилищные проблемы. Мы ответили, что словам не верим, – нужны документы, заверенные печатью, а также прекращение уголовного преследования. Вскоре принесли  документы о прекращении уголовного дела – оно было закрыто. Оставался вопрос с жильём. Городские чиновники не хотели давать квартиры, упирались до последнего. Губернатор срочно собрал их в горисполкоме во главе с мэром Говориным и пригласил нас. Чиновники сидели вокруг стола, как провинившиеся ученики, склонив головы, и молчали. Ножиков предупредил, что знает факты незаконного получения родственниками чиновников квартир и поэтому примет меры по изъятию этих квартир. Лёд тронулся! Нам стали предлагать разные варианты, дали заверенные гарантийные письма, что при сдаче новых домов нам выделят квартиры в соответствии с положенными нормами. Голодовку прекратили, она длилась неделю, и мы приобрели новых друзей.
 
31.01.2007  
 
Остров Ольхон
 
Остров Ольхон можно считать одним из самых удивительных мест на планете. Озеро Байкал само по себе уникальное место, а посреди его ещё одна уникальность – остров. Когда первый раз оказываешься на нём, то вначале находишься в шоке от увиденного, и нужно какое-то время, чтобы привыкнуть. Многое там необычно – и деревья на корнях-ходулях, и нереальные краски неба при закатах солнца, и необычайно крупный белый песок, и тучи, которые двигаются по горизонту вокруг острова, а над ним всегда чистое небо, и неуловимые дикие лошади в глубине острова. По количеству ясных дней в году Ольхон на первом месте. До него с берега Байкала добираются на пароме. Хочу вернуться к закатам, которые можно наблюдать на небосклоне. Вечером рассматриваешь перемещение туч, динамику красок, как в гигантском детском калейдоскопе. После этого находишься под гипнозом этих картин и пытаешься их осмыслить. На острове есть небольшие посёлки Харанцы, Хужир, рыбозавод, леспромхоз, совхоз по разведению овец. Во времена борьбы с алкоголизмом на бутылку водки можно было обменять несколько килограммов свежего омуля, а за три-четыре бутылки буряты привозили живого барана. Населяют остров буряты и русские, примерно в равных пропорциях. Держат скот, огородов нет, так как почти не бывает осадков. Островные буряты более высокого роста, у них несколько другие черты лица и другой (более красный) цвет кожи. На острове не действуют правила уличного движения – указателей нет, а машины носятся с такой скоростью, на которую только способны, и при этом не имеют номеров. Водное пространство между берегом острова и ближайшим берегом материка называют «малым морем». Вода в июле на берегу «малого моря» прогревается настолько, что можно часами находиться в ней. Во времена Союза между Иркутском и Ольхоном было авиасообщение – летали «кукурузники». На естественных природных пляжах гуляет большое количество крупных байкальских чаек, домашних коров. Поездка на остров запоминается надолго, если не навсегда.
 
31.01.2007  
 
Безалкогольная свадьба
 
Вы можете себе представить свадьбу без шампанского, похороны без водки или круглый юбилей без вина? Представить, конечно, трудно, но всё это было в недавнем прошлом. Огромная страна за несколько дней после заявлений Михаила Сергеевича сразу превратилась в трезвую и непьющую. По телевидению показывали, как с разных мест наперебой рапортовали о новых инициативах по проведению этой шумной компании. Объявлялись безалкогольными не только отдельные предприятия, но и целые районы, города и области. Город Слюдянка, который стоит на берегу Байкала, также не остался в стороне от этого почина. Бывшая одноклассница моей жены и секретарь горкома комсомола пригласили нас на торжество. О том, что свадьба будет безалкогольной, гостей не предупредили. В зале большого кафе собралось много народа: друзья, родственники, из Иркутска приехали однопартийцы жениха со своими подругами. Большая часть приглашенных не знали друг друга. Столы были хорошо накрыты, закуски было много, но закусывать было нечего. На столах стоял сок, морс, компот. Приглашенные вскоре насытились, и не знали чем заняться, разговор не клеился. Потихоньку шептались между собой знакомыми. Нанятые профессиональные артисты пытались развеселить большую компанию, устроить игры, но эти игры мало кто поддерживал. Не хватало главного – не было веселья, праздника. Люди пришли погулять, но не гулялось. Старшая сестра невесты не выдержала тягостной атмосферы и в сердцах выкрикнула, что мол, даже шампанского нельзя, партийные соратники дружно ответили, что всем очень весело и никакого шампанского не надо (скорее всего сестра дома приняла заранее). Посидев некоторое время, часть людей ушли по-английски (не прощаясь) – пошли отмечать свадьбу в других местах со спиртным. Мы также вернулись к своим родственникам. У нас украли праздник. Выпив водки, обсудив эту нелепую ситуацию, мы легли спать.
 
02.02.2007  
 
Хандра
 
Хандра (в медицине – депрессия) – ужасное состояние, подкрадывается исподволь, незаметно, еще вчера всё было прекрасно, была ясная перспектива, ты знал, что делать... Но теперь... Сам себе противен, в паутине мрачных мыслей; вдруг становится всё плохо, полное безволие. Не знаешь, чем заняться, думаешь, как убить время, всё раздражает, бездумно валяешься в постели. За что бы зацепиться?.. Начинаешь что-то делать и сразу бросаешь это занятие. Мозг работает избирательно – вспоминает все самое плохое. Самобичевание полнейшее. Ругаешь себя: неудачник, безвольный, размазня. Это надо так раскиснуть, и вроде нет видимых причин. Думаешь о водке как о варианте выхода из хандры, но водка была вчера, а сегодня ещё хуже. Нет, водка отвергается... Женщина? Начинаешь перебирать варианты (если они есть). Одни противны, надоели, другие дуры, и опять надо играть какую-то роль, тратить деньги. Нет, женщина отвергается. (Она, как и водка, была вчера.) Доходишь до точки – мысли о смерти, решаются все проблемы, вернее, тогда никаких проблем. Но эти мысли гонишь, еще кому-то нужен, ты знаешь, что хандра кончается, так уже было...
 
02.02.2007
 
Кто и как спит ночью
 
Говорят, что во сне люди спят, как дети, забывая о своем положении, статусах, должностях, становятся похожими друг на друга. Может быть, так оно и есть, а может, и нет... Примадонна Алла Борисовна спит не совсем комфортно – мешают многочисленные пластические операции и подтяжки. Её бывший муж Филлип спит крепко. Милиция нашла и вернула ему похищенные очень дорогие часы (об этом даже несколько раз сообщали по центральному телевидению), оснований для беспокойства нет. Палестинские боевики ночью не спят – замышляют, как изготовить ракеты «Касам» и запустить их на израильскую территорию, поэтому и на израильской стороне не все спят, хотя стоит ночь, надо выявить места запуска этих ракет и нанести ответный удар. Николай Валуев спит крепкий сном, вытянув длинные ноги (ему изготовили кровать по спецзаказу). Спит крепко, потому что в здоровом теле – здоровый дух. А здоровый дух требует нормального отдыха. Владимир Владимирович спит спокойно, свернувшись клубочком, потому что дела идут хорошо, национальные проекты претворяются, кроме того, государственная ноша вскоре будет передана своему преемнику. Николай Патрушев спит урывками: должность не позволяет. У Александра Лукашенко тревожный сон, американцы ни днем ни ночью ни оставляют намерений навести в Белоруссии порядок на свой лад. Некоторые мэры и губернаторы спят плохо, развернута компания по борьбе с коррупцией. Тут уж не до сна.
03.02.2007      
 
Отец
 
Мы с отцом стояли на невысокой горе, покрытой травами и лесной клубникой; вдали виднелись другие горы, березовые рощи, щебетали птицы, солнце согревало всех, был удивительный летний день, всё дышало гармонией и радостью. Отец, смотря вдаль, грустно сказал, что прошел еще один год (мы с ним не виделись с прошлого лета) и что всё ближе к закату, что вся эта красота останется, а его уже не будет. В словах ощущались скрытая боль, отрешённость и какая-то безысходность, Я почувствовал, что он об этом часто думает, но со мной о смерти говорил впервые. Я стал говорить, что он будет жить в нас, в своих детях и внуках, и смотреть на мир нашими глазами. На мои слова он ничего не ответил, только посмотрел на меня. Я так и не понял тогда, о чем он подумал в тот момент. После моей последней поездки домой (это было зимой) отец вышел меня провожать. За воротами ограды молча плакал, я прижал его к своей груди, он никогда не проявлял так свои чувства ко мне. Казалось, что я успокаиваю своего ребенка, мне было его очень больно видеть таким. Он, видимо, чувствовал, что мы расстаемся навсегда. Больше я своего отца не видел, он умер ночью от сердечного приступа, на его похороны я не успел приехать (самолёты не летали, а поезд шел около двух суток), стояла сильная жара, и похороны не стали затягивать. Воинствующий атеизм был частью обучения при получении диплома преподавателя физики. Например, наc тренировали, как незаметно поворачивать голову, чтобы запоминать и подсчитывать количество верующих, когда посылали в церковь для прохождения практики. Я был убежденным неверующим до одного дня... Как-то по ночам я стал испытывать не просто кошмары, а какое-то воздействие, которое вызывало необоснованную тревогу и которое не походило ни на одно из ранее пережитых. Так продолжалось две или три ночи. Я не мог в этом разобраться и делился утром со своей дочерью, говорил, что со мной что-то происходит ночью. Это были не просто сновидения или плохой сон, скорее всего ощущения, что ночью я не один, и это пугало меня. В следующую ночь произошло общение с душой отца. Находясь во сне, я ощутил сильное воздействие, на меня обрушился поток энергии. Позднее я часто возвращался (и возвращаюсь) к этому случаю, пытаясь его проанализировать: характер и природу этой энергии, свою оценку и реакцию... Было явное ощущение, что это был отец, что он был очень и очень далеко и одновременно рядом), энергии было так много, что я почувствовал себя мелкой и незначительной песчинкой, ощутил небывалую мощь мироздания. И я был благодарен отцу, что ему удалось сообщить о себе. Сделать это, видимо, ему было трудно. Что это была за энергия? Она не воспринималась ни кожей, ни слухом, не давала ощущения тепла, это была непонятная энергия, которая шла с огромного расстояния, и несла информацию. Тогда мне привиделся сон, что отец за матовым стеклом, упираясь ладонями в него, пытается меня увидеть и что-то передать, но его лица я не видел. Я понял, что он ищет меня... Какие можно сделать выводы? После общения с душой отца у меня некоторое время отсутствовало чувство страха, исчез ли инстинкт самосохранения, тревога, я был убеждён в бессмертии, была легкость и беззаботность. Отцу не довелось быть в моей новой квартире, но тем не менее он нашёл меня. Для общения душ не играют роли местоположение и расстояние (даже рыба, родившаяся из икринки, находит путь через тысячи километров океана до места рождения своих предков). Контакт с душой отца произошел через полгода после его смерти. Можно предположить, что этот эмоциональный шок был вызван переживаниями, связанными с потерей отца. Но мать я любил не меньше, она умерла раньше отца, однако подобного я не испытывал. Многие явления невозможно понять логикой, они за гранью человеческого понимания, но они есть. 05.04.2003  
 
Бочка с водой
 
Из раннего детства ярко помню такие события: мне было года два или три, и летом я заглянул в бочку с дождевой водой. Там кипела дневная жизнь, открытый мною неизвестный мир. В воде плавали жуки, личинки, им не было никакого дела до меня, они подплывали к поверхности и уплывали в глубину. Мама говорила, что у меня есть на все вещи своя точка зрения, своё отношение. Еще будучи ребёнком, я не мог никак понять, за что убили детей царя, родители же не смогли объяснить. Когда умер Сталин, мне было два года. Я заметил, что в мире людей возникла какая-то суета и моя мать без причины плакала. Мне она объяснила, что умер великий человек и что это плохо. Хорошо помню, в это время она несла вёдра с водой. У отца был ящик с кистями и красками, они меня завораживали – от них исходила какая-то сила. Отец всё собирался нас (детей) учить рисовать, но все было некогда – приходилось кормить пятерых детей. Внутри меня всегда бродили нереализованные силы, и вот они стали проявляться через живопись.  
 
Воспоминания
 
После потери семьи я почти впал в кому, спал дни и ночи, просыпался от жажды, заходил в ванную пить из-под крана, и каждый раз, когда пил, глядя на себя в зеркало замечал, что во мне происходят какие-то изменения. Я худел, из меня уходила жизнь, глаза теряли осмысленное выражение, взгляд становился пустым, безразличным. Меня словно что-то придавило, внутри что-то сломалось. Я пытался вести наблюдение за собой той частью сознания, которой ещё мог управлять (в психологии это называется интроспекция – взгляд внутрь самого себя). Во мне сломались какие-то важные механизмы самосохранения, исчез инстинкт выживания, полная пустота, безразличие. Я превратился в зомби, хотел только пить – и опять проваливался в сон. Так продолжалось несколько дней. После пробуждения подумал, что надо есть, даже если не хочу. Попытался встать, но ноги плохо слушали меня, я столкнул их руками с кровати и с трудом встал, затем отправился за хлебом. Дул ветер, светило солнце, кругом ходили люди, стояли дома. Я заметил холмы (оказался на каком-то возвышении), но я был словно один во всем мире и на все это смотрел, как через стекло из замкнутой кабины. Передвигаясь мелким, семенящим шагом, подумал, что за несколько дней из здорового мужчины я стал инвалидом. Меня пугала мысль, что могу остаться таким инвалидом навсегда. Понимал, что надо в себе что-то изменить, но как, я не знал. Механизм разрушения был замкнут, развивался по своим законам  и по своей логике, и я ничего не мог сделать. Когда приехали родственники, то они решили, что меня надо срочно поместить в больницу, и вызвали врачей. Когда привезли в больницу, женщина, которая оформляла прием больных сказала, что поместят меня в общий отдел, так как в пограничном отделении нет мест, но как только освободятся места меня туда переведут, поместят в хорошую палату, где живут санитары. Затем выдали одежду – полосатые штаны и куртку. Они были в заплатах, но чистые и отглаженные. Когда я оделся, то подумал – как заключенный в концлагере. Санитарами оказались здоровые мужики с наколками по всему телу и уголовного вида. Надо мной они смеялись, что попал в психушку, но относились нормально, снисходительно, без злобы. Утром с меня со спящего, сестра сдернула одеяло и сделала укол большим шприцем, на мои возражения и рассуждения о СПИДе она захохотала и ответила, что у них всЁ стерильно.  
 
Памяти друга
Сергею Филипповичу Крившенко  
 
В микрорайоне Солнечный города Иркутска, где я уже проживаю лет тринадцать. Растет дикая груша. Плоды у нее маленькие, но их так много, что они порой покрывают зеленым ковром большие участки земли и звонко хрустят под ногами. Мой знакомый армянин Рудик (который умеет шустро договариваться и проводить асфальтные работы) удивлялся, почему у нас в Сибири не делают из дикой груши вино. Последовав совету Рудика, я со своим другом Кольком отправился на сбор плодов. Расстелив под деревом полиэтиленовую пленку, мы начали трясти деревья и вскоре наполнили два больших мешка горьковатыми плодами. Дома они еще дозревали несколько дней, наполнив не только мою квартиру, но и весь подъезд винным запахом. После чего были раздавлены, дали сок, который я собрал в большую бутыль. Всё это несколько дней бродило (по выражению Рудика, «кипело»), превращаясь в долгожданное вино. Глядя на эти бурные катаклизмы, которые происходили за стеклом бутыли, я думал: Где и с кем мне предстоит выпить это вино? Сегодня получил из Владивостока сообщение: умер Сергей Филиппович Кривщенко. Мысли мои перенеслись на Восток, в прошлое... С Филиппычем (мы его так звали меж собой) я познакомился во время проведения выставки своих работ во Владивостоке через своего друга Болотова. Он был уже в годах, грузный, крупный, основательный человек. Несмотря на то, что он был профессором, в нём были знания, полученные не столько от занятий наукой, сколько от большой школы жизни. Свои принципы и убеждения, которым он всегда следовал, были выстраданы в самой жизни, от перенесённых ударов судьбы. Мы часто с Филиппычем и с нашим другом Вещуновым заходили вечером после дневных дел в кафе, закусочную, брали немного водки, закуску (Владивосток меня всегда поражал изобилием и разнообразием блюд из морепродуктов; на местную кухню также сильно оказывает влияние близость Востока – Китая, Кореи и Японии) и проводили время в острых и жарких дискуссиях. В этих дискуссиях мы затрагивали многие темы: о смысле жизни, политике, о литературе (Филиппыч был профессором по литературе, доктором филологических наук)... На все вещи он имел свою точку зрения, нам всегда она была интересна. Сейчас перед глазами стоит такая картина: вот мы уходим после нашего диспута поздним вечером; я обычно забегал вперёд и, оглянувшись, видел как идут два таких непохожих внешне друга – один крупный, седой, основательный, другой – небольшого роста, живой Вещунов – и продолжают спорить, приводя друг другу все новые доводы, жестикулируя и обращая на себя внимание проходящих мимо людей. Теперь я наливаю и пью горьковатое грушевое вино в память об этом добром человеке.
 
Сбор жимолости
Курагинские мотивы  
 
Сбор жимолости – это целое мероприятие, если хотите экспедиция. В Красноярском крае она созревает во второй половине июня. Среди населения жимолость ценится, эту ягоду любят – из нее можно варить компоты, делать морсы, её сушат. Там жимолость не такая горькая, как в Иркутской области, видимо, сказывается более мягкий климат. В поход готовимся заранее, берём продукты: хлеб, консервы, чай, сахар, ёмкости под ягоды из фанеры или листового алюминия, их называют горбовики, потому что нести их надо на спине. На электричке Абакан-Кошурниково надо ехать часа два до станции Журавлёво, там с местными договариваемся и за небольшую плату нас на моторной лодке переплавляют через быструю горную реку Кизир. Мажем лица, руки мазью от комаров и гнуса, дальше по тропинке идём к горе Жалынжа. Она – наш ориентир, синей копной маячит в утренней дымке. Вдоль тропинки журчит ручей, цивилизация заканчивается – вокруг тайга. Целые облака бабочек-капустниц заводят любовные хороводы и большими белыми пятнами покрывают тропинку. Как бы ни было жалко их, но эти хрупкие создания тысячами гибнут под нашими ногами. У Жалынжи делаем перевал, пьем воду, но надо идти дальше. Через несколько часов подходим к местности, где сплошной стеной стоят кустарники жимолости. Забираемся в эти заросли. Ягоды так много, что она порой закрывает небо. В этих местах пасутся медведи, о чём говорят сломанные и обжёванные кусты. Несколько раз видели, как они рядом бродят в высокой траве среди кустарников. Бессознательно проверяю, на месте ли нож, заряжаю обрез картечью. Разводим костер возле палатки – дикие животные боятся дыма (вестника лесного пожара) и стараются быстрее уйти от этого места. Жимолость, казалось бы, растёт в одном месте, но отличается одна от другой по размеру кустарников и по форме самих ягод. Они бывают круглые в виде вишни, в виде бочонков (наподобие таких, какими играют в русское лото), в виде кубышек, как греческие амфоры (конечно, без ручек), будто сосульки, но заостренные с двух концов. Собираем ягоду и ссыпаем в ёмкости. К концу дня набираем столько, что её хватит на всю длинную сибирскую зиму. Вечером – костер, чай. Представляем, что с утра предстоит обратная дорога, но уже с тяжёлой ношей. Усталые мы проваливаемся в глубокий сон. 20.02.2007      
 
Курагинские кореша
Курагинские мотивы
 
Хочу написать о некоторых своих земляках – курагинцах. Курагино – крупный поселок на юге Красноярского края, стоит в живописном месте, на берегу таёжной реки Тубы, притока Енисея, по которой перегоняли лес в плотах с ее верховий. Чтобы хоть как-то передать неповторимость тех мест, надо сказать о горах, окружающих это селение, о лугах с душистыми цветами и травами, о лесах: хвойных, лиственных и смешанных, поскольку посёлок стоит на границе Минусинской котловины с её тёплым микроклиматом и Саянами, где климат более суровый. Жители, кроме своей работы, выращивают овощи, рыбачат, собирают дикую ягоду, ходят бить кедровую шишку, на охоту. Одним из развлечений, или формой борьбы со скукой, среди молодёжи в период развитого социализма были драки. Правда, они проходили по негласным правилам: не применялись ножи, кастеты – в остальном никаких ограничений не было. Драки проходили, как правило, на танцах в парке, возле ресторана или пивнушки. Боёв без правил в то время не было, запрещено было даже каратэ, вот люди и находили возможность выпустить накопившийся пар таким образом, да еще в частых пьянках. Там много было интересных людей – о некоторых я расскажу, о тех, с кем (в одной команде) приходилось не один раз участвовать в групповых драках. Анатолий Шишкин (Ляпсик). Не один раз сидел в лагерях. Вся спина в наколках и шрамах. Во всю спину наколота картина – человек, сидящий на краю могилы, большой крест. Значительная часть зубов выбита в драках. Развитые надбровные дуги делают Ляпсика похожим на первобытного человека. Но по своей натуре он не подлый, наоборот – душа-человек, предан в дружбе. Любил вспоминать о своей жизни в лагерях. В драках был надёжен, смел. Такого убивай – не бросит друга. Анатолий– хороший таёжник: бить шишку кедра, охотиться – это его стихия. Николай Шалушинин (Шалупонь). Невысокого роста, худой, чем-то был похож на актера Андрея Миронова. Так же танцевал, как он. У родителей он был один, они жили в постоянной нищете в небольшом домике на улице Тютчева. В домике стояли две железные кровати, маленький телевизор «Рассвет», старый стол и тумбочка из фанеры. Отец часто пил. Николай не закончил даже средней школы, но всегда был опрятен, ходил в хорошо отглаженных брюках. Хотя физической силой он не выделялся, но мог морально подавить противника, посеять и неуверенность в его рядах, распустить ложные слухи. Здесь наш Шалупонь был незаменим. В армию его призвали поздно, он служил не со своими сверстниками. Попал в Казахстан, где испытывали ядерное оружие. После ядерных взрывов в шахтах (штольнях) оставалось оборудование, которое они тайком с сослуживцами продавали местному населению. Там он и получил облучение. Лучевая болезнь развивалась стремительно, Николай стал хромать, получал мизерную пенсию. Так в нищете и умер. Александр Никулкин (клички не было). Здоровенный бык. Постоянно занимался спортом, играл в футбол, таскал гири, штангу, качался. Как примерный спортсмен, получил от районного начальства путёвку на Московскую Олимпиаду в 1980 году. Был немного медлителен. Его трудно было разозлить, а еще труднее успокоить, когда уже разозлили. Товарищи уже вовсю дерутся, а Сашок все еще ведет разговоры – докапывается до истины, действительно позднее зажигание. Свои рассуждения о жизни, политике, людях считал единственно правильными. Другие гладиаторы не менее колоритны: Лабан, Возжай, Тухлый, Кузя, Бандит... Но уже сейчас можно представить состав команды – люди все разные, но они были связаны невидимыми нитями. P.S. У Бандита – Геннадия Дягилева – был физический недостаток: одна нога значительно меньше другой, он носил протез на шнуровке еще со школьных лет, воспитывала его бабка, мать жила на севере и иногда посылала деньги. Этот недостаток не мешал Бандиту в драках, он ловко делал подножку тем же протезом, так и получил кличку по аналогии с пиратом Джоном Сильвером.
 
03.03.2007  
 
Художник Димура
Потомок солдата наполеоновской армии  
 
Евгению Сергеевичу Димуре была за семьдесят, когда я с ним познакомился во Владивостоке. Его прапрадед де Мур служил в наполеоновской армии, остался в России, пустил корни, так впоследствии появился на свет Димура, судьба его привела во Владивосток. Это был интеллигент от природы, никогда не повышал голоса, умел внимательно выслушать собеседника, мог тонко пошутить над слабостями других. В углу его художественной мастерской стояла маленькая иконка, Димура подходил к ней, шептал молитву, крестился, и делал небольшие поклоны. Он раньше работал на китобойном флоте, объездил почти весь мир. В его мастерской на полках были собраны раковины, морские звезды. Особенно мне запомнились зубы кашалотов, касаток, акул. Некоторые челюсти величиной с человеческую голову, идеальные не только по форме (словно их вытачивал ювелир), но безупречной белизны, прочные, как сталь. Природа за миллионы лет эволюции создала совершенные орудия для убийства и разрывания плоти. Сюжеты работ Димуры в основном связаны с морем: сцены добычи морского зверя, рыболовства, моряки, корабли, яхты, морские пейзажи, виды Севера с собачьими упряжками... Евгений хорошо знал Федора Конюхова, повлиял на его судьбу. Мы брали настойку «Золотой фазан» (Димура предпочитал ее сотням других, которые красовались на витринах винных магазинов), закуску из морских деликатесов, и затем можно было услышать много интересного из уст бывшего китобойца. О том, что их судно за сутки могло добыть до шести китов, что китовый жир входил в состав ракетного топлива, что сердце кита весит более 200 кг. Много было услышано интересных историй о его женщинах, посвящать в эти истории других я не имею права – они были рассказаны только мне. Посидеть, поговорить по душам, забыть о своих проблемах за интересными разговорами с Димурой – это были незабываемые минуты. Грустно говорить о таких людях в прошедшем времени, так как Евгений Сергеевич от нас ушел, может, его душа встретилась с душами своих предков – французов.
 
05.03.2007  
 
Как мы плавали к практиканткам
Курагинские мотивы  
 
Однажды летом, когда я отдыхал у своих родителей в родном Курагино, вечером меня позвали друзья прокатиться на моторной лодке до селения Ойхи, там, по их сведениям, находились студентки из Красноярска – проходили производственную практику. Ойха находилась недалеко, поэтому мы планировали вернуться в этот же вечер обратно, только проведем разведку, что к чему, и домой. Итак, мы втроем, купив дюжину бутылок (огнетушителей) красного вина, сели в железную лодку «Казанку» и отправились навстречу приключениям. Река Туба имеет много притоков, иногда разделяется на множество рукавов и проток. Ну а так как успех нашего мероприятия мы уже начали отмечать с самого начала, с основного русла заплыли в какую-то протоку, уровень воды постепенно упал до критического, одним словом вместо встречи со студентками мы оказались в водной западне. Лодку приходилось тащить волоком по мелководью, мы избили все ноги о каменистое дно, думали, надеялись, что этот путь вот-вот кончится, но проходили часы, а русло становилось все сложнее. Думали повернуть обратно, но пройден большой путь, и была надежда, что мы, наконец, выберемся на основное, заветное русло. Постепенно стало темнеть, делать нечего, мы вытащили лодку на берег. Хорошо, в багажнике оказалось ватное одеяло. Сложили большой костер, у нас оставалось еще много вина, копчёное мясо. В разговорах, под звездным небом мы провели славный вечер, нисколько не жалея, что сбились с пути. Ранним утром, когда стоял густой утренний туман, деревенские лошади, как призраки, появлялись ниоткуда и уходили в никуда – божественная картина врезалась в память до настоящих дней, ради этих минут можно было разбивать ноги о камни. Утром через какое-то время мы, наконец, выбрались на большую воду, завели мотор и уже через полчаса были на берегу родного поселка. Родственники нас потеряли, немного поругали, что уехали, не предупредив, а мы пошли отсыпаться.
 
06.03.2007  
 
Воры и мошенники
 
Почему в России так много воров и мошенников всех мастей и разного калибра? Может, из-за большой территории, которая заселена неравномерно, а местами и вообще дикие области. Поэтому много соблазнов, с одной стороны; легко затеряться и избежать наказания – с другой. А может, эти качества уже запрограммированы в генной памяти нации? Запрограммировано же у китайцев трудолюбие, а у немцев – точность и аккуратность. Кочевники Чингисхана и Мамая тащили и грабили всё на своём пути. Может свои гены по части тащить не своё они передали двести лет ига русскому народу? Воры и мошенники пролезли (а может, всегда там были) во власть, в другие структуры и сферы. Даже учредили особую касту – воры в законе. Можно условно выделить: воры и мошенники в медицине, воры и мошенники в политике, воры и мошенники в правоохранительных органах, воры и мошенники в бизнесе, воры и мошенники в быту, воры и мошенники на транспорте, воры и мошенники в науке, воры и мошенники в спорте, воры и мошенники в армии, воры и мошенники в торговле, воры и мошенники в банковском деле, воры и мошенники в искусстве, воры и мошенники в литературе, воры и мошенники  на телевидении и в СМИ, воры и мошенники в церковной среде. воры и мошенники в самой воровской среде – особый род воров, по этому поводу есть народная пословица: вор у вора дубинку украл. (Только почему именно дубинку?) Есть множество других пословиц на эту тему. Рыба, которая гниёт с головы. О руке, которая моет другую руку. Ёще раз о руке, которая себе владыка. Взять от многого немножко – не воровство, а делёжка. О шапке, которая горит на воре. Воры и мошенники – да где их только нет? Они везде! Видимо, трудно найти область человеческой деятельности, чтобы там не развелись они. Само звучание этих слов – «воры и мошенники» – уже стало привычным, чуть ли не родным.
 
07.03.2007      
   
Сны и реальность
Сон (21 августа 2006)
 
Мы перешагнули через некую грань (как будто вышли из какой-то комнаты) и пошли рядом держась за руки. Шли по пустому полю с небольшими возвышениями, это поле пересекали какие-то борозды, но мы мало обращали внимание на то, что нас окружает. Главное то, что мы опять были вместе, ее лица я не видел, мы просто шли рядом. Она сказала мне, что подруга спросила ее, зачем я ее разбудил и позвал с собой. Я ответил, что как раз наоборот – мы именно сейчас находимся во сне, но так как все очень реально и нам кажется, что это не сон. (Я на всякий случай осмотрелся и убедился, что мы находимся во сне и подумал, что надо быть осторожным, т.к. здесь совсем другие законы и  возможно все что угодно).  
 
Сон (23 августа 2006, студенческий)
Я приехал из командировки, скорее из Москвы, сидели со студенткой (в реальной жизни я ее не знал) и ее с маленьким ребенком. Ели скудную студенческую пищу. Порции были небольшими и что-то очень простое. По специальности она была математиком и показала, что на ее работе (отдельных листах) какой-то молодой светило науки оставил отзыв своей рукой. Моя спутница давала мне понять, что я хорошо умею усыплять детей, а потом мы останемся вдвоем и я могу на многое рассчитывать. С защитой моей диссертации все не получалось. Потом я оказался в комнате девушек и обрабатывал ногти на ногах, но затем спохватился, что это неприлично в присутствии других людей и прекратил это занятие.  
 
Сон (24августа 2006)
Весь сон я не помню, вот его отрывок. Мой знакомый актер -драмтеатра Геннадий Гущин дал мне плод манго в виде женской груди (или женского зада). Плод был большим и на ощущение был как женское тело, при переноске дрожал и был теплым. Я с ним пришел домой. Дом был – комнатой в коммунальном деревянном доме. Я никак не мог попасть в свою дверь. Положил плод на пол и ходил вокруг дома.  
 
Сон (29 августа 2006)
Мой дом был в горах, я любовался пейзажами, которые открывались перед моим взором. Будучи во сне, я отдавал отчет, что в реальной жизни мой дом находился в равнинной местности, но мне во сне казалось, что горы мне также родными, и я с интересом их рассматривал. Затем у соседей началась драка, дрались несколько взрослых мужиков, бились смертельным боем. Я побежал в горы, за мной из дома, где шла драка, выбежала худенькая девушка и спросила взять ее с собой, подальше от греха. Она несла что-то в руках.  
 
Сон (2 сентября 2006)
 
Был дома в Курагино. Получилась какая-та ссора с сестрами – Татьяной и Лидой. Мне нужна была какая-то помощь (либо в деньгах, или еще в чем-то). Я подумал, что уйду от них и пойду к отцу, он мне поможет. (Отца уже несколько лет нет в живых).  
 
Сватиково озеро
 
О Сватиковом озере я впервые услышал от своего друга –Валерия Болотова. Он еще в молодости ездил к своему товарищу художнику Василию Денисову в город Кызыл, заехал на это озеро и был удивлен его необычайными свойствами. Но все по порядку. Следуя поговорке: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – я со своей женой Наташей в конце лета решил совершить путешествие на это озеро. На автостанции Абакана купили билет до Кызыла и на старом, изрядно побитом автобусе отправились навстречу новым впечатлениям. Наш путь лежал через Саяны. Несколько часов дорога уходила вверх, появились альпийские луга, с характерными для них травами и кустарниками: черника, рододендроны и другие. Саяны необычайно красивы: снежные хребты гор поднимаются над облаками. В наиболее опасных местах горного пути от возможных камнепадов и лавин в зимнее время года установлены защитные ограждения из металлических перекрытий на бетонных столбах. И если откажут тормоза у транспорта, на наиболее крутых спусках – специальные ловушки-тупики. В одном месте проезжали по выгоревшей тайге: печальное зрелище – мертвый лес и черная земля вместо веселой зелени. Несколько раз переезжали небольшие, но быстрые реки. Наконец, поднявшись на очередную гору, увидели ровное плато с многочисленными домиками, которые воспринимались как игрушечные – это была Тува. Республика вошла в состав Союза позже всех – в 1944 году. Через некоторое время показался Кызыл (до 1926 Хем-Белдыр), столица Тувы. Он стоит на берегу Енисея, там, где поставлена высокая стела-указатель географического центра Азии. Мы пришли в гостиницу и попросили двухместный номер, нам выделили самый дорогой (сказали, что других нет). В номере сантехника испорчена, из дивана торчали пружины (как тогда выглядит дешевый номер?). Наташа пала духом и предложила утром ехать обратно. – Но наша цель – Сватиково озеро, – успокоил ее я. Утром мы наняли частника и, закупив продукты поехали к цели нашего путешествия. Отъехав километров двадцать от Кызыла, оказались в полупустыне: небольшие колючие кустарники, сопки. Вскоре водитель объявил, что приехали. Озеро находилось в небольшом котловане, по берегам – многочисленные пансионаты и дома отдыха, но с распадом Союза они были брошены и приходили в негодность. У нас были палатка и спальники. В одном месте на берегу озера рос густой кустарник, его ветви свисали над самой водой. Мы затащили под них палатку и устроили там свое гнездо, поэтому уже в нескольких шагов палатку было трудно увидеть. В заброшенном пансионате я нашел вилы – оружие от непрошенных гостей. В то время после перестройки местное население агрессивно относилось к русским, их принуждали к переезду из Тувы, выгоняли с работы, поджигали дома. Многие учителя, врачи, инженеры покинули насиженные места и перебрались за Саяны (такие беженцы появились и в Курагино; среди них наш знакомый Георгий Конов). Вода в озере настолько соленая, что можно лежать без движения и читать газету. Из-за большой плотности человек, как пробка, выталкивался на поверхность. Вода и грязь со дна озера очень целебны; через несколько дней исчезают кожные заболевания, проходят женские болезни. В этом «бульоне» живут миллиарды ярко-красных небольших простейших, длиной до 1 сантиметра; у них хвостики елочкой, и они тело человека облепляют со всех сторон – утверждают, что целебная польза от этого большая. Как такие бекарасики выживают в соленом рассоле – непостижимо. Мы готовили еду на костре, топливом служили колючие кустарники, они давали сильный огонь. У чабана, который мимо озера прогонял отару овец и коз, покупали козье молоко; он жил недалеко от озера в войлочной юрте. Вечерами перед закатом на несколько минут пространство вокруг озера освещалось ярко-бордовым цветом, словно в воздухе распыляли тонны свекольного сока. Может, это происходило из-за атмосферных явлений. Прожив неделю дикорями, мы на попутной машине вернулись в Кызыл. В гостиницу возвращаться не хотелось; я вспомнил, что в Иркутске в аспирантском общежитии жила худенькая стажерка по математике из Кызыла – Татьяна Арапчор. Пошли в университет; там на кафедре математики сказали, что она вышла замуж, и дали ее адрес. Если бы я встретил Татьяну на улице – ни за что бы не узнал. Она непомерно пополнела, стала толстушкой. Удивлению её не было границ. Мы принесли с собой местную водку, приготовленную из брожения верблюжьего молока (купили у того чабана). Вскоре пришел Татьянин муж – такой же пельмень, добродушный и веселый. На обратную дорогу мы наняли частника, останавливались в красивых местах, делали фото на память. В одном придорожном кафе на берегу горной реки отведали свежего хариуса. Вернувшись в Абакан, мы почувствовали уют родного дома.
 
20.03.2007  
 
Гоча
 
С Гочой я познакомился в конце этого лета: вместе выполняли работу по ремонту фасада, изготовлению металлических ворот для МЧС. Точнее говоря,  Гоча с мужиками выполнял, а я в основном занимался организаторскими и бумажными делами. Гоча (в Иркутске – Гоша) приехал из Грузии, здесь женился, у него родились дочь и сын, одним словом, пустил корни в Сибири. Он предпочитает «москвичи» всем остальным машинам, так как на них можно перевезти много разного груза: мешки с картошкой, металл для сдачи в утиль, мясо из деревни да мало ли чего еще. Последний «Москвич» он купил за три тысячи, на эти вырученные деньги бывший хозяин машины купил себе  лыжи – едва хватило. Гоча вначале удивлялся, откуда я так много знаю о Грузии: о городах, винах, национальной кухне, потом удивляться перестал и принял меня за своего человека. Едем, к примеру, на его «Москвиче», слушаем грузинские песни, я пью красное вино (Гоча только пригубит – за рулем) – будто кусочек далекой Грузии в Гочиной машине. Он хорошо ориентируется в ценах на изготовление гаражей, в стоимости бетонных и других работ, в этом отношении хороший помощник. Гоча по доброте душевной взял к себе в бригаду рыжего Федора (Федькин, как называл его Гоча). Федькину было около 21 года,  он из Братска,  воспитывался в детском доме. Парень с хитрецой и ленцой. Однажды Федькин привел в летний дом Гочи проститутку с улицы. Когда та потребовала деньги за оказанную услугу, выпивший Федькин напал на нее с ножом, нанес несколько неглубоких ран; хорошо, что подоспел Гоча и отогнал его. Федькин теперь томится в заключении в ожидании суда. Гоча сетует, что сын иногда пропускает занятия в школе, рвется на работу помогать отцу, мечтает выучиться на автомеханика. Казалось бы, Гоча южный человек, но всегда спокоен, живет в своем ритме, ездит на дачу, покупает подержанные автомобили, одни ремонтирует, другие разбирает на запасные части и на металл, который увозит в скупку на своём любимом «Москвиче». Если Гоча поругается с женой (бывает и такое), то закупает продукты для семьи, а сам в знак протеста уходит из дома и ночует, отгадайте, где, ну, конечно, всё в том же «Москвиче».
 
28.03.2007  
 
Фасадчик Виктор –психологический паук
 
Паук незаметен и осторожен поначалу, сидит себе где-то на сучке под старым листком, его и не видно, и не слышно. Но это спокойствие весьма обманчиво, он уже разработал хитроумный план, как заманить простака в свою ловушку, и ждет удобного случая. Как только бедолага попадает в расставленную сеть, паук его обматывает паутиной и использует по своему усмотрению – можно законсервировать и использовать потом или сразу. Прошлым летом мне пришлось поработать с Виктором, он перебрался в Иркутск из Улан-Удэ из-за каких-то неприятностей, которые у него там сложились (видимо, кому-то так крупно насолил, что пришлось менять город). Небольшой рост, покатые плечи, животик и торчащие волосы на макушке делают его похожим на воробья. У Виктора нет специального образования, он перебрал много профессий: водитель, сантехник, маляр, фасадчик (ремонт и побелка фасадов) – приходилось выживать без поддержки родителей. Виктор с удовольствием вспоминал, как четыре фасадчика одни откупали ресторан для гулянья (помните, как гуляли раньше русские старатели-золотодобытчики и купцы). Одним словом, Виктор может приспосабливаться и выживать в наших сложных, кризисных условиях. Вначале он своим поведением располагает к себе: приглашает в гости, накрывает стол – паук начинает обматывать простака паутиной. Дает взаймы денег (выручает в трудную минуту) – надо же в паутину добавить еще и финансовых нитей для прочности своей сети. Предлагает совместную работу, организует транспорт, договаривается с тобой о партнерских отношениях. Паутина заматывается дальше – безобидные приходы на  чай и обсуждение деловых проблем постепенно переходят в обязательные  визиты для отчета и нового задания. Поскольку не все люди могут работать на высоте из-за природного страха, этим работягам напоминают, что основной заработок приходит не от них, а от тех, кто на высоте, но вроде они нужны, и с ними великодушно делятся, у них формируется чувство вины – паутина наматывается дальше. Виктор любит поучить новичка при передаче своих знаний маляра и фасадчика, а часто и наорать на провинившегося (спустить «собаку»), сорваться: довели бездельники, нервы не выдержали! Когда человек понимает, что, будто кокон, опутан паутиной правил и обязанностей от Виктора, он посылает его подальше (о, свобода!) и думает: надо же было так вляпаться на пустом месте! 17.04.2007   делили черный нал, кому давать взятки и т.д. «Да это сходка какой-то мафии», – подумал я. Когда меня обнаружили, поднялся настоящий переполох, директор перепугался, стал орать на подчиненных, как меня пропустили и. Не менее напугался и я, думаю, убьют ненароком как свидетеля, но все обошлось: художник есть художник, что с него взять. Преодолевая все возникающие трудности, мы, наконец, выполнили все работы, получили деньги, но по дороге домой заехали в овцесовхоз – председатель попросил оформить площадь возле конторы. Уставшие, уже на последнем дыхании, мы взялись за новый заказ. Краски было мало, в основном остались темных цветов, нарисовали колхозниц на фоне овец и пастбищ. Колхозницы походили на негритянок, мы сами хохотали над своими творениями. Но колхозникам все понравилось, они только возмущались, почему одна овца стоит на трех ногах. Она была изображена небольшим размером в стаде с другими, и они были фоном общей композиции. Не долго думая, мы эту овцу закрасили, не подозревая, какую бурю эмоций среди колхозников вызовет это решение. Они возмущались, куда дели несчастную овцу, и требовали ее вернуть (никогда бы не подумал, что будет такая реакция на такой пустяк). К изображению животного они относились трепетно, словно овца была живой, а может, для них этот образ более значим, чем само животное. Какой-то первобытный фетишизм в ХХ веке. Овцу пришлось возродить – колхозники успокоились и были довольны, а председатель обратился к Валерке с личной просьбой нарисовать небольшой портретик Ленина  на рабочий стол своего кабинета и хорошо оплатил эту работу из своих денег. На заработанные деньги мы могли жить целый год до следующего лета. 19.04.2007        
 
Заповедный сад
 
Как гоняли плоты по реке Тубе или Запахи детства
Курагинские мотивы
 
Река Туба, красивая и горная, несет чистые воды с Саян. В детстве по ней часто перегоняли лес в плотах. Таких людей называли шабашниками, считалось, что они много зарабатывали денег. Некоторые плоты были очень длинными. Часто они временно останавливались возле поселка, поэтому иногда весь берег был облеплен ими. Нам это было на руку, мы на этих плотах загорали, с них рыбачили, устраивали разные игры-догонялки: кто дальше проплывет под бревнами... Уже с детства могли отличить деревья друг от друга – сосну, осину, кедр. Тонко ощущали, как пахнет смола каждого дерева, как выглядит его кора, чем отличается на ощупь.  Иногда собирали смолу с коры  и варили серу (жвачку). Раньше, когда не было моторок (лодок с моторами), бревна в плоты крепили распаренными стволами черемухи, они, как тросы, прочно, намертво держали бревна. Если по такому плоту идти, то бревна даже не шевелились  - были туго стянуты, как гигантская циновка. С обоих концов плота (в начале и в конце) крепились греби – длинные весла 4-5 метров. Каждая гребь изготавливалась из длинного тонкого ствола дерева. Греби нужны были для того, чтобы плот направлять в нужное русло, избегать мелей, причаливать к берегу; сплав сопровождался характерным скрипом этих гребей. Поскольку река была горная, русло постоянно менялось, из-за этого нередко плоты налетали на невидимую мель и сплавщики неделями ждали повышения уровня воды. На плотах устанавливали шалаши для жилья, было место для костра. Люди понемногу богатели – бревна стали скреплять проволокой и скобами. По таким плотам нам было труднее бегать, бревна ходили ходуном, и можно было угодить под плот, ноги часто проваливались между бревен. Вместо гребей стали устанавливать лодочные моторы. Шалаши заменили палатками. Романтика уходила, на ее место приходила цивилизация.
 
26.04.2007      
 
Диковинки цивилизации
Курагинские мотивы  
 
В совхозе Южный, где жила наша семья, не было кинотеатра, а телевидение появилось, когда я учился в 9 классе и мы жили уже в Курагино. В это же время или годом раньше в поселке появился первый холодильник – его купил прокурор района Полин. С его сыном Валеркой я учился в одном классе, поэтому с интересом ходили к нему в гости смотреть на гудящий агрегат (в то время это было что-то вроде космической тарелки), само выключалось и включалось и еще давало холод. Откуда он мог появится этот холод – когда вокруг тепло? А в Южное, когда мне было около 4-5 лет, отец привез из командировки из Москвы много необычных вещей, тогда сбежалось все село, когда их разгружали. Отец демонстративно поднял тарелки и вазочки из розового стекла и уронил их на пол; окружающие вскрикнули от испуга, но посуда  отскочила от пола и осталось целой. Это было первой знакомство с посудой из пластмассы. Люди обнюхивали и вертели в руках диковинные вещи. Чудеса продолжались. Распаковали голубой агрегат, налили воды, положили белье с мылом и включили в розетку. И механизм сам выключался – уму непостижимо. Через некоторое время достали белье, взрослые по очереди ощупывали его и убеждались, что оно чистое. А потом вода сама удалилась из агрегата. Потом отец всех позвал в большую комнату, взрослые сели прямо на пол, набилась целая комната, другие стояли во дворе, ждали своей очереди. Отец принес какой-то приборчик, на окна повесили одеяла и потушили свет. И на стене стали появляться цветные картинки – удивлению не было предела. Так впервые жители совхоза познакомились с фильмоскопом. С этого времени у нас дома мы показывали «кино». Приходили взрослые, дети рассаживались на полу и крутили пленки; тот, кто хорошо читал, делал объявления и читал надписи. До сих пор помню некоторые названия, и в памяти сохранились отдельные образы из этих лент.
 
27.04.2007  
 
В своих мыслях часто переношусь в то время и в те места, когда был счастлив, это мой тайный заповедный сад, о котором никто не знает, дорога в который известна только мне одному. Это мое убежище, моя пещера, мой путь для отступления, моя потайная комната, мой необитаемый остров. Может быть, это самое ценное, что у меня есть. Это то, что меня сформировало и сделало таким, какой я есть. Это отражение самого себя, но только во внешнем, которое потом перешло во внутреннее. Видимо, такой сад есть у каждого, только одним он мало нужен, сидит в подсознании, другие живут только там и совершенно оторваны от жизни. В своем саду я знаю каждую тропинку, каждый куст: что-то вынести оттуда или изменить его нельзя – прошлое не перепишешь. Оно осталось таким, каким было. Можно, правда, с годами и приобретением опыта по-другому воспринимать свой сад, но с какой бы высоты или под каким углом его не рассматривай, сам сад не меняется – в этом весь парадокс. Совершая прогулки по своему саду, я могу встретить тех людей, кого давно нет на этом свете. Поговорить с ними, поспорить, даже устроить ссору. Я там часто встречаю отца,  мать, погибшую жену, стараюсь попросить прощения за свои необдуманные слова и поступки или что-то обсудить. Одно хорошо, мне никто там не мешает – это сад только для меня одного.
 
20.04.2007  
 
Поездка на пленэр
 
Позавчера собрался съездить на природу – пейзажи пописать. Собрал краски, кисти, холсты, складной стульчик (который подарила мне дочь). Одним словом, набралась большая сумка. Созвонился с Татьяной Кулаковой, у нее в деревне Хомутово живет Валюша, с которой она училась в университете. С Татьяной встретились на вокзале, вскоре автобус доставил нас на место. Татьяна сказала, что помнит дом Валентины зрительно. Надо переехать через мост  и свернуть в сторону от магазина, а там она сразу все вспомнит. И что улица, где живет ее подруга, названа в честь какой-то женщины, а дом № 10. Водитель «скорой помощи», которую мы остановили на улице, сказал, что именем женщины названа только улица Ирины Рогаль, других улиц  с женской фамилией в Хомутово нет. Нашли эту улицу, там Валюша не проживала. Но одних мостов оказалось четыре, а магазины встречались через каждые 20 метров. Была еще одна примета – Валюша держит козу, а ее соседка продает молоко. В деревне около 20 тысяч жителей, а коз держит и молоко продает чуть ли не половина жителей села. – Мы что, – говорю Татьяне, – будем ходит по дворам и искать, кто держит коз? Этак и за месяц не обойдем все подворья. Собрались уже ехать обратно, как вспомнили, что есть администрация села, там по фамилии нашли адрес Валюши. Улица называлась Кольцовской. Валентина с мужем два года назад продали квартиру в Иркутске и купили дом с надворными пристройками в Хомутово. Нас они, конечно, не ждали. На кровати вместе с Валентиной, как котенок, спал козленок. Хозяева были пьяны. Валентина за два года ссутулилась, лицо опухло, глаза заплыли, шаркающая походка. Ясно было: они спиваются, вернее сказать, уже спились. Несвязная речь, извинения за беспорядок в доме. Все увиденное вызывало смешанное чувство: жалость и отвращение. (Татьяна говорила, что Валентина слыла первой красавицей на курсе; с ней всегда было интересно поговорить.) Козленка отняли от матери потому, что хозяевам показалось, что она ее обижает. Теперь коза бегает по загону с полным выменем молока, а козленку покупают молоко в жестяной банке, и то если они не в запое. Но это бывает редко, поэтому бедный козленок постоянно кричит от голода, а приемные родители чаще покупают для себя дешевый спирт. После всего увиденного и выпитой водки желание писать пейзажи улетучилось напрочь. Утром под ругань между собой хозяев и блеянье маленького мы ушли на остановку, чтобы добраться до Иркутска. (Я тащил на себе тяжелую сумку с принадлежностями для живописи, которую так и не открыл.) 30.04.2007     Народные гулянья (Курагинские мотивы)      
 
В  детстве не было телевидения и люди не были прикованы к экранам, находили другие  способы заполнить свое свободное время, чем развлечься.  
 
Прогулки  по  берегу реки, игры в волейбол, массовые выходы в кино и т.д. Особое место среди  этих способов  занимают  “народные гулянья”. Они проходили по каким-нибудь  датам, праздникам, дням района, урожая и т.д.      
 
Проходили как правило в парке – место на берегу реки, где диким образом росли деревья, кустарники, были тропинки, танц-площадка и забор с воротами, который отделял это место от остальной части поселка. Чтобы попасть  на территорию парка в праздник,  надо было купить дешевый билетик, который продавала неизменный сторож – Евгения (Женя как ее звали) Барисович.     
 
Люди на гулянья собирались часом к 11 дня, были празднично одеты. Приходили, как правило,  семьями или маленькими группами  друзей, но больше семьями, с детьми, бабушками и дедами.      Каждая семья  располагалась   под отдельным кустом или деревом, приносили с собой водку, квас, обильную закуску. Иногда играл духовой оркестр, но чаще, пели во весь голос песни под свои гармошки.      
 
Была атмосфера настоящего праздника - хорошая солнечная погода, рядом красивая река с живописными  берегами,  запах цветущей черемухи или дички (кустарник с совсем маленькой ранеткой), веселые люди,  распевающие народные песни.        
 
Если не хватило спиртного, то работали многочисленные буфеты (ларьки).  Водка продавалась в бутылках из синего стекла, а пили ее из граненых стаканов, или из таких же граненых стопок.  В то время не было магнитофонов, и даже транзисторных приемников, поэтому люди знали слова многих  песен, чтобы их петь и веселиться. Машин было совсем мало - ездили на лошадях и велосипедах. Драк и скандалов на таких гуляниях не было - не допускалось. Милиции там не было т.к. гуляли “всем миром”. Кто перебрал лишнего, спал себе под кустом. Расходились уже  глубоко под вечер.                                                                            
 
 27.04.2007    
 
                         О холсте           
 
Вначале рисовал на дв-пешке (ДВП), а еще раньше на картонный обложках, которые отрывал от старых отчетов в институте Труда.   Наставник и товарищ Димов (учитель) говорит, надо переходит на холст. В магазинах он дорог и если тем более, уже загрунтован.    
 
В драмтеатре проводили ремонт и все содержимое театра перевезли в другое здание. У знакомой художницы спросил,  где они берут  холст, она сказала, что у рабочего театра,  дают ему на бутылку и он отрезает нужный кусок. В то время  у меня появились деньги, и я отправился за холстом. Рабочий поведал, что этим  холстом в театре закрывали плюшевые сидения в партере – натягивая на них огромное полотно, чтобы защитить от пыли. Рабочий спросил, сколько метров мне нужно, когда услышал, что куплю весь холст  удивился. Рабочий  забрал деньги, и повел меня в подсобную комнату, там на полу лежало два больших  тюка. Договорились, что второй тюк я заберу на следующий день. Подняв тюк и водрузив его на плечи, я трудом переставляя ноги добрался да квартиры Ивана, благо, что он жил неподалеку. Таким же образом был доставлен и другой тюк. Распоров  полотно на отдельные полосы, из которых он был сшит,  я их постирал и прогладил (грязи и пыли в нем было немерено), на это ушло около недели, хотя стирал на машинке. Холст был грубый, с толстой прочной ниткой, руками сразу не порвать.  Димов говорит, что он сделан из крапивы, на таких холстах  творил Репин (репинский холст). Знакомые удивлялись – зачем так много холста, я отвечал писать картины. Мне его хватило на 6 лет. Один мой знакомый  Анатолий Сурушкин предложил написать письмо президенту Белоруссии,  хорошо отозваться о его мудрой политике, защите прав и культурного наследия славян  и попросить прислать по выражению Сурушкина “прекрасного белорусского льняного холста”.  О том, что  их лен впитал красоту и силу белорусских полей. Сказано, сделано  письмо было составлено и отправлено. Я скромно попросил выслать 100 метров холста. Сурушкин был уверен, что холст мы получим. Однако через некоторое время я получил письмо из областного отдела культуры. Туда через Москву вернули наше обращение.  В письме в язвительной  форме предлагалось мне доставать нужные материалы через  Союз художников,  и такой смысл, что мол только извращенный ум мог придумать такое – обращаться за холстом к президенту республики  (надо было сохранить это письмо).  Тем не менее “прекрасный  белорусский  льняной холст” я все-таки раздобыл.     
 
Эту партию холста я взял бартером через  газету “Деловая неделя”. Это газета рекламирует всевозможные стройматериалы. Одна оптовая база рекламировала через нее свою продукцию из Белоруссии. Среди многочисленных товаров  был и льняной холст. Мне выдали огромный, плотно упакованный тюк этого холста, шириной около 2 метров – целое состояние.  Он был неподъемен, пришлось заказывать машину. Холст был из тонкой нитки. Я из него даже сшил несколько рубашек -  тело дышит и летом не потеет, красота. Однако время идет, руки не могут без дела, этот холст также подошел к концу.         
 
У сестры в городе  Черемхово в одном магазине увидел в отделе тканей “двунитку” -  плотная ткань для подкладов,  конечно, это не крапивный  холст и  не “прекрасный  белорусский  льняной холст”, но вполне приемлем.         Продолжение следует, поскольку холсты рано или поздно заканчиваются,  даже если их привозить машинами.                                                                              16.06.2007             
 
Соединить контакты             
 
Позвонила  Татьяна - она сейчас проживает у своего друга Кремнева, а свою квартиру сдает в наем. Татьяна говорить, что если бы проводили конкурсы идиотов,  то Кремнев бы занимал первые места. Дак вот, Татьяна  говорит, что они уже две недели сидят без света и просила,  приехать и соединить контакты, поскольку они перегорели из-за замыкания. Пищу  готовить и кипятить чай приходится ходить к соседям  по площадке .      
 
Я собрал необходимые инструменты и поехал выручать друзей.  Их квартира находиться в Н-Ленино – это отдаленный район, до него добирался около часа, попал в пробку из-за аварии на дороги. Стояла душная погода, пассажиры томились от жары, потели, но молча сидели – другого выхода не было.  Я незаметно рассматривал (скорее любовался) молодыми красивыми спутницами, которые сидели напротив меня – приехали поступать в институт. У одной были длинные волосы, маленький красивый ротик, который изящно двигался и принимал совершенно  непостижимые формы при разговоре. Я в ходе этого наблюдения думал о неистощимой фантазии природы, когда она создает разных людей.        
 
Я предполагал,  что  быстро заменю неисправную часть и дело с концом однако …        
 
Проводка выгорела в разных местах, счетчик сгорел. Да здесь работы  не на один день, надо полностью менять всю проводку.  Краны не работали, квартира была запущена полностью. Распив на дорогу бутылку водки,  мы с Татьяной поехали на день рождения ее внука,  который должен был состоятся на следующий день.  Татьяна несла  подарок набор немецкой  посуды в красивой круглой коробке.                                                                                     
16.07.2007                    
 
Как рождался мальчик Костя       
 
Моя приятельница Юля вчера рассказала  за бутылкой хорошей водки  “Добрая” как она была помощницей  при рождении ребенка.        
 
Ее  знакомая Наташа жила со своим гражданским мужем в заброшенной даче – без  электричества, печки  и других благ цивилизации. Юля иногда приезжала к ним отвлечься от городской суеты и какое-то время побыть на природе. У Наташа была беременность на последних сроках. Трех своих первых детей от разных мужчин она отдала в детские дома. Юля  говорит, что одна ее дочка Настя очень красивая, но слишком капризная и вредная.           
 
В один из дней Наташа сказала Юле, что она родит вот-вот и попросила ее сбегать за бабушкой, дом которой был неподалеку. Юля предложила вызвать скорую, нет они не успеют заверила ее Наташа. Юлька побежала к указанной бабуське, та выслушала просьбу,   но отказалась идти, сославшись на усталость и позднее время. Когда Юлька прибежала обратно, ребенок лежал на кровати, Наташа собрала послед с целлофановый пакет и просила отрезать пуповину.        
 
Затем Наташа принесла мокрое и холодное покрывало с улицы и стала в него  заворачивать малыша (как позднее поняла Юлька – хотела чтобы тот простыл и умер, не вызывая особых подозрений – стояла поздняя осень). Юлька отобрала это покрывало, нашла  сухую тряпку и завернула малыша. Затем пошла в соседние дома,  крича, если есть взрослые, то просила выйти и оказать помощь. В одно доме шла гулянка, вышел мужчина, узнав в чем дело позвонил в скорую помощь, указал номер своего дома, и предложил Юльке привести мамашу и принести малыша. Когда приехали врачи, малыш (его назвали Костей) тихо спал, а Наташа вытекающей кровью залила новый диван и пол вокруг себя. Пьяный муж Андрей появился, когда Наташу и Костика увезли на скорой помощи.      
 
Юля говорит, что Костика из детского дома кто-то уже усыновил, а Наташа со своим мужем, узнав о новой инициативе государства по выделению материнского капитала решили родить следующего малыша.                                                                 
25.08.2007  
 
Сосны           
 
Вчера было воскресенье, шел мелкий противный дождь. Небо закрылось грязными облаками. Оказался  в районе свердловского рынка, потом прошел по улице Чайковского и поднялся в сосновый бор. Нахлынули воспоминания, мелькнула мысль - выдержит ли сердце, так можно дойти до самоубийства…        
 
Внизу стояли типовые двухэтажные деревянные домики. В одном из них жили мои знакомые – художник Александр Степанов и его жена Люба. Как раз в то время я познакомился со Светланой. Эти яркие, свежие отношения, не обремененные  бытовыми проблемами, ссорами и т.д. Мы сюда часто приезжали, Люба  пекла вкусные пирожки с капустой, пили красное вино и отправлялись гулять по сосновому бору. Вот тропинки, вот эти сосны, они конечно и тогда стояли, когда мы были молодыми.         
 
Помнят ли они нас,  Светлану?  У деревьев  же другое восприятие времени (в Америке есть сосны, которым за 300 тысяч лет). Конечно, помнят. Подошел к одной сосне,  через черную кору выходила смола – может она также оплакивает погибшую Светлану. В то время трудно было найти туристическое снаряжение, многое делали сами (спальники, палатки, и пр.) Сделанное оборудование мы испытывали в этом бору – ночевали среди сосен.        
 
Подумал, что если доживу и буду глубоким стариком, Светлана всегда останется молодой, а я буду приходить к этим соснам, как к своим старым знакомым.        
 
У деревьев другое же восприятие времени – наша долгая жизнь для них как короткий, день или час, если не минута.                                                                                   
 
17.09.2007  
 
Зачем нужна эротическая живопись?            
 
Художник  изображает все, что хочет, этот вопрос сам по себе нелеп.  Тогда можно по другому его поставить – зачем художнику нужна эротическая живопись?       
 
Не будем искать ответа в  истории, хотя эротическая живопись  обнаружена еще на пещерных рисунках, наряду с сюжетами охоты и другими сценами жизни. Интерес к интимной сфере широко отражен не только в живописи, но и в народном эпосе, песнях и .тд.       Видя  эротические рисунки (если это зритель - женщина) может понять, что видит в  обнаженном теле мужчина, что его привлекает - женщина видит обнаженную женщину глазами мужчины, своеобразный половой стереоэффект в области восприятия.       Эротическая живопись, возможно, позволяет  избавиться художнику от тех запретов, которые были сформированы в детстве родителями и средой и обрести свободу в своем  творчестве - вполне возможно.      
 
Но, что-то рисуя человек не только избавляется. Изображая солнце или красивое спелое яблоко, человек не хочет от них избавиться, напротив, они его привлекают они ему нужны, он их сохраняет в своих изображениях.      
 
Изображая женское тело, художник, возможно, бессознательно хочет сохранить красоту и молодость тела - вполне возможно. (Может поэтому художники редко изображают тела стариков, не показывают их увядание).       
 
Возможно, изображая женщину, как  основу возрождения жизни, художник пытается приблизится к пониманию и открытию смысла  всего живого, найти объяснение своего существования, вполне возможно.        
 
Не могу удержаться, чтобы не привести слова К.Г.Юнга “ В этом причина поклонения идолам, магического использования сакральных образов, икон. Их магия заразительна, и они исцеляют нас, но лишь при условии, что мы отдадимся им.  Если вы можете отдаться иконе, она заговорит с вами. Взять хотя бы ламаистскую мандалу с Буддой или Шивой в центре; в той мере, в которой вы способны отдаться ей, она способна ответить и войти в вас. Тут есть магический эффект.”              
 
22.09.2007                        
 
Свои лимоны            
 
На днях ходил в контору магазинов “Продалитъ” договариваться о продаже через их сеть своих открыток.  Там увидел  большой настенный календарь, на котором среди работ других были изображены лимоны Матисса. Я и раньше хотел их написать. Находясь в магазине за продуктами, опять увидел лимоны, думаю – надо взять для композиции. Взял восемь штук, лимоны как лимоны, продолговатые с толстой  кожурой.      
 
Принес домой, выложил в большую тарелку,  кручусь вокруг них, с какого бока начать? Написать их в тарелке? Передать их продолговатость, цвет, тени от плодов, отблески от падающего света. Но у меня уже есть яблоки, помидоры, апельсины в тарелках. И если будут еще и лимоны в тарелке – нет. Ничего нового.  Я отложил это занятие. Лимоны пару дней мне попадались на глаза, раздражали своим упрямством,  ничего не поделаешь – тупо лежат себе в кожуре.      
 
Вчера вечером думаю, может, как у Пикассо их сделать квадратными,  или ромбами? Нет, это будет подражание этому автору.       
 
Пришла идея. Не думать о форме, о ней забыть, что будет, то и будет. Надрезал один лимон, запах наполнил комнату, с ножа капал бесцветный сок. Да надо забыть о форме, кожуре, тенях. Думать, вернее, чувствовать запах, вкус, другими словами передавать  суть лимона.     
 
Выдавил на палитру желтой, немного красноватой (один лимон  имел такой оттенок), зеленой (этот оттенок имели уже два лимона), белил, немного коричневой.  Желтой краской толстым слоем нанес основу плодов, красной и зеленой выделил их индивидуальности. Белила показали места падения света, коричневая показала места прикрепления к веткам. Форма проявилась сама собой. Кислота и запах лимонов исходил от холста.                     
 
Я получил свои лимоны.                                                                                
 
13.02.08  
 

Пресса об авторе – художнике и психологе
 
«Игры подсознания» Владимира Щербинина
 
Творчество – это, прежде всего, внутренний мир автора. Так считает иркутский художник Владимир Щербинин. Он не может объяснить, чем продиктованы сюжеты большинства его картин. Но точно знает, что они символичны. Выставка работ открылась сегодня в филиале областного художественного музея. Свою выставку Владимир Щербинин назвал «Игры подсознания». Почти все его работы – это условные символы и случайные фигуры, объяснить происхождение которых автор не может и не считает нужным. Он просто выплескивает на холст свои мысли и эмоции, не анализируя их и не пытаясь систематизировать. «Многие творческие процессы на уровне подсознательного происходят. Классический пример – это таблица Менделеева. Он ведь ее тоже во сне придумал. И здесь так же: не отдаешь отчет, почему именно так получилось, все происходит само собой», – говорит художник. Рисовать Владимир Щербнин стал 10 лет назад, чтобы отвлечься от проблем в личной жизни. В тот день он взял картон от посылочной коробки и долго сидел на берегу. В итоге получилась работа «Камни», с которой все и началось. Правда, живопись для Щербинина – только хобби. По образованию он психолог. Может быть, поэтому свои картины сравнивает со знаменитыми тестами Роршаха. Это те самые чернильные кляксы, которые используют в своей работе психиатры. Кто-то из пациентов видит на листах Роршаха обыкновенные черные пятна, а кто-то вполне конкретные предметы. Так же и в творчестве Щербинина. Очень часто сюжеты картин ему навевают сновидения. Так произошло с работой «Луна в дымоходе». «Просто перед этим мой друг погиб. Незадолго до смерти он построил дачу своими руками и рассказывал мне, как клал камин. Я подумал: а может, его душа передала мне этот сюжет?» – рассказал Владимир Щербинин. В экспозиции нашлось место и для портретов. Они тоже непростые. Рисуя человека, Щербинин не старается добиться внешнего сходства. Для него важнее отобразить на холсте внутренний мир и характер своей модели. Одним словом, психолог. Елена Миненкова (11.11.2005)    
 
Выставка
«Глазунья» как часть... мироздания
 
Привилегия показать свои работы в выставочном зале художественного музея имени Сукачева предоставляется далеко не каждому профессиональному художнику. Экспозиция, принадлежащая любителю, – крайняя редкость. Именно с этим редким явлением на художественной ниве Иркутска знакомимся мы на выставке Владимира Щербинина – кандидата психологических наук, получившего первое образование на физико-математическом факультете. Заметим сразу: выставка неоднозначна. Художник изображает мир не только реальным, но и в тех образах, которые он извлекает из подсознания. Кажется, Щербинину интересно все: цветы, растущие в поле и на подоконниках, пейзажи и портреты, красота женского тела и простые вещи домашнего обихода. Художник разнообразен и многолик. В его работах можно увидеть манеру письма, заимствованную у великих живописцев Гогена, Ван Гога, Сезанна, Матисса... Но это не значит, что Щербинин подражателен, он мыслит самостоятельно, и те картины, которые предлагает нашему вниманию, складываются из фантазийных образов окружающей действительности. Соединение конкретного и ассоциативного в работах художника помогает зрителю не просто любоваться картиной, а находить в ней концептуальный посыл, например, как в работе с простым название «Глазунья». Действительно, на картине изображено распластанное на сковородке разбитое яйцо. Но разве это так? Представляется космос с его контрастным цветом, ярким солнцем, прорывающимся через пелену плотных облаков, с «черными дырами», переходящими в рябь разорванных атмосфер. «Глазунья» – это все те же ассоциации, которые бывают у человека, удивленного таинством мироздания и готового перевести его в привычный визуальный ряд. Случается, привычное становится таинством мироздания. Все зависит от точки зрения.  В изображении живой природы Щербинин находит цвета, которые несвойственны ей, невозможны для конкретного пейзажа. Он не стремится к копированию, образ природы для него становится поводом выразить свое мироощущение, чувственное начало в восприятии ее роскоши или увядания. Его «Деревья возле института» не связаны с городским видеорядом, вообще оторваны от какого-либо конкретного места и похожи скорее на колоссы, затерявшиеся в безбрежье желтых трав и синевы, возникшей то ли от бега речной воды, то ли от неба, срезавшего вершины этих деревьев. Свои пейзажи художник часто уводит от холодной стылости сибирской природы в жаркие страны, в которых раскаленное солнце создает марево, размывающее конкретное очертание предметов. Даже зима у него кажется влажной и теплой. Как Япония научилась декорировать свою природу, так и Щербинин создает картины-декорации придуманного им театра. В «Сиянии» кресты на храмах становятся звездами, излучающими яркие и в то же время размытые лучи света. Изображения самих храмов не нужно, только очертания, линии, повторяющие их формы. Раздел выставки, в котором художник демонстрирует «опыты подсознания», напоминает абстракции, изображенные в довольно однообразных цветовых гаммах. С этими странными конфигурациями форм и линий можно соглашаться, а можно сказать, что подсознание выглядит по- другому.  Интересны портреты Щербинина. Трудно говорить о схожести с моделями, если не знаком с ними, но каждый персонаж становится собирательным образом какого-то определенного типа человека. «Воин Байкала» похож у него на индейца, а современный молодой человек – «анархист» с тонкой шеей, безумными глазами – будто срисован с «бомбиста» второй половины ХIХ века. Возможно, эти воинственные образы родились из девиза, который художник избрал для себя: «Мои картины – это мое оружие, которым я хочу отвоевать место под солнцем для себя и для своих близких». Или другой его тезис: «Мой опытный друг сказал, что на пути у меня когда-то встанет стена, – будь готов пройти через нее, чтобы идти дальше. Я уже иду по этому пути». Правда, непонятно, прорвал он эту стену или только прилагает усилия к тому. В любом случае жизнь для художника ассоциируется с борьбой, постоянным напряжением воли и силы духа. Как говорят философы, жизнь и есть борьба, поэтому противоречий в творчестве Щербинина никаких нет.
 
Светлана ЖАРТУН    
 
Психология цвета
  
В галерее «Планетарий» открылась выставка работ Владимира Щербинина. Иркутский художник Владимир Щербинин впервые взялся за кисть лишь несколько лет назад и уже получил признание критиков и приглашения престижных художественных галерей мира. Для любого профессионального художника выставка работ – событие важное и значимое, поэтому экспозиция любителя интересна сразу с нескольких позиций – профессиональной, психологической и... жизненной. Согласитесь, в наше вре- мя узкой специализации не всякий кандидат психологических наук, получивший первое образование на физико-математическом факультете, пробует себя на художественной ниве и столь успешно.    
 
Работы Владимира Щербинина порой гротескны, порой странны. При первом взгляде на его работы всплывают в памяти полотна Ван Гога, Гогена, Сезанна – те же яркие без полутонов цвета, та же непосредственность в восприятии, и, кстати, столь же позднее вхождение в искусство – Ван Гог начал писать в двадцать девять, а Гоген – еще позднее, оба не имели профессионального художественного образования. «Подсолнухи» и «Луна» Щербинина звучат отголоском произведений экспрессионистов. И на первый взгляд, именно это направление живописи наиболее близко художнику. Но перемещаясь по экспозиции, видишь, как меняется и настроение автора, и его художественные приемы. И вот уже «Клумбы цветов» наводят на мысль о родстве манеры его письма с Моне, а расположенные чуть далее работы из серии «Плоды подсознания» напоминают Пикассо. Небольшие картины Владимира Щербинина выглядят почти примитивно, но необычайно сильны по выразительности. Кажется, художник удивляется и яркости красок, и тому, как причудливо внешний мир отображается на холсте, и свойствам человеческой психики. Психолог по образованию, он не может не знать о психологических характеристиках цвета и изощренности подсознания, предлагающего личности свою трактовку увиденного и осмысленного. Ведь всем известно, что в пятнах Роршаха каждый видит свое. Работы серия «Плоды подсознания» бессюжетны, порой гротескны, порой странны, по-детски откровенны и ярки. Также как непросто определить направление живописи, в котором работает художник: экспрессионизм, импрессионизм, авангард?.. Не удается понять однозначно и его жизненное кредо. Девиз, который художник вынес в каталог работ, звучит достаточно воинственно: «Мои картины – это мое оружие, которым я хочу отвоевать место под солнцем для себя и своих близких». Выставка, которая продлится до 25 февраля, будет интересна любителям живописи и психологических загадок, а также всем переживающим душевные кризисы, с которыми художник борется своим творчеством.  Выставка будет интересна любителям живописи и психологических загадок.  
 
Наталья Розова. Фото: www.vld.ru        
 
 
 
 
 
 
 
 
Матюшкин Осип Макарович
(родной дядька по матери Владимира Щербинина)
 
Краткая биография моей жизни  
 
Начал я писать в 1923(?) году, и сколь мог припомнить — все описал, и сегодня, 21 апреля 1928 года, я начал списывать со старой книги в эту. И вот начну с семи лет моего возраста. Когда мне было семь лет, я жил с матерью и сестрой Нэлой в деревне Сидорово (ныне Курагинский район, прим. О.В.). Жили вместе с дедушкой материного отца. А мой отец в то время жил на Амурской. И вот в 1907 году мой отец приехал в деревню, где жили мы. Мне в то время был девятый год, а сестре — 5 лет. По приезде в деревню, отец прожил всего лишь две недели, и решил ехать опять на Амур. Итак, сборы были недолги, сгрузили вещи на телегу и с Богом в путь. И через двое суток мы приехали в город Минусинск. В Минусинске остановились на постоялом дворе, и, прожив несколько дней, сели на пароход, который шел в город Красноярск. Через несколько дней доехали до Красноярска, сошли с парохода, наняли извозчика и перевезли вещи на вокзал. На вокзале переночевали одну ночь и сели на поезд, отправились по направлению к Сретенску. Сколько времени мы ехали до Сретенска, я не помню. Но по пути я много видел интересного по сравнению с деревенской жизнью. В пути на поезде мне очень нравилось, когда подъезжаешь к станции, и как только поезд остановится на станции, выбегаешь из вагона, и с чайником в руке бежишь за кипяченой водой (за кипятком). И пробегаешь мимо рядов торговок, которые с радостною улыбкой предлагают что-либо купить: пирожок, шанежку, курочку или молочка — словом, что только душа желает. И налив кипятка в чайник, идешь обратно, и, купив что-нибудь покушать, возвращаешься обратно в вагон. Поезд трогается далее, пассажиры начинают раскладывать кушанья и пить чай. Итак, на поезде время проходит нескучно, но всему приходит конец, так и нам. Мы доезжаем до города Сретенска, выходим с поезда и переезжаем на квартиру, проживаем в Сретенске до первого отходящего парохода, который шел в Хабаровск. Река, по которой мы плыли, Амур (прим. О.В., сначала плыли по Шилке, притоку Амура). На том пароходе мы доехали до города Благовещенска. И так же, как на поезде, и здесь есть, что вспоминать. Так же, как пароход только пристанет к берегу, то на берегу, торговки уже ждут пассажиров. А еще я запомнил, проезжая на пароходе ночью мимо горючей горы на Амуре, я долго смотрел на удаляющуюся горючую гору, и видел, как огоньки мелькали то там, то сям. Итак, мы доплыли до г. Благовещенска, он расположен на берегу Амура, так же как и Сретенск, только та разница, что Сретенск расположен по обе стороны реки, а Благовещенск – на одном берегу, а другой берег китайский. По приезде в Благовещенск, остановились на постоялом дворе, и, прожив на постоялом дворе неделю, переехали на квартиру на окраине города, название места – Брюхановка. Вскоре, как мы перешли на квартиру, началась осенняя сырая погода, и начались холода, а потом и снег. И проживши месяца три, отец с одним человеком…(далее четыре строки вымараны, прим.О.В.) Прошло несколько недель…(снова стертые три строки). …прожив до весны (1908 г.), весною поехали на прииски на Алекминския ( другие названия позабыл). Как доехали до приисков, не помню, но по приезде на прииск, помню, поселились сперва в бараках, а потом из коры сделал отец будку. Отец работал в забоях. И так прожили до осени. К осени отец через маленький скандал оставил прииски и надумал ехать на Ленские прииски. Путь на Ленские прииски был нелегкий. Сперва мы с этих приисков поехали на лошадях, доехали до Амура, но не помню до какого города, сели на пароход, и на пароходе доехали до Сретенска. В Сретенске сели на поезд и доехали на поезде до Иркутска. В Иркутске отдохнули, потом наняли подводу до Жигаловой (Жигалово, прим.О.В.). От Иркутска до Жигаловой мы проехали приблизительно дней семь…(точно не помню), но помню, что эта езда на лошадях под конец так мне надоела, да еще были дождливые дни, так что долго тот будет помнить, кто ездит на лошадях в такую погоду. Но все бывает не вечно и одно сменяет другое. Итак, по приезде в Жигалову, мы узнали, что по случаю мелкой воды пароходы не ходят. Тогда отец купил большую лодку, и запаслись провизией, и отплыли от берега, и поплыли вниз по реке Лене. Путь нам предстоял довольно долгий и очень опасный. Ночевать нам приходилось на берегу где попало. Если попадали какие-нибудь сенокосные балаганы вечером, то мы ночевали в них. Путь был очень опасный, так как река совершенно незнакома, другой раз не знаешь по какому течению направить лодку, а также то и смотри, наскочишь на подводный камень или еще что. Не раз садились на мель, но это не опасно, и не раз наскакивали на подводные камни. Но я помню как сейчас, раз мы около глубокого берега наскочили на что-то под водой, и как только мы удержались, чтоб не опрокинуться, просто удивительно, и что делать, мы сидим на чем-то, лодка крутится, но сорваться не может. Мы притаили дыхание, а отец старается, чтобы в лодку не попала вода, и после нескольких тяжелых минут отцу как-то удалось сорвать лодку, уже почти была полной. И люди, работавшие в поле и ночевавшие на берегу, думали, что мы опрокинемся с лодкой. Мы переночевали с ними и наутро снова поплыли дальше. Нам попадались навстречу люди, ехавшие на барках или больших лодках, которые лошади тянули вверх по течению, и говорили, что вы, мол, сейчас плывете по течению, но, а обратно, мол, ведь против течения. Словом, стращали всяко. Итак, мы после тринадцатидневного плавания доплыли до городка Керенска. Слезли с лодки, а лодку продали за бесценок. Отец отсюда поехал уже на пароходе. От Керенска до Ленских приисков еще дня четыре на пароходе и два дня на лошадях. А мы с матерью остались в Керенске. Мать несколько времени служила в прислугах у жидов, а меня отдали учиться к чирошнику (сапожнику, прим.О.В.). Прожили до весны 1909 года. Мать и сестра уехали весной к отцу на Ленский прииск, а я остался у чирошника в учениках, хозяин был поляк, очень хороший человек. И хозяюшка тоже была славная женщина. У них своих детей не было, и они любили меня как родного сына, и до осени я прожил у них очень хорошо. А осенью с последним пароходом вернулся с приисков отец. Он с приисков рассчитался по случаю болезни. Пароход, на котором он ехал, стоял в Керенске всего лишь часа три. Хозяин с хозяйкой собрали мои манатки (вещи) и отвезли на пароход. И им очень не хотелось расставаться со мной. Когда пароход отплывал от берега, я видел у моих хозяев слезы на глазах, и хозяйка, не скрываясь, горько плакала, но и мне их очень было жаль. Пароход отплыл от берега и направился вверх по течению по направлению в Жигалову. Река была очень мелкая, хотя и пароход был малый, все же пароходу было очень трудно. И не один раз он садился на мель, и также не раз его приходилось пассажирам стаскивать с мели веревками, а также не раз приходилось пассажирам сходить с парохода на берег и идти вдоль берега, для того, чтобы облегчить вес парохода. Итак, мы до Жигаловой доехали благополучно. Помню как сейчас, подъезжая с версту или две, много нас высадили на берег, чтоб облегчить пароход, и мы вдоль берега по дороге приближались к городу. Впереди меня шла женщина с нашего парохода. И вот слышу сзади стук колес и смотрю едет мужчина, совершенно пьяный, и бичом хлещет свою лошадь. Лошадь бежит сколь есть мочи. Он же качаясь, дергая вожжи, направил лошадь на женщину. И все произошло так быстро, трудно было рассмотреть, но я видел, как она упала около ног лошади, и как ее ударило по голове или плечу передней осью, она перевернулась, потом еще ее перевернуло раза два или три, она каталась как мяч. Мы подскочили, подняли ее, она была вся в синяках. И так как она была в беременном состоянии, то ее немедленно отправили в больницу, а пьяного мужика поколотили немного, но помочь нельзя теперь. Итак, мы прибыли в Жигалову, а из Жигаловой с обозом отправились в Иркутск. Нелегко достался нам переезд до Иркутска, так как была грязь, дождь и снег вместе. По приезде в Иркутск выпал снег, меня снова отдали в ученики к чирошнику, но хозяин уже был не такой, как старые мои хозяева в Керенске. Месяца через два или три отец поехал искать работу, а мать с сестрой остались на квартире. Через несколько недель мать поступила к одному лавочнику помогать хозяйке в доме по хозяйству. Хозяева у нее были хорошие люди, но по злу одного сыщика попали под суд. Итак, прожив до весны 1910 года, весной мы с матерью выехали к отцу. Он работал на амурской жд недалеко от Хабаровска(позабыл название места). Из Иркутска так же мы отправились на поезде до Сретенска, а из Сретенска на пароходе до какого-то места, а потом на лошадях. Словом по приезде к отцу, мы все стали делать кирпичи сдельно и проработали до холодов, пока можно было делать кирпичи. А как стало нельзя работать, рассчитались осенью 1910 года и все вместе поехали в Благовещенск. С того места, где мы работали, нужно сперва ехать на лошадях, и дорога была очень опасная, хулиганы не давали проехать двум или трем человекам, и поэтому приходилось ожидать большого транспорта, когда соберется много народу, тогда не так опасно. Во время пути нам попали навстречу три партии солдат, которые посланы для того, чтобы арестовывали всех, у кого не окажется документов. Но это мало пособляло. Воровство и убийства все продолжались…. Но мы доехали до какого-то местечка благополучно, там нужно было ожидать парохода несколько дней. Один человек предложил нам квартиру, дом очень дешево. Мы перевезли вещи, осмотрели дом, не нашли ничего подозрительного, запоры все крепкие. Поужинали, и время пришло спать. Стелим постель на полу, ложимся и тушим огонь. И я заснул, но не прошло и часу, как я проснулся и вижу, что отец с матерью сидят с огнем в руках, и думаю, почему они не спят. Но скоро догадался, почувствовал, что кто-то меня кусает по всему телу. Я начал царапаться и услыхал вонючий запах клопов…. И я тоже был не в состоянии спать. Когда осмотрели тело, то оно было все красное от укусов, и постель вся была усыпана клопами. Мать вытрясла всю постель и постелила снова, и облив кругом постели водой и керосином, легли снова спать. Но уснуть не удалось, так как клопы снова атаковали еще сильнее так, что на полу как будто был послан красный ковер. Еще обтрясли постель и облив все керосином, зажгли огонь, чтобы при свете клопы не так наступали. Но это все ни к чему не привело, и почти всю ночь не спали. А утром поскорее перебрались на другую квартиру или на постоялый двор. Когда пришел пароход, сели на него и приехали в Благовещенск, и стали на квартиру. Меня отдали в ученики к сапожнику на один год и заплатили сапожнику за учение за год — 60 рублей. А отец, мать и сестра поехали на новую сторону — амурскую железную дорогу. Я прожил у сапожника год. Мой хозяин был скверный поляк, никогда не давал на праздник ни копейки и никуда не отпускал. Однажды в 1911 году на первый день Пасхи я отпросился сходить к знакомым (отец сказал, что они рады, что меня хозяин отпускал к ним), а также сбегать на карусель. Я с соседом товарищем пошел, и товарищ меня завел к знакомому старику сторожу. Старик был человек семейный. Он нас встретил и посадил за стол, и стал угощать всем, что имел, и заставил пить виноградное. Выпили рюмки по две или по три, и я почувствовал, что у меня начала кружиться голова, и я отказался больше пить. Но мой товарищ еще выпил рюмки две, и мы оба стали пьяны. Старик нас обманывал, говорил, что с этого красненького нельзя напиться пьяным. И вот мы, простившись по ручке со стариком, и пошли вдоль по улице, когда я смотрел назад, то видел старика, стоящего в дверях. И подперев руки в бока, он от души смеялся над нами, что напоил нас допьяна. Мы дошли до карусели, и в голове у меня стало опять по-старому, и мы, походив по карусельной площади, но, не имея ни капельки денег, не могли покататься на карусели и ничего не купили поесть, вернулись домой уже почти к вечеру. Хозяин так наругал меня за это и всю Пасху никуда не отпускал. Уж до того мне было скучно и обидно, но помочь ничем нельзя было. В 1911 году осенью приехала мать в город и взяла меня от сапожника, и повезла меня на линию, где они жили. С Благовещенска мы поехали на пароходе до Пашковой, а с Пашковой на лошадях за двое суток доехали до станции Кульдур. Когда я приехал к отцу, в то время они жили в казенной палатке, а отец имел три лошади, работавших на линии. Когда выпал снег, мы перешли в казенный барак. В бараке жили человек около тридцати, все спали по нарам, и было очень душно и темно. В бараке всего лишь было два маленьких окошечка. Прожили до осени 1912 года. Но осенью 1912 года отец выстроил зимовье недалеко от станции Кульдура, и в октябре 1912 года мы перешли в наше зимовье жить и жили в зимовье. А зимой 1913 года мы возили на своих лошадях шпалы из леса, и так время шло помаленьку. А также мне хорошо помнится одно озеро, на которое я ездил с ребятами за рыбой, за кетой. Какое красивое это озеро было в тот вечер. Выхожу я из казармы вечером и предо мной несколько десятков лодок, и в каждой лодке по два человека. Один гребет веслом, а другой острогой колет рыбу, и впереди у каждой лодки на проволочной сетке раскладен большой огонь из смолистых деревьев и пеньков. И по всему озеру плавают десятки огней, освещая озеро своими лучами. И в тихую хорошую погоду за ночь двое, один гребя, а другой, коля рыбу, налавливали по двести штук кеты острогой. И вот летом 1913 года отец один поехал на Алтайскую новостроящуюся жд для того, чтобы узнать как там заработок. Доехав и узнав, что заработок там не очень хорош, заработки плохие, он вернулся и заехал домой, то есть в Сидоровс. И прожив несколько дней в деревне, возвратился в город Минусинск и хотел остаться в городе жить, и послал нам телеграмму, чтобы мы продали зимовье и ехали в Минусинск. Но эту телеграмму продержали на станции целых пятнадцать дней. По получении телеграммы, мы продали зимовье и выехали. До Пашковой доехали на конях, а от Пашковой на пароходе доехали до Сретенска. Со Сретенска сели на поезд и поехали в Красноярск. Но не пришлось нам доехать до Красноярска, так как в Иркутске на станции нас встретил отец (он не получал долгое время от нас ответа на телеграмму, выехал нам навстречу). А в Минусинске доверил одному получить телеграмму от нас, и, получив, известить его в назначенные города. Мы сошли с поезда и остановились на квартире, и, прожив несколько дней, отец решил ехать во Владивосток. Проезжая на поезде во Владивосток, мы встретили одного русского, который ехал из Австралии. Он рассказывал про австралийскую жизнь, и нахваливал ее. По приезде во Владивосток, прожив немного, отец решил ехать в Австралию и заработать немного деньжат. Прожив во Владивостоке недель шесть, и в половине ноября 1913 года отец выехал из Владивостока в Австралию через Харбин, Дальний Модньл и в Брисбен. И по приезде в Австралию написал нам письмо, чтоб мы ехали к нему. Во Владивостоке мы с матерью жили на квартире месяца четыре, и я от нечего делать ходил несколько раз ловить рыбку сквозь прорубь. И вот однажды рано утром я взял удочку и пошел в бухту ловить рыбку. И зашел по льду близко к порту, где починяют военные пароходы. Я продолжал ловить рыбку в проруби и не заметил, как кругом меня обошел ледокол от одного забора до другого так, что мне выхода больше не оставалось, как пройти берегом порта около забора. Я пошел к берегу, чтоб выйти из кольца и пойти домой, но хохол стражник меня не пустил. Я просился, что только пройду вдоль берега по льду, но хохол показал мне плеть и велел мне убираться от берега. Тогда мне стало обидно, что хоть тони, да иди, я обругал его за его глупый рассудок и хотел кое-как обойти между пароходов. И пройдя несколько сажен, я не заметил, что лед разбит, еще не застыл( его ледокол ломает каждый день, местами долго не застывает), и провалился между кусков льдин. И когда падал, одной рукой уцепился за льдину, и кое-как с трудом выкарабкался я из воды, и вымок я как мокрая курица. Я вернулся к тому хохлу стражнику и, плача и ругаясь, велю хохлу вести меня к начальнику порта. Хохол же еще пуще заорал на меня, но мне было уже не страшно после воды, и я, взявши льдину в руки, шел к нему смело. Может хохол и угостил бы меня плеткой, да с одного военного парохода матросы крикнули на хохла, говоря, что, если он меня заденет, то они разнесут его на куски. Тогда стражник стал мягким и повел меня к начальнику порта. Начальник, показывая пальцем на меня, спрашивал у стражника: «Где ты такого мокрого взял?» Хохол начал объяснять: «Кажу он ругался, я иво прогонял от порта, а он нейде, да еще льдом в мене бросае, бисова скотына». Прислуга вся подхватила бока от смеху, а начальник рассмеялся и говорит: «Мне не мешало бы тебя оставить ночевать в каталажке, да очень мокрый». Я объяснил ему, как было дело, и он велел мне скорей идти домой, и переодеться скорее, а хохлу сказал, чтоб тот следил за постом, но таких больше к нему не водил. Итак, мы прожили во Владивостоке до марта месяца 1914 года. И в марте выехали из Владивостока, но уже не трое, а четверо, так как родилась еще сестренка Уля, родилась она на первый день Нового года 1914. Наняв извозчика и доехав до вокзала, купили билет до Харбина и вскоре сели на поезд. И хотя я уже ездил по линии много раз, и был всегда рад поездкой на поездах, но на этот раз мне как-то было неловко. Поездка за границу не очень меня радовала, а может быть эта летучая жизнь начала мне надоедать; но и предчувствие неловкого положения по приезде в Австралию, и незнание австралийского разговора, словом, нерадостна была эта поездка, но делать было нечего. И вот поезд мчится все вперед, и, оставляя позади себя станцию за станцией, подъезжая к Харбину, останавливаясь на станции, мы выходим из вагона и выносим свои вещи. Останавливаемся на время на вокзале и идем в город к агенту пароходной компании, покупаем билет у агента от Чан-Чуна (границы России и Японии) и до самого австралийского города Брисбена. И агент дал нам наставления, как проехать границу. Итак, купив билеты на пароход, отдав за каждый билет, то есть за взрослого человека по 113 рублей до Брисбена, вернулись на вокзал и, дождавшись поезда, который шел в Чан-Чун, сели на него, поехали к границе Японии. И я, сидя в поезде, смотрел в окно, думая, что скоро останется Русская Земля позади, и я не буду видеть вокруг себя русских. И вот приехали в Чан-Чун и пересели с русского поезда на японский, в чем нам помог переводчик от пароходной компании. И на японском поезде мы доехали до Дальнего или как его называют за границей — Дайрин. Но, едя в японском вагоне, я сразу заметил разницу с русским вагоном. А разница такая: когда едешь по русской дороге, хоть третьим классом, то каждый пассажир имеет себе койку, где он в пути может спокойно себе отдыхать, а также вагоны у нас в России много шире и не так они трясут, как японские. В японском же вагоне коек нету, хотя бывает другой раз один вагон с койками, так называемый спальный, но чтоб ехать в нем , нужно еще доплачивать, а рабочий класс не в состоянии ехать на нем, а простые неспальные только имеют лавки. Лавки бывают вдоль вагона и поперек. На стенках вагона над головой около потолка вагона сделаны полочки, в большинстве из проволоки, для того, чтобы пассажиры клали на них вещи. Но на эти полочки только помещаются мелкие чемоданы, а крупный багаж пассажиры обязаны сдавать в багаж, и одно или два места полагается бесплатно. В вагоне на стене стоит графин с водой и стакан возле графина, кто желает пить, наливает в стакан и выпивает. А также в последнее время в вагонах горит электричество. Сколько мы проехали времени до Дальнего — не помню. По приезде в Дальний нас встретил опять переводчик-японец от пароходной компании. Он отправил нас в ресторан, где нас собралось уже человек до восьми, в ресторане мы пробыли шесть дней, во время пребывания в Дальнем. Однажды вечером при огнях мы пошли пройтись по улицам. Нас было: мужчина, три женщины и я с сестрой. И мы зашли в баптистскую молельню к китайцам. У них как раз в это время был молебен. Вышли оттуда, и пошли вдоль по улице, и я все рассматривал китайские лавочки и магазины, а также много японских магазинов, и много кое-что для меня было интересного. Но все мое внимание обратилось на одно зрелище, которое я сроду еще не видел…. По улице шли сотни китайцев и каяк и детей всякого возраста, у них в этот день был какой-то большой праздник (может Новый год). И они шли по улице поздно вечером с песнями и их музыкой, и какими-то стуками барабанными, с зажженными факелами в руках, скача по улице как бешены, и кривляя морду, как клоуны, всякие фигуры, а также неся всякие статуи, сделанные из бумаги мастерски, и внутри таких чучел горели огни, и чучела выкрашены разными красками. Смотрится очень интересно, но больше всего мне понравился сделанный змей. Он был сделан также из бумаги. Змей был толщиной около полутора аршин и длиной сажен десять и со страшной головой, и изукрашен всякими красками, и внутри змея горели огни, и китайцы тащили его над головами, и виляя во все стороны, изображая как змей ползает. Это представлялось очень интересным и казалось, как будто этот огненный змей сам ползет по головам этой толпы с открытой огненной пастью. И, проводив процессию, мы вернулись в гостиницу. Когда пришел японский пароход, который шел в Моджи в Японию, сели на него и через двое суток прибыли в Моджи. Сошли с парохода и с переводчиком переехали в гостиницу. Хозяин гостиницы встретил нас, стаскал наши вещи в кладовую. Нас русских было человек пятнадцать, заходим в прихожую и просим, чтоб хозяин нас провел в комнату, но он, показывая нам сапоги и ботинки, маячит, чтоб мы их сняли, и кое-как мы поняли, что по ихней религии нельзя заходить в комнату в той обуви, в какой ходим по улице. Мы, сняв обувь и надев ихни досточки, вошли в комнату. Отдохнув немного, пошли смотреть город, но далеко боялись заходить. К вечеру переводчик нас, кто хотел, поводил по городу, рассказывал про разные предметы, он водил нас в их молельную и на кладбище, вечером сводил нас на их картинный иллюзион, правда, я почти ничего не понял из картины. Но у них разница та на картинах, когда показывают картину, то два говоруна говорят, что на картине происходит, говоря слова, как должны артисты произносить на сцене. И, прожив в Моджи около двух суток, сели на японское судно («Кумана Мара»), при посадке на пароход нас всех осмотрел доктор. И одного из всех признал больным трахомой и задержал до следующего парохода, говоря, что его к тому времени вылечат. И отплыв от берега, поплыли в Австралию. Пароход был не так маленький, пища была полуевропейская, но отношение было очень скверное. Нас русских было восемнадцать человек, все помещались в трюме вместе с китайцами, а китайцев было человек пятьдесят, спали на нарах, и воздух был настолько тяжелый, что трудно дышать, спать приходилось более на палубе. Только во время плохой погоды и сильной качки, приходилось поневоле лезть в трюм. По пути мы приставали в порту Гонконг, потом в Маниле и Четверовы острова (торздей айланд). Первый порт австралийский, потом Тансвиль и Брисбен. На судне мы плыли до Брисбена около двадцати восьми дней. По приезде в Брисбен мы сошли с парохода, вещи наши таможня взяла в дезинфекцию, а мы пошли разыскивать эмигрантское бюро. В то время бюро, всех приезжавших в Австралию эмигрантов, кормило и давало помещение до тех пор, пока не поступишь на работу, и они подыскивали работу сами для эмигрантов. Прожив в бюро дней пять, разыскали адрес отца, а бюро отправили наши вещи на станцию и сказали, что мы их получим, когда приедем к отцу. Отец работал на медном золотом заводе в городе Маунт-Моргане. В бюро мы взяли билет по железной дороге до самого места, но на дороге нам предстояла одна пересадка. Но мы не знали про нее. И не зная ни одного слова говорить по-австралийски и на одной станции мы должны были пересесть на другой поезд. Мы просидели в вагоне, и нас увезли на другую станцию в этом же городе, потом предложили выйти из вагона. Мы показали билет, но они объяснили, что мол он ушел и отвезли нас обратно на станцию, с которой поезд пойдет на другой день. Пришлось нам ночевать на станции. В Австралии на станциях ночевать не разрешается. Но так как мы не понимали, что они говорят и боялись отстать от поезда, то отказались выйти со станции. На другой день завели нас в вагон, посадили нас, и мы спокойно доехали до места. Отец жил в палатке и мы первое время жили все в палатке. Меня отправили в школу, но недолго я проходил в школу, так как мне уже было пятнадцать лет, а меня посадили с семилетними детьми и все они на меня смотрели как на зверя. А я же не понимал ни слова как чурбак. И я после двух дней не пошел в школу и выпросился у отца ехать с русскими на работу. Он меня отпустил, и я с двумя русскими поехал на новую строящуюся линию работать в 300 верстах от города. Тем временем отца по сокращению рассчитали, и он с семьей уехал на сахарный завод сахарную плантацию Бингера. Я, проработав недели две или три, получил письмо от отца, чтоб я ехал к нему. Я взял расчет и поехал к отцу на плантацию. И в июле 1914 года я приехал на Бингеру. Отец в артели рубил тростник сдельно и жил в палатке. И еще русские жили в палатках: Слесарев, Стахович, Черныш, Ефремов, Малежко и потом Воробьев, Опсик. Я по приезде получил работу на лошади: подвозить корм лошадям. Я получал неполное жалованье. И на этой работе я проработал полтора года до января 1916 года. А с января я стал получать уже полное жалованье как взрослый, а также мне дали и другую работу чипинить тростник. И проработав до июля на этой работе, с июля я начал рубить тростник в артели. Артель вся была русской: отец, Банников, Воробьев, Черныш, а остальных не помню. Я прорубил весь сезон месяцев около шести. После сезона я опять работал поденно, все больше чипинил тростник до следующего сезона. А в 1917 году я опять рубил тростник в артели, сезон был семь месяцев. Сезон кончился аж в январе 1918 года. После января и до июня я почти не работал, так как работы холостякам почти не давали. В июне 1918 года я снова начал рубить тростник с артельщиками Габманта. Но мне на первый день этого сезона не посчастливилось, так как я ехал в первое утро на работу на байке (bike — bicycle), и, желая поправить за поясом тростниковый нож, который выскользнул из-под меня, я управлял велосипедом левой рукой, и не заметя камня на дороге, наехал прямо на него. Я повалился набок и, желая упереться рукою в землю, я вывихнул у левой руки два пальца, и тут же, навалившись снова поставил их на место. Но пять дней парил их в горячей воде и растирал их натираниями, и потом опять начал работать, но чувствовал долгое время боль в пальцах. И прорубив этот сезон шесть месяцев до декабря, меня снова рассчитали почти совсем, а отец продолжал работать. В марте 1919 года в городе Брисбене русские с помощью австралийских рабочих сделали процессию с красным флагом по улицам Брисбена в протест против того, что русских не выпускают из Австралии в Россию. После этой процессии во многих местах русских стали рассчитывать с работы, в то же время рассчитали всех русских с бингерской плантации. Мы все выехали в город Бандаберг в 20 верстах от плантации и начали просить у правительства, чтоб нас выпустили в Россию. Сколько ни хлопотали – все напрасно. Тогда мы стали подыскивать себе работы, и в октябре я с отцом вдвоем поехал на линию и получил работу. Проработали до Рождества. А на Рождество на новостроящихся линиях празднуют две недели, так как сильная жара. На Рождество приехали в Бандаберг, где жила мама с сестренками на квартире. Я поехал в Брисбен на праздник и там пробыл одну неделю. Съездил на морской берег, куда публика съезжается на купания. Время прошло весело. Потом вернулся обратно в Бандаберг и поехали опять на линию на работу, и проработали там до первых чисел февраля, и получили известие, что русских отпускают в Россию. Мы получили расчет и приехали в Бандаберг. Отец остался в Бандаберге с матерью и тремя сестрами: Фекла (Нэла), Уля и еще Катя, которая родилась, когда мы еще жили на Бингере, 17 июля 1918 года (моя мать по документам родилась 13 августа 1918 года прим. О.В.), а я один поехал в Брисбен узнать хорошенько, выпускают ли в Россию. По приезде в Брисбен узнал, что документы дают, известил отца, и они все приехали в Брисбен, и по приезде получили паспорта от военных властей Австралии, и купили билеты в пароходной компании. Билеты купили и должны были отправиться третьего марта 1920 года. И я думал, что пришло время, когда я уеду из свободной Австралии, которая не так меня осчастливила, на под конец наоборот даже глубоко огорчила, что вовек не забуду. Я рассчитывал, что я доеду до Сибири без всякой задержки, но я ошибся, нас задержали австралийские власти, пришлось дожидаться, когда благодетели отпустят, хотя надоело уже жить на чужом языке. Местность здесь вообще жаркая, работают восемь часов в день, но работают без отдыха с утра до обеда и с обеда до вечера, словом, восемь часов в день. Но если, кто работает тихо, то его живо рассчитывают, есть юнионы (союзы, прим.О.В.) каждого ремесла и рабочий юнион, но он умеренный, одним словом, юнион не такой, который должен был бы для рабочих. Но как бы ни было, а мне надоела здешняя жара, и мне хотелось как можно скорее выехать из Австралии, хотя и не зная, что со мной сбудется впереди. Правда австралийцы народ очень вежливый супротив нашего сибирского народа, и почти за каждым словом тебя благодарит. Но как бы ни было, а русскими пренебрегают, да и не можем мы им быть друзьями: нас разъединяет разговор и разница обычая жизни, и нас считают далеко отсталыми от европейского народа, некоторые даже называют белыми китайцами, хотя может они немного и правы, но все же обидно бывает слушать. Они же на работе или же хоть где всегда почти говорят про какие-нибудь бега или кто взял приз, или чья партия выиграла в футбол и т.д. Вообще, они большие охотники до спорта. В праздничные дни все сидят дома, и, если есть возможность, едут на море, на морской берег. Но на улицах города народу в праздник не увидишь. Все более сидят дома, читают книги и газеты. Молодежь в поселках, на плантациях, вообще в малонаселенных местах во время праздников никаких игрищ не имеют, только устраивают танцы два или три раза в месяц, а местами очень редко, смотря по населению. Молодежь, отработавши в субботу до обеда, после обеда переодевшись, выходит на улицу, встретив одного-двух товарищей, все заходят в бар (кабак, прим.дяди), стоя у прилавка, выпивают по стакану пива, и, постояв некоторое время, выпивают по другому, и так проводят время до вечера. Если надоест в одном, переходят в другой бар — это все их веселье субботнее. По вечерам в городах идут на картины или спектакли или танцы. А малонаселенных местах по субботам часто сидят дома и никуда не выходят, а как у нас принято в России ходить к соседям посидеть, или в праздник сходить в гости к знакомым, здесь это не принято, и живут в соседях рядом и друг к другу почти никогда не ходят. И если их страну хвалишь, то и они с тобой говорят, но как только что-нибудь сказал про их страну нехорошо, то они перестают с вами разговаривать. Словом они свою страну возвышают и гордятся ею. А мы русские, которые имели визы на выезд из Австралии, все продолжали жить в городе, изо дня в день ходили по конторам и парламенту, требуя, чтобы они нас отпустили в Россию. Но везде нам отвечали, что они нас не держат, но нас некуда отправить, так как русских никто не хочет выпускать с парохода в порт. Но, наконец, после пяти месяцев ожидания нам удалось выхлопотать выезд, но только каждый взрослый должен сделать перевод в Гонконг по 75 фунтов (по 750 рублей), и по приезде в Гонконг получить их и ехать в Шанхай. И мы, сделав перевод, стали собираться в дорогу, все еще не зная,. уедем или нет. И десятого июля 1920 года приходит пароход, и мы, приехав на пристань, и, дождавшись, когда таможня осмотрит вещи, перешли на пароход и разместились в каютах. С нетерпением ожидали отплытия парохода, и, наконец, зазвенели цепи и якорь тихо поднимался кверху, и, подобрав канаты, судно тихо отплывало от пристани. Кругом как-то стало тихо, и никто почти не говорил ни слова. Заработала машина и судно начало вздрагивать, и, поворотившись в бухте по направлению к морю, тихо поплыло в открытое море. И я, сидя на палубе и смотря на удаляющийся город, и вспоминая про себя все шесть лет, прожитые в этой стране, все еще не верил, что уеду сейчас, что они нас еще остановят. Но на этот раз они нас выпускают взаправду, и я храню надежду в душе, что я опять приеду на Родину-Сибирь, хотя Родина мне ничего счастливого не сулила. Но я охотно оставляю это место, в котором я прожил шесть лет и не видал радостных дней, правда, я голодный не был и войны не видел, но все же я был очень несчастлив: не понимал разговора и поэтому не имел друзей-товарищей детства, и жил одними мечтами. И поэтому я, оставляя эту страну, чувствую себя счастливым. И с новыми мечтами я еду искать счастья на Матушке Родине. И выехали мы из Брисбена 10 июля 1920 года на пароходе «Истан», около пяти тысяч водоизмещением, принадлежащем австралийской компании. Пятнадцатого числа приехали в «Четветовский остров». Городишко очень маленький, всего домов 300. Народ более черный: чернокожие, и японцы, и китайцы, а европейцев очень мало. Климат очень жаркий. 24 числа приехали в Манилу. Манила (Филиппины) принадлежит Америке, но население в большинстве филиппинцы. Филиппинцы народ среднего роста, коренастые и с темным лицом, похожи на японцев, но глаза только не такие узкие как у японцев, но в Манилу русских с парохода не пустили. 27 числа прибыли в Гонконг. Гонконг принадлежит Англии ( хотя он и китайский). В тот день мы пересели на другой пароход, который шел в Шанхай. Гонконг город не очень большой, улицы узкие и не так то чисты. Город расположен на горах, но на другой берег мы не ездили, на другом берегу говорят, что живут все более европейцы, и живут по-дачному: вокруг дома сады, деревья. Но Гонконг очень красиво смотрится вечером при огнях, когда смотришь с бухты, стоя на палубе парохода. Яркие огни блестят как в ясную погоду звезды, от самого берега тянутся как усыпанные по всей горе все выше и выше. Иллюзионы изукрашены разноцветными огнями и весь город как на ладони освещен электрическими огнями. И трамвай, который подымался в гору при помощи каната, блестел разноцветными огнями, и казалось, что вот-вот он, оборвав канат, полетит как молния вниз, но он благополучно доходил вверх, а также и спускался вниз. На другой день, 28 числа мы выехали из Гонконга. Пароход был большой, хотя не помню сколько тонн. Но он был большого размера, и тот, на котором мы ехали из Гонконга, казался против этого ребенком. И 31 июля 1920 года мы прибыли в Шанхай. Шанхай город китайский, но он международный портовый город. Пристав к пристани, слезли (сошли) с парохода, остались несколько человек с вещами на пристани, а остальные пошли искать квартиру (нас русских приехало человек восемнадцать). Найдя квартиру у одной еврейки-вдовы, перевезлись с вещами и стали узнавать как дела относительно проезда в Россию (Сибирь). Через восемь дней снова прибыли русские из Австралии, человек пятнадцать, но после этой партии больше не приезжали, говорили, что выезд из Австралии закрыли. И вот русские собрались в Шанхае и думали откуда лучше проехать в Россию. С Сибирского края боятся, что там японец занимает до Хабаровска, и еще семеновские банды рыщут как волки. И некоторые решили ехать на Владивосток. И одиннадцатого августа (1920 г.) пароход пошел во Владивосток, и на нем уехало человек шестнадцать русских, которые приехали из Австралии, и в том числе мой отец, мать и сестры. Но я остался ждать, когда отец, по приезде во Владивосток, известит меня о тамошнем положении. И дня через три еще уехало человек девять на Харбин через Дайрин, и 25 августа пять человек уехали в Сибирь через Монголию (Сретенск), так как они решили объехать Семенова и японцев. И 31 августа последняя партия в 8 человек уехала на Триест (через Триест в Одессу). И я остался один из приехавших из Австралии. Один-одинешенек, хотя русских и евреев в Шанхае в то время насчитывалось до десяти тысяч, но они все сбежали из России в революцию и не желали разговаривать… Шанхай город расположен на низком месте. Бывают большие и частые туманы, и временами бывает такая жара, что даже ночью, лежа на балконе второго этажа и почти раздевшись до нага, невозможно уснуть. А где живут большинство китайцев, то улицы очень узкие и настолько грязные, что даже отвратительно смотреть. И тысячи мелких переулков, дома стоят густо, и страшная вонь и теснота, и в одном доме живут человек по двадцать и более, то есть не в доме, а какой-нибудь конурке. У них в избе сделаны нары и они спят на этих нарах, как у нас в Сибири на постоялых дворах в обшей. Китайцы живут очень бедно. На каждой улице десятки бедных и калек-китайцев протягивают руки к прохожему, прося милостыню. А европейцы здесь почти все капиталисты с большими животами и жирным лицом, и все ходят во время жары в белых костюмах, и почти пешком никогда не ходят, и всегда ездят на китайцах. Садится на коляску на резиновых шинах, и китаец берется за оглобли и рысью мчит своего пассажира туда, куда тот ему прикажет. И китаец, провезши своего пассажира кварталов пять или десять, за это получает от своего барина копейки три или пять. Китаец чуть не плача просит еще копейку или две прибавить, но «щедрый» барин не обращает внимания, и если китаец продолжает еще просить у него, то белый барин, обругав его всяко, взмахами руки прогоняет его от себя. Бедный китаец отскакивает от своего «щедрого» барина, видя, что барин больше ему не даст, а если еще попросит, то тот еще набъет морду — квиты. Итак, белые властелины всегда ездят на китайцах и платят им за это сколько хотят, так как китаец почти не в состоянии стребовать, хотя бывают случаи, когда белый наскочит на настойчивого китайца, который поднимал скандал, требуя что полагается и дело доходит даже до драки, то смотря по месту, если китайская охрана, то белого принудят заплатить. Но если охрана той же нации, какой пассажир, то китайцу нет надежи на победу… В Шанхае, в городе лошадей почти нету. Весь груз китайцы перевозят по городу сами. Если вещь тяжелая, то взявши за веревки человек сто или более, смотря по весу, и везут куда нужно, и во время, когда тащат этот груз, то все поют и прискакивают, вроде нашей «Дубинушки». И если они что везут тяжелое, то их бывает слыхать квартала за четыре. Почти все бедные китайцы, когда работают, а также и когда не работают, все ходят без рубах в одних негнущихся от грязи штанах. Бедные китайцы кушают плохо: большинство их кушаний рис и еще трава, вроде капусты, да разные какие-то коренья. Китайцы – народ высокий, но тощий, а китаянки почти все какие-то маленькие. В настоящее время здесь много русских беженцев: капиталистов и колчаковцев, и семеновцев, и евреев, и разных офицеров, и генералов, и попов, и даже есть русские монашки (наверное, есть и монахи), которые сбежали с разоренного гнездышка из Сибири. Бедные ангелята удрали в Китай, и что только они здесь будут делать, разве присоединятся к китайцам, и будут молиться ихнему Богу… и так много поразбежалось из России народу во время революции. Итак, 31 августа я проводил своих последних знакомых, с которыми я приехал из Австралии. Накануне 31 августа я себя чувствовал нездоровым, у меня кружилась голова, и мне сделалось так скучно, что я не находил себе места, сердце ныло и я не мог удержаться, чтобы не плакать. Я чувствовал себя одиноким среди всего города, и еще пуще ныло сердце, когда думал о моих сестрах и спрашивал сам себя, что с ними случится во Владивостоке, где власть меняться может часто, и японские войска, как слышно, изгаляются над жителями. И я все ожидал известия от отца и не поехал из-за этого с товарищами через Монголию, а скоро будет холодно. И если же опасно будет ехать во Владивосток, то скоро будет нельзя ехать и через Монголию, так как подходят уже холода, а я, проживший в жарком климате шесть лет, не в состоянии переносить холода. И оставалось только или ехать во Владивосток, или зимовать в Шанхае, или же ехать через Натриест в Одессу. Но для этого требовалось много денег, а у меня их было не так много, да и хорошо не было известно можно ли проехать в Одессу без задержки…. И вот уже шестое сентября, а я все еще не решил, что буду делать: или останусь здесь зимовать, или же поеду куда-нибудь дальше. И до того скучно так жить, даже трудно и поверить. Сидишь или ходишь по городу, все думаешь, скоро ли придет письмо от отца, и тогда хоть решил бы, что делать. И так ходишь по улице и в голове мутно, и члены отяжелели, и на душе нехорошо. Да еще, вдобавок, я первого числа так сильно заболел, что с вечера упал в обморок, и, очнувшись, увидел пред собою стоящего старика еврея. Он спросил меня, что со мною случилось, я ему объяснил, что я, вероятно, сильно простыл, когда купался в ванне и под душем. Он натер меня каким-то им самим сделанным натиранием из яиц и горчицы, и так всего меня натер, сколько мог. И я, укутавшись, уснул. До полночи был без памяти, а с полночи так крепко уснул, что проснулся — уже было 10 часов дня. Когда осмотрел себя, то увидел, что вся одежда мокрая и две подушки промокли насквозь, и также потник и перина были мокры насквозь. Я переоделся в другое белье, тело мое было покрыто сплошными пузырями. И через день кожа стала слезать и кровь так сильно лилась из носа несколько раз, я думал, что буду не в состоянии ее остановить. И я до того обессилел, что еле ходил на ногах. Но на седьмой день я почувствовал себя ничего, а восьмого числа (сентября, прим.О.В) я получил от отца телеграмму, в которой он сообщал, что могу ехать во Владивосток. На другой день я купил билет на пароход, и 12 сентября 1920 года я сложил вещи на тачку китайцу, и он повез их на пристань. Я же, идя по тротуару, зашел в менялку разменять какую-нибудь серебряную монету, но они так долго меня задерживали, что я начал требовать мою монету обратно, но они говорят, что сейчас, мол, мальчик принесет каких мне надо. Но китаец с моими вещами уже ушел из вида (но там, как с виду упустил, то и пропали вещи). Я начал ругаться, но у моему счастью индеец, стоявший (полицейский английский) на улице, видел все это и поспешил ко мне на помощь. Разменщики тут же выдали, что полагалось, и индеец сказал мне на английском языке, чтоб я скорее бежал к вещам. Я рысью кинулся по улице и, пробежав несколько сажен, смотрю — пулей проскочил мимо меня молодой высокий китаец с рикшей (тележкой) и, пробежав две сажени впереди меня, быстро опустил оглобли на землю, показывая пальцем, чтоб я сел. Я живо сел в рикшу, и он схватил оглобли и как пуля помчался вперед. И ручаюсь головой, что он не возил так быстро ни одного из тех белых капиталистов, которые так хорошо одеты и так часто на них ездят. ибо он, видя пузана, знал, что он от него получит копейку за квартал или даже меньше, и, зная, что ему торопиться некуда, но видя, что я бегу, он понял, что мне нужно как можно скорее. Но по правде скажу, что это был замечательный молодой китаец, каких я, проживая в Шанхае несколько недель, мало видел. Хотя я на рикшах да этого раза никогда не ездил, но все же я видел как они бегают и видно их телосложение. Он мигом промчался два квартала и, поравнявшись с китайцем, который вез мои вещи, он взглянул на меня, я дал ему знак, чтоб он остановился. Я слез с рикши, а у моего бегунца сердце так сильно билось и он с улыбкой смотрел мне в лицо, желая узнать, доволен ли его быстротой. Я дал ему двадцать пять копеек за труды. Он не знал как и благодарить и, показывая на тележку, объяснял, чтоб я садился и он увезет меня до пристани в благодарность за эти деньги, но я отказался и пошел пешком. В двенадцать часов пришел на пристань и разговорился с одним полисменом англичанином. Он недавно приехал из Владивостока и он сильно не советовал мне ехать во Владивосток и вообще в Россию. Говорил, что там с голоду люди помирают. Но я не обращаю на это внимания и думаю, что много миллионов народу живут и страдают, а если хотя и мне придется пострадать, то я не первый и не последний буду. И дождавши, когда катер пошел к пароходу, сел на него и доехал до парохода. И ровно в пять часов вечера пароход поднял якорь и мы тихо поплыли по бухте. И через два часа мы выплыли в открытое море. Название парохода «Шинь-Ю». Из Шанхая и почти до самого Владивостока понемногу покачивало боковой качкой, но никого почти не закачивало, нас ехало человека четыре, харчи были хорошие, и мы проехали до Владивостока очень весело. До Владивостока мы проехали шесть суток и 18 сентября мы приехали во Владивосток. Таможня осмотрела вещи и мы сошли на берег. И часа через четыре я встретил отца с Жигаревым на берегу. И, забрав вещи, пошли на Первую речку, где жили отец, а там же жил Жигарев с семьей. И, прожив две недели без работы, я на третью неделю поступил на работу рабочим во временные мастерские. Я жил в одной казарме с отцом. Мы жили на казенной квартире в бывших солдатских казармах. Я работал четвертым в отделении, сперва отчищал ржавчину от паровозов, а потом меня перевели к нашему начальнику рассыльным, эта служба была очень легкая, и я прослужил на этой службе до второго декабря, но второго декабря мы с отцом заявили расчет, а так же и Жигарев, глядя на нас, заявил расчет. Но причиной этому было то, что Семенов (как его называют здесь — бандит) под сильной японской опекой приехал во Владивосток. Хотя он приехал один, а его отряд по линии между Харбином и Уссурийском останавливают поезда и грабят, что им вздумается, убивая всех, кто подозрительный. И поэтому их ожидали во Владивостоке и думали, что будут драки с их отрядами. Да и как раз в это время стали пропускать к советскому правительству. Но так как мы торопились уехать и даже деньги в конторе не получили, и дали доверенность знакомым, а они нам дали пятую часть заработанного, рублей по пятнадцать. 4 декабря 1920 года мы выехали из Владивостока и до Хабаровска доехали благополучно, и через Амур на лошадях доехали до станции Покровка потому, что мост через Амур был взорван партизанами тогда, когда японец наступал с войсками, и поэтому поезда не могли ходить через мост. В Покровке мы простояли пять дней, на шестой день кое-как поместились в служебный вагон и поехали далее. Но, доехав до станции Бочкаревка, нас в Бочкаревке задержали, говоря, что пассажирские поезда не ходят, ходят только военные, и, говоря, что дней через десять отправят нас. Но нас держали пять недель, и держали, наверно, еще бы долго, да ехал начальник дороги, и мы обратились к нему, и он велел нам дать теплушку до Читы. И, исправив теплушку сами, поехали. До Читы доехали благополучно, и в Чите выхлопотали пропуск до Верхнеудинска. По приезде в Верхнеудинск нас записали на очередь, как железнодорожных рабочих, и 19 февраля 1921 года мы выехали из Верхнеудинска с эшелоном пленных из Германии. Пленных было 1400 человек. И мы с этим эшелоном доехали до границы Буфера (Буферная республика, прим.О.В.) в нескольких верстах от Верхнеудинска. Контроль или таможня осматривали вещи и у одной женщины отобрали медаль, полученную ее покойным мужем в китайский мятеж… Доехав до Иркутска, простояли в карантине неделю, проверяли паспорта, и 150 человек сняли с эшелона, и оставили в Иркутске для расследования, говорили, что большинство с поддельными документами. Через неделю отправили далее. И 4-го марта мы приехали в город Красноярск. Сперва хотели поступить на ж/д, но потом отец надумал ехать в Москву. Но в Москву нам пропуска не дали, говоря, что там и так голодно, и вместо того, чтобы пускать туда, нужно оттуда вывозить. Эвакопункт дал нам вагон на первое время для житья. И вот мы решили ехать в Минусинск на Родину. Между прочим, я пошел зарегестрироваться, начальник велел меня взять на учет. Но который записывал на учет, он по ошибке или же, не зная своего дела, взял мои документы и велел прийти за ними в комитет дезертиров. И я приходил в комитет дезертиров почти две недели, пока пришли документы. Заведующий сказал мне, что они зря меня прислали к нему, т.к. я не мог быть дезертиром раз я проживал за границей и только что приехал в Сибирь. И заведующий, обращаясь к писарю, говорит, что это черт знает что такое, присылают людей совершенно зря, что они там с ума посходили что ли, передайте им по телефону, чтоб этого больше не было, и выдали мне документы на руки. И я, взяв документы, пошел опять в ту контору, где меня записали на учет, для того, чтобы они сняли меня с учета. И там начальник по мобилизации задержал мои документы и велел за ними прийти на другой день. Когда же на другой день, то мне сказали, что меня мобилизовали в 46 запасной полк в Новониколаевск. Тогда я обратился к военкому и объяснил ему все, и он велел дать мне отпуск на три месяца и сказал об этом писарю, и велел приготовить назавтра, так как я его просил, потому что завтра в субботу ямщики оставляют Красноярск. Но, придя на другой день, писарь отпуска мне не приготовил, говоря, что нужно иметь записку от военкома, а военком в это время был в отлучке. И я плюнул на все и вернулся к вагону, где мы жили, там уже стояли подводы и отец грузил вещи. И я сказал им, что я остаюсь. Они поплакали, но делать нечего. Погрузив вещи на сани, они поехали, я их проводил за город, а сам вернулся с тоскою. Они выехали 22 марта 1921 года. Я же вернулся в вагон, где еще жил Жигарев со своею семьей. И я, прожив до 31 марта с Жигаревым в вагоне, 31 марта сел на поезд и поехал в Новониколаевск, а Жигарев остался и подумывал идти в коммуну. И вот я еду опять на поезде, и опять один. И, проехав мимо родины, не заехал повидаться с родными, правда не по своей вине. Очень даже было обидно, что с девятилетнего возраста не был на Родине, и, проезжая мимо, не в состоянии был заехать, хотя если бы я хотел, то пропуск я мог бы выхлопотать. Но я не хотел ехать вдогонку за отцом, да и почти было невозможно, так как последние попутчики уехали, началась слякоть, и поэтому я решил послужить, пока не распустят. Второго апреля 1921 года я приехал в Новониколаевск, 3 и 4 числа я ночевал в пересыльном пункте. Здесь один воришка украл у одного солдата сумку с вещами, но на станции попался позорный плут и воришка. Четвертого апреля меня зачислили в 46 запасной стрелковый полк, в 7 роту, но на две недели отправили в карантин. И сейчас я в карантине, занятий никаких нету, порция такая же как в роте: полтора фунта хлеба, в обед суп, а вечером каша и чай. И седьмого апреля я стоял около казармы, смотрю бежит собака и несет что-то в пасти, я пугнул собаку и она бросила ношу. Когда подошел, то увидел человеческую руку. И мы с товарищем осмотрели руку и решили узнать – откуда она взяла. После обеда мы вчетвером пошли в поле (карантин стоял за городом). Я показал откуда бежала собака, и мы скоро нашли место, где собака взяла руку. Пред нами открылась яма — сажени четыре шириной и сажен шесть длиной, и сажени полторы глубиной. И в нее наброшены, как попало, трупы. Сколько их там было — трудно сказать, так как снег еще не растаял совсем. А в другой яме — сажени 2 ширины и 2.5 длины, накладены трупы рядами: один ряд головами в одну сторону, а другой — в другую, итак поленницей до самого верху, и нисколько не зарыты землею. Картина очень печальная. 8 апреля 1921 с четырех часов было полузатмение Солнца. Солнце закрывалось с севера до половины. Одиннадцатого апреля я отправился в выздоровкоманду. Поместился как и другие. Занятий никаких нет. Сидишь себе в казарме с утра и до вечера и ничего не делаешь. Очень скучно без делов, но иного выхода нет, а время тянется медленно. Между прочим я вздумал, то есть почти все время думал, как сквозь сон припоминая один вечерний разговор одной молодой женщины со своими малыми детьми. Это происходило в Приамурском округе на новостроящейся ж/д. Далеко от города и реки стояла среди леса в 5-ти или 10-ти саженях от шоссейной дороги кибитка, сделанная из сосновой коры. Было кругом темно, и шел беспрерывный дождь и блистала молния. В убогом шалаше горел ночник, бросая бледные лучи света по сторонам. На правой стороне стояла койка, а на койке лежала средних лет женщина, и около нее лежали двое детей: мальчик и девочка. Это были ее дети. Они долго не спали и все разговаривали с матерью. И между разговорами дети спросили свою мать, что были ли у них братья или сестры. Мать сказала, что у них еще были сестры, и что померли, но одна еще есть живая сейчас. Дети спросили ее где она, но мать сказала, что не знает, и велела детям спать. Мальчику было лет девять, и он не скоро уснул после этого разговора, он все что-то припоминал ( далее запись зачеркнута, но я ее воспроизведу – О.В.) и он вспомнил одно печальное время, но не мог он точно припомнить или же это он видел во сне, или это было правда, вспомнил он так, что ему было года три . Итак, этот мальчик рос, но разговора этого никогда не забывал и все мечтал, когда вырастет, то во чтобы-то ни стало, разыщет он ее. Но судьба его носила с места на место самого, и он не в состоянии был ее отыскать. Итак, он прожил до двадцати трех лет, вернулся на Родину больным. Сестры его встретили и мать, и отец, но он еле на ногах держался и должен лечь в постель. Но он не позабыл об этой сестре, он, лежа, все думал и давал себе слово, что когда он поправится, он постарается, если сможет, то разыщет ее. На следующие дни стали приходить родные проведать его и все объяснялись какие родственники они. Но одни старик со старухой были подозрительными, с ними была дочка, девушка лет пятнадцати. Во время встречи все переглядывались, и все смотрели как-то в сторону. След был через два дня открыт — это была его сестра… Шаг за шагом, день за днем, все идет вперед своим чередом, вот уже апрель проходит, а я почти все время валяюсь на койке и только изредка хожу на базар. И раза два сходил в иллюзион. Вот настал Первый май. Первого мая был парад на площади. Я смотрел, но не участвовал. На Пасху попадалось на улице много пьяных всяких сословий и рода занятий. Водки нету, не продают, а по улицам пьяных полно. Пасха прошла благополучно, спокойно. Ночью, на 10 мая на реке случилось несчастье, была поднята тревога по всему городу. Это случилось таким образом. Из Барнаула шел пароход с пассажирами и грузом. Пассажиров на нем, говорят, было более тысячи человек, много беженцев с семьями и детьми, часть была красноармейцев. Грузу было 14 тысяч пудов пшеницы, и 30 бочек меду, и другой груз. Пароход шел с опозданием. Он должен был прийти днем, а ровно в полночь стал подходить к ж/д мосту, но ночью не разрешалось проходить под мостом, поэтому часовые стали давать сигналы пароходу, а потом дали залп из ружей, но пароход был уже близко. Пароход стал поворачивать обратно, но было уже поздно, он ударился как раз боком о бык моста. Тут начался ад для тех, кто был на пароходе. Другие посты, услыхав выстрелы, подняли тревогу, и через 15 минут весь гарнизон был поднят на ноги. Тем временем пароход, ударившись о бык, разбился на три части. Верхняя палуба поплыла отдельно, вторая палуба с каютами поплыла отдельно, а нижняя – с трюмами, перевернувшись, раз пятьдесят в воде, остановилась боком к верху вся разломанная. Спасшиеся рассказывали, что после удара все затрещало, народ, который был наверху, кинулся в воду, женщины бросали детей в воду, хватались друг за друга, за что попало, но вода была еще очень холодная, поэтому народ сразу окоченевал. Итак, от парохода остались только осколки, хотя котел не взорвался, машинист успел выпустить пар. Груз почти весь пропал, а от тысячи человек спаслось только человек 80 или 81, а остальные пошли на тот свет. Кто же во всем этом виноват? Вышло это по недоразумению или же сделано с целью? Вот уже две недели как начали распускать старые года домой (до 1895 года). Но всех еще не распустили, но, наверно, к первому июня распустят всех. И поэтому, наверно, Антанта оставила Россию в покое, да и время бы отдохнуть солдатам после долгих лет страданий. И если все будет спокойно, то, наверно, через год и наш год распустят по домам. Вот уже 22 мая, а погода стоит очень прохладная, снег здесь растаял в первых числах мая. Но 16 мая снова выпал снег, но к вечеру растаял, словом погода стоит неважная. Черт знает, что делать, какая-то скука. Писем от отца не получал, не знаю где они, и как они доехали, и где устроились на жительство. Первого июня меня перевели в военный городок в первый отдельный кадровый батальон. И вот смешно и чудно, пришел я к вечеру в 1 отдел, пайка я не получил, а дежурный назначил меня на ночь дневальным. А я сроду в руках не держал винтовки. И, взяв винтовку, занял свое место в коридоре. Все улеглись спать, я осмотрел винтовку и начал работать затвором, и познакомился с винтовкой. Продежурил до утра и сменился. Но к вечеру меня опять назначили в караул. И что же, когда в караульной будке стали заряжать винтовки и идти на пост. Я не сумел заложить патроны и пришлось сознаться товарищу, что я не умею. Но он уже заметил вперед, чем я ему сказал. Он мне зарядил и сказал, что если будет тревога, пали все патроны, куда попало и наказал как это нужно делать. Простояв в карауле два с половиной часа, сменился, а днем провожали арестованных на работу на пристань, а вечером обратно. И так я попал в старые солдаты. Но в воскресенье, 6 июня нас откомандировали в Новониколаевск, в томский конный запас, 4 отделение, 3 взвод. Через день меня назначили дежурным по команде, и я продежурил день. А потом все пошло своим чередом. Только вот плоховато, что я не могу получить письма от своих . И если бы я получил письмо от своих, то, наверно, я бы уехал куда-нибудь в другое место. Уехал бы в Карпаты или в поля, или в командировку в Красноярск. Ах, черт возьми, даже терпение лопается от ожидания. И вот 20 июня я почувствовал себя скверно, у меня заболела голова после бани (меня ошпарило паром, и я, дожидаясь белья из дезинфекции, простыл). И вот проходит день — другой мне все хуже. И 22 числа к обеду меня начало лихорадить, до вечера я кое-как пробился, а как только сделали уборку лошадям, я первым долгом привел свои манатки в порядок: сложил все в чемодан и оставил только одеяло и подушку, да самую мелочь. Все было готово. Начались адские муки: мои ботинки начали стучать о цементный пол ( пол в казарме был цементный). Я скорее лег в постель и скоро задремал, и минут через 15-20 стали чертики лезть в глаза, лоб трещит и голова кружится. Наконец, я пришел в чувство и вижу – дела мои плохи. Я попросил товарища по койке, чтоб он позвал дежурного. Дежурный пришел и видит, что я слаб, велел запрячь лошадь, пока лошадь запрягали, мне это время показалось как за целую ночь. И вот меня посадили на телегу и повезли в околоток. По приезде в околоток, меня осмотрели и решили, что справлюсь в околотке, и в больницу не отправили. И вот началась ночь и следующий день, это время мне показалось настоящим адом, и я думал, что мозг мой не выдержит, и я сойду с ума, но это не случилось. Я продолжал находиться в околотке и ни днем, ни ночью не мог спать и только без сознания катался на койке. И четыре адских дня я пробыл в околотке, но на четвертый день мне стало немного получше, и меня из околотка выписали. И я пришел в свою часть, но я настолько был слаб. Но недолго мне пришлось пробыть в части, т.к. при наступлении вечера у меня заныла левая нога так, что я не знал куда деться и всю ночь напролет я не мог ни на минуту заснуть. Наутро меня снова отвезли в околоток, в околотке я ночевал, кажись, одну ночь, и наутро меня отправили в больницу. Меня приняли в больницу, и я лежу на койке, а в голове кошмар. Левая нога в месте около пятки сильно распухла, но не ныла, хотя ходить было почти невозможно, но зато голова так болела, что ночи не спал. Числа четвертого июля мне стало легче и ночь спал отлично. Пятого июля меня выписали из больницы и на пять дней дали освобождение от всех занятий. Но я чувствую себя слабо, нога, еще опухшая, и ее временами очень ломит (в ноге тяжелый ревматизм). 9 числа я ушел в команду выздоравливающих из конного запаса 1 отделения. По прибытии в команду занятий никаких нет, лежу себе и ничего не делаю. А на сердце так грустно, что трудно и описать, и что только за день не передумаю. Писем от своих все еще не получал, и это очень меня беспокоит. 8.07.1921 года я написал письмо в деревню (на сельсовет) и просил их сообщить мне: приехали такие-то в деревню. И так много дней прошло с тех пор, как я писал последний раз в этой книге. И много передумал за это время и все же остался при своем горе. Но положение немного сейчас изменилось, так как 18 июля я получил два письма: от родителей и от Жигарева. В отцовом письме ничего интересного или радостного не было, а как доехали и как живут ничего почти не пишут, но все же стало немного веселее, хотя временами бывает так грустно, что места не находишь себе. Но как бы ни было, а время идет своим чередом. 10 августа 1921 я перевелся опять в конный запас, в 1 отделение, и до 24 августа я ходил в гости к товарищу (Гайдановскому). До 15 августа я еще получил два письма от своих родителей и сестры. И когда я их читал, идя с почты, то слезы не мог сдержать. Это была просто мука горькой судьбы. И вот в конце августа несколько человек отправили в деревню Криводановку, в том числе и я угадал. По приезде в деревню, мы разместились у крестьян по одному человеку. Хозяйка, у которой я стоял, была хорошая женщина, вдовушка, ели все вместе, хотя и неловко было сперва есть вместе. Так как у меня был только почти один хлеб, и то 1.5 фунта на день, и он почти всегда был с закалом, но скоро привык и понемногу помогал им в работе. Но недолго пришлось мне у них прожить, так как мы уехали пасти лошадей на луга за 15 верст от деревни. И там сделали шалаши, и в них помещались. По субботам я ездил в баню в деревню к своей хозяйке, а также она мне с собой давала картошек в поле. Но для меня, по прибытии в деревню, много было непривычного и интересного: и на первый случай мне пришлось после каждого обеда почти три раза перекреститься, это для того, чтобы на меня не смотрели как на черта. Хотя перекреститься и не тяжело, но для меня это было крайне неловко, и так как я не знаю ни одной молитвы, и даже «Боже милостив», то мне приходилось шептать губами и считать обыкновенно «раз-два- три-четыре», а также было смешно, как нашептывала одна женщина над стаканом со сметаной – это она заговаривала от укуса змей. Но как она шишикала и водила пальцем вокруг стакана, мне казалось, что она сумасшедшая, и я должен был подавиться семечками, чтоб не расхохотаться над ней. Многое кое-что мне показалось смешным и глупым на первый раз в деревне. И еще мне пришлось помогать нести одного покойника на кладбище. И как только мы понесли покойника, как две женщины начали голосить по-переменке, и так причитали во весь голос (как обыкновенно женщины кричат в несчастных случаях о спасении), у меня на сердце и без того было нерадостно, а от этого воя, крика с причитаниями сердце разрывалось от грусти. С пастбища солдаты ездили в деревню и воровали картошку. И вот на одну ночь говорят нам троим, что теперь наша очередь ехать за картошкой. Как было не страшно – пришлось ехать. Но так как мы все трое были трусы (то есть не воры), поэтому картошки не добыли, а привезли только с полдюжины брюквы и репы. 30 сентября (1921 г.) военком приехал к нам и объявил, что 98 год (1898 год — год рождения моего дяди Осипа, прим. О.В.)переводят в рабочий батальон. Тогда мы, 98 год, поехали в Новониколаевск, а оттуда по месту назначения. 4 октября мы оставили Новониколаевск в составе 1 сибирской трудовой бригады, 4-го транспорта, 1 взвода, 2 отделения. Доехав до Юрги на поезде, переночевав на станции, наутро поехали далее. И доехав до станции Кольчугино, выгрузились на станции. А так как мы должны явиться в деревню Гавриловку, что в 50 верстах в сторону от станции, поэтому решили вещи оставить на станции и человека четыре караульных, а остальные пятьдесят человек идти в деревню пешком. И вот мы четверо остались караулить вещи на станции. Прошло два дня, а за вещами лошадей еще не прислали, а на станции нам отказали от провианта. Что делать и как быть? А есть что-нибудь надо. Хотя у товарищей в вещах есть сухари и картошка, но они ведь не мои, и не могу же я взять из чужого узла, хотя мои трое товарищей должны были это сделать. Но я долго не думал и взялся за свое ремесло иголочника, и оно меня выручило из беды. Сделав сорок штук иголок, я пошел делать товарообмен на базарчике. И, черт возьми, не прошло и полчаса, как у меня очутились полные карманы провианту. Один карман полон семечек, другой полон пшена, а в руках вилок капусты, что еще нужно, а потом изредка стали попадаться и калачи. И так я прожил 5 дней на станции, а подводы все еще не прислали. И вот мы решили напомнить своим товарищам, чтоб они поторопились с подводой. И я с одним товарищем пошел пешком в деревню, в нашу часть, вещи оставили на станции. По прибытию в часть объяснили положение товарищей на станции и поторопили с подводой. На другой день послали четыре подводы. Одна подвода вернулась на третий день с вещами, а другая на четвертый день, а остальные две – аж на шестой день. Мои вещи привезли на последней подводе. Вот мне было жарко. Я так и думал, что мои вещи затеряются, но все вещи были целы. Опять берусь за карандаш, хотя бы писаньями немного провести скучное время. Вот уже 5 ноября. Я пробыл в этой деревне до 30 октября и получил ватные брюки и фуфайку, папаху и пару белья. И стал подумывать как бы переменить место, пошел в околоток и они назначили меня в деревню Симохино, на лечение. 31 октября мы с товарищем пустились в путь, кое-как 3 ноября добрались до Симохино и разместились в 10 палате. Опять пошли дни безделья и скучное время. Харчей не хватает, а выменять в деревне невозможно, так как верхнюю одежду не выдают, все лежит в кладовой взаперти. Но главное думки мучают. 27.04.1924 год. И вот после двух лет разлуки с этой книгой начну снова вписывать свое двухлетнее приключение. Итак, когда я кончил писать 5 ноября, с тех пор много воды утекло. И после того, как я писал, недели через четыре, наш год уволили, и я был очень рад, что скоро увижу своих, а главное старшую сестру. И мы, получив документы, оборванные и полуголодные, но с радостью на сердце, двинулись пешком в путь до станции, а под вещи нам дали лошадей. Нас было четыре человека и мы одного человека отправили с вещами, а сами трое пошли пешком. Но мы вышли уже к вечеру и дошли до другой деревни. Мои товарищи захотели попытать счастья – получить подводу. Правда, нам не отказали, но только посулили наутро, и мы ночевали в этой деревне, я же настаивал, чтоб идти в ночь пешком. Но мои товарищи побоялись волков. Переночевали, на подводе доехали до другой деревни, там нам дали татарина с лошадью. У татарина была запряжена такая лошадь, что не она нас везла, а мы ее тащили. И не доехав версты три, мы бросили татарина с подводой, и пошли пешком, а потом рысью, т.к. боялись, чтоб вещи не пропали. Забегаем в деревню, а товарищи и след простыл. Кое- как узнали у одной татарки по пантомиме, что один взял лошадь и уехал на станцию с вещами, а это еще 5 верст. И, узнав, что поезд скоро отходит, не знаем, что делать. Нанять лошадь не на что, да и в этой деревне никого не наймешь. Я подтянул ремень еще туже, т.к. живот был пуст, и сказал товарищам, что побегу на станцию, может захвачу поезд, и рысью кинулся вперед. Товарищи, не говоря ни слова, последовали моему примеру. И бежим мы все трое и тяжело дышим, сперва бежали все вместе, потом гуськом. А пробежав половину расстояния, стали отставать друг от друга. Я бежал впереди, задний кричит, чтоб мы его обождали. Мы остановились, он добежал до нас и лег на землю, говорит, что бежать больше не может, и кто добежит, и если захватит поезд, то пусть его вещи оставит у коменданта станции. И вот мы снова бежим вперед. Вот уже видать станцию и состав стоит готовый, и паровоз дал первый гудок. Я бегу сколь есть силы, слышу, паровоз дает второй гудок, оглянувшись, вижу: мой товарищ еле виднеется позади. Пробегаю паровоз, вижу — товарищ стоит на платформе. И мы с ним забегаем на станцию, хватаем мои вещи и бросаем в вагон, берем вещи остальных товарищей и выносим на платформу. Смотрим, один товарищ пробегает паровоз, и гудит третий гудок. Мы бросаем его вещи в вагон, четвертого товарища вещи подтащили ближе к вагону. И вот поезд тихо тронулся, мы смотрим вперед и видим, что наш четвертый товарищ бежит впереди паровоза навстречу и машет нам руками. Мы спрыгиваем из вагона и схватываем вещи товарища, и бросаем в какой попало вагон и едем дальше. Машинист дал тихий ход, и мы за руки кое-как затащили своего измученного товарища, и поехали дальше. На узловой станции я расстался со своими товарищами. Я хотел проехать через Красноярск в Минусинск на лошадях. Но по приезде в Красноярск, власти меня вернули в Ачинск, а из Ачинска партию в сорок человек отправили в город Минусинск. Отправились мы пешком, а под вещи нам давали подводу от деревни до деревни. И вот мы группами шли вдоль дороги, и каждый с радостью на сердце, и всякий думал про своих. Кто про отца, мать, брата или сестру, кто про жену и своих милых детей, а кто про нареченную невесту, каждый думал про свое, я тоже, не обращая никакого внимания на невзгоды. Шагал с радостью вперед, но судьба сыграла злую шутку надо мной. Правда, я по своей неосторожности не купил для себя теплой одежи и шел в ботинках и душегрейке и в рваном в клочья полушубке. И вот, я хорошо не помню, или же мы вышли из деревни Буравино или в Буравин – этот день моего несчастья надолго оторвал мою отраду к жизни. В этот день с утра было очень ясно и тепло, и мы вышли из деревни пешком, вещи оставили на подводе, которая шла позади нас. И так как было очень тепло, то я свой полушубок оставил тоже на подводе. Мы скорым шагом пошли вперед, подвода осталась далеко позади. К обеду погода изменилась, подул сильный ветер, а затем мокрый снег. И так я промок, а потом меня продуло ветром, и я почувствовал себя плохо. И на другой день не мог нисколь идти. И я отстал от своей партии, и меня везли одного. Как сейчас помню, ночь я ночевал у одной крестьянки. По приезде в Зборню, меня председатель велел поместить у одной тетки переночевать (очередь была ее). Ямщик привозит, она меня не пускает, но ее заставили принять. Ямщик мои вещи принес и помог зайти в избу. Я лег около порога (дальше она не разрешила). Пролежав часа четыре, я сильно захотел пить, но я два дня ничего не ел, и даже молока не приходилось пить. Я начал думать, что если день или два не буду есть, то я помру. И я решил хоть молока попить. Я спросил у хозяйки стакан молока и сказал, что я за него заплачу. Она вышла на улицу и принесла кружочек мороженого молока, и говорит, что этого хватит. Я сказал, что хватит и попросил, чтоб она вскипятила со стакан. Она же спрашивает, сколько я ей за него заплачу. Я ей посулил новые солдатские подштанники. Она вскипятила стакан молока, и я за всю ночь кое-как выпил полстакана. Наутро приезжает новый ямщик. Зайдя в избу, спросил кого везти. И, видя, что я не могу собрать свои одеяло и подушку, он начал связывать все в узел. Я открыл чемодан. Начал вытаскивать подштанники, их было две пары, одна больше, другая меньше. Я подаю ей которые поменьше. Она начала ворчать, что я ей даю маленькие, я ей отдаю большие. Но ямщик вмешался в это дело и спросил за что она требует подштанники. Я сказал, что купил у нее молока. И когда он узнал, что она мне вскипятила только один стакан, он так разошелся, что чуть эту «милосердную» тетушку не увел в волость. И только через мои просьбы он ее оставил в покое. Я ей оставил малого размеру подштанники. И как таких людей назвать? Я думаю, что это не люди, а кровожадные удавы змеиной породы. А еще одна вдова с двумя взрослыми дочерями… Мы у нее ночевали двое, тогда я был здоров. Мы ей вечером накололи немного дров, но когда пришел ужин, она вскипятила самовар и поставила на стол и больше ничего. Мой товарищ начал ворчать, что она не заварила чаю. Она говорит, что где она возьмет, но он ей говорит, что себе-то ведь что-нибудь завариваешь, какой-нибудь травы или морковки. После долгого спору он выпросил у нее две луковки. Когда же на другой день выехали с этой деревни, открыв вещи, обнаружили, что у товарища слимонила полотенце, а у меня 30 крестиков да еще кое-какие мелочи. И так я доехал до Минусинска. Я кое-как держался на ногах. Я дошел до приемной, доктор, осмотрев меня, сказал, что в больницу класть не стоит, т.к. я уже переболел и скоро оправлюсь. И я получил документы и на подводе поехал в деревню. И через день я доехал до места. Но подъезжая к дому, я снова обессилел, я еле держался на ногах.Подъехал к дому ( отец поставил дом на горе) и захожу прямо в дом. Сперва я увидел свою маленькую сестричку Катю, а потом показалась моя старшая сестра Нэлли. Какая меня охватила радость, когда я увидел сестру Нэлли, трудно себе сейчас представить. Но это счастье недолго меня баловало, и я вечером слег в постель. И четыре дня я пробыл в постели в тяжелом состоянии. И на пятый день я встал с постели и провел день благополучно. И я себя чувствовал счастливо (но судьба играет человеком, она изменчива всегда). В этот же день вечером у сестры заболела голова, и на другое утро она не смогла встать с постели, и больше несчастная никогда уже не вставала. Бедняга болела очень долгое время. Не помню точно, но приблизительно недель шесть. Несчастная болела тифом, а потом возвратным и скончалась. Бедняга скончалась в полном сознании, еще в последний вечер она со мной разговаривала. Она рассказывала, что была недовольна этой жизнью после той, в которой она выросла, и что не раз просила смерти, но сейчас перед самой смертью ей страшно захотелось снова жить, но уже поздно. Я ее успокаивал, но она говорит, что чувствует, что приходит конец ее юной жизни. И разговаривала со мной до последней минуты, время от времени покашливая. Потом говорит: «Братка, я помираю!» Еще вскрикивает: «Мама! Я помираю! Ой, страшно! Мама! Я помираю!» Мать и отец вскочили с постели. Отец взял ее голову на руку, но она вскрикнула раза три-четыре и скончалась. У нее после тифа вернулся возвратный тиф и распухла правая щека, потом пошла по шее в легкие. И так моя милая сестрица зарыта сырою землею. Я долго не мог опомниться от этого удара судьбы, и сотни раз проклинал свою жизнь, свою судьбу. В первые дни по приезде меня в деревню, приходили родные и знакомые проведать меня. И вот заходит одна пожилая женщина с молодой девушкой лет семнадцати, поздоровались по ручке с женщиной, а потом с девушкой. Но пожилая женщина сказала: «Поцелуйтесь, ведь вы немного родные». Девушка покраснела и, немного постояв, села на лавку, я же из предосторожности не желал целоваться (так как я не совсем был здоров). Все присутствующие в доме на минуту прекратили разговор и смотрели все как-то по сторонам. Я же, пропустив первую минуту, хотел спросить какая она мне родня, но потом заметил, что тут есть что-то неловкое, я решил обождать с вопросом. Но вечером я спросил, обращаясь к матери и сестре: « Кто эта девушка?» Но они на мой вопрос ничего не ответили, как бы не слыхали или не поняли, про что я их спрашивал, и я понял, что здесь кроется какая-то тайна. И вот на второй или же на третий я и сестра Нэлли сидели за столом и читали книжки. Отец и мать спали на полу. Я заметил, что сестра несколько раз отрывала глаза от книги и посматривала на меня. Я заметил, что она хочет что-то мне сказать, но не может решиться. Но раз, взглянув на меня, она сказала: «Братка» — Что? — Ты знаешь, кто эта девушка, про которую ты спрашивал раньше? — Я почти знаю, что это наша сестра. — Как! Ты знаешь что сестра? — Так я думаю, что она сестра. Раз вы ничего не говорите, значит, она должна быть сестра. И все ей рассказал, что помнил. Я помнил, что у нас есть еще сестра, но где и у кого я не знал. И что ей, Неле, не говорил потому, что не хотел ее этим беспокоить. Сестра Нэла на меня немного обиделась за то, что я ей не рассказал раньше. Итак, я встретился с сестрой Настасьей неожиданно для меня. И так я нашел одну сестру, но тут же потерял другую. Я похоронил свою милую сестрицу. Это мне так было трудно перенести, так, что я не могу описать своей печали. Долгое время я рыдал по ночам, вспоминая про нее. Но надо же было мириться с несчастной судьбою моей. И так я до лета проболел. А летом опять тут беда. Судьба погнала меня до Иркутска. Но оттуда вернула назад. И что ж, я вернулся в деревню. Но счастья все нет для меня, на сердце моем черви скребутся и жизнь не мила мне. Так бился я, бился всю осень. Лежал я в постели больной, но к зиме поднялся с постели. Знать могила еще не хочет меня. Я работал как и другие крестьяне, не жалея своих мускулов. С полночи садился я в сани, и к утру приезжал я в тайгу, нарубив, нагрузив с том лесу, а к вечеру его к дому свезу. И так я прожил до 1923 году. А тут моя жизнь сменилась. Я женился на девушке Мане. И думал, зароюсь в семейную жизнь, забуду про прошлое горе. Но тут как тут другая беда. Как только одно горе забудешь, тут кумушка в лапы взяла и натрепавши досыта, без кровинки оставив. И так не видел я отрадного дня, и так прожил я до осени. 26 августа 1923 года мы с женой выехали из деревни, чтоб ехать в Австралию. Но перед отъездом мы съездили в деревню Силкину прощаться с Настасьей. И переночевав у них ночи две, простившись, с грустью на сердце вернулись домой. Они нас проводили до поскотины, а Настасья подальше. И расстались с горькими слезами и грустью на сердце. На обратном пути еще заехали к тестю, а оттуда домой. И тут же вскоре выехали из дому. Провожали нас дядя Настасей и тетка Липа, дядя Аввакум и тетка Утка. Нагрузили вещи в телегу и запрягли пару лошадей. И поехали тихонько вдоль улицы. Нас повезла мать моя до Сорокино. Мы ехали двое суток. И по приезде в Сорокино купили мамаше воз арбузов, и она поехала обратно домой в деревню. Мы же остановились около пристани у одних во дворе. И через двое суток сели на пароход и поплыли в Красноярск. Приплыв в Красноярск, сошли с парохода, наняли подводу и перевезлись на станцию, и в эту же ночь сели на поезд. Доехали до Иркутска. В Иркутске пробыли сутки и с трудом сели на поезд. И доехали до Читы. В Чите прожили на станции в саду неделю. И, узнав, что получить разрешение на Харбин трудно, нужно ждать месяца два и более, а у нас денег было мало, поэтому мы надумали ехать в Благовещенск. Сели на поезд и доехали до Бочкаревки, и пробыли в Бочкаревке два дня. И пешком пошли в деревню Лохвицы в 25 верстах от Бочкаревки. Кое-как дошли и насквозь промокли от дождя, и с трудом нашли, где переночевать. И, переночевав ночь, наутро я один пешком пошел в город Благовещенск 90 верст. Шел я по линии ж/д, переночевал в одной деревушке, на другой день рано утром пришел в город, и по прибытии в Благовещенск я разместился на постоялом дворе. И прожил шесть дней, и получил разрешение на выезд в город Харбин. Разрешение стоит 27 рублей на одного. И не дожидаясь поезда, я опять пешком отправился обратно в деревню, где оставил жену. Пришел совершенно измученный. И в этот же вечер, в эту же ночь идет поезд в Благовещенск. И сын хозяина, где жена жила неделю и все время им работала, повез нас на разъезд в шести верстах от деревни. Но разъезд был закрыт, и поезда на нем не останавливаются, поэтому мы приехали обратно в деревню, а до станции было 15 верст, и хозяин отказался нас везти. Я его просил хоть до линии довести, но он за это, хохлатская мазница, просил за это золотой, 5 рублей. И вот нам стала жара, время уже вечер, темняет, а нанять некого, а поезд уходит в час ночи. Что делать? Я сжал зубы и сделал лямки к узлу, навалил узел на спину, жена взяла постель через плечо и мы молча вышли с богатого хохлатского двора. И пошли по направлению к линии, стараясь дойти долиной, пока еще было видно. Правда, плечи страшно резало лямками, узел у меня был настолько тяжелый, что с трудом я его поднимал с земли. И так мы с женой шли в темноте по линии ж/д и время от времени все останавливались, чтобы немного отдохнуть. Итак, мы измученные в полночь дошли до станции. На станции огня не было. Мы зашли в вокзал и ощупью нашли скамью и сели на нее. В помещении был еще один человек и мы поговорили с ним кое о чем до прихода поезда. Подошел поезд. Начальник станции и еще какой-то чиновник встретили поезд. Мы купили билеты и сели в вагон. К утру приехали в Благовещенск. Взяв вещи пошли в город. Отойдя немного от станции, сели на извозчика и доехали до постоялого двора. На постоялом дворе переночевали ночь и продали кое-что из своих вещей на базаре. На другой день поехали в таможню (на рогатку). В таможне осмотрели документы и вещи и сказали, что можем ехать через Амур. И мы переехали через Амур в Сахалян ( но китайскую сторону). По приезде на китайскую сторону, китайский таможенник (англичанин) осмотрел вещи, и мы прямо погрузились на пароход, который через день пошел в Харбин. И вот пароход отчалил от берега и поплыл по Амуру. Я стоял на палубе и смотрел на город Благовещенск в уме прощаясь с русской землей. Прощай, земля моя родная, прощай, навеки покидаю. Прощай, невинно ты страдаешь, невинно пострадал с тобой и я. И я с грустью на сердце смотрел на удаляющийся городок, и в уме прощался со всеми своими родными и милыми моими сестрицами. И слезы подступили к горлу, и я закрыл глаза руками и ушел в дальний угол, где не было людей, и крепясь в сердце, чуть не рыдая, прощался я с родной землей. И часто я все вспоминаю, и грустно думая вперед, и, засыпая забываю, о всех несчастных моих днях. Но и сны, бывает, колют в сердце, и горе все вокруг меня. И так тихонько едем дальше. Но мне и тут не повезло. Спросонья вышел я в уборную и обронил ремень свой с деньгами прямо в воду среди реки. В нем было денег шестьдесят рублей золотом. Правда, деньги невелики, но они были настолько нужны, что я долго думал об этой потере. Доехали до Лакасуси, но дальше этот пароход идти не мог, так как вода стала очень мала, а пароход большой. Тогда мы в Лакасуси дождались другого парохода, посланного этой же компанией и Харбина, чтоб взять народ с большого парохода. И на другом пароходе мы доехали до Харбина благополучно. По приезде в Харбин, я пошел к английскому консулу, но он мне сказал, что я должен хлопотать сам у австралийского правительства, а потом он даст визу. Тогда я написал письмо в Австралию Скуратову и попросил его, чтоб он выхлопотал мне с женой разрешение. И он не отказался и выхлопотал разрешение, и выслал его мне в Харбин. И я его получил 28 марта 1924 года. С апрельским пароходом я не успел, так как из-за поручительства я задержался. Получив все документы, 15 мая я выехал из Харбина, а жена осталась в Харбине в прислугах, так как обоим ехать не хватало денег. И я доехал до Нагасаки и пробыл там до прибытия парохода, и 21 мая я сел на пароход (« Аки мору»), билет я купил в Харбине в международном обществе (от Харбина и до Брисбена), доехал благополучно. Нас русских на пароходе ехало семь человек. В Брисбен приехали 12июня 1924 года. И я переночевал одну ночь в Брисбене и поехал в Бандеберг и на Бингер. По приезде на Бингер, я остановился у Скуратова. Я занял денег у русских: у Воробьева 16 фунтов, у Скуратова 12 фунтов, у Алейникова, и послал деньги телеграфом в Харбин жене. Она должна выехать из Харбина числа 5 июля и сюда приехать числа 5 августа. Сейчас я работы не имею, обещали дать работу в сезон. А сезон начнется числа 15 июля. Вот уже три недели я здесь и еще неделю ждать до сезона. Сейчас я пока все время провожу за постройкой своего жилища. Мне хозяин разрешил поместиться в цинковом бараке, где раньше жил Болотников. И я все его ремонтирую и делаю столы, койки, стулья и вообще все, что необходимо. Вот уже более четырех лет прошло с тех пор, как я вписывал что-либо из своей жизни. Сегодня Новый год, 1.01.1929 года. И я начну что-либо вписывать из своей четырехлетней жизни в Австралии. Итак, я кончил на том, что я приехал один на Бингер, а жена осталась в Харбине. Но, как известно, по приезде на Бингер я занял денег у русских и выслал их телеграфом, и она их получила через четыре дня, числа 21.06.24 г. И в июле выехала из Харбина и благополучно приехала до места. Я уже работал, рубил тростник в шепфиной артели. Шепфа Молай и Прус и Скуратова задержали на линии, а на его место мне дали рубить тростник. Правда, первое время было трудненько работать, но потом понемногу привык. Первый месяц очень ныли руки, а также я не имел велосипеда и на работу ходил пешком. Но в сентябре месяце жена поехала в город, то есть я ее увез на ембулансе в родильный покой, и в городе купил велосипед и вернулся на нем домой, а жена осталась в родильном покое. Мотя родилась 26.09.24 года . И через две недели вернулась домой. И жизнь пошла потом почти без перемен. И так мы прожили до следующего сезона и получили от отца из Харбина телеграмму. Он просил выслать им сто фунтов денег в Харбин. Я поехал в Бандеберг и по телеграфу перевел деньги. Они их получили и приехали на Бингер. Но по приезде мамаша выглядела очень худой, а так же и папаша был не жирный. По приезде их время нам было не очень веселое, так как они приехали в половине сезона, и отец не имел работы более месяца. И они стали крайне заботиться, и было не веселое время. Но потом он получил работу, и стало немного веселее. И тут мы задумали покупать ферму и торговались с Лари Джонсоном, но дело немного не сошлось, и мы не купили. Но через недолгое время мы раздумали брать ферму и начали писать домой, в Сибирь, в деревню письма. ……………………………………………………………………………………………………………… и переехали из сарая в дом на берегу реки. Сезон в 1926 году рубили тростник вместе с отцом в тепфиной артели. Но в 1927 году отец не выдержал на рубке тростника и стал работать поденно, что придется. И так прожили до 1928 года, а второго апреля опять выехали из Брисбена на пароходе на Родину. И так наша жизнь всегда меняется, и мы кочуем с одного места на другое. И по письмам сейчас известно, что они доехали благополучно и купили дом в деревне Сидорово, и коня, и корову и живут пока средне. Правда, многого у них еще не хватает: зимней одежды и еще кое-чего. Итак, отец, мать и сестры уехали, а мы с женой и двумя дочерями (вторая дочь Нина родилась 6.01.1926 года на Bingere) живем все по-прежнему. ……………………………..(снова вырвано полстраницы) приходится на человека за восемь часов триста пудов. Это нужно сахарный тростник срубить ножом с земли, отрубить верхушку и бросать в кучки, а потом погрузить на вагонетки и утянуть, и чтоб не было сухого листа на нем, а так же и переносить рельсы, по которым подвозят вагонетки и увозят тростник. Словом, это нужно делать очень быстро и не терять время. И нужна привычка, и крепкая спина, и хорошие мускулы. И также не все могут рубить, то есть рубить-то могут все, да только сработают половину и даже половины некоторые не сработают, поэтому они почти не заработают поденного жалованья, и таким не дают работы. А главное еще жара. И так потеешь, что шерстяная рубаха мокрая насквозь, а также и брюки мокрые от пота. Но в простой рубахе работать совершенно невозможно, так как она намокнет в первую минуту и прилипнет ко всему телу. А также этот климат не позволяет работать без шерстяной рубахи, так как можно простыть в любой момент. Хотя это кажется странным на первый взгляд, но практика доказывает правду. И здесь вы не увидите ни одного человека, работающего в поле в ситцевой рубахе. Хотя вы может быть и найдете один процент в ситцевых рубахах, но и то вы увидите на них под рубахой тельник и завсегда почти шерстяной. Я же раньше думал, что здесь мало болеют ревматизмом, но я очень здорово ошибался, итак я думаю, что даже наоборот, здесь больше страдают от ревматизма, чем у нас в Сибири. И главная причина – здесь сильная жара, тем более летом в Рождество, и у человека, живущего здесь, кровь очень жидкая от теплого климата. И часто теплая погода сменяется ветром, или же намокнешь налетевшим дождем с ветром, и тогда берегись, а то ляжешь в постель. Итак, значит, от ревматизма нигде не скроешься. Здесь зимы, как у нас в Сибири не бывает. В самый холодный утренник бывает иней на траве в низких местах. И таких утренников с инеем бывает три или четыре раза в году. Есть места в нашем штате еще теплее, но в других штатах холоднее, там местами выпадает снег, но долго не лежит. Одно здесь хорошо, что не надо теплых домов, теплой одежды, но плохо тем, что бывает сильно жарко и никаких продуктов засаливать нельзя, все портится очень скоро, да еще главное — здесь разговор английский, а не русский. И здесь очень хорошо живется женам рабочих, так как они совершенно ничего почти не делают, кроме как только приготовят кушать для семьи. Хлеб почти везде пекут в пекарнях, только некоторые фермеры, которые живут далеко от дороги, те пекут сами хлеб. Но на фермах некоторых, почти всех, женщины также работают в поле, как и мужья. Ну а сам фермер работает не по часам, а сколь только он сможет, у них нет воскресений, а работают почти все время. Словом, везде приходится работать нашему брату чернорабочему. Куда бы мы не поехали, и везде работай до смерти, и заработаешь только себе на пропитанье. Правда, здесь в Австралии рабочий зарабатывает лучше, чем где-либо в другой стране, но время проходит и здесь становится тоже плохо некоторым. А главное здесь сейчас уже трудно находить работы. Сильная безработица, а эмигрантов, а главное итальянцев, везут с каждым пароходом помногу (по несколько сот). И из-за них трудно найти работу. Итак, кто живет на одном месте, то тому живется хорошо, и многие рабочие имеют мотокары (автомобили), но более всего тем, кто живет на сахарных плантациях и по нескольку лет. Но кто не имеет постоянной работы, то, тот не задумает про мотокары, так как только хватает сводить концы с концами. На этой плантации, где мы сейчас живем, еще живут шестеро русских (почти более половины — поляки), двое имеют по автомобилю, но они подолгу здесь живут, один почти родился здесь, а другой живет более восемнадцати лет и все на одном месте. Итак, после некоторого времени вписываю в эту книгу, прошедшие несколько месяцев нашей жизни в Австралии. Итак, значит, мы проживали все на Бингере. И сезон 1928 года я рубил в Шкуратовой артели. Заработали хорошо, хотя и тяжело приходилось работать, но даром деньги не дают. После сезона работал поденно. И так время шло своим чередом. Прошло Рождество и январь месяц, а в феврале я начал хлопотать о выезде из Австралии в Россию. Время тянулось несколько недель и я думал, что документы будут готовы к пароходу, который отходит из Брисбена первого апреля. Мы на последних днях перед отъездом с Бингера сходили к русским: к Мигнину и Луцевичу, а также провели день со Скуратовым и Торжевским. Торжевский переехал в дом, рядом около Скуратова, по всей вероятности, он дом купил у Гипсона. Мы целый день подсобляли ему перевозить вещи в новый дом. Сама Торжевская и Сергей очень просили, чтоб я им написал письмо из Сибири. Сережа говорит, что жить в Австралии не хочет, да и как ему можно полюбить Австралию, когда ему семнадцатый год, а он работает вместе со взрослыми наравне, а жалованья получает почти на половину меньше, чем взрослый рабочий. Да и в его годы, он попортил себе желудок и сейчас чувствует себя плохо, желудок очень плохо работает. А сейчас, бедняга, наверно, и совсем затоскует, так как недавно вышел закон, чтобы полное жалованье рабочие получали только старше двадцати одного года, а до 21 года будут получать неполное жалованье, но а расходовать будут полное. Словом этот закон ударит молодежь в сердце. Итак, мы простились с русскими, выехали с Бингера в понедельник, 26 марта 1929 года , пробыв до отхода поезда у Вишневского Нафари, в пять часов сели в вагон и с нами вместе выехала Жукова Эдит в Брисбен на холидей(отпуск). В Бандеберге на станции нас проводила Тищенкова с дочкой. В Брисбен приехали в семь часов утра, и я сходил в город, нашел квартиру комнату за один фунт в неделю. Пришел на станцию, нанял грузовой автомобиль и переехали на квартиру. И в этот же день я получил « инкам такс клиринс» и пришел в таможню. Мне таможенный чиновник сказал, что документы не могут быть готовы к этому пароходу, и поэтому я должен был ожидать следующего парохода, который отправится 29 апреля 1929 года. Итак, я остался в Брисбене ожидать следующего парохода. Хозяйка — англичаночка сбавила с нас за комнату до десяти шиллингов в неделю. Значит мы жили за десять шиллингов в неделю на готовых дровах, и кровать и постель – хозяйские. Жукова остановилась у Шкардунова, к нам приходила несколько раз и через две недели уехала обратно к мужу. Интересно как она рассказывала мне в саду про свою жизнь, почти с самого детства. Как она любила одного, и как его убили пьяного около хабаровского моста, и как за ней ухаживали кавалеры во Владивостоке. И вообще как она сейчас живет со своим мужем. И если бы всю ее жизнь описать в книге, то получился бы недурной роман. …Итак, проводили миссис Жукову. Мы продолжали жить по-старому, иногда ходили в городской сад, изредка в пикче (pikcher). И однажды разыскали, где живет Настасья Донская. И когда зашли во двор и постучали в веранду, то к нашему изумлению вместо Настасьи вышла ее мать, которая жила в городе Бандеберге. Встреча была крайне неловкой, а Настасьи не было дома, она стирала у англичанки. Разговор вначале не вязался, но вскоре все пошло по-хорошему. Эта мать приехала хоронить сына Максима, который помер, он был припадочный и глуп. И я еще один раз забегал к Настасье и больше не виделся. И так время дошло, когда нам уезжать из Австралии. Я нанял грузовой автомобиль за 6 шиллингов и 6пенсов, нагрузили вещи и поехали на пристань. Погрузились на пароход, а потом вскоре еще двое русских пассажиров приехали, стаскали вещи. И уже за час до отхода парохода у одного пассажира случилось несчастье, он потерял все документы и должен был отстать от парохода. И в пять часов мы отчалили от пристани Брисбена и тихо поплыли в открытое море, не зная, что ожидает нас впереди. Часа через три после отплытия русский пассажир заметил что-то белое на пустой верхней койке, и когда подошел, то увидел большой конверт, и в этом конверте были документы того самого русского пассажира, который остался в Брисбене. Он их положил на койку и забыл, и думал, что потерял их в городе. Итак, мы плывем тихо по морю и отплываем все дальше и дальше от Брисбена. Мы едем третьим классом, помещаемся в трюме. Билет стоит от Брисбена до Нагасаки в Японии восемнадцать фунтов и четыре шиллинга (18ф 4/ш) на одного человека, харчи европейские, хотя другой раз и не так хороши. На этом записи обрываются.  
 
© Владимир Щербинин    
    
Материал прислан автором порталу "Россия в красках"
 
12 февраля 2011
 
 
 

[версия для печати]
 
  © 2004 – 2015 Educational Orthodox Society «Russia in colors» in Jerusalem
Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: ricolor1@gmail.com